Электронная библиотека » Анатолий Малкин » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 27 мая 2016, 12:20


Автор книги: Анатолий Малкин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Боже, спасибо тебе, боже. Нина, Нина, Нина.

В простых солдатских кальсонах, с длинными завязочками у щиколоток и на вороте полотняной рубахи, занимался любовью он, великий и ужасный.

– Интересно, стеснялся ли он в такой момент, что немного сухорук и очень рябой, что невысок ростом, что у него не слишком красивые зубы и прокуренное дыхание? Или ему было наплевать на то, что думают о нем другие? Хотел ли он, чтобы его любили или чувства его не трогали? Может, мы зря думаем про злодеев, что они не совсем человеки?

Наутро Володя, не простив Троле, что она воспользовалась его вчерашней слабостью, отправил нас восвояси.

Через месяц он погиб – в этом доме, пропитанном черными желаниями хозяина, стоял у окна над высоким обрывом и вдруг упал вниз.

14

В транзитной зоне тбилисского аэропорта было пустынно и холодно – отопления, ввиду южного климата, видимо, не полагалось, а между тем, из щелей в рамах здорово дуло. Я нацепил на себя все, что привез в походной сумке, и начал устраивать лежбище подальше от окон и дверей, но тут неожиданно ожил айфон. Мелодией из любимого «Кин-дза-дзы» он сообщил мне про эсэмэску от Оли-Оленьки.

«Григорий Ильич, вы прилетели? Я вас потеряла, вы где?» – писала она.

«Сижу на полу и очень мерзну».

«Как? Почему?»

«Милая Оленька, меня не пустили».

«За что?»

И дальше мы смешно общались: я ей описал свою борьбу с пограничниками, а она эсэмэской обругала Егора, который засунул ее на бакинский рейс.

«Видимо, боялся, что я вас умыкну».

«А вы не собирались?»

Пока я смеялся, она написала, что в Баку была нелетная погода, но она очень рада, что мы встретились в Москве, потому что она меня…

И в этот момент вдруг звякнуло какое-то железо в трубке, возник мужской голос, который равнодушно сообщил по-грузински:

– Абонент недоступен, перезвоните позже.

Я снова потерял ее.

Только удивился, что так расстроился из-за этого, как меня начали депортировать. Грузинские фуражки за это время, видимо, разузнали и про меня, и про Акакия, и про похороны: Тбилиси – город не самый большой, у них там все или родственники, или живут на соседней улице – поэтому лица погранцов приобрели наконец обычное для грузин приветливое выражение. Они очень сокрушались, что так все неловко вышло, и сожалели, что не могут ничего изменить – этим нынешние парни очень отличались от наших, советских грузин – те могли все и всегда.

15

Самолет поднялся в воздух, когда уже стемнело. Над храмом Святого Давида и горой Мтацминда уже взошла изрытая оспинами кратеров, плоская, как блин, и совсем близкая луна. Город будто и не терял своего Акакия, как ни в чем не бывало, беззаботно искрился россыпями веселых огней, а потом даже начал выбрасывать в небо сверкающие разрывы разноцветных фейерверков.

– Нельзя на них сердиться – сегодня же день независимости. Мертвое – мертвым, а живое – живым. – Акакий сидел рядом на соседнем кресле и тоже смотрел в иллюминатор.

– Ака, ты как здесь очутился?

– Гриш, ты хоть и спишь, но соображать-то нужно.

– Ну и кто ты тогда?

– Дух, Гриша. Обычный, нормальный дух.

– Ты со мной попрощаться пришел?

Ака промолчал.

– Хочешь сказать, что скоро встретимся?

– Хочу сказать, что смерть, она старая и слепая – может и мимо пройти.

– А как там?

– Пока не знаю. Я ведь еще здесь. Туда долго идти.

– Ты со мной до Москвы?

– Не могу, мне из Грузии нельзя исчезать.

– Жалко. Прости меня, Ака.

– Прощай, Гриша.

