Текст книги "Удар шаровой молнии"

Анатолий КОВАЛЕВ
УДАР ШАРОВОЙ МОЛНИИ

Деятельный человек должен исходить из того, что он делает это по праву, и тогда ему не о чем беспокоиться.

И. – В. Гете

Тут, может быть, каждая копейка оплакана, прежде чем она попала в мой сундук…

А. Н. Островский Последняя жертва

* * *

Я в отчаянии, Люда! Люда, я в отчаянии! У меня остался последний шанс, и теперь только судьба распорядится, кто кого. Пять лет назад мне повезло. Ты помнишь мое тогдашнее состояние? Я был на грани… Этот тип мне звонил каждый день в одно и то же время, в восемь тридцать утра. Поднимал меня тепленьким с постели. Он задавал всегда один и тот же вопрос: «Витя, когда?» Осторожничал, гад! Боялся, что телефон прослушивают. Ни слова, ни звука лишнего! «Витя, когда?..»

Я не знал «когда». Вернее, догадывался, что никогда, но таким ответом мог бы подписать себе смертный приговор. Я мямлил что-то несуразное, всячески тянул время. Мое не проснувшееся сознание в такие минуты могло подкинуть совершенно фантастическую идею немедленного получения денег. Он не верил ни единому слову и на следующее утро звонил опять, Я ненавидел своего кредитора до рвоты, я желал ему мучительной смерти.

А также его жене, детям и всем близким и дальним родственникам. Я выкалывал ему глаза, вспарывал брюхо, отрезал гениталии… Ночью так здорово фантазируется, а наутро вновь – «Витя, когда?» И монстр, бушевавший в твоем мозгу всю ночь, превращается в безропотного пацана тупого двоечника, не выучившего таблицу умножения.

И снова урок математики. «Счетчик» щелкает каждый день. И летят, летят доллары. Куда они летят, эти мифические доллары? У меня никогда не было таких денег. Мои доходы от продажи книг не составляли и десятой части этой невероятной суммы!

Впрочем, что я тебе рассказываю. Ты сама все помнишь. Ты была тогда рядом. Целыми днями стояла с лотком на Невском и продавала эти гребаные альбомы по живописи. Ты работала без выходных. Ты радостно сообщала мне, за сколько ушел Дюрер, а за сколько Кранах. Ты вытряхивала все до копеечки, второй месяц не получая зарплаты. И ты, конечно, знала, что это бессмысленные деньги, что нам с тобой никогда…

Потом ты меня часто спрашивала, куда делся мой кредитор, почему он мне больше не звонит. Я придумывал разные отговорки, я скрывал от тебя правду. Ты начинала о чем-то догадываться, но боялась собственных догадок. Мы больше не торговали альбомами по живописи. У меня теперь был другой бизнес.

Если бы ты меня любила по-настоящему, то есть слепо, без мелочной подозрительности (я знаю, что такая любовь существует), мы бы не расстались и по сей день. Но ты задавала слишком много вопросов. Ты хотела знать, откуда я беру деньги, а я отвечал: «Не твое дело!» Конечно, грубо по отношению к женщине, которая пожертвовала для тебя всем. Но грубость ты терпела и терпела обман. А вот пакетик с героином, который обнаружила в подкладке пиджака…

Ты больше не нуждалась в моих объяснениях, оставила записку на столе и исчезла навсегда. Да, я торговал наркотой и занимаюсь этим до сих пор. При этом не сел на иглу, как некоторые. Остался тем же нормальным мужиком, и даже в какой-то степени интеллигентом. (Не подумай, что набиваюсь в женихи. В моем положении это глупо.) Не знаю, связала ты как-нибудь тот пакетик героина с неожиданным списанием моего долга или нет, но все в этом мире взаимосвязано. Может, ты подумала, что я стал рабом моего кредитора и готов ради него на все? А с человеком, падшим так низко, не стоит связывать свою судьбу? Если ты так подумала, то была почти права. Но это самое «почти» и довело меня теперь до отчаяния.

В одно прекрасное утро, когда ты ушла на Невский, а я опять не смог ответить ничего путного на вопрос: «Витя, когда?», мне позвонил один кореш.

