Текст книги "Укус хаски (сборник)"

Анатолий Матвиенко
Укус хаски

© Матвиенко А.Е., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Укус хаски
Повесть

Глава первая. Пленный

Воронежский фронт. Село Успеново, 27 июня 1943 года

Арестант в советской лётной форме тяжело переставлял ноги. Его унылый вид с тусклым, погасшим взором не обманул конвоиров с винтовками наперевес. На напряжённых лицах красноармейцев читалось: дёрнись, гад, и в потную спину вопьётся пуля.

Андрей, заметив конвой, задержал шаг. В пыльной физиономии задержанного почудилось что-то знакомое, из забытой прежней жизни… Это секундное волнение молодого офицера не осталось незамеченным.

– Лейтенант! Ты, новенький! А ну ко мне! Живо! Рысью!

Капитан Волощенко из Смерша, на него Андрею указали пару дней назад по прибытии в танковый корпус, взбивал сапогами сухую грязь по правую руку от пленного, помахивая пистолетом ТТ. Не угадать профессию этого военного было невозможно. Выражение глаз, походка и скривлённая губа с погасшей папироской свидетельствовали о сознании принадлежности к особой касте.

– Гвардии лейтенант Кревский! – Андрей козырнул, шагнув навстречу.

Взглядом, цепким как у коршуна, особист вперился в танкиста.

– Лейтенант, знаешь эту гниду?

– Никак нет, товарищ капитан. Похож на одного… Но – нет.

Война подняла с мест и перемешала миллионы людей. Увидеть среди них знакомое лицо – практически невероятно. Тем не менее почти у каждого на фронте случались невозможные совпадения, когда вдруг напарывался на земляка или товарища по училищу. Далеко не все встречи бывают приятными, в том числе – эта.

– А ты, урод, знаешь нашего? – не успокоился чекист.

– Нихт ферштейн, – отмахнулся пленный и глянул на Андрея с лёгкой ухмылкой. Приподнявшаяся губа обнажила провал в передних зубах, сочившийся кровью.

Выходит, переодетый немецкий шпион… Он совсем не напоминал истинного арийца, был по-славянски широкоскул и тёмно-рус. Глаз окружила синева кровоподтёка, продолговатого, как приклад трёхлинейки. Сплюнув розовую пенку, пленный приветственно махнул пятернёй Андрею.

– Витам, пан!

– Как чувствовал! – расцвёл Волощенко. – Чот ты темнишь, лейтенант. А ну – марш за мной в штаб, поговорим по душам.

– Есть… – брякнул Андрей, предчувствуя нагоняй от ротного за неизбежное опоздание к интенданту. Из объятий фронтовой контрразведки быстро не выбраться. Если выберешься вообще.

Он пристроился вслед за капитаном, чувствуя растерянность двух бойцов из комендантского взвода, они не поняли, надо ли следить за лейтенантом как за арестантом или танкист пока ещё считается своим, раз начальник не приказал забрать у него оружие. Замешательство конвоя – дело десятое, за три сотни шагов до штаба Андрею нужно было срочно просчитать линию поведения, что говорить, если пленник вспомнит и фамилию земляка, не ту, что записана в личном деле… Как пить дать сочтут шпионом и поставят к стенке без долгих разговоров!

Под ногами танкиста вилась немощёная улочка села Успеново, обезображенного отметинами войны. Фронт прокатился на запад всего несколько месяцев назад, оставил язвы сгоревших домов, поваленных плетней, снарядных воронок, остовов брошенной техники… Как сейчас выглядит родной Новогрудок? Такая же свалка брёвен и камней? В июне сорок первого немцы захватили город стремительно, скорее всего, без разрушений. Но его ещё освобождать… Кто теперь живёт в их доме?

Углубиться в мысли капитан не позволил.

– Лейтенант! В твоём личном деле написано – ты из Польши.

Андрей нервно сглотнул. Вот же угораздило… В корпус прибыло до полусотни офицеров пополнения, контрразведчик, получается, не только удосужился просмотреть документы каждого, но и запомнить скользкие места. Наскоро слепленная на Белорусском вокзале легенда, выручавшая три с половиной года, вот-вот затрещит по швам!

– Так точно. Сиротой бежал из-под Торуни. Пленный похож на парня, виденного в детстве, в Крэсах Усходних. Так в Польше называли Западную Белоруссию. Если это он, товарищ капитан, то знает русский.

– Но прикидывается, что не понимает. Опасный, сучий сын. Когда задерживали, «вальтер» бросил, руки поднял – сдаётся, тварь! Потом Прохоренку ножом в брюхо р-раз – и готов. Я этого гада сам урою…

Волощенко забористо матюгнулся и примолк, а Андрей принялся ломать голову: не означает ли приступ говорливости, что особист считает его едва ли не соучастником убийства солдата из комендантских и готовится колоть на признание. Либо отложил компромат на потом?

Оказалось – второе.

– Лейтенант, будешь переводить. Чую, твой польский лучше моего немецкого.