Он исчез. Я посмотрел в темноту за стеклом, подумал и перекрестил ее троекратно. В самолете тоже было темно, как и за бортом, и если бы не россыпь крохотных глазков экстренного вызова да басовитый звук моторов, нельзя было бы и представить, что мы движемся куда-то с бешеной скоростью, – так плавно и безо всякой тряски скользила по воздуху тяжелая пузатая машина.

Забавляясь, я начал было выдумывать, что, пока ночь, пилоты остановили самолет и сделали привал в воздухе до утра, чтобы, когда рассветет, двинуть самолет в правильную сторону. Но темнота скоро меня сморила, и я опять очутился в объятиях Морфея.


Мой друг и великий сомнолог Константин так и не смог объяснить мне, из чего, собственно, получаются сновидения. Понятно, что в них присутствует опыт дневной жизни, понятно, что неожиданные события провоцируют активацию глубинных структур мозга и каким-то образом подключают подкорку, – но почему из этого получается кино, которое мы смотрим по ночам и особенно под утро, почему кино это иногда сигналит нам о чем-то таком, чего следует ожидать с замиранием сердца, – Костя пока не знал.

Откуда-то из тех самых глубин, про которые он пытался мне объяснить, снова появился усатый вождь. Нагло улыбнувшись в усы, он потащил на кровать Тролю, чтобы заняться с ней любовью.

Но почему генералиссимус, который помер, когда мне было всего-то чуть, вдруг ожил в моем сне, начал дышать со мной одним воздухом и спать с моей женщиной, правда, при этом называя ее Ниной? – отгадки не было. – Неужели наша легкомысленная страсть на принадлежавшей ему кровати пробудила его усталый дух? Неужели сон сигналил мне, что тогда рябой каким-то образом проник в меня? Или это значило, что во мне такой же страх сидел перед женщинами, как и у него? Только подчинить он их так и не смог. Потому что не знал, как сделать их счастливыми.

А может, в сон рябой приходил сообщить, что вокруг меня одни предатели, и они не только лабораторию, но всю мою жизнь переломают?

А тогда зачем Акакий приходил? Неужели из-за того, что я вспомнил о нем, только когда мне стало плохо и страшно? – ничего путного в голову не пришло, я открыл глаза, и тут на меня что-то нашло.

Натура у меня, надо сказать, совсем не художественная, но, наверное, такое может приключиться с каждым, во всяком случае, в голове моей первый раз в жизни вдруг начали складываться стихотворные строчки – я долбил по клавиатуре телефона, пока не записал все, что видел и слышал внутри себя, записал без поправок, сразу в окончательной форме, а когда перечитал, был поражен, потому что не понимал, откуда оно у меня взялось.

 
В вырастающих на могилах
Березах и осинах,
Упирающихся вершинами
В небо синее,
Нашей жизнью каждый листок напоен.
Вместе с ветром трепещем мы,
Словно песню поем,
А глаза наши вроссыпь
На берез рябой коже.
Оплетенное корнями сердце
Забыть жизнь не может,
Ворожит в глубине
И все прошлое гложет.
Мы деревья растим,
Ими небо тревожим,
И теперь навсегда
Только это и можем.
 

Это была хорошая эпитафия. Акакию она бы понравилась.

16

Ничто не остается безнаказанным в этом мире – так, еще со школы, я предпочитал думать про второй закон термодинамики. Не успел я закончить свой поэтический подвиг, как самолет вдруг швырнуло в какую-то бездонную яму, и так глубоко, что, казалось, дыхание вот-вот закончится, а когда он, изнывая крупной дрожью, вынырнул снова, можно было видеть, как взлетели в воздух стаканы, выплескивая красивые длинные струи томатного сока.

Потом и звук прорезался:

– Зона турбулентности! Всем пристегнуться!

Самолет, словно в лихорадке, проплясал весь остаток пути до Шереметьево, но даже зацепив колесами полосу, так и не смог сразу остановиться. Он скакнул вверх, колесо под крылом слева взорвалось, словно огромная хлопушка, потом закружился, как игрушечный, и все скользил и скользил куда-то, пока бетон не закончился и нос самолета не воткнулся в большую кучу песка.