Странный звонок. Я даже имени этого парня не помнил. Познакомились в пивном баре. Виделись еще раза три, не больше. Короче, приятель приятеля, подобных знакомств у меня уйма.

«Говорят, у тебя проблемы?» – начал он с места в карьер. Я обрадовался, что могу в очередной раз поплакаться в жилетку, ведь многие, прознав о моих делах, избегали меня, словно я – спидоносец. На помощь с его стороны я не рассчитывал, разве что на сочувствие. Это тоже немало, когда ты награни…

«Сколько ты ему должен?» – Парень, в отличие от кредитора, называл вещи своими именами. Мне нечего было терять, и я сказал ему. «Ты готов заплатить половину этой суммы, чтобы отправить твоего кредитора на тот свет?» – с ходу предложил он. «Я и трети не наскребу». Тогда я не принял его слова всерьез.

Парню хотелось показать, как он крут, поиграть в американское кино. Что ж, я не против, хоть какое-то разнообразие.

Он предложил встретиться вечером в пивнушке на Пестеля. Кажется, там мы когда-то и познакомились.

«Я переговорил с одним важным человеком, – сообщил он мне за кружкой пива, – твое дело можно уладить». – «Каким образом?» – «Мы утром уже об этом говорили». – «Ты собираешься его..?» – «Нет, не я, найдутся другие исполнители». – «Но у меня нет денег». – «Это плохо. Это очень плохо». Парень напускал на себя важный вид, и мне время от времени хотелось рассмеяться.

Подобные экземпляры не редкость в наше время, а демонстрация крутизны всегда нуждается в зрителях. «Один важный человек заинтересован в твоей дальнейшей судьбе, – продолжал он, – но если у тебя нет денег, то придется поработать на этого человека».

Я не верил своим ушам. Кто-то нуждается в моей рабсиле, когда кругом полно безработных. То же самое я предлагал моему кредитору: отработать свой долг, но он только посмеялся надо мной: «Ты же хлюпик, интеллигентишка, а в моем деле нужны парни с крепкими нервами».

«Если ты согласен, – продолжал мой спаситель – тогда твоему кредитору осталось жить несколько часов». При этом он загадочно улыбался и пустой кружкой чертил круг на столешнице.

Я был согласен на все, лишь бы не слышать каждое утро, в восемь тридцать: «Витя, когда?» Я даже не поинтересовался, какая работа меня ожидает.

Я не боялся работы.

Парня звали Алексом. Он позвонил через сутки и сообщил, что своего кредитора я могу навестить в морге и что долг платежом красен. Так я стал мелкооптовым торговцем наркотиками.

Первые два месяца всю выручку я отдавал Алексу, а потом мне дали заработать. Тогда-то у тебя и появились вопросы. Ты, конечно, решила, что я начал баловаться наркотой. У Алекса было такое желание – посадить меня на иглу.

И после твоего ухода я мог бы сломаться, уже начал курить анашу, но меня остановил смешной случай. Или он кажется смешным только теперь?

Как-то прогуливаясь по делам в районе Университетской набережной (догадываешься, какие дела, ведь студенты – мои потенциальные покупатели), я неожиданно встретил Марка Майринга. Знаю, что это имя тебе ни о чем не говорит.

Ты будешь долго удивляться, но это мой двоюродный брат. Сейчас объясню. Моя тетка, папина сестра, вышла замуж за еврея, после чего у вся семья от нее отвернулась, а мой папаша даже проклял сестру. Я некоторое время даже не подозревал о существовании двоюродного брата, который появился на свет двумя месяцами раньше меня. Мы впервые встретились уже подростками. То ли мой папаша к тому времени смягчился, то ли ему что-то надо было от этого Майринга, а ради выгоды он всегда поступался принципами. Короче, тетку с мужем и сыном пригласили к нам в гости. Марик мне тогда не понравился. Угрюмый, молчаливый, каждое слово взвешивает. Я любил веселых и словоохотливых. К тому же, папаша в тот вечер окончательно поссорился с теткой. Краем уха я слышал, что они спорят об Америке. Мы тогда жили в Алма-Ате, и мой отец мечтал о сладкой жизни, а родители Марка, видно, не разделяли его устремлений.

