Текст книги "Смерч"

– Ты улыбаешься, и начинается проливной дождь из положительных эмоций и ярких впечатлений! Ты улыбаешься, и этот мир накрывает лоскутное одеяло добра и неподдельного счастья! Становится теплее, в небе зажигаются звёзды, в воздухе парит сладкая дымка… Улыбайся… Улыбайся почаще, любимая!

* * *

Гром грянул неожиданно.

Полоумный правитель Османской империи Ибрагим I, которому наскучил гарем в 1200 наложниц, направил свой неугасимый любовный пыл на дочь муфтия. Священнослужитель, опасаясь за свою жизнь, пообещал ему содействие в сватовстве, но его гордая дочь отказала любвеобильному султану и с презрением вернула баснословной цены бриллиант, отправленный ей в подарок.

Взбешённый султан приказал великому визирю похитить девушку, что Ахмед-паша, записной любитель юных девиц, исполнил незамедлительно и доставил её в гарем.

Дочь муфтия была изнасилована Ибрагимом, страсть которого быстро потухла, и он с презрением вернул девушку её отцу. Не перенеся позора, несчастная покончила жизнь самоубийством.

Случай был вопиющим: правитель исламского государства похитил дочь знатного вельможи, священнослужителя, свободную турчанку, которая не являлась его личной собственностью и не имела никакого отношения к его гарему, и обесчестил её.

Убитый горем муфтий пожаловался членам Дивана и командиру корпуса янычар Мураду-аге. Решение о свержении Ибрагима и сведении счётов с великим визирем было принято.

Мятеж развивался стремительно. К корпусу янычар присоединилась султанская конница. К мятежникам, собравшимся на ипподроме, примкнули два кадиаскера[35]35
  Кадиаскер (тур.) – главный судья.


[Закрыть] Румелии и Анатолии, зачитавшие полученную от муфтия фетву[36]36
  Фетва (тур.) – решение, выносимое муфтием, основанное на принципах ислама и прецедентах мусульманской морали.


[Закрыть] о низложении Ибрагима за то, что он является «дураком, тираном и негодным к управлению».

Под давлением обстоятельств, перепуганный великий визирь Ахмед-паша, в надежде найти там убежище, бежал в дом муфтия, дочь которого он похитил и предал позору.

Перед мятежниками встала задача склонить на свою сторону мать султана, тем более что титул Валиде-султан наделял её большими властными полномочиями. Согласившись на встречу с заговорщиками во дворце, Кёсем-султан, ради соблюдения приличий, сначала делала вид, что она против свержения полоумного правителя:

– Вы так долго потакали любым желаниям моего сына, доказывали свою преданность и ни разу ни один из вас не предостерёг его, никто из вас не желал ему добра. Теперь вы хотите изменить положение и осудить невинного человека. Это злодейство.

Тема низложения султана обсуждалась около двух часов, и под конец Валиде-султан, которая задолго до этих событий говорила великому визирю Ахмед-паше о свержении своего сына, изобразила отчаяние бедной матери:

– Все сходятся во мнении, что султан должен быть низложен; ничего иного не остается. Вы говорите мне, что если я не отдам его, то войдут янычары и возьмут его силой… Что ж, я бессильна.

Так, предав Ахмеда, может быть, последнего мужчину в своей жизни, к заговорщикам примкнула и мать двух султанов Валиде Кёсем-султан.

Когда умирал первый её сын-алкоголик Мурад IV, Кёсем не проронила ни единой слезы. Так же спокойно она отнеслась и к низложению сына-идиота Ибрагима. Но странное дело, во всей этой кутерьме дворцового переворота старая интриганка, потерявшая в гаремных междоусобицах даже самое отдалённое понятие о морали и порядочности, вдруг проявила самые лучшие, поистине материнские черты. Когда самоубийство опозоренной дочери муфтия всколыхнуло корпус янычар, когда по улицам Константинополя промчались кавалерийские части, а государственные мужи в Диване вслух заговорили о перевороте, Кёсем в первую очередь подумала о невинной девушке, которая могла самым страшным образом незаслуженно пострадать от надвигающихся событий. Зная об ухаживаниях великого визиря, Валиде-султан ни словом, ни делом ревности не проявила, показав искренность и чистоту своего отношения к молдавской княжне.