И вот когда настежь распахнулись двери запасных выходов, зашипели, словно растревоженные кобры, надувные трапы, в салон вполз тяжелый запах мокрой травы и горелого керосина, вдруг, в полный голос, разорался телефон:

«Мама, мама, что я буду делать? Мама, мама, как я буду жить? Ку-у-у-у. У меня нет теплого пальтишки, у меня нет нижнего белья, ы-ы-ы-ы-ы-ку-у-у…»

Пока я отыскивал его под креслом, он не переставал вопить, не замолкая ни на секунду, и все пассажиры вокруг вдруг начали хохотать, начали обниматься, целоваться, пожимать друг другу руки и звонить домой – а я читал то, что написала моя Оля-Оленька:

«Привет! Наконец телефон зарядился. Я погуляла по городу – здесь так здорово, тут праздник. Вы долетели?»

Ответить я не успел, потому что рванувшие на свободу пассажиры просто вынесли меня наружу, телефон выпорхнул серебряной птичкой из пальцев и улетел в хлябь, под колеса самолета, а я по аварийному желобу добрался до спасателей.

17

Дома оказался уже утром и нашел там огромные перемены – около подъезда бегало много деловитого вида крепких парней, лифты были оккупированы под перевозку роялей и прочих шкафов, так что место в кабине мне нашлось не сразу. На соседской двери было укреплено грозное предупреждение, что квартира охраняется, а в ее центре сверкала золотая табличка, украшенная гордым: Г. И. РОСТОВ.

Собственные инициалы и фамилия на чужой двери привели меня в такое недоумение, что я просто застыл на пороге. После путешествия по летному полю сумка моя была совершенно измочалена, через прореху сбоку выглядывало запасное белье и торчал кусок траурной ленты, которую я успел заказать перед полетом в Тбилиси. На ленте виднелись два слова:

– «Дорогому Акакию» – на этом месте текст обрывался и остальная часть, похоже, погибла на летном поле.

Был я небрит и вид имел такой изжеванный, что даже не удивился, когда соседская дверь распахнулась и изнутри полезли быкастого вида люди в черных костюмах, а из-за их спин явился упитанный человек в длинном, до пят, бархатном халате и с головой, навсегда ушедшей в плечи – казалось, что подбородок у него лежит прямо на груди.

Выручил меня паспорт и билет на самолет – люди в черном, мгновенно обстучав меня со всех сторон, вытащили их из карманов. Оттуда же они добыли и ключ от квартиры, которую мгновенно вскрыли, осмотрели и вынесли хозяину договор на аренду квартиры, мое удостоверение члена президентского совета по науке, диплом лауреата Госпремии, которую я получил два года назад за Катькины успехи, и даже пропуск в соседний бассейн.

Хозяин жизни и квартиры напротив, осмотрел документы холодными, прозрачными, как стекло, глазами, сличил фотографии с моей физиономией и очень удивился, увидев фамилию.

– Ростов?

– Григорий Ильич…

– Надо же! Геннадий Иванович, – буркнул он в ответ, и, возвращая документы, добавил еще что-то неразборчивое, но, видимо, доброжелательное, потому что меня перестали прижимать к стене. Кивнул мне небрежно на прощание и исчез вместе с халдеями в своих хоромах.

Ощущения от встречи остались самые что ни на есть гнусные. Что-то явно сгущалось вокруг меня.

– Может, ожившее вдруг воспоминание про древний алгоритм было тайной кнопкой в мозгу, и с ночи в нем пошел необратимый процесс? То есть я сам себя начал программировать на уничтожение? А может, наоборот, невидимая радиация начала истекать из моих знающих о неизбежном клеток, и я стал опасен для окружающих? И каждое мое появление где-либо, или встреча, или даже мысль о чем-нибудь тут же провоцирует начало разрушения?

18

Весь архив телефонных номеров погиб в аэродромной грязи, компьютер чинили уже вторую неделю и все обещали вернуть – пришлось вытащить из глубины стола старые записные книжки. Похвалив себя за правильную плюшкинскую привычку не выбрасывать ничего полезного, отыскал в них телефон докторши.