С братом Майрингом я сталкивался еще несколько раз, на студенческих тусовках. Он учился в медицинском. Наше общение всегда было мимолетным. Мы стеснялись друг друга, и никто не подозревал о нашем родстве.

Потом я перебрался в Питер, и все это само собой вылетело у меня из головы. И вдруг такая встреча! Я его не узнал, это он окликнул меня и протянул руки для объятия. Я никогда не был антисемитом, как мой папаша, и мы с кузеном впервые обнялись. Он потащил меня в кабак на Первой линии, милое, уютное заведение, и мы проболтали допоздна. Странно, но мы почувствовали себя очень близкими родственниками, которых разлучила война или что-то в этом роде. Может, потому что встреча оказалась чуть ли не мистической или потому, что впервые очутились на нейтральной полосе, вдали от наших родителей с их дурацкими дрязгами?

Мой кузен преуспел в этой жизни. После института он занялся фармацевтическим бизнесом, организовал собственную фирму, возил лекарства из скандинавских стран. Перевалочной базой был Питер, тут он в конце концов и решил обосноваться. А совсем недавно купил в центре города аптеку «А чем занимаешься ты?» – поинтересовался он. «Да так, коммерцией». Не говорить же ему, что я тоже в своем роде фармацевт, только он людей лечит, а я их калечу На прощание мы обменялись телефонами, но до последнего времени встретиться не удавалось. Я пару раз забегал в его аптеку, звонил ему домой, но вскоре понял, что Майринг не из тех людей, что сидят на месте.

Эта встреча, как говорится, оставила глубокий след. Ведь, по сути, мы с ним соревновались, нас и запустили в жизнь почти одновременно. Мы оба родились в чужом городе, в одной социальной среде, наши семьи считались благополучными, мы хорошо учились, поступили в институты, а дальше… Дальше он пошел в гору.

Пусть это была не самая высокая гора, но все же… А я… Я по горло увяз в болоте. Да, я многих посадил на иглу. В основном, подростков. И нисколько в этом не раскаиваюсь, потому что любому человеку дано право в выбора. Их никто не заставлял покупать у меня марихуану или героин. Сначала им не терпится выделиться среди сверстников и выглядеть крутыми в глазах девчонок, а потом они уже не в силах управлять своим организмом. Мне хочется плюнуть в их жалкие, тоскливые глаза! Они жертвы собственного тщеславия и необузданной похоти, а я всего лишь посредник между дьяволом и наркоманом.

Точно так же все эти годы мне не было жалко моего кредитора. «Он получил по заслугам, – думал я. – Подобные типы рано или поздно нарываются на нож или пулю». Вскоре я выкинул его из головы. Но однажды он напомнил о себе.

Это случилось зимним вечером, примерно полтора года назад. Я шел по мосту Лейтенанта Шмидта, сильно вьюжило, и ветер с Балтики пробирал меня до костей.

Редкие машины проносились мимо, а я едва переставлял ноги, матерился и давал себе слово, что к весне куплю «девятку» и сдам на права. И тут, обогнав меня метров на пятьдесят, затормозил шестисотый «мерседес». Я подумал, что какой-то сердобольный «новый русский» решил меня подвезти. В салоне зажегся свет. За рулем сидел полноватый мужчина с коротко остриженной головой. Я увидел, как он пригнулся и приоткрыл ближнюю к пешеходной дорожке дверцу Это заставило меня прибавить шаг.

Там было тепло, в салоне «мерседеса», и я почти бежал, ведь рядом ни души, а шофер кого-то ждет. Кого же еще, как не…

Я потянул дверцу на себя. В салоне пахло цветами. Хозяин «мерседеса» сидел в смокинге и при бабочке. «Гуляешь, да? – спросил он, и я отшатнулся, узнав мерзкие рыжие усики. – Ну, гуляй, гуляй…»

Я готов был броситься с моста, настолько боялся своего бывшего кредитора, а тем более его призрака… Но «мерседес», набрав скорость, исчез в метели.

Ты знаешь, Питер славится такими штучками, и через пару дней я обо всем забыл. А вот встреча с Марком стала своего рода стимулом. Я твердо поставил себе цель выкарабкаться из «болота». Я преуспел в своем «фармацевтическом» бизнесе, купил квартиру и машину. Я был сверхосторожен и ни разу не засветился в милиции. Я долго готовился к разговору с Алексом. «Прошло пять лет. Я достаточно поработал на тебя и твоего хозяина. Пора завязывать».