…В первый же день мятежа, по указанию Кёсем, преданная Ягмур стала суетливо упаковывать принадлежавшее Розанде имущество.

– Что ты делаешь? Нас переселяют? – встречи с великим визирем притупили тоску по родине, о которой Розанда вспоминала всё реже.

– Матинкэ, не дучем акасэ (Наверное, мы едем домой), – прошептала Ягмур, забыв о запрете разговаривать на молдавском языке.

– Правда?! – взвизгнула княжна. – Ты шутишь?

– Нет, она не шутит, – Кёсем появилась как всегда неожиданно. – Тебе пора домой. Дома, поди, соскучились.

Розанда упала на колени и поцеловала подол Валиде.

– Машаллах! Эйваллах, эйваллах![37]37
  О, это прекрасно! Спасибо, спасибо! (тур.)


[Закрыть]

– Прекрати, – строго оборвала Кёсем. – Уезжаете сейчас. Поторопитесь.

Буквально через полчаса из Эндерун (третий двор Топкапы), через Баб-юс Саадет (Ворота счастья) в направлении Баб-юс Селям (Ворот приветствия), через огромный двор Дивана (второй двор) торопливо шла странная процессия. Возглавляла её неутомимая Ягмур в сопровождении двух бостанжи. За ними следовала Розанда, за которой десяток безмолвных дильгиз несли пожитки молдавской княжны, среди которых добрую половину составляли тюки и рулоны дорогих тканей, подаренных Валиде-султан.

Отъезд был настолько спешным, что прибыв во Двор войска (первый двор), они обнаружили уже готовое к отправке транспортное средство. Хоть и впопыхах, с определённой долей нервозности, но поездка готовилась основательно. К дальнему путешествию Валиде выбрала дормез – большую карету со спальными местами. На его крыше были большие важи – ящики для поклажи, а сзади горбок, служивший шкафом для посуды и продуктов. Два чашмигира заполнили горбок приготовленными в дорогу продуктами с султанской кухни.

Упаковка поклажи, продовольствия, спальных принадлежностей заняла еще полчаса. Как только в дормез был запряжён шестерик ухоженных лошадей, появился молоденький эфенди[38]38
  Эфенди (тур.) – младший офицер.


[Закрыть] с четырьмя икинджи[39]39
  Икинджи (тур.) – легкие кавалеристы.


[Закрыть], два из которых заняли место перед дормезом, а два замкнули небольшую колонну.

Горделиво стоящий поодаль дюльбенд-огланы[40]40
  Дюльбенд-огланы (тур.) – хранитель тюля и дорогих тканей.


[Закрыть], внимательно проследив за погрузкой поклажи, решил, что конный поезд к отправке готов, и, подойдя к открытой дверце дормеза, с поклоном передал в руки молдавской княжны небольшую коробочку. Розанда удивленно взглянула на незнакомого чиновника, но коробочку взяла и с недоверием открыла. В коробочке на маленькой тёмно-синей подушечке сверкал большим бриллиантом золотой перстень. «Ахмед…», – бешено забилось сердце. Розанда быстро оглянулась по сторонам в надежде увидеть где-то рядом визиря…

– Это вам от Валиде-султан, – дюльбенд-огланы ещё раз низко поклонился. – Хошча кал! Аллах кёрюсун[41]41
  Всего хорошего! Да хранит вас Бог.


[Закрыть]…

Молодой эфенди оглянулся назад и, увидев, что все заняли свои места, взмахнул рукой. Поезд тронулся. Грустная Розанда в последний раз смотрела на проплывающие мимо последние постройки первого двора Топкапы.

Церковь Св. Ирины… Монетный двор Дарпхане…

«Ну, и что?.. Неужели ты ожидала, что великий визирь, второе лицо государства придёт на какую-то конюшню тебя проводить? – расстроенная девушка пыталась бранить себя за бессмысленные надежды, но сердце продолжало болеть какой-то непонятной тянущей болью. – Как ты глупа! Даже эту громоздкую телегу не подали к покоям, где тебя содержали взаперти. Пришлось самой, бегом тащиться на эту войсковую конюшню, почти что на скотный двор. А чего ты ожидала? Великих почестей?..»