В поликлинику эту был определен по знакомству – заведение принадлежало богатому министерству и, как водится, обросло блатным контингентом. Бывал я там не часто, но Людмилу Марковну, рыжеволосую женщину, с ласковым, настойчивым взглядом, всегда поздравлял по праздникам, напоминая о себе – хотя не вполне понимал зачем.

Меня помнили. В меру пошутили над обычной мужской мнительностью, выдали докторский белый халат, обходя очереди, завели куда надо и проверили все с головы до пят и обратно. Ничего плохого вроде бы не отыскали, попили со мной чайку со свежайшим киевским тортом и с пожеланиями всяческих благ отправили домой. Через день Людмила Марковна подняла меня рано утром и вытребовала к себе.

19

Момент объявления приговора страшен не только ощущением полной безысходности, а абсолютной в этот момент остановкой жизни. Каждый, кому случалось пережить подобное, может подтвердить, что тогда кончается дыхание, не бьется сердце, не видят глаза и кровь застывает в жилах.

И тем не менее у докторши я был словно в броне, будто и не услышал ничего ужасного, но на улице ноги подкосились – на бланках анализов, которые я держал в руках, черным по белому была обозначена лейкемия, да еще с возможностью мгновенного ухудшения.

Я вдруг вспомнил, как товарищ мой, хороший красивый человек, приехал в Москву на конференцию и вдруг пропал. Через пару недель я отыскал его в больнице, но безо всяких шансов на жизнь – на кровати вместо него лежала желтая, высохшая кукла. Сгорел мгновенно.

От картинки, прилетевшей из прошлого, меня просто закачало. И вдруг я жутко разозлился. Реакция, конечно, не совсем нормальная, но, с другой стороны, такой накат за несколько дней кого угодно мог бы вывести из себя.

Быстрым шагом я погнал себя через сонные просторы университетских улиц, больше подходящих по площади для плац-парадов, чем для жизни вольного студенческого кампуса, недолго помялся у входа в яркую, горящую веселыми красками церковь, приделанную к самому краю обрыва над Москва-рекой, но все же шагнул в ее полумрак. Он был чуть разбавлен тусклым светом люстры, висящей под куполом, и зыбкими, словно отбивающими поклоны, огоньками свечей возле икон.

Большую свечу я поставил около поминального креста для родителей и пошел к Николаю Чудотворцу. Святой смотрел на меня в упор жестким, пронизывающим насквозь взглядом, но я не стал просить заступиться за себя, а назвал всех, кто мог остаться без моей помощи.

На улице крупный град, ударивший прямо из-под солнечных лучей, разогнал туристов на смотровой площадке и попрошаек возле церкви, а парень без ног – его тележка колесом въехала в глубокую щель между плиток – так и остался сидеть под обстрелом белой шрапнели. Конечно, я кинулся вытаскивать тележку из промоины – не потому, что очень сердобольный, а просто потому, что из тех, кто влезает в такие истории, – однако безногий оказался очень тяжелым, словно налитый свинцом.

Град вдруг исчез, словно и не было, а ко мне повернулась неодушевленная физиономия, с красными, налитыми большим количеством градусов, глазами:

– Тебе чего?

– Да вот, помогаю.

– А я тебя просил? Вот тебе для помощи. – Он подвинул ко мне пустую консервную банку. – И не огорчай ветерана войны.

– Какой войны? – спросил я.

Парень выудил из мятой пачки окурок сигареты, пристально оглядел его со всех сторон, запалил, несколько раз затянулся, выпуская синий дым из ноздрей приплюснутого носа, потом глянул наверх, туда, где вновь беззаботно светило солнце.

– Он знает, а тебе незачем!

Мелочь, которую я выгреб из кармана, звякнула в банке, безногий пересчитал быстро, набычился, сплюнул в сторону и отвернулся.

Я ушел к перилам на краю обрыва над рекой, постоял там, ежась под порывами ветра, долетавшими от «Лужников», и поймал себя на том, что рассматриваю город каким-то прощальным взглядом. В бесконечном море крыш было много таких, под которыми жили знакомые мне люди. Под какими-то тремя обретались бывшие мои Оли, которым так и не выпало со мной счастья. Про первых двух я, если честно, редко думал, а вот Тролю почему-то вспоминал часто.