Но разговор не состоялся. Месяц назад на Малом проспекте Васильевского острова был расстрелян совсем новенький «БМВ», а пассажирами его оказались Алекс, его хозяин и двое телохранителей. Этот сюжет несколько раз крутили по телевизору, потому что хозяин Алекса был известным в городе авторитетом.

Что скажешь? Провидение? Ангел-хранитель? Конечно, моей радости не было предела. Я начал строить планы на будущее. Чем бы таким заняться, созидательным? Хотелось приносить пользу людям и стране. (Это я так издеваюсь над собой, Людочка.) Правда, наркоманы еще долго будут доставать. Им же не объяснишь, что я завязал и что сегодня у меня нечем «ширнуться», и завтра, и через год… Если бы эти бедолаги были моей единственной проблемой!

* * *

Неделю назад, ровно в восемь тридцать, зазвонил телефон. Заметь, телефон в моей новой квартире. «Витя? Надеюсь, узнал? – Этот голос я узнал бы среди тысячи». – « Когда?» И этот такой лаконичный и такой убийственный вопрос мне давно никто не задавал.

Кошмары иногда возвращаются. Никто и не подумал избавить меня от кредитора. С ним просто договорились. И тогда, зимой, на мосту Лейтенанта Шмидта, я видел не призрак. Мне бы, дураку, тогда же спросить Алекса, что это значит. Полюбовно они договорились или, может, не того замочили? Заплатили за меня какую-то часть или ждали, когда я достаточно заработаю? Что же получается, я работал на двух дядей целых пять лет? И все нажитое за эти годы – мираж?

Он назначил встречу в летнем кафе, напротив Гостиного Двора. Уличные музыканты наяривали что-то бодренькое. Люди вокруг смеялись и весело болтали.

Было много иностранцев, и их, наверно, возбуждало приближение белой ночи.

«Выпьем за встречу», – предложил кредитор. Он расщедрился на бутылку водки и пару бутербродов. «Этот ужин приплюсуете к моему долгу?» – «Ну что ты, Витя! Мы ведь солидные люди. Стоит ли мелочиться?» Он достал из кармана пиджака пожелтевшую от времени бумажку, сложенную вчетверо. Он мог бы ее не разворачивать, я сразу узнал мою расписку. «За пять лет, знаешь, сколько набежало?» – «Могу представить». – «А мы договоримся полюбовно. – Он был ласков и дружелюбен, как никогда раньше. – Пять лет назад ты был голодранцем и взял у меня кредит под никчемный бизнес. Книжки, альбомчики и прочая туфта. Не хотел пачкаться, Витя? А пришлось. Теперь по уши в дерьме, зато есть квартира и машина…» – «Вам бы проповеди читать, а вы в ростовщики подались», – не выдержал я и в следующую минуту был бы уничтожен за такую дерзость, но тут произошло непредвиденное. Мой рыжеусый кредитор остолбенел, и его взгляд застыл, будто за моей спиной происходило что-то ужасное. Я обернулся. За соседний столик усаживалась довольно симпатичная пара. Мужчина лет сорока в безупречном костюме и блондинка с красивой фигурой. Легким кивком головы мужчина приветствовал моего кредитора. Еще я заметил, что девица присосалась к банке с джин-тоником, а ее кавалер помешивает пластмассовой ложечкой кофе.

Отвернувшись, я услышал незнакомую речь, как мне показалось, что-то прибалтийское или скандинавское.

Рыжеусый наконец взял себя в руки. Он свернул мою расписку и положил ее обратно в карман. «Ладно, парень, – сказал он, понизив голос. (Может, не хотел показывать своего волнения?) – Меня вполне устроит твоя квартира… Иначе жди в гости моих ребят».

Не поверишь, но домой я ехал окрыленным. Я видел страх в его расширившихся, как у кота, зрачках! Дикий страх затравленного зверя! Это дорогого стоило. Я больше не боялся моего кредитора. Я понял, что он действует внаглую, ведь наверняка был договор между ним и хозяином Алекса, и он бы так не оборзел, если бы Алекс с хозяином не отправились на тот свет.