Удушение султана Ибрагима I. Гравюра XVIII века

Напрасно княжна ополчилась на себя.

В этот момент, когда её дормез проезжал последние ворота дворца Топкапы, на ипподроме толпы мятежников терзали бездыханное тело великого визиря Ахмеда-паши. Обнаружив ненавистного чиновника в доме муфтия, янычары вытащили его на улицу и, зверски убив, бросили перед мечетью султана Ахмета. Затем толпа, собравшаяся на ипподроме, разрубила его тело на мелкие кусочки, из-за чего впоследствии, когда вспоминали, называли его Хезарпаре Ахмед-паша, или Ахмед – «тысяча кусочков».

Не могла знать бывшая заложница, что полоумному султану Ибрагиму осталось жить всего девять дней, что в собственной опочивальне со словами «Мой повелитель, я пришёл сослужить вам похоронную службу…» его задушит главный палач Кара Али. А влиятельнейшая из женщин империи, мать двух султанов, женщина, на свой страх и риск спасшая от неизвестной судьбы юную молдавскую княжну и вырвавшая её из заточения, разделит судьбу своего безмозглого сына Ибрагима I: через несколько лет её саму, также в своей постели, удавят шнурком от занавески.

Глава 4. Гетман

Задумав восстание и прибыв в Запорожскую Сечь, Богдан Хмельницкий открыл свой замысел лишь кошевому атаману и старшинам. Но сейчас, когда Сечь была очищена от ляхов, а войска Речи Посполитой пока не спешили ввязываться в зимнюю военную кампанию, надо было принимать меры, чтобы первый успех не был напрасным. Король Владислав казачий бунт не оставит незамеченным, и через месяц-другой Сечь снова заполонят поляки. Но у Богдана был план, и дело было за его воплощением в жизнь.

Ранним апрельским утром десять всадников оставили спящую Томаковку и, не жалея лошадей, устремились на юг.

Кавалькаду возглавлял сам батька Хмель. Плечом к плечу с ним гнали своих лошадей его неразлучные спутники – сын Тимош и хорунжий Матвей Борохович. Миссия батьки была настолько срочная и ответственная, что расстояние в триста вёрст, которое следовало преодолеть, совершенно не пугало его. Весь долгий путь в его мозгу прокручивались варианты, как добиться осуществления задуманного. Он настолько был поглощён этим, что, потеряв счёт времени, гнал и гнал коня. Только Тимошу удавалось останавливать отца для короткого привала, чтобы напоить лошадей и перекусить.

К исходу третьих суток впереди заблестело море.

– Крым, – Богдан глубоко, полной грудью вдохнул и шумно выдохнул. – Ну, хлопцы, глядите в оба. Татары не церемонятся. Подстрелят ни за понюх табаку.

– Добре, батьку… – Тимош настороженно оглянулся и почему-то перешёл на громкий шёпот. – Пора коней напоить.

При виде напрягшегося сына Богдан улыбнулся:

– Расслабься… – и, погладив гриву усталого коня, добавил: – Эту воду кони пить не будут.

– Почему?

– Сейчас увидишь.

Через десять минут, когда они уже стояли на берегу, Тимош с удивлением обнаружил, что странное море заполнено белым, искрящимся на солнце молоком. Казаки удивленно переглядывались.

– Чурюк Денъиз, – проронил Богдан.

– Что это, – переспросил Матвей.

– Чурюк Денъиз, «Мёртвое море» по-татарски, отсюда наши чумаки возят соль, – сказал Богдан и, направив своего коня в воду, раскрыл секрет «молочного моря».

Оказалось, под двадцатисантиметровым слоем воды всё илистое дно мелкого, уходящего вдаль на сколько хватало глаз моря было покрыто твёрдой, ослепительно искрящейся на солнце коркой, состоящей из кубических, разного размера кристаллов соли. В тех местах, где копыта коня проламывали соляной наст, из-под сверкающего белизной покрывала грязевым облаком вырывался фонтан бархатисто-чёрного ила и тут же, под влиянием растревоженной воды, фантастическими разводами оседал на девственно чистом соляном полотне.

– Кем шундый? Нэрсэ белэн килгэн[42]42
  Кто такие? С чем пришли? (тат.)


[Закрыть]?