Вот и сейчас ни с того ни с сего вспомнил, как она обычно вылезала из машины.

– Не только перчатки надень, но и юбку, пожалуйста. – Эта шутка всегда была к месту, потому что на улице рядом с нами в этот момент обыкновенно замирало движение – сначала из распахнутой дверцы, долго танцуя в воздухе, выплывали очень длинные стройные ноги умопомрачительной фигурной резки, в черных колготках или чулках, заканчивающихся на середине тугих бедер белого, алебастрового цвета. Уже потом, ближе к самому концу, показывалось что-то вроде короткой набедренной повязки.

На изгибе реки, за мостом Третьего кольца, я разглядел вычурную металлическую шапку, словно вырезанную ребенком из золотой фольги и небрежно надетую на здание Академии, и прямо сердце сжалось, когда вспомнил, как, прощаясь, кричала Катерина.

20

Возле дома я вспомнил, что остался без связи, и в телефонной «стекляшке» купил самый простенький аппарат, на какой хватило денег после врачебных забот – медицина у нас, конечно, доступная, но не дешевая. Константина в Мексике пластмассовая коробочка, кстати, вызвонила с первого раза.

Друг, не перебивая, долго слушал меня, потом велел не дергаться и дождаться его через пару-тройку дней. Когда я снова заныл про болезнь, он тут же послал меня – владел Костя древним, языческим языком, который в наши дни называют матом, блистательно.

И я почему-то сразу успокоился.

Оля-Оленька, конечно, не ответила, но я и не ждал, что меня простят так просто – поэтому послал ей свой новый номер и обещание все объяснить – а еще долго пытался дозвониться на работу, но соединился только с проходной.

– Григорий Ильич, мы здесь последние сутки стоим, институт уже переехал.

– А дельфины где?

– Их в Крым повезли.

– В Крым? На старое место?

– Не знаю, говорят, что до осени. Катерину вашу последней увозили – очень бунтовала.

21

Часа три ушло на то, чтобы уложить гидрокостюм и все к нему полагающееся, купить билет до Симфы – кодовое название столицы Крыма, – оставить в прихожей на столике денег для хозяйки и вызвать такси.

Лифты все еще были оккупированы грузчиками, поднимавшими наверх несметное количество нажитого, поэтому я двинул вниз по черной лестнице. Где-то в районе десятого этажа, натолкнулся на какого-то странного человека – наверное, бомжа, потому что он был обложен целой кучей набитых под завязку пластиковых пакетов и узлов. Около батареи стояли его высокие черные ботинки, а он сам устроился на подоконнике. Мы встретились глазами – взгляд его был пристальным и неприятным. Перебирая ногами ступеньки, я все больше удивлялся, как такой субъект смог пробраться в наш дом, охраняемый десятком цифровых замков, и даже решил сообщить коменданту о непорядке, но припомнил жесткие глаза Чудотворца, и мне расхотелось «стучать» – в конце концов, не мне решать, кому что положено на этом свете.

В знакомую крымскую бухту я добрался к вечеру – солнце как раз уже нацелилось тонуть в море – и едва успел укрыться. Из дверей сторожки вышел человек, с красной феской на седой голове. По мосткам он вытолкал тележку, уставленную ведрами с рыбой, почти до середины бухты и, посвистев в медную дудочку, начал сбрасывать рыбу в воду. Вода в бухте сразу вскипела – из глубины в белых бурунах вылетели дельфины.

Катьки среди них не было. Она любила, когда с ней играли перед едой, когда рыбу клали перед самым ее носом, чтобы она могла подцепить тушку языком и, подбросив вверх, отправить в рот. Но откуда это было знать татарину – накормил, запер сторожку и ушел куда-нибудь, может, молиться Аллаху на ночь, а скорее, спать на свою стариковскую лежанку.

Кричать и прыгать Катька начала, еще когда я только шел к берегу – природа ее волшебного сонара, конечно, понятна, но даже при помощи тонн аппаратуры не получается так слышать, как своей кожей могла различать звуки Катя.