* * *

У меня возник план. Я решил избавиться от рыжеусого традиционным способом. Ведь я пять лет считал его трупом, так пусть же он им станет.

Видишь, в кого я превратился, Людка? Это тебе не альбомчиками торговать на Невском! Ты скажешь: У тебя сейчас не такое отчаянное положение, как тогда.

Отдай этому упырю, что он просит, и начни все сначала. Фига! Я ему ни копейки не должен! Я рисковал жизнью и свободой, и я сыт этим дерьмом по горло! И потом, где гарантия, что через пять лет, в третьем тысячелетии, в восемь тридцать утра, я снова не услышу: «Витя, когда?» Кошмар может преследовать всю жизнь. Так что…

* * *

На этом нелепом, бодреньком «так что» щелкнула клавиша диктофона, пленка закончилась. Правда, имелась другая сторона кассеты, но там было Непознанное. «Nevermind», концерт группы «Нирвана» и депрессивный голос Кобейна <Курт Кобейн – лидер американской рок-группы «Нирвана». Основоположник стиля «гранж». Покончил жизнь самоубийством в 1994 году – (Авт.).> как нельзя лучше соответствовал обстановке.

Виктор улыбнулся. Его скуластое загорелое лицо подошло бы для съемок вестерна, и, как в кино, настроение тут же сменилось, кустистые черные брови нахмурились, на лбу углубились морщины.

– Зачем я это делаю? – продолжал он говорить с выключенным диктофоном.

– Убийство еще не совершено, а уже есть два свидетеля. Глупо.

Он сунул кассету в полиэтиленовый пакет и открыл ключом ящик письменного стола. Там хранился «стечкин». Пистолет нужен был для самообороны.

На тот случай, если кто-нибудь из знакомых наркоманов вздумает разжиться на халяву его добром. Он даже раздобыл два патрона. Хватит, чтобы попугать и не слишком напугаться самому.

Виктор резко задвинул ящик. Вариант с пистолетом ему не подходил.

Кредитор опять назначит встречу в каком-нибудь кафе. Всегда выбирает людные места. И если открыть пальбу, скрутят в два счета.

Он прошел на кухню. На верхней полке буфета стоял маленький пузырек, обклеенный черной бумагой. Его бы он не променял и на трех «стечкиных» с кучей патронов впридачу Чего ему стоил этот пузырек! Как он уговаривал Марка, как стелился перед ним. Отец, наверно, в гробу перевернулся! Майринг был непреклонен. Он решил, что кузену обрыдла вся эта канитель под названием «жизнь». Пришлось колоться, рассказать о «призраке». Прямо Гоголь, ей-богу! Тут уж Марк совсем встал на дыбы. Получается, что брат втягивает его в убийство?

Да, получается. А ты как хотел? Кредитор тебя тоже потянет как родственника!

(Домашняя заготовка.) Ему все известно о нашем родстве и о твоем материальном положении. (Тоже домашняя заготовка.) Они могут взять в заложники твою жену и детей. (Чистой воды импровизация.) Брат наконец клюнул. Виктор сумел задеть его за живое. Пузырек, полученный через день после этого разговора, грел душу, хотя Марк и бросил на прощание: «Знать тебя больше не желаю!»

Жаль, конечно, потерять кузена, который мог стать настоящим другом.

Единственным другом. С друзьями Виктору всегда не везло. Например, а Людмила.

Он считал ее самым близким, самым преданным другом, а она сбежала, как последняя б крыса с тонущего корабля. Вернулась к родителям на Вологодчину, несмотря на то что собиралась поступать в университет.

– Решил исповедаться перед убийством, дурак! – произнес он вслух, ставя на место пузырек с ядом. – Исповедоваться надо перед собственной смертью…

Когда она была рядом, Виктор не задумывался о любви, хотя признавался ей в любви неоднократно. Так ведь это само собой. А как уехала, начал тосковать. С женщинами как-то не получалось ни до, ни после. Сколько раз порывался написать Людке письмо, да только сам же стеснялся этих душевных порывов. Времена Онегиных давно прошли. Она, видно, тоже не считала себя Татьяной Лариной.

– На кой хрен ей моя исповедь?! Она все эти годы ничего не хотела обо мне знать! Что же я распелся соловьем?..

