Текст книги "Генетик"

Здание располагалось в парке, было оплетено строительными лесами, по которым ходили рабочие, явно не славянской внешности. Найти указанного человека труда не составило – Леонидом Васильевичем звали завхоза. Он оказался словоохотливым и простым в общении, поэтому Шнейдерман не стал начинать разговор издалека, а напрямую изложил суть дела. Выслушав про будущий музей, про необходимость сбора материала и трудности с поиском подходящего здания, завхоз проникся желанием помочь товарищам и предложил забрать самовывозом весь интересуемый материал. Он рассказал, что во время ремонтных работ рабочие нашли в подвале деревянный двухметровый короб, а внутри битком набито это барахло. Выбрасывать было жалко, продать не получалось, вот Леонид Васильевич и пустил слух на блошином, что в Кочках трусы Ильича можно получить бесплатно, надо только приехать. Недели три прошло – ни один желающий не пожаловал, а тут – как прорвало: за день с пяток покупателей наведались. Один даже обещал вернуться, если товар пойдет.

Шнейдерман дал сторожу три тысячи и попросил никому больше не продавать – сам приедет на грузовике и все заберет по сто рублей за штуку. Завхоза такое предложение вполне устроило, и он пообещал неделю хранить добро.

Довольный, Боб Иванович вернулся домой ночью и обнаружил две записки, воткнутые в зазор между дверью и косяком. Они были примерно одного содержания – предлагали трусы.

Перед сном уставший Шнейдерман говорил по телефону с Вараниевым, рассказал о покупках, о поездке в Кочки. Высказал кое-какие соображения по дальнейшим планам, отругал Макрицына:

– Ну не сукин ли сын? Не свой адрес дал, а мой. А если бы я не съездил, представляешь, что бы здесь творилось?

Вараниев, выслушав товарища, дал разрешение потратить из партийной кассы необходимую сумму денег.

* * *

Ганьский в обед позвонил Марине и замер от волнения, уловив в ее голосе радость. Договорились провести вечер вместе – пойти на спектакль или послушать музыку.

Встретились у памятника Маяковскому.

– Надеюсь, ты не разочаруешься в моем выборе: купил билеты на Восьмую симфонию Малера в зале Чайковского, – сообщил Ганьский.

Марина ответила, что с музыкой Малера знакома мало, и ей будет интересно.

Симфония даме понравилась.

А после концерта они гуляли на Красной площади. Как-то незаметно Марина взяла Ганьского под руку. Им было хорошо вдвоем.

– Это твоя любимая симфония?

– Одна из любимых, – ответил Аполлон.

– И мне понравилась.

Ученый все больше и больше привлекал женщину. Марина не решалась спросить о его прошлом, а Аполлон почему-то не затрагивал эту тему, не проявляя повышенного интереса к тому, что было у нее за плечами. Собственно, оригинальности в ее прошлом он и не нашел бы. Любовь, свадьба, ребенок, разочарование, развод. С тех пор практически одна. Банальная история.

Аполлон Юрьевич предложил посетить то же самое кафе, что и в первый день знакомства. Пока шли, Ганьский отметил, что дама не просто держит его под руку – прижимается к нему. В кафе, в ходе разговора, обнаружились общие, давно живущие за границей, знакомые. Марина с вдохновением рассказывала о голландской школе живописи, и Аполлон в шутку заметил, что теперь она подавляет его своим интеллектом, поскольку сам в изобразительном искусстве не очень разбирался. Ганьский восхищался ее красотой, чем немного смутил спутницу. Решили завтра вечером погулять в Нескучном саду (Ганьский очень любил это место). Он, как и в первый день знакомства, проводил даму, вежливо отказавшись от предложения зайти на вечерний чай.

Дома Аполлон Юрьевич очутился в первом часу ночи. Ему совершенно не хотелось спать. Приняв душ, он вернулся к стихотворению «Африка. Лето». Конечно же, лежа на софе ногами в сторону окна. А через полчаса взялся за последнюю главу второй книги своего фундаментального труда «Почерк – зеркало личности. Трактовка описок при правостороннем наклоне» и, увлекшись, просидел до утра.