Я долго сидел на мостках, рядом с моей любимой Рыбой – любил так звать ее, хотя у дельфинов и кровь горячая, как у людей, и дышим мы одинаково, воздухом – чесал ее теплый язык, а она лежала на мостках, раскрыв во всю ширину зубастую пасть, и аж похрюкивала от удовольствия. Потом угостил ее любимым тунцом – прихватил из Москвы в сумке-холодильнике. Других дельфинов тоже не обидел, но моя любимая обжора, конечно, слопала самый большой кусок.

Когда я надел гидрокостюм, и мы вместе поплыли к боновому заграждению, еще было довольно светло, так что я смог осмотреть запертые замки вблизи и понять, что механизм находится в рабочем состоянии. Поднырнув поглубже и подсвечивая себе фонариком, отыскал кабель, который прокладывал когда-то сам, подтянулся по нему до лючка у берега и запустил лебедку. Она хоть и поржавела от морской сырости, но, постанывая на малых оборотах, трос наматывала, и вскоре края ограждения разошлись настолько, что сквозь него могло безопасно проплыть даже огромное тело касатки.

Неволя любое существо приучает к покорности – дельфины как плавали в огороженном для них пространстве, так и остались в нем, наученные горьким опытом. Пришлось уцепиться за Катькин плавник и, ласково поглаживая, осторожно вывести ее на большую воду.

Дельфины уплывали все дальше и дальше в море, которое до самого дна было наполнено голубым флуоресцирующим светом, но прежде чем уплыть, прощались на скрипучем дельфиньем языке со старушкой Мартой – она одна так и не решилась обменять привычную неволю на непонятную свободу.

Бесполезно было стараться поспеть за ними.

Я и не старался – держался за Катин плавник и думал, что если и расставаться с жизнью, то лучше сделать это именно здесь – в свежей чистоте морской волны и под спокойным взглядом вечного света галактик.

Я тихо расслабил пальцы и начал падать в глубину. Когда дыхание стало заканчиваться, я понял, что если и боюсь, то совсем немного. И в этот момент меня мощно вытолкнули на поверхность и держали на своих гибких спинах. Обычно дельфины так спасают своих мальков, потерявших дыхание, или стариков, потерявших силы, – так что я точно стал для них совсем своим.

Когда я решил их не мучить и начал плыть сам, они отстали – все, кроме Кати, которая не бросала меня до берега. Она еще долго лежала на гальке пляжа, в колыхании волн, и никак не могла проститься.

Но все-таки уплыла и больше не вернулась.

22

Оля-Оленька прорвалась ко мне, как только самолет приземлился в Москве и медленно заканчивал рулежку.

– Что происходит?

– Очень скучаю.

– Это же новый телефон? – Эсэмэски прилетали ко мне без задержки, будто все вопросы были записаны заранее.

– Старый утонул вместе с моими нежными словами.

– Вы что, плаваете с телефоном?

– Я с ним летаю.

– Не понимаю.

– Как я рад, что вы меня нашли!

– Ну, почему вы такой?

– Какой?

– Я скоро буду говорить.

– Здорово! И когда я услышу ваш волшебный голос?

– По-моему, вы переигрываете.

– Не сердитесь – просто я очень рад.

– Правда?

– И очень хочу вас видеть.

– Правда?

– Извечный женский вопрос.

На этом месте пластмасса выдохлась, исчерпав заряд батареи, и закончить разговор нам снова не удалось.

23

Мебельные грузовики около дома сменило стадо дорогих большущих авто и толпа персональных водителей – по причине теплой погоды они сбросили пиджаки и в строгих белых рубашках, сплошь перекрещенных оружейной сбруей, покуривали на свежем воздухе.

Впуская меня в дом, взволнованный и из-за этого отчетливо пахнущий крепким запахом пота комендант шепнул мне, что у соседа сегодня новоселье. Пока я возился с замком, из-за монументальной двери с золотой табличкой в центре не донеслось ни звука, из чего выходило, что жилище за ней не просто большое, а очень большое.