Но уничтожить кассету рука не поднималась. Какой-то внутренний голос шептал: «Пригодится».

Виктор безвольно опустился на диван. Закрыл глаза и, как заклинание, стал произносить одну и ту же фразу: «Завтра я его убью», пока не провалился в сон.

В последние дни он засыпал легко и спал подолгу, но на этот раз его разбудил звонок. Звонили в дверь и довольно настойчиво. Так звонят, когда уверены, что хозяин дома. Впрочем, об этом он не успел подумать.

– Будем стоять в дверях или пригласите даму в комнату?

Трудно было поверить, что это не сон. На пороге стояла та самая блондинка из летнего кафе. Сразу вспомнились остановившиеся глаза кредитора, хотя вряд ли того напугала такая красивая девушка, скорее, ее кавалер.

– Алло! Вы меня слышите?..

У нее легкий чарующий акцент, глаза неестественного изумрудного цвета и пикантная родинка на правом крыле носа. А еще короткое, обтягивающее платье и такие изгибы тела, что впору взвыть мужику, истосковавшемуся по женским формам.

И аромат какой-то дурманящей травки. Уж в травках он знает толк.

– Трудно с вами…

– Пардон! Я как-то… не ожидал… Проходите, пожалуйста.

Ему сразу понравилась ее улыбка. Совсем не высокомерная, а простая и очень обаятельная. Девушка расположилась в кресле, закинув ногу на ногу – Вы – Виктор Владимирович, правильно? А я – Инга. – Она протянула ему руку для пожатия, но Виктор коснулся ее губами.

– Не знаю, что вам предложить. Может, кофе?

– Не беспокоитесь. Сначала поговорим о деле, а потом о напитках.

– У вас есть ко мне дело?

– Разумеется. Иначе зачем я здесь? Мы ведь уже виделись, не так ли? – решительно заговорила она. – Несколько дней назад вы сидели за соседним столиком в кафе и беседовали с Вахом. Он никогда раньше не слышал кличку кредитора, называл его по имени-отчеству.

– Вы старый должник Ваха. И надо думать, не сегодня завтра наступит час расплаты?

– Откуда вы все знаете? – У Виктора кружилась голова от запаха ее тела, он старался не смотреть на ее ноги, обнаженные почти беспредельно. В его вопросе скорее слышался чувственный стон, чем удивление.

– Вах сейчас в таком положении, когда не скрывают своих должников, а всячески их демонстрируют. Он в тот вечер вас демонстрировал…

Последняя фраза моментально вывела его из состояния гипноза.

– Мой кредитор – ваш должник? И вы не хотите, чтобы я с ним расплатился?

– Откуда вы все знаете? – передразнила Инга и даже сымитировала чувственный вздох.

– Но какая в этом выгода? – Он все-таки удивился.

– Мы не будем сегодня говорить о выгоде.

– О чем же тогда? – Виктора забавлял ее акцент и деловая интонация.

– Когда вы встречаетесь с Вахом?

– Он должен позвонить завтра утром.

– Вы откажетесь платить по счетам.

– Тогда нагрянут его ребятишки и набьют мне морду. Это в лучшем случае.

Девушка сделала вид, что решает в уме сложную математическую задачу, а потом неожиданно выдала:

– Вы скажете Ваху, что дарственная на квартиру оформлена на вашего ребенка…

– На какого ребенка? – пожал плечами Виктор. – У меня нет детей.

Инга таинственно улыбнулась:

– У вас есть ребенок, Виктор Владимирович. Мальчику скоро исполнится пять лет, и проживает он вместе с мамой в городе Бабаеве Вологодской области.

Он и сам не понял, что испытал в эту минуту – радость от неожиданного сообщения или страх по поводу ее осведомленности? Так вот почему Люда не стала поступать в университет. Она бросала его будучи беременной. Значит, поставила на нем крест, раз до сих пор не подала о себе весточки. А он возьмет да и подарит ее ребенку квартиру в Санкт-Петербурге.

– Мы можем оформить дарственную, а еще лучше завещание – меньше волокиты – прямо сегодня.

Она угадывает чужие мысли!

– Ну, скажу я ему про дарственную, а что дальше? Он все равно будет требовать денег.