А ведь был период, когда Ганьский подумывал бросить сей труд. Это случилось после того, как он собрал почерковедческий материал по просьбе специалистов одной очень серьезной криминалистической лаборатории. Ученый тогда в одиночку опросил около шестисот респондентов, изучил более пяти тысяч почерков и выявил много интересных фактов. В частности, обнаружил, что ни один из москвичей, обладающих левосторонним наклоном и сдающих жилплощадь внаем, не платит налоги, а девяносто два процента из них имеют «прыгающие» буквы, не склонны к переносу слов и злоупотребляют вопросительными предложениями. Причем среди этой группы велик показатель прописавшихся в дома под снос после запрещения прописки, а также супругов, формально расторгнувших брак, но проживающих вместе.

Деньги Ганьскому выплатили в полном объеме, но в рецензии написали, что его работа не представляет практической ценности. Ученого очень задела такая формулировка, и несколько месяцев он не возвращался к написанию монографии. Однако о ней каким-то образом узнали в юридической школе одного из американских университетов и выделили значительный грант на завершение исследования.

* * *

По улицам шумного, загазованного города шли женщины, красивые и не очень, в обтягивающих джинсах и ярких юбках выше колен, в кроссовках и на каблуках, полные ихудые, улыбающиеся и напряженные. Они проходили под взглядом Еврухерия, как через рентгеновские лучи. Он стоял в начале Старого Арбата, ожидая Вараниева.

«Такую бы мне жену, – подумал ясновидящий, глядя вслед удаляющейся даме в огромной, но короткой юбке, из-под которой вырастали ляжки, трущиеся одна об другую. – Местная, с Каланчовки, двое детей, не гуляет, готовит вкусно, но жирно. А эта приезжая, из-под Харькова, – определил Еврухерий следующую красотку в слаксах, продефилировавшую мимо, широко раскачивая бедрами, что смотрелось очень возбуждающе. – По лимиту приехала на карандашную фабрику, за год главного технолога охмурила и прописалась к нему. Вскоре, понятное дело, развелась. Теперь его квартиру внаем сдает, а бывший у матери живет. Сама экономиста из банка обхаживает, врет ему, что рекламным агентом работает. А сейчас на вызов идет. Три тысячи за час получит».

Из семи следующих женщин лишь двух Еврухерий определил как непродажных. Остальные регулярно изменяли мужьям, трое отдавались за деньги и подарки. Макрицыну стало грустно и больно за развод с Ангелиной Павловной. Он продолжал часто ее вспоминать и ругал себя за поспешно принятое решение, потому что понял, как трудно найти женщину, ей подобную. То есть порядочную. «Ведь москвичка была, спокойная и не гулящая, прописать не просила, одевалась скромно и формами обладала достаточными, а потому притягательными. Недостатки же они у всех есть».

Уставший после встречи с Остроговым-Гондурасским, Вараниев не имел ни малейшего желания встречаться сЕврухерием, но все-таки пришел. Потому что попросил о встрече сам. И более двух часов новый куратор партии расспрашивал ясновидящего о Ганьском.

Глава девятая

Субботний вечер ничем особенным не отметился, Боб Иванович отходил ко сну в прекрасном расположении духа. Его радовало все, чем он прожил уходящую неделю, и даже визитеры с трусами не испортили настроение надолго. Он понимал, что пыхтит во имя своего светлого будущего. Ну, и народа, конечно. Шутка ли, второй человек в партии, принимает активное и непосредственное участие в деле нового пришествия Вождя. Поистине историческая миссия!