Замок наконец сдался, и я попал в свою квартирку – неуютную и больше схожую с номером гостиницы – поставил мобильник на зарядку и уселся за городской. Но поговорить с Людмилой Марковной не смог – на другом конце провода телефон изнывал в одиночестве.

Когда по костяшкам кулака, как учил меня в детстве отец, пересчитал дни, то сообразил, что в городе – суббота. Не в смысле, конечно, еврейского отрешения от житейской суеты, а просто обычный российский выходной. Пошлепал на кухню, нашел кусок колбасы в холодильнике, дернул пару стопок любимого напитка друг за дружкой, заел их с удовольствием и вдруг услышал какие-то странные звуки в прихожей, словно там кто-то шутливо чмокал губами, изображая, как открывается бутылка с газированным напитком.

А потом увидел, что в солидной цвета красного дерева и вроде бы железной двери светились три сквозных отверстия.

– Шпок!

Прямо перед моим носом, с легким звуком образовалось и четвертое. Нужно было звонить в полицию, но любопытство – великий соблазнитель – я осторожно щелкнул задвижкой замка и высунулся наружу.

На лестничной площадке лежал сосед. Пятна темно-красного цвета расползались на его белой шелковой рубашке с красивыми фестонами на груди. Возле стены, неловко к ней прислонившись, сидели два охранника-гиганта и уже не дышали. В дверях лифта стоял давешний бомж. Он придержал дверцы дергающегося от нетерпения лифта, и пистолет начал смотреть в мою сторону. Я абсолютно физически чувствовал давление его беспощадного взгляда – он медленно двигался с моего лба на грудь, туда, где слева, почти застыло от ужаса сердце:

– Ты кто?

– Ростов. Григорий Ильич.

– Тоже Ростов? Смешно! – Я как завороженный пожал плечами.

– Второго мне не заказывали – так что живи, счастливчик! – Бомж шагнул внутрь, дверцы захлопнулись, и лифт бесшумно провалился вниз – он в этом доме летал с бешеной скоростью, даже уши закладывало.

– Эй, кха-кха-ха, эй, – сосед был еще жив, тянул ко мне руку, а изо рта у него вместе со словами вылетали кровавые пузыри. Страх у меня вдруг прошел. Я опустился на пол рядом с соседом и положил его голову себе на колени.

– Кха-кха-как же это, тезка? Почему я, а не ты? – Он смотрел на меня строго, требуя ответа. Я промолчал, его голова вдруг отяжелела, и он затих, уже окончательно.

В следующую секунду из двери его квартиры с ревом вылетели какие-то люди – увидев мои окровавленные руки, они распяли меня на стене и месили кулаками, требуя ответа.

Потом приехала полиция с опросами-вопросами-допросами.

К ночи, когда людская волна схлынула, а уборщицы, две квадратненькие блиннолицые таджички, замыли пол на лестнице и увели вниз пьяного плачущего навзрыд консьержа, я остался один у двери с пулевыми отверстиями.

Сквозь них тянуло сквозняком. Я попробовал просунуть в дыру палец и удивился, что проходил даже средний – калибр был использован не шуточный – и еще удивился тому, как был спокоен. Смерть, караулившая в подъезде, наверное, ошиблась адресом, вместо моей забрав жизнь у другого человека, носившего одинаковую со мной фамилию.

Но потом я вспомнил про синий конверт с печатями поликлиники. Он обнаружился в почтовом ящике, среди рекламных газеток и купонов на скидки в разные салоны красоты и ювелирные ломбарды – их в моем районе на каждом углу было понатыкано такое великое множество, что казалось, здешние обыватели только тем и занимаются, что сначала делают себе педикюр, а потом идут за чем-нибудь золотым для свободного пальца.

Не скажу, что я трусил, но все же оттягивал момент вскрытия – так шутил мой знакомый прозектор, получая конверты со штрафами от гаишников.

Когда я решился, то обнаружил внутри несколько листков желтого цвета с рядами магических цифр, из которых выходило, что Григорий Ильич Ростов практически здоров.

Подтверждаю, что несколько следующих минут этот Григорий Ильич прыгал по комнате с громкими криками и характерными движениями – теми самыми, когда одна рука стучит по локтевому сгибу другой, сжатой в кулак.