Увлечённые неведомым чудом природы, казаки не заметили, как их окружил, невесть откуда взявшийся конный разъезд вооружённых татар.

– Илчелэре к ханга Ислам-Гэрэй, – оказалось, батька Хмель был готов к неожиданному появлению хозяев Крыма. – Килде дөньясы белэн[43]43
  Послы к хану Ислам-Гирею. Пришли с миром (тат.).


[Закрыть].

Вот и сыграло свою роль долгое пребывание в турецком плену. Тех знаний турецкого языка, коими обладал Богдан, было достаточно, чтобы воинственно настроенные татары успокоились и, предварительно разоружив казачье посольство, сопроводили его в недавно отстроенную столицу Крыма – Бахчисарай.

Столица ханства встретила их неласково. Лениво накрапывал редкий чабанский дождик, с узенькой речушки Чурук-Су тянуло прелым камышом и сыростью. Сразу за мостиком, перекинутым через реку, дорога упёрлась в надвратную башню, в узком окошке которой показалась голова заспанного стражника. Узнав командира разъезда, он что-то крикнул во двор, и ворота открылись. Сразу за воротами дворца ютилась небольшая песчаная площадь, на которой не было никакой растительности. Слева возвышалась большая купольная мечеть с двумя высокими минаретами. По всему периметру верхнего яруса стен шел широкий балкон, украшенный витражами и яркими изразцами, что свидетельствовало о том, что именно здесь находилась ханская ложа.

Перед мечетью казакам велели спешиться и оставили под наблюдением всадников разъезда. Полтора бесконечно долгих часа ожидания показались вечностью.

– Он не трясся в седле триста верст… Не спешит, – негодующе прошипел нетерпеливый Тимош.

– Помолчи. Может и не принять. И вообще неизвестно, чем всё может закончиться…

Богдан понимал, что казаков, постоянно вступающих с татарами в кровавые стычки на границе Дикого поля, здесь не ждали и радостно встречать не обязаны, но он надеялся, что сможет убедить хана.

В конце концов, аудиенция состоялась.

…Взволнованную речь бывшего чигиринского сотника Ислам-Гирей выслушал молча, тяжёлым, немигающим взглядом уставившись в переносицу Богдана. Его удивляла беспримерная наглость или беспросветная глупость этого пропахшего конским потом, запылённого казака.

– Если я правильно тебя понимаю, ты предлагаешь мне военное сотрудничество с тобой, – хан насмешливо ухмыльнулся. – Чем же я заслужил такую великую честь?

– Да, великий хан, ты правильно понял меня. И если предложение тебя заинтересует, то это будет, главным образом, великая честь для меня. Но смысл моего предложения заключается не в этом. У нас общий враг, и я предлагаю вместе бороться с ним.

– Странное дело, – хан криво усмехнулся. – Мне предлагает борьбу с поляками человек, который в составе коронных войск Речи Посполитой не раз обнажал саблю против меня. Ты понимаешь, что только этого достаточно, чтобы ты отсюда не уехал.

Ислам-Гирей чувствовал своё полное превосходство, но его подкупала спокойная уверенность казака.

– Да, так и было. Я воин, и вы знаете, что казаки уже многие годы находятся на службе Его королевского Величества Владислава. Но мы невольники. Казаки много раз пытались протестовать против поляков, и каждый раз наши бунты топили в крови. Мы в очередной раз восстали. Всю нижнюю часть Днепра от Порогов до Дикого поля мы освободили от ляхов, но на большее сил у нас нет. Нас снова раздавят. Потому я сейчас стою перед вами.

Богдан замолчал. Он прямо смотрел в глаза Ислам-Гирею, понимая, что татарин примет решение, которое будет выгодным только его Крымскому ханству.

– Могу ли я быть уверенным, что это не ловушка? Откуда мне знать, что войска, которые я дам тебе в помощь, ты не отведёшь на растерзание полякам? Где гарантии?

Да… Уж кто-кто, а хан Гирей в предательствах толк знал. Ведь это именно он путём подкупа сместил своего родного брата Мухаммеда-Гирея с ханского трона и сослал его на остров Родос.

– Гарантия – вот, – Богдан протянул хану Гирею скреплённый сургучной печатью свиток.

Это была королевская привилегия, данная королём Владиславом IV казакам на увеличение числа реестровых казаков и снаряжение казацкого войска для войны с Турцией.

Когда хан с помощью толмача ознакомился с содержанием бумаги, лицо его окаменело.

– В чём ты хочешь меня убедить? То ты рассказываешь, как вы боретесь против поляков, то предлагаешь прочесть грамоту, из которой я узнаю о вашем с ними совместном походе на Турцию. Ты рассчитываешь на мою глупость?

– Нет, великий хан. То, что ты прочёл, является малой частью грандиозной военной акции, задуманной королём Владиславом IV против Турции и Крымского ханства. Для её воплощения он заключил договор с Венецией, пригласил немецких наёмников и вёл переговоры c казацкими старшинами, в числе которых был и я. Все приготовления Владислав держал в тайне от Польского сейма. Но после появления в Варшаве немецких ландскнехтов тайное стало явным, Сейм возмутился самодеятельностью короля, и замысел Владислава провалился. Сейчас эта бумага – подтверждение того, что для польской короны казаки, как и немецкие наёмники, – просто пушечное мясо. Нашими руками хотели достичь успеха в войне.

Богдан, конечно, умолчал, что саму королевскую привилегию он, не мудрствуя лукаво, попросту украл у её хранителя, казацкого старшины Барабаша, предварительно мертвецки напоив его. Богдану она понадобилась потому, что в ней, кроме подготовки похода на турок и татар, говорилось о возвращении казакам их исконных казацких прав, однако для убеждения хана эта грамота была слабым аргументом.

– Послушай, казак, – хану Гирею начинала надоедать затянувшаяся аудиенция. – Всё, что ты здесь говоришь, – путанно и туманно. Я не нахожу причины ввязываться в твои авантюры.

– Чтобы не было путанно и туманно, я скажу коротко: поляки – наши общие враги! Я прошу у тебя помощи для борьбы с ними. Твои войска обижены не будут, их ждёт хороший ясырь, – заметив, что обещание не произвело на хана должного впечатления, Богдан опустил глаза и медленно, с расстановкой произнёс: – Для того чтобы ты поверил мне, я готов оставить у тебя в заложниках своего сына. Он стоит за дверью… Мне очень нужна твоя помощь…

Переговоры с Ислам-Гиреем обессилили батьку Хмеля. На Пороги Богдан возвращался усталым, но довольным собой. После того как по требованию крымского хана ему пришлось поклясться на сабле в том, что не замышляет ничего дурного против него, дальновидный хан Гирей, не объявляя формально войны Польше, дал разрешение идти с Хмельницким перекопскому мурзе Тугай-бею, и тот со своей ордой последовал за ним.

Богдан оставляет сына в заложниках. Ф. Задорожный

Не доходя до Сечи, татары остановились на реке Бузулук, а сам Хмельницкий отправился в кош. Здесь его уже давно ожидали.

Богдан даже представить не мог, что по приезде он увидит многотысячное войско. Но это действительно было так. В отсутствие Хмельницкого Его Вельможность кошевой атаман собрал огромное число запорожцев. Казацко-крестьянское войско томилось в неизвестности, распространялись невероятные слухи. В воздухе витало предчувствие большой свары. Все понимали, что затевается что-то очень важное, и с нетерпением ждали, когда командиры смогут объяснить, в чём дело.

18 апреля 1648 года, к вечеру, в Сечь явился, наконец, Хмельницкий. Площадь не смогла вместить всех желающих присутствовать на казачьем круге, где Богдан доложил результаты своей поездки в Крым, и, как доказательство ханской помощи, представил прибывших с ним татарских военачальников.

Речь Богдана была встречена полными энтузиазма восторженными возгласами, в воздухе сверкнули сабли, на пиках закачались казачьи шапки.

– Смерть ляхам! Освободим нашу землю!

Богдан посмотрел в глаза стоящему рядом Тугай-бею: «Ну, мол, теперь ты видишь настрой казаков?» Мурза с ухмылкой крутнул ус и одобрительно кивнул.