Особенно радовало в последние дни обещание сделать ему временную прописку в столице, данное господином Гнездо через Вараниева. На тридцать девять лет. Правда, без права претендовать на часть площади. А он и не претендовал, поэтому оговорка его не волновала. Ведь в славном городе на берегах реки Невы Шнейдерман имел четырехкомнатную квартирку в доме, мимо которого не единожды проезжал поэт Александр Сергеевич. И не он один. Кто владел жилищем в начале века девятнадцатого, нынешний хозяин не ведал по причине ненадобности, зато хорошо помнил соседей по коммуналке, которые друг за другом съезжали втечение нескольких лет, освобождая комнаты для Боба Ивановича. За то, что ему отдали всю квартиру целиком, он не поскупился. И теперь, поскольку жил в столице, квартиру сдавал за символическую плату (шесть тысяч долларов за месяц). Учитывая свое тяжелое материальное положение и состояние общей неустроенности, Шнейдерман пожертвований в кассу партии не делал. Да и смысла не было сдавать туда, откуда берешь.

Личная жизнь второго человека в партии сложилась удачно: прожив в браке четыре года, Боб Иванович понял, что он ему не очень нужен. Детей, как и Еврухерий, не завел, а потому разошелся с женой мирно и тихо. Но проблем с женщинами не испытывал – желаемый формат отношений со слабым полом всегда присутствовал в его жизни. Особых требований к своим спутницам не предъявлял, если те укладывались в рамки его восприятия. С Галочкой отношения продолжались не первый год, но в разряд привычных до сих пор не перешли, и сейчас, в сладком предвкушении ее утреннего прихода, Шнейдерман отходил ко сну.

Как и любая порядочная замужняя женщина, Галочка другим временем для сторонних встреч, кроме первой половины дня, не располагала. Работая представителем зарубежной фармакологической компании, в утренние часы она объезжала с проверкой магазины и аптеки, в которые продукция фирмы поставлялась, а после обеда писала отчеты, занималась документацией, разрабатывала планы продаж, отчитывалась перед руководством. Вечером она возвращалась домой, где ее встречал муж, математик, доцент одного из столичных вузов.

Реализация товара, как известно, дело трудное. Галочка регулярно выезжала «на объекты», как она называла торговые точки. Но хотя пилюли компании Боб Иванович не реализовывал даже в минимальных объемах, наиболее часто Галочка посещала именно тот объект, в котором проживал Шнейдерман. Тяга ко второму человеку в партии была настолько велика, что по воскресным дням дама брала спортивный костюм и уезжала заниматься в физкультурный зал. Так думал ее муж и удивлялся тому, что супруга медленно, но постоянно прибавляет в весе.

Боб Иванович всегда спал крепко, звуки извне его не беспокоили, однако в то утро разбудил громкий стук. Еще не успевший проснуться окончательно, Шнейдерман встряхнулся и только после этого сообразил: в дверь ломятся. Он бегом кинулся к двери. Едва он спросил: «Кто там?», из-за двери донеслась разноголосица:

– По объявлению, которое во «Всячину» давали.

– А я во «Все для всех» прочитал.

– Есть то, что ищешь, в аккурат, ручаюсь!

– Никаких объявлений не давал, адресом ошиблись, – сонно ответил Боб Иванович, но из-за двери донесся дружный хор:

– Что, все семьдесят семь человек адресом ошиблись?

– Какая газета? Какое объявление? – не сдавался Шнейдерман.

– Товарищи, у кого под рукой газета? Одну минуточку, сейчас зачитаем…

Боб Иванович уже догадался, что это Макрицын постарался, и если бы ясновидящий находился в тот момент рядом, вне всяких сомнений, в рядах «Мак.Лем.иЧ.» произошел бы раскол. Шнейдерман взглянул на часы – ровно восемь. Пересчитал деньги в партийной кассе – в наличии обнаружилось семьдесят три тысячи четыреста пятьдесят рублей. Подошел к двери.

– Ладно, открою. Но подходить по одному. Остальные – на улицу.

За дверью послышалось движение. Перед подъездом образовалась толпа.

Шнейдерман, благоразумно решив рассматривать предложения на лестничной площадке, вынес табуретку. Первый продавец достал аккуратную коробку красного дерева с резной крышкой и осторожно вынул нечто в бордовом велюровом лоскуте.

– Молочный зуб, клык юного Лемина, – произнес он, – из частной коллекции симбирского стоматолога Куфани. История зуба прилагается. Достоверность подтверждена лабораторно.