В синем конверте еще лежал сертификат на предъявителя – он давал право бесплатного обследования в качестве, надо понимать, компенсации за ошибку – и маленький листочек с врачебным штампом Людмилы Марковны. Она довольно сухо приносила свои извинения за неверно поставленный диагноз. Врачи, конечно, люди отдельные, про их профессиональную черствость много анекдотов ходит, но все-таки по давнему знакомству врачиха могла бы и добавить пару-тройку душевных строк.

После этого я, конечно, набрал Костю, и мой трехкопеечный мобильничек снова оказался на высоте.

– А что я тебе говорил?

– О, великий!

– Ладно, не напрягайся – в субботу баня, помнишь?

– Буду не один.

– Хорошенькая?

– Молоденькая.

– Может, тебе стоит почаще помирать – по-моему, ТЕБЯ это стимулирует.

– Типун тебе на язык!

– И тебе счастья!

Только закончили трепаться, телефон снова зазвонил нервным непрерывным звонком.

– Это я. – В трубке был слышен мягкий, слегка запинающийся на согласных незнакомый голос.

– Я – бывают разные, как говорил ослик Иа-Иа.

– Я загадала, узнаете вы меня или нет.

– Вы кто, девушка?

– Пока да.

– Смело! А голос вам сделали красивый.

– Правда? – Какая-то странная печаль звучала в ее голосе, и это мне не понравилось.

– Что-то случилось?

– Ну куда вы все время исчезали?

Я начал было пересказывать свои злоключения, кроме уж совсем мистических, но тишина на другом конце меня смутила.

– Вы здесь? Вы меня слышите?

– Григорий Ильич, мне Егор предложение сделал.

Верзила, в отличие от меня, времени зря не терял.

– Поздравляю. Звони. – И дал отбой. Хотя это было грубовато.

24

Скорее всего это особенность моей психики, но после всяких сильных событий, особенно связанных с угрозой для жизни, я обычно начинаю существовать как на автопилоте. Началось это еще в детстве, когда у соседского парня взорвалась в руках найденная в лесу граната. Она разнесла его руки и лицо в лохмотья, а мне оставила всего две царапины – под глазом и на щеке.

Думаю, что тогда в моем мозгу и образовалась эта сумеречная зона – она подчиняет меня механической жизни тела, отключая реальное течение времени.

Поэтому объяснить, почему ты действуешь тем или иным образом, нельзя – почему вдруг очутился на этом вокзале, зачем запрыгнул на подножку уходящего поезда, – но точно знаешь, что сопротивляться внутреннему голосу ты не в силах.

Когда через несколько часов вагон начал кружить вокруг бесконечного озера с почему-то итальянским названием Неро, я вдруг понял, как часто мне снилось это место – недвижная гладь воды, тихим темным зеркалом тянущаяся до самого горизонта, Кремль, выстроенный на крутом берегу, совсем нешуточный, с мощными стенами и башнями, посад из множества древних, уже уходящих в землю, кривобоких домов, вздымающиеся к небу белокаменные соборы, надменно сверкающие на солнце золочеными куполами.

А уж когда увидел на фронтоне станции свою фамилию, сошел не раздумывая, решив задержаться, насколько души хватит.

Может, сезон был еще не туристический, может, праздники закончились, но в гостинице, устроенной в старинном двухэтажном купеческом доме, я оказался единственным постояльцем. Правда, внутри хозяева очень постарались сделать так же, как видели у турок во время отпуска – но старинные стены толщиной в три кирпича, большая металлическая кровать из позапрошлой жизни с никелированными шарами по углам, окна, выходящие на тихую центральную улицу, где неспешно шла домой коза с раздутым от молока выменем – все было насквозь пропитано прелестью провинциальной жизни, которая начала меня приручать.

Для начала я обошел местную Тверскую, уставленную с двух сторон пузатыми купеческими особняками, надолго застрял подле кондитерской «Сладкие губы», раздумывая над смыслом, заявленным в вывеске, но когда решился войти, то был приятно впечатлен пончиками, да и кофе оказался вполне приличным.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации