Текст книги "Война"

Утро началось с рева сержанта. А дальше пошел привычный круговорот армейской жизни. Бег вокруг лагеря, зарядка, быстрый завтрак, который Том проглотил, сейчас же о нем забыв. Потом они получали учебное оружие – длинные и тяжелые винтовки, напоминавшие русские трехлинейки или английские буры. Сержант, критически оглядев строй неуклюже державших оружие новобранцев, вопреки ожиданиям Томпсона, ругаться не стал, лишь быстро отвел их в казарму и приказал оставить винтовки там.

А потом пошел хорошо знакомый Толику «курс молодого бойца». Их муштровали до потери сознания, до тех пор, пока от усталости они не начинали пошатываться из стороны в сторону, как пьяные. Самой сложной для Толика внезапно оказалась как раз шагистика: очень уж отличались американские строевые приемы от советских, которые он невольно пытался повторить. Но он довольно быстро научился подавлять свои привычки. Стоило только задуматься о чем-нибудь постороннем, а тело само повторяло вбиваемые в него сержантами приемы. Но все равно Тома подолгу держали по стойке смирно под безжалостными лучами солнца. Он, как и другие рекруты, то и дело нес наряды по кухне, до блеска отмывая столы в солдатских столовых. Он чистил отхожие места и драил полы. Мак-Гвайр явно пытался заездить его. Но Толик не сдавался. Тому, кто прошел КМБ еще сорок лет тому вперед, выжил в Афгане и после распада Союза, все эти американские приемчики казались наивной детской игрой. К тому же новое, двадцатилетнее тело оказалось не сильно побито всякими жизненными излишествами и легко адаптировалось к ранее непривычным физическим и психологическим нагрузкам.

В результате Том легко пробегал утреннюю дистанцию и быстро реагировал на команды. Даже на надоевшую к концу второй недели всем команду «Прыгай», которая могла прозвучать в самый неожиданный момент, и которая, по уверениям сержантов, готовила их к прыжкам с парашютом. Его винтовка была всегда безукоризненно чистой. Он до совершенства отрабатывал сложные приемы строевой подготовки, в образцовом порядке содержал свое обмундирование и снаряжение.

Однако его упорство и жизнерадостность были вознаграждены не только прекращением придирок сержанта. Для начала, у него появилось много друзей. Первым стал тот самый бывший безработный, Джордж С. Дивайн, которого все во взводе звали Джоди. Общительный и незлобивый парень быстро сошелся не только с Толиком, но и с державшимся несколько отстраненно ковбоем из Техаса, полным тезкой знаменитого актера – Джоном Уэйном. Попытки нескольких «коренных янки» и итальянцев ввести во взводе свои порядки провалилась после того, как Толик скрутил их лидера, Генри Бадди. Попытки вмешаться в драку нескольких подлипал Бадди пресекли Джон и Джоди, а также несколько ранее обиженных бандой Генри солдат-ирландцев.

А когда на третьей неделе их повезли на полигон, Томпсон сумел поразить не только мишени, но и командовавшего стрельбами лейтенанта Мидберри, не говоря уже о сержанте Мак-Гвайре. Попав впервые на настоящее стрельбище и безгранично радуясь перерыву в скучных, до тошноты надоевших тренировках на учебном станке, он прицеливался в мишень с некоторым волнением. Все же это не привычный по прошло-будущему «калаш». Отдача оружия его приятно поразила. Несмотря на мощный патрон, она казалась какой-то… мягкой. Да и сама винтовка, при всей громоздкости и весе, была неплохо сбалансирована, и стрелялось из нее легко. Если бы не надо было передергивать затвор, он бы даже сказал, что выполнил упражнение с удовольствием. Отстрелявшись, они подбежали к мишеням, и тут Толик впервые увидел удивленного до глубины души Чака.

– Ого! Для первого раза ничего, – Мак-Гвайр пытался сделать вид, что ничуть не удивлен, но удавалось это Чаку плохо. – Из винтовки раньше не стрелял?

– Не стрелял, сэр.

«Ну да. Только из автомата. Но уж из него столько, сколько тебе, сержант Чак, и не снилось. И не в таких полигонных ситуациях».

– Из мелкашки? Или охотничьего ружья?

– Из мелкашки, сэр! Из ружья не имел возможности, сэр! – отвечал Толик, пытаясь понять, что он опять сделал не так.

Скоро выяснилось, что Толик выбил максимально возможную сумму очков на дистанции в триста ярдов. Такой результат, обычный для бывалого ветерана или сержантского состава, оказался достаточно впечатляющим для новобранца. А когда он практически повторил свой результат при стрельбе на пятьсот ярдов, то к мишени подошел даже присутствовавший на стрельбище лейтенант.

Еще через два дня Толик сидел в казарме и начищал свои «коркораны», когда вошли лейтенант и сержант-инструктор.

– Смирно! – успел крикнуть заметивший офицера Толик, вскочил и от неожиданности даже выронил ботинок.

Рядом вытянулся побледневший Джоди. Оба стояли в образцовой строевой стойке, глядя прямо перед собой с ничего не выражающими лицами. И гадали, что такое сдохло в лагере, если лейтенант лично заглянул к новобранцам.

– Вольно! – Лейтенант критически оглядел обстановку и неторопливо присел на стул, подставленный сержантом. – Спасибо, Чак, – поблагодарил он и добавил, глядя на Джоди: – Вы свободны, а вас, рядовой Томпсон, я попрошу остаться.

– Есть, сэр! – оба рекрута отреагировали так дружно, что их ответы фактически слились в один.

При этом Толик едва удержался от смеха, заметив довольную рожу Мак-Гвайра.

Лейтенант, очевидно проследив за взглядом Тома, оглянулся через плечо на стоявшего сзади сержанта. Улыбаясь, Чак продолжал носком башмака постукивать по лежащему ботинку Толика.

– Этот вот рядовой, – начал офицер, – воображает, будто бы уже всё постиг. Как ты на это смотришь, сержант?

– Так точно, господин лейтенант, сэр, – отозвался Мак-Гвайр.

Он обошел сидящего офицера, подошел поближе к вытянувшемуся Толику и уставился на него в упор.

– Э, сержант, – неожиданная реплика лейтенанта заставила Чака опустить глаза и отойти на шаг. – Вы считаете, что он недостаточно хорош?

– По мне – это обычный сопливый рекрут с гражданки, сэр!

– Погоди-ка, сержант Мак-Гвайр, – повысил голос Мидберри. – По-моему, тут кое-что еще можно поправить. Конечно, этот рекрут и дерьма еще не стоит, да только остальные ведь и того хуже. Так что, думаю, этот всё же подойдет.

– Он вроде бы и ходить умеет – по линейке пройдет, не свалится, – поддержал офицера Мак-Гвайр.

– Это верно. Да и выбора особого у нас с тобой нет, – поднимаясь, лейтенант еще раз пристально поглядел в лицо Тому. – В общем считай, что мы сделали выбор… Доведешь, в общем, сержант.

– Есть, господин лейтенант, сэр! – Чак вытянулся не хуже Томпсона, и тут же, расслабившись, повернулся к Томпсону. – Понял, ублюдок?

– Не понял, сэр.

– Нам нужен командир третьего отделения. Вот мы тебя им и сделали. Назначили, короче. Ясно, ублюдок?

– Так точно, сэр! – ответил Толик изумленно.

– Что ты там сказал? – воспользовавшись уходом офицера, сержант, кажется, готов был еще поиздеваться над рядовым.

Но Толик быстро нашелся:

– Виноват, сэр! Это я от неожиданности, сэр! Рядовой Томпсон благодарит сержанта-инструктора за назначение, сэр! – причем рявкнул он это без передышки и так громко, что в казарму заглянули удивленные солдаты, но, заметив стоящего инструктора, торопливо скрылись.

Мак-Гвайр поощрительно осклабился.

– Смотри-ка, соображаешь. Получишь временного сержанта на три оставшиеся недели, а там всё будет зависеть от успехов твоего отделения. Понял… – тут он явно проглотил очередного «ублюдка».

Толик еще больше вытянулся и отдал честь.

– Ну, ну, служи, – Чак снова осклабился во все свои тридцать зубов и, резко развернувшись, вышел.

Вернувшийся вместе с Уэйном Джоди с удивлением смотрел, как разозленный Томпсон, ругаясь на непонятном языке, пнул сначала стул, а затем и подвернувшийся под ногу ботинок. После чего, продолжая ругаться, но уже нормально, по-английски, поднял стул. Постояв, залез под кровать, достал ботинок и сел, собираясь его дочищать.

– Ты чего, Том? – осторожно подойдя к продолжавшему что-то ворчать себе под нос Томпсону, спросил Джоди.

– Назначили, так их и растак, командиром отделения, – ответил еще не остывший Толик.

– Так тебя можно поздравить! Получишь капрала, десятку сверху! – радостно завопил Джон. – Кстати, нас тоже можно поздравить, свой парень в начальниках будет.

– Поздравить?! – Толик был готов обрушить на голову обрадованного ковбоя лавину ругани, но сдержался. «Неужели это идиот не понимает, что теперь мне придется отвечать не только за себя, но и за почти дюжину охламонов, составляющую третье отделение? Или надеется, что теперь ему-то будет легче служить? Типа того, что я по дружбе закрою глаза на его неопрятную обувь?»

– Джонни, – как-то само собой получилось, что тон голоса Толика стал ласково-угрожающим, словно он разговаривал с мастером в цеху, планировавшим поставить его на самую грязную и низкооплачиваемую работу. – Джонни, – повторил он еще раз, – ты что думаешь, мне стадом коров управлять придется? Мне же от одних шуточек Джоди повеситься можно будет. Да и ты… обувь в порядок приведи! – внезапно перейдя на командирский тон, рявкнул он.

От неожиданности оба его собеседника вытянулись по стойке смирно. Кто-то из появившихся за это время в казарме солдат хихикнул, но тут же словно подавился. Толик медленно обвел помещение взглядом, не сулившим ничего хорошего шутнику.

– Слушаюсь, почистить обувь, господин сержант, сэр! – вдруг ответил Уэйн.

И все захохотали, включая и Толика.

– Ну ты силен, Том, – заметил, отсмеявшись, Джоди. – Прямо мой старик, когда переберет и начинает наводить в доме порядок.

Опять все посмеялись, но теперь, как заметил Толик, как-то с опаской, словно боясь его задеть. День прошел, как всегда, в суете занятий, только теперь Томпсону, получившему в канцелярии нашивки сержанта и приказ о присвоении постоянного звания капрала, пришлось строить остальных, включая и своих друзей.

Неожиданно оказалось, что управление отделением не такое уж и страшное дело. Главное – четко провести грань между служебным и неслужебным временем, чтобы друзья не сели на шею. Через несколько дней Толик даже заслужил одобрительное ворчание Мак-Гвайра, когда его отделение построилось на утреннюю проверку не только первым, но и полностью, как положено, экипированным.

А в субботу их всех ожидал неожиданный, но приятный сюрприз. Им наконец разрешили увольнение в воскресенье. Вечером в казарме гудели возбужденные голоса солдат, обсуждавших планы на следующий день. Даже после отбоя из всех углов доносились шепотки, словно никто не мог заснуть в предвкушении.

Том, Джоди, Джон, еще два солдата из третьего отделения – Генри Райан и его однофамилец Джон, получивший прозвище Второй, решили сразу отправиться в бар «Бизарре», о котором среди обитателей учебного лагеря ходило множество слухов. Бар, расположенный сравнительно недалеко от КПП, напомнил Толику что-то из старых американских фильмов прошло-будущего. Народу было много, в основном такие же, как они, новобранцы, получившие первое за несколько недель увольнение. Сквозь шумные выкрики и веселые разговоры пробивалась музыка небольшого оркестрика, наигрывавшего что-то ностальгически-знакомое.

Несмотря на забитое помещение, столик для пятерки друзей нашелся практически сразу, что немного удивило Толика. Но когда Джоди и Второй принесли от стойки по двойному виски, он как-то отвлекся и забыл об этом. Как и о странном ощущении, что за ним следят, появившемся сразу после того, как они подошли к бару.

Виски оказалось так себе. Самогон, который Толик пил у себя в Выксе, был, пожалуй, намного лучше этого пойла. Которое, к удивлению окружающих, он проглотил одним глотком, почти и не поморщившись.

– Ну ты даешь, парень, – восхитился Джон-ковбой. – У нас на ранчо так только один Маслански мог. Поляк. Ты тоже поляк?

– Нет, я русский, – помрачнев, ответил Том.

Только сегодня он прочел в газете свежий репортаж о тяжелых боях в России и наступлении нацистов. А он в это время сидит в баре и пьет местный самогон. И ничем не может помочь своим.

– Русский? Был у нас в Кентукки один русский, – тут же среагировал Джоди. – Очень хороший парень, помог как-то моему старику, когда тот не смог дневную норму нарубить.

– Ты что, из шахтеров? – удивился Джон Второй.

– Убежал я оттуда. Сам понимаешь, никакого расчета вкалывать за еду и товары из лавки компании нету. А уж в шахте…

Тут Генри приволок еще пять двойных и пять кружек пива. Толик, отсалютовав, одним глотком выпил виски и тут же запил пивом, ополовинив кружку.

– Не, наш русский такого не мог, – улыбнулся Джоди.

– Погоди-ка, – Толик почувствовал, что спиртное на него наконец подействовало.

Как всегда после выпивки, краски стали ярче, музыка – сильнее, и даже мозг вроде заработал быстрее. Тут же он вспомнил, почему слова «Кентукки», «шахты» и «лавки» вызывали у него ощущение чего-то знакомого. «Гарри, Гарри, как он любил… любит… полюбит эту песню. А почему бы мне и не спеть?» – почему-то последняя мысль показалась ему очень удачной. Опустошив кружку с пивом, он поднялся, не отвечая на недоуменные вопросы друзей. Пробраться сквозь забитый людьми зал было трудновато, но сидели они недалеко от оркестровой площадки, так что Толик дошел до музыкантов без происшествий. Пошептался несколько минут с главным из них, игравшим на гитаре. Еще несколько минут они подбирали мелодию и ритм, причем заинтригованные происходящим посетители понемногу прекращали разговоры и с удивлением смотрели на происходящее.

– Для моего друга из Кентукки! – громко объявил Толик и повторил коронный номер артиста, исполнявшего эту песню – задал ритм, щелкая пальцами.

 
Богач считает, что создал бог
Людей из грязи, но мы – та же плоть,
Такие же мышцы и та же кровь,
Такая же кожа, и мозг таков.
 

Посетители внимательно и молча слушали. Только Джоди и еще несколько человек, уловив ритм, поддержали песню, прищелкивая в такт.

 
Шестнадцать тонн умри, но дай,
Живи в кредит, в долги залезай,
Работай молча, не надейся на рай
И душу компании в лавку продай…
 

После второго куплета припев подхватили уже несколько голосов, а когда Толик проорал последние слова, зал разразился одобрительным свистом и криками.

 
Шестнадцать тонн умри, но дай,
Всю жизнь работай, весь век страдай,
Но знай, дружище, что в день похорон
Мы за тебя нарубим шестнадцать тонн! [13]13
  «Sixteen tons», (перевод автора, по мотивам переводов А. Белана и М. Джумагазиева). Популярная в 50-е годы американская песня о судьбе шахтеров. Имеется в виду company store – в тридцатых и сороковых годах в Америке не платили шахтёрам деньгами, а выдавали ваучеры, на которые можно было купить товары в магазинах, принадлежащих самой корпорации. Таким образом, рабочие не могли копить наличность. В исполнении Теннесси Эрни Форда эта песня получила бешеную популярность. Его фирменным ходом было начинать ее с отбивания ритма щёлканьем пальцев. Потом Эрни начинал петь.


[Закрыть]
 

Возвращаясь к столику и лавируя между восхищенно приветствующими его посетителями, Том опять почувствовал, что за ним кто-то следит. Но ему было уже всё равно.

Столик встретил его восторженным ревом и криком Джоди:

– Ну ты даешь, сержант! Сам сочинил?

– Нет, конечно. Слышал как-то раз, вот и запомнилась.

– Это точно кто-то из наших написал. Такое пережить надо. Вот только последний куплет немного странный, но тоже отличный. Прямо о нашем русском.

Даже местный виски, по вкусу – натуральный самогон, лился в глотку вполне свободно, как вода. Вечер пролетел незаметно, причем их компания ухитрилась даже ни с кем не подраться.

Только вот утром бежать было очень тяжело. Ноги двигались словно чугунные, во рту было суше, чем в пустыне Сахара в разгар летнего сезона. Похоже, старые привычки Толика и организм Тома оказались не совсем совместимы и теперь боролись друг против друга. Но Толик все же победил, еще раз доказав, что здоровый дух всегда одолеет здоровое тело. Но весь день было действительно трудно, что было понятно – понедельник тяжелый день не только в России.

Ну а со следующего дня стало полегче. Но не намного. К обычному изучению документов, уставов и наставлений, занятиям строевой добавились тренировки в поле, и стрельба из кольта и самозарядной винтовки. Винтовка Толику в целом не понравилась. Кургузая, с очень толстой, непропорциональной ложей и малопонятной неудобной механикой. Попасть пачкой с патронами в пазы приемника – еще та задачка, особенно в бою. И целиться навскидку через диоптр не столь удобно, как с открытым прицелом – мишень теряется. Правда, на пятьсот ярдов и с готовой позиции, благодаря тому же диоптрическому прицелу, стрелять намного удобнее, чем из учебной винтовки. Но больше всего Толик возненавидел звук вышибаемой пустой пачки. Ясно было, что его услышат на расстоянии нескольких десятков метров даже днем. Он сразу сообразил, что в условиях не слишком интенсивного боя, на реальных городских или лесных дистанциях (метров пятьдесят) звон пачки будет слышен вполне явно для противника. Особенно если пачка падает на камни или металлические конструкции. Короче, заглушить этот звук может лишь канонада интенсивного боя. Эхо выстрела звон не скрадывало – как специально засек Толик, пачку вышибло вместе с экстрагированной гильзой уже после звука выстрела. Конечно, деваться-то некуда, «Гаранд» – это не автомат Калашникова, но, как известно, за неимением горничной приходиться довольствоваться тем, что есть, однако радости это положение не вызывало.

Хваленый кольтовский пистолет тоже вызвал у него явную неприязнь. Большой, брутальный в лучших американских традициях и, соответственно, очень тяжелый. Единственные удобства – ухватистая рукоять и большие, легкоуправляемые рычаги затворной задержки и предохранителя. А всё остальное, значит, неудобства, по крайней мере для него. Если честно, то стрельба из кольта оказалась для Толика очень непривычной именно из-за большого веса. Держать такую дуру одной рукой – еще то удовольствие. Хорошо хоть, что отдача, вопреки ожиданиям, оказалась сравнительно плавной и не слишком чувствительной. Вот только стрелять из такого пистолета больше чем на десяток метров оказалось очень непривычно. Похоже, мешали вбитые в подсознание воспоминания об опыте стрельбы из ПМ. «Надо будет при первом же удобном случае поменять на что-нибудь более легкое и привычное при стрельбе, – сразу после первых же выстрелов решил Толик. – Помнится, немцы выпускали… черт, выпускают сейчас, пистолет, очень похожий на наш макаров. Надо поискать обязательно».

Так, в заботах и занятиях, незаметно пролетело оставшееся время начальной подготовки. После чего взвод, в котором служил Томпсон, построили, зачитали приказ о присвоении очередных званий и предоставлении пятидневного «ар-энд-ар» – отпуска. Пять дней полной свободы. Хочешь, езжай в любое место Штатов (куда успеешь, конечно), хочешь – гуляй и пей здесь, ночуя в казарме. Новоиспеченный сержант Томпсон решил съездить в Вашингтон. Остальные рядовые, поднявшиеся из второго класса в первый, и столь же новенький, блестящий, как только что вышедший из-под пресса никель, капрал Джоди решили отметить переход в парашютисты, никуда не уезжая из лагеря.

Отпуска нет на войне

 
Вот и все. Подброшена монета,
Вот мелькают решка и орел…
Медный грош – цена монете этой,
Жребию цена – монетный двор.
 

Алькор

Скоростной поезд прибыл на Центральный вокзал строго по расписанию. Сержант Том Томпсон взял лежащий на полке вещевой мешок и вышел из вагона поезда, напоминавшего ему о виденном давным-давно фильме «В джазе только девушки».

Поискал глазами такси и сразу увидел знакомый по тем же американским фильмам, окрашенный в желтый цвет автомобиль. Оказалось, что это действительно такси, причем свободное, и водитель готов отвезти его куда угодно всего за десятку. После небольшой, но весьма оживленной беседы Тому удалось договориться, что его доставят до центрального почтамта только за пятерку. В сочетании с погодой, жаркой и влажной, всё окружающее напомнило Толику давнюю поездку в Одессу. Тем более что и говорок у таксиста, с поправкой на другой язык, точно напоминал одесский.

Но свою работу он знал и доставил Томпсона к требуемому месту без приключений и довольно быстро. Быстро по меркам сороковых, конечно. Привыкшему к другим скоростям попаданцу казалось, что машина едет совсем медленно. Настолько неторопливо, что он даже успел составить впечатление о столице США. Город поразил его какой-то невероятной схожестью зданий с Выксой, отсутствием подсознательно ожидаемых небоскребов, небольшим, словно в СССР, количеством автомобилей на улицах, и висящими повсюду в окнах полосатыми навесами от жары и непривычно большим количеством негров на улицах. Автомашины, как и везде в этом мире, представляли просто рай для любителей антиквариата. Причем часть автомобилей, выпущенная в двадцатые годы, выделялась своими квадратными, напоминавшими каретные кузовами и плоскими хромированными радиаторами. Остальные, явно более современные, напоминали виденную Толиком какую-то советскую послевоенную хронику. Еще больше поразил старинный бело-зеленый вагончик трамвая, в отличие от виденных им ранее, в прошло-будущем, ехавший по рельсам на подрезиненных колесах. Единственное, что мешало в полной мере расслабиться и насладиться поездкой – вновь появившееся чувство недоброго чужого взгляда. Потом он заметил коричневый форд, очень похожий по описанию на сбивший его в Хилл-Вэлли, неотступно, как показалось Тому, следовавший за такси.

Не обнаружив этого авто около почтамта, Толик несколько успокоился. Но не расслабился. Потому что сейчас ему предстояло сделать самое главное. Наследством, оставленным для него бывшим хозяином этого тела, надо было распорядиться, и распорядиться с умом.

Сержант в повседневной униформе, вопреки опасениям Толика, не привлек ничьего внимания. Народу, в том числе и в форме, было достаточно много, несмотря на раннее время. Несколько минут в очереди, предъявленная в качестве удостоверения личности купюра в один доллар – и небольшой, не слишком толстый пакет перешел в его руки. Обычный конверт, ничем не примечательный, из-за которого, тем не менее, уже погибли не менее десятка человек. И Толик отнюдь не рвался пополнить их ряды. Поэтому он спокойно дождался, когда у дверей соберется побольше народу, и выскользнул из здания вместе как минимум с семью сопровождающими. Сразу же, пока большинство шло к остановке трамвая, он свернул за угол и оказался на соседней улице. По его наблюдениям, никто не пытался повторить этот маневр. Но, как известно, береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет. Поэтому Том быстро перескочил через проезжую часть, вызвав несколько негодующих гудков владельцев механических средств передвижения. Их негодование вызвало у Толика лишь саркастическую улыбку, так как здешнее движение в надвигающийся, как он сообразил, час пик и наполовину не дотягивало до творящегося на улицах тихой провинциальной Выксы начала следующего века. Самого главного он добился – отсек возможную слежку напрочь. И с легкой душой Толик сел в первое же попавшееся такси.

– Отделение «Чейз банк».

– Слуш-шаю, мистэр.

В отличие от первого таксиста, этот был молчалив и даже не пытался торговаться. Ехали дольше, чем первый раз, пришлось несколько раз стоять в довольно-таки ощутимых пробках на перекрестках. Водитель при этом ворчал себе под нос, что с началом войны понаехало столько новых чиновников, что в городе стало невозможно жить.

– Извините, а что, чиновников действительно стало намного больше? – спросил Толик.

– Канешна, господин офицер, сэр, – повысил его в звании водила. – Размножаюцца, словно мухи в летнюю жару, сэр. Народу в дистри́кте стало за последние два года на треть, скажу я, больше. А еще куча федеральных чиновников в штатах появилась.

– Так это же хорошо для вас – работы больше, – подначил его Том.

– Работы большее, но и налогов большее, – проворчал, выворачивая машину на боковую улицу, шофер. – И вобче, скоро они будут за нас решать, куда нам тратить деньги и как спать с женой. С вас доллар сорок сэнтов, сэр, – добавил он, тормозя перед довольно-таки скромно выглядевшим зданием, на котором красовалась вывеска «Чейз нейшнл бэнк оф сити Нью-Йорк».

Только тут Толик понял, как его развел первый таксист. Подумав, что волноваться теперь уже поздно, и сунув водителю два доллара, он с некоторым волнением поднялся по широкой лестнице ко входу и зашел в большую, несколько пошарпанную дверь, по которой заметно было, что дела у этого отделения банка идут не столь хорошо, как у его соперников. Видимо, поэтому даже скромного сержанта с вещевым мешком за спиной приняли радушно, как потенциального клиента. Что делал сержант в банке в течение полутора часов в сопровождении угодливо улыбающегося клерка и почему так долго задержался в этом здании, Толик не хотел бы рассказывать никому. Уж очень опасным было это знание. Из банка он вышел удовлетворенный и успокоившийся. Теперь мафия пролетала, как фанера над Парижем, а в случае его гибели на фронте (Толик был реалистом и, даже ненавидя планировать будущее, обязан был предусмотреть любой вариант) содержимое сейфа сможет получить лишь товарищ Громыко. И никто иной.

Теперь оставалось проехать пару остановок на трамвае, поселиться в гостинице и поискать встречи с русскими дипломатами. Только вот как с ними встретиться? И не решат ли они, что это какая-то провокация ФБР или ЦРУ?.. Толик не знал, что до создания ЦРУ еще целых пять лет. «А у меня остались всего сутки, – раздумывал он, корябая ручкой письмо для товарища Сталина. – С этими шариковыми ручками совсем писать разучился, черт побери». Больше всего его поразило, что русские буквы практически получались похожими на английские. Рука, стоило немного отвлечься, автоматически выводила привычные очертания.

На следующее утро, оставив вещи в номере, Толик отправился погулять по городу, а заодно проверить возможности передачи письма в советское посольство. Проехал на трамвае с нанесенным на борт логотипом фирмы «Кэпитал Транзит Компани» несколько остановок. Кондуктор, узнав, куда он едет, потребовал заплатить десять центов за билет, вместо вчерашних трех. В отличие от порядков в будущей России или в СССР, здесь стоимость билета на транспорте в зависела от продолжительности поездки.

На Белмонт-серкл он прошелся вдоль невысокого забора, огораживающего трехэтажный, в псевдоклассическом стиле дом с пристроенным флигелем, большие, окаймленные полуколоннами окна второго этажа которого были украшены балкончиками и капителями. Продефилировав сначала в одну, потом в другую сторону, он внимательно осмотрел местность и понял, что передать что-то незаметно, без проникновения в посольство, не получится никак. Только проходить мимо полицейских и неизвестного числа агентов ФБР прямо в посольство Толику совершенно не хотелось. Конечно, можно попросить убежища и гражданства СССР. Но тут сразу возникают некоторые соображения, которые, скорее всего, решатся отнюдь не в его пользу. Вряд ли его посчитают столь ценным, чтобы ссориться с очень важным союзником, к тому же он будет считаться дезертиром. А как станут относиться к дезертиру во время такой войны, Толик примерно представлял. Как представлял и оценку полученных от него сведений в таком случае.

Именно поэтому он считал необходимым передать всё письменно, причем не раскрывая себя. Посчитают, что получено от какого-нибудь доброжелателя, которых сейчас в США много. Хорошее отношение американцев к Советскому Союзу, которое, к немалому его удивлению, поддерживалось их пропагандой, стало для Толика еще одним неожиданным открытием. Попадались, конечно, и антикоммунисты, и просто русофобы, но большинство воспринимало СССР весьма доброжелательно.

Толик уже думал, не переиграть ли все и не поехать ли в Нью-Йорк, где вроде бы находилась главная резиденция советской разведки, когда из ворот вышел немолодой, лет пятидесяти, человек. Провожавший его сотрудник посольства громко попрощался с ним, называя Василием Михайловичем. Одетый как средний американец, он ничем не выделялся среди прохожих, и если бы попаданец не заметил, как тот выходит, никогда бы не подумал, что этот пожилой очкарик – русский дипломат. Осмотревшись и не обнаружив ни одного такси, мужчина пожал плечами и спокойно пошел к ближайшей остановке трамвая. «Это шанс». Приостановившийся, словно для того, чтобы повнимательней рассмотреть рекламу, Толик, стараясь не выдать своих намерений, пошел вслед, постепенно нагоняя русского дипломата. Тот как раз остановился, наблюдая за подходящим трамваем. Толик, воспользовавшись моментом, подошел вплотную и сунул конверт прямо в карман плаща. Тут же, воспользовавшись суетой при посадке, отодвинулся в сторону и быстренько отошел подальше. Следить за севшим в трамвай дипломатом он не стал, боясь выдать себя. Пошел по улице, утираясь платком от внезапно выступившего пота. На его счастье, в ближайшем доме оказался бар. Пришлось зайти, выпить кружку пива, на удивление неплохого. Бар, кстати, назывался «Тевтонский». И пиво оказалось сваренным специально для этого заведения, как пояснил бармен. С гордостью добавив, что в мирное время сюда приходили выпить пива даже немецкие дипломаты, которые говорили, что оно ничуть не хуже немецкого. И так огорченно посмотрел на полупустой зал, что Толику стало немного стыдно. Словно это он лично устроил мировую войну, из-за которой упала посещаемость бара. Пришлось, в виде компенсации, заказать еще кружечку пива. Неторопливо допивая пенный напиток, Толик пытался обнаружить возможную слежку. Но всё было тихо и спокойно, агенты ФБР не врывались в бар с намерением его арестовать. А парочка сидевших девушек даже поглядывала на мужественно выглядевшего сержанта (надо признаться, что за последнее время Толик неплохо накачал мышцы). И когда одна из них, симпатичная блондинка, поднялась и прошла мимо него к двери, бросив искоса весьма выразительный взгляд, Толик одним глотком добил кружку и, расплатившись с барменом, устремился вслед, предвкушая интересное приключение.

Приключение, как обычно бывает в жизни, не заставило себя ждать.

Пока же Толик отходил от впечатлений и ждал последствий своего поступка, резидент НКВД в Нью-Йорке, вице-консул СССР Василий Михайлович Зубилин (в действительности носивший фамилию Зарубин[14]14
  В. М. Зарубин, резидент в США в 1941–1944 годах, стал прототипом героя знаменитой книги В. Тевекеляна о разведчике Я. Кочеке «Рекламное бюро господина Кочека». В ней частично использованы подлинные сведения о работе Василия Михайловича во Франции и Германии.


[Закрыть]), опытный разведчик-нелегал, работавший до этого во Франции и Германии, уже несколько раз сменил средства передвижения, каждый раз тщательно проверяясь. Слежки не было, но никто не мог дать гарантии, что его не возьмут прямо где-нибудь в поезде или у входа в консульство.

Попытку засунуть ему в карман конверт Василий почувствовал сразу. Успел и определить, кто это сделал, заметив поспешно уходящего военного. Но выкидывать конверт немедленно не стал: если это провокация, его могли схватить именно при попытке избавиться от возможного компромата. Тем более что исключать такую возможность, несмотря на хорошие отношения между странами, разведчик не имел права. Просто потому, что знал, сколько имеется в США противников сближения с СССР, способных пойти на всё, чтобы разрушить союз с «проклятыми богом коммунистами». Поэтому после одной из пересадок Василий зашел в почтовое отделение и отправил, вложив в новый конверт, письмо своему агенту в Нью-Йорке. Потом, если всё будет нормально, он спокойно заберет послание. Пока же надо без происшествий добраться до Нью-Йорка. Еще раз проверившись, Зубилин-Зарубин вошел в здание вокзала. Билет был приобретен заранее, теперь оставалось только дождаться времени отправления и сесть в поезд.