– Попрошу назвать цену, предоставить лабораторное заключение, – предложил Шнейдерман. На что владелец ответил весьма расплывчато:

– Цена колеблется, но скидку дам. С заключения – копия. Заверена нотариально.

В ходе дальнейшего общения выяснилось, что цена зависит от валюты, а оригинал заключения хранится в запасниках Музея Лемина.

– Как же вы копию сняли? Ходили туда с нотариусом?

– Нет, конечно, – ответил продавец.

– Вам оригинал с собой дали? – недоумевал Шнейдерман.

– Я сам заключение в музее сфотографировал.

– Но тогда как же нотариус подтвердил подлинность?

– За деньги. По прейскуранту вас просят показать оригинал, а за два прейскуранта – на слово верят.

Боб Иванович посмотрел на часы и обнаружил, что прошло уже полчаса.

– Извините, но принять решение не могу. Я посоветуюсь со специалистами и вам перезвоню.

В очереди прошел слух, что покупатель весьма привередлив, в разговоре труден, дотошен и подозрителен. Были отмечены случаи продажи места в третьей десятке по двести рублей, а в первой – по четыреста пятьдесят.

Посетители со второго по шестой интереса не представляли. Седьмой пришел с полуметровой высоты мешком, набитым использованной туалетной бумагой, и уверял, что содержимое имеет отношение к вождю, так как привезено из Разлива. Шнейдерман пинком выпроводил афериста.

Порядок в очереди нареканий не вызывал. Время было утреннее, жильцы подъезда в основном только выходили. Старушку, спустившуюся с мусорным ведром к контейнеру, без всяких вопросов впустили обратно. Не было проблем и с молодой мамашей, вышедшей погулять с грудным ребенком. Правда, поступило предложение писать на руке выходящим из подъезда «проживает», но жильцы возмутились и отказались. Имел место лишь один инцидент: некая дама требовала не препятствовать ей пройти, заявив, что идет по делу. На просьбу назвать номер квартиры ответила быстро и уверенно, но получила ответ, что туда все тоже по делу стоят и надо занять очередь. Ответ неприятно удивил даму, однако вопросов она не задавала.

Какой-то не самого приятного вида и запаха гражданин пытался продать Шнейдерману металлический горшок с отбитой эмалью и засохшими на дне остатками того, к чему предмет имел прямое предназначение. Внимательный Боб Иванович развернул продавца, обнаружив на изделии клеймо завода имени Германской Демократической Республики.

Также покупателю был представлен парик, якобы сделанный для вождя в тысяча девятьсот восемнадцатом году, а чаще всего предлагали расчески, но без доказательства, что вождь ими пользовался. Старушка возраста, подходившего к вековому, принесла кальсоны с рисунком из броневиков и гвоздик. Ненадолго ко второму человеку партии пришло великодушие: он дал бабушке полсотни.

Боба Ивановича пытались заинтриговать со сбившейся в ком ватой внутри и многочисленными разводами желтых пятен; кирпичного цвета клизмой; носком, сохранившим запах пота; необычного фасона парусиновым ботинком со стертым каблуком; бинтом с пятнами крови и многим другим. Самое неизгладимое впечатление произвел на него старинный многоразовый презерватив из черной трехмиллиметровой резины. Куплено ничего не было.

Шнейдермана серьезно заинтересовал лишь один человек, появившийся в числе последних. На вопрос: «Что у вас?» – мужчина ответил: – У меня предложение. Достаю все, что заказывают, за редким исключением. Не берусь за оружие, произведения искусства, драгоценности, личные вещи. Не занимаюсь краденым. И вообще принципиально далек от криминала. Я очень дорожу годами завоеванной безупречной репутацией. Процент неудач – менее трех десятых.

– Почему за личные вещи не беретесь? – удивился Шнейдерман.

– Видите ли, для того чтобы выполнить заказ на личную вещь, прежде всего надо быть уверенным, что сохранилась. Вот совсем свежий пример: третьего дня попросили найти очки Фрейда. Даже если предположить, что таковые разыскать можно, добыть абсолютные доказательства подлинности не представляется вероятным. Во всяком случае, я не вижу вариантов.

– А каковы гарантии при выполнении моего заказа?

– Во-первых, моя безупречная репутация; во-вторых, полная открытость; в-третьих, оплата только после получения вещи и подтверждения ее подлинности. Проанализировав ваше объявление в газете, я пришел к выводу, что вас в наибольшей степени мог бы удовлетворить фрагмент ткани оригинала. И вы его получите! Срок исполнения – от двух дней до двух недель. Оплата наличными. Стоимость работы – двадцать пять тысяч долларов.

Услышав цену, Шнейдерман хотел было сразу отказаться. А затем отбросил эмоции и пообещал позвонить немедленно после того, как согласует вопрос о финансировании. На том и порешили. Гость оставил только адрес и номер домашнего телефона.

К обеду Боб Иванович освободился и вспомнил, что ожидал утром Галочку. Она не пришла (такое случалось крайне редко) и даже не позвонила. На душе стало неспокойно. Ситуация прояснилась к вечеру – Галочка позвонила-таки и поведала, как незнакомые люди не пропустили ее в подъезд.

– Ты представляешь, я сказала, что иду к тебе по делу, а мне ответили, что все к тебе и тоже по делу, велели занять очередь, – голосом, полным удивления и разочарования, произнесла супруга доцента. – Что все это значит, Бибик?

– В газете разместили объявление о снятии порчи и привороте любимых, но ошибочно указали мой адрес, вот люди и собрались, – соврал Шнейдерман.

Галочку объяснение устроило.

Утомленный сын восьми народов позвонил Вараниеву, пожаловался на Еврухерия и рассказал об итогах. А итогов было два: молочный зуб и посетитель с «предложением».

– Надо брать, – решил Виктор Валентинович. – Про зуб узнай, сколько владелец хочет. Второму заказывай, а по деньгам потом разберемся.

Шнейдерман связался с владельцем. Оказалось, что зуб стоит не так уж и дорого – менее двухсот долларов. И через два часа товар был доставлен на квартиру покупателя. Кроме того, второй человек в партии подтвердил заказ и на фрагмент ткани.

На следующий день Боб Иванович не поленился приехать на дом к гражданину с «предложением», чтобы убедиться в состоятельности его слов. А предварительно узнал в ДЭЗе, что данный гражданин по фамилии Негуляйко действительно прописан в доме вместе с женой и двадцатилетним сыном.

Все было бы хорошо, но Негуляйко попросил оставить залог.

– Э, нет, это меня не устраивает, – возразил Боб Иванович. – Во-первых, вчера никакой речи о предоплате не шло. Во-вторых, какие у меня гарантии, что вы не исчезнете, получив залог?

– Моя безупречная репутация! – уверенно заявил Негуляйко.

– Нет, нет, – возразил покупатель, – либо мы доверяем друг другу, либо сделка не состоится.

– Уговорили! – согласился Негуляйко. – Я позвоню, когда материал будет у меня. Передача заказа и денег должна состояться одновременно.

Шнейдерман почесал затылок и внимательно посмотрел на собеседника. Видно было, что гражданин нервничает: угол рта слегка дергался, лоб покрылся испариной, пальцы выстукивали дробь на столе.

– Какие доказательства подлинности материала вы предоставите? – напрямую спросил Шнейдерман. И услышал в ответ:

– Моя безупречная репутация!

– Послушайте…

– Альфред Викторович, – подсказал Негуляйко.

– Так вот, Альфред Викторович, в вашей безупречной репутации, о которой я слышу уже третий раз за несколько минут общения, сомнений у меня нет. Даже несмотря на то, что таковые заверения я слышу только от вас. Но… Вы, кстати, судимы были?

– Был, – не стал отрицать Негуляйко.

– И уж, наверное, не за пьяную драку? – предположил Шнейдерман.

– Валютные операции. При коммунистической власти, кстати за то, чтобы теперь миллионы граждан могли покупать валюту, я отсидел пять лет.

– Сочувствую, – не лукавя, сказал Боб Иванович. – Но заметьте: вы сидели за деньги. И сейчас убеждаете меня заплатить вам совсем немаленькую сумму неизвестно за что. Мне некогда. Мои условия: деньги только после подтверждения подлинности фрагмента, или я ухожу с печальным чувством напрасно потерянного времени.

– Как не известно за что?! Очень даже известно! Тем не менее пусть будет по-вашему, – неожиданно согласился Негуляйко.

Домой Шнейдерман вернулся уставшим, но довольным.. Позвонил Вараниеву, спросил, что с добром из Кочек делать. Получил лаконичный ответ – просмотреть. С двух сторон. Все, что будет найдено, осторожно снять и сохранить. Закончить до утра. Если найдется что-то подходящее, то на дорогостоящий фрагмент тратиться не придется.

«Это же с ума сойдешь – все подштанники внимательно просмотреть! Их тут тысячи три, не меньше!» – прикинул второй человек в партии. Но осмотр начал. За пару часов проверил около сотни, особых находок не делал, не считая длинного седого кудрявого волоса и засохшего таракана. Следуя ценным рекомендациям Вараниева, осторожно положил найденное в литровую стеклянную банку и закрыл ее капроновой крышкой. Злость на Макрицына не проходила. И ведь не в первый раз Еврухерий создал Шнейдерману проблемы! Каждый раз Боб Иванович жаловался руководству, сначала Розогонову, потом Вараниеву, а те, успокаивая, ссылались на необразованность Макрицына. Но сам потерпевший был иного мнения: конечно, Еврухерий – тип туповатый и ограниченный, но хитрости ему не занимать. Не поместил же он в объявлении свой адрес.

Шнейдерман подошел к телефону и набрал номер обидчика.

– Макрица, давай приезжай. Помощь твоя нужна по товару из Кочек. Одному мне не управиться.

Особого желания переться черт знает куда и перебирать трусы Еврухерий не выказал. Тогда Боб Иванович пригрозил в течение часа нанять грузовик и привезти «добро» под дверь ясновидящего. Подобная перспектива Еврухерия никак не устраивала – пришлось соглашаться.

В квартиру, оккупированную вторым человеком в партии, Еврухерий вошел с видом крайне недовольным. А увидев объем, стал еще более грустным. Немного постояв, сел на пол и без особого энтузиазма стал перебирать подштанники. Пока ясновидящий с откровенной ленцой осматривал одну пару, Шнейдерман проверил восемь и высказал претензии:

– Макрица, так дело не пойдет. Эдакими темпами мы и за неделю не справимся.

– А куда спешить? – равнодушно откликнулся соратник.

Шнейдерман объяснил, что Вараниев велел до утра все закончить. Ясновидящий стал работать немного проворнее, однако в третьем часу ночи заявил, что с него хватит. Товарищ по партии вежливо и убедительно дал ему понять, что со всех хватит, но останавливаться нельзя. И они продолжили, почти не разговаривая, вспотевшие, покрытые старой пылью, тупо, но сосредоточенно осматривать трусы, источавшие весьма неприятный специфический запах. За несколько часов кропотливой работы содержимое банки пополнилось еще десятком-другим волос разного цвета и длины, несколькими потрескавшимися желтыми пуговицами и парой спичек, неизвестно откуда взявшихся.

Ближе к рассвету, когда за окном еще не стало светло, но и ночь потеряла густоту черноты, Макрицын, прервав обследование очередной пары, протянул Шнейдерману кусок желто-коричневого картона. Находка размером не более половины тетрадного листа имела отверстие, через которое была протянута зеленая полоска клеенки, завязанная в кольцо. На картоне виднелись буквы, по всей видимости выведенные химическим карандашом: от времени их очертания поблекли, а от влажности расплылись. Спасла лупа, которую Боб Иванович постоянно имел при себе. И с ее помощью удалось прочитать: «Партия белья нательного (трусы) бойцов и младшего командного состава Третьей отдельной кавалерийской дивизии в количестве 3769 (три тысячи семьсот шестьдесят девять) штук. На санобработку по тифу. Кочки. Принято по описи. Начмед дивизии Солодовник».

Реакция Шнейдермана была, мягко говоря, нецензурной. Суть сказанного заключалась в исключительно эмоциональном описании двух придурков, которые, словно сильно нездоровые на голову люди, всю ночь перебирали красноармейские трусы. Был высказан резкий упрек в адрес ясновидящего за ненужную инициативу, создающую проблемы другим товарищам. На это Макрицын имел весомый контраргумент: мол, инициатива его направлена на решение задач, поставленных партией. Раздраженный Шнейдерман предложил, чтобы в следующий раз эти задачи решались на квартире Еврухерия.

– У меня нельзя, – лаконично отверг тот предложение.

– Скажи, почему у тебя нельзя? – спросил Шнейдерман.

– Соседи будут против, – не мудрствуя лукаво, объяснил Макрицын.

Шнейдерман взорвался:

– У тебя, Макрица, действительно не все с головой в порядке или ты из хитрости прикидываешься таким? А мне что, соседи письма пишут с просьбами красноармейские подштанники домой таскать?

Боб Иванович распалялся все больше. Говорил Шнейдерман без перерыва несколько минут, не глядя на Макрицына, нервно шагая из спальни в гостиную и обратно. Когда же наконец остановился и посмотрел на Еврухерия, то нашел его в позе ясновидения – руки соратника лежали на коленях, глаза были закрыты, голова опущена. Шнейдерман, зная, что сие означает, немного успокоился. Во всяком случае, говорить перестал и уселся на стул в ожидании того, когда мозг Еврухерия вернется в этот мир. Ждать пришлось не очень долго.

– Ну, и что ты нам нагадаешь, Макрюхин?

Ясновидящий очень обижался, когда его отождествляли с гадалкой или переиначивали фамилию, и ответил так:

– Я вижу события, а не гадаю, Шнейдермуд. Второй раз за последние дни видел появление вождя. Похож точь-в-точь! Но одно не могу никак понять: все время я его в птичьей клетке вижу, а вокруг нее небритый сантехник с гаечным ключом ходит.

– И когда же он появится? – усмехнувшись, поинтересовался Боб Иванович.

– Сантехник? – уточнил Макрицын.

– Да на кой черт нам сантехник сдался! Нам вождь нужен! – взвился Шнейдерман.

Еврухерий заявил уверенно:

– Я видел девушку, не москвичку, которая скоро вождем беременна будет.

– Девушки беременными не бывают, – поправил жилец партийной квартиры. Но Макрицын возразил:

– А я говорю, что девушка. Детей у нее нет. А раз детей нет, значит, девушка. Непорочная. Сам видел. Лет сорок ей.

Шнейдерман рассмеялся:

– Во-первых, в слове «непорочная» ударение на втором «о», а не на первом. Во-вторых, ты ее проверял, что ли? В-третьих, не Магдалиной ли зовут? Может, тебе еще разок в вечернюю школу на пару лет сходить?

– Как зовут – не знаю, а образования мне моего хватает, – ответил Еврухерий. – И живу нормально, и все понимаю, и женщинам нравлюсь.

– Что ж ты тогда один? – подзадорил Шнейдерман.

– Да я недавно один. Трудно путевую найти, неправильные все какие-то… Начинаю встречаться – вроде хорошая, желания добрые, говорит «люблю». А пару недель у меня поживет, жаловаться начинает, мол, перед людями совестно – надо замуж. И прописать просит. Одни иногородние мне попадаются. Медом, что ли, я для них намазан?

Шнейдерман от души смеялся, острота обстановки пошла на убыль: товарищи по партии говорили о женщинах.

– Или я сам виноват? – задумчиво произнес Еврухерий. – Мне ведь почему-то одинаковые нравятся.

– Это как? – не понял собеседник.

– Ну, похожие, что ли, – пояснил ясновидящий.

– На кого похожие? – допытывался второй человек в партии.

– Не знаю, как объяснить. Чтобы по характеру подходила. Чтобы спереди меня устраивала и сзади. Короче, чтобы формы имела женские. И еще чтобы правильно ко мне расположена была.

Боб Иванович обыграл объяснения товарища:

– Способная баба сама знает, как ей расположиться.

Теперь Еврухерий не уловил ход мысли Шнейдермана.

– Знаешь, Макрица, я тут как-то занялся поисками подруги… – начал было Боб Иванович. Но ясновидящий удивленно перебил:

– У тебя же вроде есть подруга.

– Да, есть. И что из того? Галочка не подруга, а любовница, она при муже. Женщины, Макрица, вообще как рубашки, – чем больше их у тебя, тем выбор шире. Сегодня одну надел, завтра другую.

– У тебя, – высказал свое мнение Еврухерий, – женщины, как рубашки: сколько хочешь, столько и имеешь, а у меня всегда по одной было. Когда с Ангелиной Павловной жили, я на других женщин даже не смотрел.

Шнейдерман прищурился и подковырнул:

– Когда уж тебе было на других смотреть? Тебе ее одну вокруг оглядеть – полдня занимало. А вот что касается «сколько хочешь, столько и имеешь», ты не прав: не сколько хочу, а сколько удается. Со мной никогда такого не было – у меня сейчас одна Галочка, и это беда, Еврухерий. Все становится – как обед, по расписанию: «Котик, я приду к тебе завтра утром»; «Котик, я в двенадцать должна уйти». И меню не меняется неделями, месяцами, годами. Кошмар! И отказаться не можешь, приходится потреблять то, что имеется, и давиться. Блюда надо менять, Макрица, значит, нужен выбор…

Шнейдермана прервал звонок в дверь. На пороге стояли два неухоженного вида человека и держали массивный кусок металла, местами ржавый, местами выкрашенный в зеленый цвет.

– Вот, по объявлению принесли, – с порога заявил один из них.

– Что это? – недоуменно спросил Шнейдерман.

– Правое крыло броневика. Того самого, на котором вождь стоял, – перебивая друг друга, сообщили мужики.

– Извините, но то, что мне надо было, я уже купил, – вежливо отказался Боб Иванович.

Лица визитеров не выражали признаков радости от его слов.

– Землячок, так не по совести. Ты объявление давал? Давал. И не отменял. Мы, выходит, дело сделали, а ты нам отказываешь? Поступи по совести – отстегни немного деньжат за труды праведные, и мы уходим, товар уносим. А если не по совести поступишь, мы экспонатом твоим соседям двери разобьем. Приедет, понятно, милиция, но нас отпустят. Мы бездомные, нас не посадят – не за что. А ремонтировать ты все двери будешь. Мы ведь по объявлению к тебе пришли.

Шнейдерман, сосчитав, сколько раз услышал «мы», понял, что люди перед ним сплоченные, и благоразумно выдал мужикам пятьсот рублей. Благодарные посетители оставили железяку на промежуточной лестничной площадке.

– Все, Еврухерий! Мне эти торговцы надоели! Куда давал объявления?

Макрицын подробно рассказал.

– Собирайся и едем, – тоном, не терпящим возражений, скомандовал Шнейдерман.

Ясновидящий пытался возразить, но товарищ по партии был непреклонен. И к полудню дело было сделано. Деньги, уплаченные за размещение объявлений, не вернули, но сами объявления аннулировали.

Оба товарища по партии устали после бессонной ночи, однако Шнейдерман не отпустил Еврухерия: нужно было избавляться от ставших ненужными атрибутов Третьей конной. Ясновидящий предложил вынести все в мусорный контейнер. Идея была принята и развита Бобом Ивановичем: лучше использовать контейнер соседнего дома, а мероприятие целесообразнее проводить вечером.

Соратникам хотелось есть, но как назло холодильник оказался пуст. Шнейдерман, справедливо рассудив, что заняты они делом партийным и, значит, находятся на работе, деньги на продовольствие взял из партийной кассы, оставив четкую запись в книге учета: «На обед. Два человека. С Еврухерием». Макрицын расписался в графе «подтверждаю» и ушел в магазин.