На следующий день, 19 апреля, полковники и вся старшина Сечи, во главе с кошевым атаманом, приняли решение избрать бывшего чигиринского сотника гетманом Войска Запорожского, со всеми причитающимися этой должности войсковыми клейнодами, а именно: отделанными драгоценными камнями и золотой нитью булавой, знаменем, хоругвью, бунчуком, перначами и тростинами. В руке казака появилась гетманская булава и атаманская кличка «батько Хмель» перестала существовать. Имя его зазвучало так, как было написано на специально изготовленной хоругви с аббревиатурой «Б.Х.Г.Е.К.М.В.З.», что означало: «Богдан Хмельницкий – Гетман Его Королевской Милости Войска Запорожского».

* * *

В начале апреля, когда вскрылся ото льда могучий Днепр, когда сошёл снег, польское командование начало спешно стягивать к Сечи войска. Каштелян краковский, коронный гетман Николай Потоцкий, отправляя сына своего для усмирения казаков, наказывал 26-летнему Стефану: «…Пройди степи и леса, разори и уничтожь дотла презренное скопище казаков и приведи зачинщиков на праведную казнь. Иди, и пусть история напишет тебе славу!» Молодой Потоцкий во главе части войска, состоящего из жолнеров и драгун численностью 20 тысяч сабель, направился к крепости Кодак, где стоял польский гарнизон. Туда же плыли по Днепру несколько полков малоросских реестровых казаков во главе со старшиной Барабашем. Навстречу им 22 апреля, спустя всего три дня после получения гетманской булавы, Богдан Хмельницкий вывел из Сечи войско, в составе которого шла и конница Тугай-бея. Странно было видеть, как против польских войск под польским же знаменем с белым орлом на красном фоне, шли казаки и татары.

Ох, как быстро меняется человек! При виде тактической ошибки польского командования, в мозгу бывшего помещика, совсем недавно в холщовой рубахе и широкополом брыле (соломенной шляпе) удившем карасей в сонном пруду, вдруг проснулся умудрённый боевым опытом, зрелый, пятидесятилетний гетман Войска Запорожского. Когда жолнеры Потоцкого уже втягивались в крепость Кодак, Богдан, чтобы не дать им воссоединиться с реестровыми казаками, плывшими на байдаках по Днепру, перехватил их у урочища Каменный затон.

Когда барабашевцы пристали к берегу, в их толпу затесался ловкий агент Хмельницкого Ганжа и быстро собрал «чёрную Раду» – сходку без начальников.

«Мы идём за веру, за казачество и за весь народ! – кричал он. – Силы наши немалы; позади нас идёт Тугай-бей с ордою… Разве вы будете проливать кровь своей братии?! Разве не одна земля породила нас и вас? За что лучше вам стоять – за костёлы или за церкви Божии? Короне ли польской пособлять станете, которая отплатит вам неволей, ляхам и жидам пособлять будете, или народу своему?»

Как и предполагал ранее Мартын Пушкарь, «казак на казака шаблю не поднял». Ганже удалось разгорячить кровь казаков-барабашевцев, которым поход на своих и ранее был не по душе.

«Бей их!!» Толпа с рёвом бросилась на старшин. Остановить ненужную жестокость было уже невозможно. Разъярённые казаки одних своих начальников-шляхтичей изрубили, других побросали в воду; тут погиб и Барабаш, преданный слуга Польши.

Реестровые перешли на сторону восставших и, объединив свои силы, двинулись в сторону притока Ингульца Жёлтые Воды. С крепостной стены молодой Потоцкий с удивлением наблюдал, как казачье войско, без боя обойдя Кодак, уходит куда-то на северо-запад. Двое суток он ожидал от восставших какой-то военной хитрости, но когда разведка доложила, что Хмельницкий просто бросил его в стенах крепости и ушёл в сторону Ингульца, сын коронного гетмана захлебнулся от ярости. Как? Его, польского дворянина, высокородного шляхтича проигнорировал какой-то холоп?! Он что, побрезговал скрестить с ним сабли?!

Оставив Кодак, Стефан Потоцкий кинулся в погоню за Хмельницким.

Через три дня он увидел лагерь Хмельницкого. Пыл молодого военачальника слегка поостыл. Огромное каре из возов казацкого обоза, выстроенное на слиянии Ингульца и мелкого Желтоводского притока, убедительно говорило о том, что силы неравны. Решение Стефана могло быть одно: поскорее дать знать об опасности своему отцу, коронному гетману Николаю Потоцкому, обещавшему следовать за ним, а до его прихода всеми своими силами обороняться.

На противоположном берегу Жёлтой Воды поляки сбили возы в четырёхугольник, кругом возвели вал, поставили пушки, надеясь устоять, пока не явится помощь.

Утром под Жёлтыми Водами началась перестрелка. Казаки отвечали полякам вяло, демонстрируя совершенное нежелание вести активные боевые действия. Нерешительность казаков поддразнивала самоуверенного шляхтича. Горя нетерпением, поляки приободрились, даже решились выйти из укреплений и напасть на врагов.

5 мая Стефан Потоцкий велел своему отряду выступать в поле. В казацком стане тоже шумно готовились к бою, трубили в трубы, били в литавры, казаки строились, перестраивались, Хмельницкий ободрял их речью. И вдруг вся эта показная постановка дружно рассыпалась. Стремительным броском казаки вырвались из стана, перешли чрез поток, отделявший их от врагов, и с оглушительным гиком кинулись на поляков. Потоцкий двинул на них своих воинов; загремели пушки.

Вдруг в спину ударил дикий татарский клич: «Алла!»

Нежданное нападение татар озадачило поляков. Не успели они прийти в себя, как последовал новый удар… Драгуны, навербованные из малороссиян, перебежали на сторону казаков. В короткое мгновение боевые порядки рухнули. Строй распался, всё пришло в смятение.

– Вы хотите походить на овец, бегущих от волков? – Стефан Потоцкий в отчаянии срывал глотку, стараясь ободрить своих. – Лучше умереть в бою, чем обратиться в гнусное бегство и в результате всё равно достаться в пищу зверям!

Напрасно.

Остатки войска едва успели скрыться в окопах и увезти пушки.

На следующий день казаки с разных сторон кинулись на польский обоз; поляки около шести часов мужественно отбивались; казакам не удалось сломить их, но зато польский стан был окружён со всех сторон и осаждённые были отрезаны от воды. Письмо, посланное к коронному гетману с просьбой о немедленной помощи, было перехвачено казаками, и они с насмешками показывали его издали полякам, приглашая их «отдаться на милость холопам».

Положение поляков было отчаянное; в случае мужественной обороны им грозила неминуемая голодная смерть…

Но Хмельницкому не было смысла долго застаиваться на месте, осаждая небольшой польский отряд, и он предложил полякам вступить в переговоры.

– Мне нет никакой надобности делать вам какие-либо уступки, – говорил он польскому уполномоченному, – я предлагаю вам войти в сношения с нами, потому что мне жаль вас. Отдайте нам ваши пушки и идите себе спокойно домой.

Ответ поляков не заставил себя ждать. Предложение Хмельницкого показалось им весьма выгодным; они потребовали только, чтобы казаки клятвою скрепили обещание беспрепятственно выпустить их. Казаки присягнули. Польские пушки были отвезены в стан Хмельницкого, у которого до сих пор было только четыре орудия. Они были очень ему нужны.

Униженный Стефан Потоцкий, надеясь в скором времени присоединиться к своим, поспешно двинулся в обратный путь, проклиная Богдана Хмельницкого, Жёлтые Воды, предателей-драгун и коварных малороссов-барабашевцев.

Но надежды молодого полководца были напрасны!

Через пять вёрст колонне отступающих поляков предстояло пройти через поросший лесом яр. Вдруг вдали показалось огромное облако пыли, в котором со временем стали просматриваться очертания несущихся всадников, и, наконец, донеслись дикие крики: то был Тугай-бей со своею ордой. Невзирая ни на какие договоры казаков, татары накинулись на польский обоз. Тучи стрел, калеча людей и коней, накрыли уже поверженное однажды шляхетное войско. Поляки стремились скорее пройти яр, но идти по покрытым мелким лесом буеракам было практически невозможно. Ранее, готовя окружение поляков, казаки, затрудняя их отступление, изрыли землю канавами, закидали дорогу деревьями и камнями. Лошади ломали ноги, падали, возы вязли в канавах. Татары принялись бить поляков из их собственных, только что сданных казакам пушек.

Поляки, воодушевлённые своим юным вождём, мужественно обороняясь, отчаянно бились саблями, камнями, дубинами; но у татар было явное преимущество. Началось побоище…

Сын коронного гетмана Николая Потоцкого Стефан, умирающий от ран, был взят в плен. Все остающиеся в живых его сподвижники сложили оружие.

Это случилось 8 мая 1648 г.

Долго ещё слепые бандуристы с босоногими подростками-поводырями разносили по Малороссии думу о битве при Жёлтых Водах:

 
– Не по одном ляхе осталась вдова,
не по одном заплакали дети-сироты,
высыпался хмель из мешка,
натворил беды панам,
– напились они жёлтой водицы,
да, видно, хмелю было много положено,
не устояли они на ногах…
 

* * *

Два дня стояли казаки на месте битвы при Жёлтых Водах. Старшины приводили в порядок своё войско, а победоносный гетман отдавался привычному своему отдыху.

Он пил…

Пил он талантливо. Чтобы не заморачиваться с бутылками, и не разливать по столу вареную горилку, пытаясь нацедить её в кухоль[44]44
  Кухоль (укр.) – кружка.


[Закрыть], он просто черпал им зелье из большой керамической миски. Это невинное занятие он полюбил в Суботове. Изредка, закончив какое-либо серьёзное дело, будь то откачку мёда на пасеках, строительство новой конюшни или заключив сделку по продаже партии волов, Богдан заходил к больной Ганне, рассказывал о сделанном, потом запирался в своей комнате и, тихонько бренча на лютне, пил. А что? Дело сделано – имею право…

Вот и сейчас.

Дело сделано! Наголову разбито регулярное шляхетное войско! Войско, в составе которого он рубил московитов под Смоленском, войско, в которое не раз приглашал его с казаками король Владислав. Оно обращено в бегство.

Да мог ли полгода назад мечтать о таком суботовский помещик! Сотни реестровых казаков повернули оружие против ляхов. Драгуны побросали польские штандарты и хоругви и влились в его армию. Грудь гетмана распирало от гордости…

За это стоило выпить!

Но где-то на задворках сознания, словно назойливая муха, которую невозможно было отогнать, противно зудела мысль о короле Владиславе. Ведь совсем недавно король надеялся на участие казаков в затеваемой им войне против турок. А теперь (надо же!) сами казаки во главе с Хмельницким ведут на него татар. Что подумает король, из рук которого Богдан получил золотую саблю?

Рука тянулась к кружке… Кружка к миске…

Невольничий рынок в Каффе. Гравюра XVII века

Результат вчерашней победы был ошеломляющим! Одних только пленных татары взяли около трёх тысяч человек. Трудно представить, сколько же они денег выручат за них на невольничьем рынке в Каффе? Да что там Каффа! Уже здесь состоятельные шляхтичи предлагали конникам Тугай-бея сумасшедшие деньги за свою свободу. Кстати, сам Богдан выменял за добрую кобылу у своих союзников-татар давнего знакомого, ротмистра Ивана Выговского, захваченного в плен в лагере Потоцкого и трижды безуспешно пытавшегося бежать.

И снова кружка…

Когда она стала царапать дно в опустевшей миске и раздваивающееся душевное состояние гетмана уравновесилось, политика отступила на второй план, уступив место непреходящей боли 50-летнего казака.

Елена… Поздняя любовь Богдана взывала к нему из неволи. Он обязан её освободить. И он сделает это. Никто его не остановит. Крикнув ещё горилки, Богдан велел отправить в Чигирин полторы сотни самых отчаянных казаков, чтобы наказать своего обидчика Чаплинского и освободить украденную Елену. Отправлять казаков Богдан не боялся, ибо получил сообщение, что реестровый полк оставил Чигирин и спешно отправился защищать от казаков Черкассы.

Вспомнив о своей возлюбленной, гетман решил завершить все дела, связанные с ней, в один присест и приказал позвать войскового священнослужителя.

В смутные времена по дорогам многих стран болтаются разного рода искатели приключений, и Малороссия не исключение. Неизвестно, в каком чипке[45]45
  Чипок (укр.) – кабак, трактир.


[Закрыть] нашли казаки самозванного митрополита, но, оказавшись в войске гетмана, он получил официальный чин и нёс свою странную службу. По вызову гетмана он и предстал пред его не совсем ясные очи.