– Это сколько угодно. Вешайте ему лапшу на уши.

– Да уж было дело…

– Скажите, например, что у вас имеется свидетель, который может подтвердить, что с Вахом пять лет назад расплатился некто Зуб.

Она знала хозяина Алекса?

– Но у меня нет ни одного свидетеля, и я понятия не имею, о чем Зуб договаривался с моим кредитором.

– Я тоже понятия не имею, но это не важно. Надо уметь блефовать, а свидетель всегда найдется, и не один. Зуб вам лично сказал, что расплатился.

Стойте на этом до конца.

– Уговорили, – выдавил он из себя улыбку, а потом переспросил:

– У меня, действительно, есть сын? Надеюсь, это не блеф? – Мы обязательно с вами выпьем по этому поводу, – пообещала Инга, – когда устроим наши дела. Нотариус уже заждался…

Нотариальная контора оказалась совсем рядом. Они подъехали туда на его машине. Их действительно ждали. Мало того, бумаги уже были оформлены.

– Почему завещание? – поинтересовался Виктор. – Мы же говорили о дарственной.

– Для дарственной потребуется много бумаг, – вмешался нотариус, мужчина средних лет, с большой потной лысиной, которую он то и дело обтирал носовым платком.

– Завещание никогда не поздно переписать, – подмигнула Инга, – а с дарственной все куда сложнее.

Поставив свою подпись, Виктор подумал о смерти. Странно, что ему, тридцатидвухлетнему парню, приходится составлять завещание. А может, здесь какой-то подвох? Но подвоха он не чувствовал. Инга отдала ему копию свидетельства о рождении Андрея Викторовича Чернобровкина. Людкина фамилия.

Парень родился в октябре девяносто четвертого года. А Людка сбежала в марте.

Значит, была на втором месяце. Поэтому он ни черта не заметил. Так от кого же ждать подвоха? Кому теперь выгодна его смерть? Четырехлетнему Андрейке?

Он на время успокоился, пока не возникло новое подозрение. А вдруг копия липовая? И нет в помине никакого Андрея Викторовича, а есть только Инга, которая, по всей видимости, умеет блефовать, да еще ее хозяин, которого так боится Вах.

– Каким напитком отпразднуем сделку? – прервала его мысли девушка.

Они уже подъезжали к дому, и Виктору казалось, что Инга задремала. Всю дорогу она сидела с закрытыми глазами, крепко прижимая к себе сумочку – Может, махнем в ресторан?

– Думаю, рановато. И потом, я не одета для ресторана. Лучше выпьем у вас дома. – При этом она как бы случайно коснулась его руки, сжимавшей переключатель скоростей, и Виктор почувствовал, как кровь запульсировала в висках.

«Пусть я прошляпил квартиру, зато будет о чем вспомнить! Такие цыпочки на дороге не валяются!»

Они сошлись на ломбардском пино нуар и бургундском алиготе. Виктор предпочитал напитки покрепче, но сделал уступку даме.

Между тем дама велела откупорить обе бутылки. Затем последовало предложение выпить на брудершафт. Виктору нравилось, что она берет инициативу в свои руки, потому что с женщинами он всегда чувствовал себя скованно, а тут еще и иностранка.

– Мне – красное, а вам – белое, – продолжала распоряжаться Инга. – Потом поменяемся бокалами. Люблю смешивать напитки. Так скорее пьянеешь,* * *

Она стояла возле окна, и пино нуар в бокале, казавшееся густым и почти черным, будто вспыхнуло на свету, как и рубиновое кольцо на ее безымянном пальце. Впрочем, его не волновали ни у кольцо, ни оттенок пино нуар, ни болтовня Инги. Ведь предстоял долгий и томительный поцелуй, и не только…

* * *

– Виктор, вы сегодня совершили благороднейший поступок. Не всякий мужчина решится отписать квартиру незаконнорожденному сыну, которого и в глаза не видел. Ради бога, не ищите в моих словах иронию! И оставьте подозрения.

Можете прямо сейчас вызвать Люду на переговоры. У меня есть телефон переговорного пункта.

Он подумал о кассете, на которую продиктовал звуковое письмо. «Я в отчаянии, Люда!» Теперь положение не казалось ему таким уж отчаянным.

– Успеется, – ответил Виктор и представил, как Инга прижимается коленями к его бедрам, принимая в свое лоно.

– Выпьем за вашего сына.

Поцеловались они довольно холодно. Она пресекла его страстный порыв.

– Теперь мне – белого, а себе – красного. И немного музыки. У тебя есть Моцарт?

– Что-то из «Женитьбы Фигаро», но в современной обработке.

– Неплохо. Скажу по секрету, Моцарт меня возбуждает.

Пока он рылся в компакт-дисках, она сама разлила вино.

– А ты кто по национальности? – неожиданно поинтересовался Виктор. – Финка? – Почти.

Он не стал выяснять, что значит «почти». Главное, чтобы все было на месте, а в этом он почти не сомневался. И еще, у него совсем исчез страх перед кредитором, а ведь он пошел против его воли. Присутствие Инги вселяло смелость.

Фривольные куплеты из финала оперы пелись невыразительными голосами по-английски, да еще под электронику.

– За что выпьем теперь?

Она ждала его на диване. Он уселся рядом с бокалом в руке и обнял ее за плечи.

– За старую любовь! – подмигнула Инга и добавила:

– Которая приносит плоды…

– Может, лучше – за новую?

– Нет, за старую, – не согласилась она и принялась смаковать бургундское.

«Пино нуар» не вспыхнуло в его бокале, потому что в комнату заглянули сумерки.

Виктор сделал большой глоток и тут же вытаращил глаза, а потом схватился за горло так, будто его сдавило невидимой удавкой. Бокал, залив брюки вином, скатился на пол.

Девушка спокойно дождалась агонии, продолжая смаковать бургундское.

Когда Виктор окончательно успокоился, откинувшись на спинку дивана, она запустила руку в карман его брюк и достала ключи от письменного стола.

В ящике стола ее заинтересовала аудиокассета, завернутая в полиэтилен.

Вырубив бездарную обработку Моцарта, она поставила кассету и устроилась в кресле. Казалось, труп хозяина квартиры ее совсем не беспокоит. Труп остывал у нее за спиной, а голос Виктора жил еще сорок пять минут, взволнованный и грустный. Потом запел Кобейн, вызвав ухмылку на лице гостьи.

Звуковое письмо она стерла, оставив только две первые фразы: «Я в отчаянии, Люда! Люда, я в отчаянии!»

* * *

«Скитания окончены. Бродяжка угомонилась, обрела покой и тепло. А не пойти ли на дно, к рыбкам?»

Пираньи сгруппировались за стеклом аквариума, с надеждой поглядывая на девушку, приблизившую к ним свое лицо. Вряд ли они были очарованы ее египетским профилем, волной иссиня-черных волос, голубыми глазами, а тем более – мыслями.

С виду безобидные рыбки, если не считать вездесущего одноглазого самца, да и он не внушает страха. А попробуй сунуть им палец!

– Ваш кофе, Аида.

Новая официантка Люда никак не может перейти с ней на «ты».

Провинциальный синдром. А сама-то она разве не из провинции? Не из жуткого захолустья на краю земли, то бишь на границе с Китаем? Первые двенадцать лет жизни в этой дыре ей показались адом. Вот и пошла она по миру Целых десять лет понадобилось бродяжке, чтобы наконец угомониться, обрести свой угол. «Углом»

Аида называла пятикомнатную квартиру на Фурштадтской. Уже больше года она жила в Санкт-Петербурге и считала его своей настоящей родиной. По крайней мере, здесь родился ее прадед и здесь умерла прабабушка…

Старая Аида, мудрая, ворчливая цыганка, полвека провела в разлуке с любимым городом, а вернувшись, прожила всего три дня, да и то в полном беспамятстве. Последние слова сказала по-венгерски, и только правнучка их поняла: «Не будет нигде покоя. Одни скитания. Вечные скитания…»

Имела ли в виду почти столетняя старуха свою загробную жизнь или таким образом напутствовала правнучку, так и осталось неизвестным. Во всяком случае, теперь некому погадать на картах, чтобы предсказать дальнюю дорогу, а сама Аида никуда не собирается. Ей уютно в этом городе, в этом кафе, за этим столиком с остывающим капуччино и любопытными пираньями за стеклом аквариума.