Каморка капитана, пусть тесная, но всё же отдельный кабинет, находилась под надзором Дзержинского и Сталина. Феликс Эдмундович с фотопортрета наблюдал за Андреем строго и устало, Верховный позволил себе отвлечься, углубившись в чтение «Правды».

Особист кинул планшетку на стол, дулом ТТ показал пленному на стул у окна. Конвой замер за дверью, Андрей втиснулся в промежуток между столом и стеной с портретами. Он по-прежнему чувствовал себя в ловушке. Пленник преодолел апатию и развалился на стуле, откуда бесцеремонно разглядывал обоих офицеров.

Волощенко положил пистолет перед собой, одёрнул гимнастёрку и сел. В отличие от лейтенанта он пребывал в прекрасном расположении духа.

– Давай, спрашивай земляка – кто таков, номер части, звание, должность, с каким заданием заброшен в советский тыл. Начинай, телись быстрее!

– Пан капитан спрашивает ваше звание, должность и номер части, – кашлянув, промолвил Андрей по-польски.

– Капрал Витольд Тарашкевич, спецгруппа абвера при 48-м танковом корпусе. Заброшен в расположение русской танковой армии с целью сбора разведывательных сведений. Пшепрашам, друже, больше ничего не скажу, так и передай своему красному начальнику. Тебя, кстати, как зовут? Забыл, сколько лет прошло…

Не отвечая, Андрей торопливо перевёл.

– То есть тебя он вспомнил тоже. Занятно! Ну, побазарь с ним. А потом я спрошу. По-своему.

Широкая капитанская ладонь, загорелая и в чёрных завитках редких волос, погладила рукоять ТТ.

Андрей стащил с головы влажную пилотку. Разбалтывать поляка на откровенность не хотелось абсолютно. Но особист не оставил выбора.

– Анджей меня зовут. Я из Торуньского повята. Приезжал в Новогрудок к родным, там тебя видел. Семью мою убили. К русским от немцев бежал.

– Понятно. А толку от них бежать? Скоро они везде будут. Я не люблю ни немцев, ни твоих красных. Но лучше быть с сильными.

– Даже после Сталинграда?

– После Сталинграда был Харьков, русским ввалили по самые гланды, за Сталинград расплатились сполна и с вершком. Сам подумай, Анджей! Мы начали от Бреста, дошли до Москвы. В прошлом году от Харькова прорвались до Волги и Кавказа. Сейчас ударим от Белгорода, понимаешь? До Урала нас не остановят. Что ты здесь потерял, земляк? Это – не твоя война! Немцы, по крайней мере, цивилизованнее русских. Ценят своих сторонников. Знаешь, сколько поляков и русских в вермахте? В пехоте – чуть ли не каждый пятый. В люфтваффе вообще, считай, половина, наземные службы сплошь из хиви. Что смотришь? Бежим вместе, перейдём линию фронта, у немцев в люди выбьешься! А здесь тебя пристрелит ненароком какой-нибудь слишком подозрительный комиссар. Ты же чужой, из буржуазной страны. Решайся!

На избитом и грязном лице абверовца отразилась непонятная смесь чувств. Может, он знал нечто важное, вселявшее в него надежду. Например, что через считанные дни здесь будет глубокий немецкий тыл. Или пленный напускной бодростью пытался произвести впечатление ради последнего шанса повлиять на земляка. На беду арестанта, капитан и без перевода уловил суть разговора. Даже не зная польского, призыв к бегству, звучавшийкак «учэкать разэм», трудно не понять. Андрей не стал юлить.

– Агитирует он, товарищ капитан. Говорит – русские для тебя враги, давай убежим вместе, в вермахте меня ждёт награда по заслугам.

– Ежу понятно. По делу чё сказал?

– Готовится наступление, от Белгорода и, пока не устанут гнать красных, до самого Урала.

– До Урала? Силён брехать, этот твой поляк! – Волощенко потёр щетинистый подбородок, недовольно нахмурившись. В бою и в окопе небритая рожа никого не удивит, но офицер в тылу и при штабе обязан выглядеть образцово. – Сроки наступления, направление ударов?

Пленный упрямо склонил голову вперёд, объяснив, что прибыл сюда добывать информацию, а не снабжать ей противника.

– Ясно… Лейтенант, свободен! Позже пооткровенничаем. А этого я… Этого я сам разговорю, раз русский понимает. Ща он запоёт. Соловьём! Хоть по-японски, хоть по-китайски.

Торопливо шагая прочь от штаба, Андрей подумал, что к следующей встрече особист приготовится основательно – изучит личное дело от корки до корки, а там наверняка есть пометка, что родной брат Миха без вести пропал на Миус-фронте. Сегодня в качестве переводчика лейтенант не сильно был нужен, Волощенко, похоже, устроил импровизированную проверку. Ей дело вряд ли кончится. Как ни смешно, надо молить судьбу, чтобы немцы кинулись в наступление поскорее. Там Смершу будет не до Кревского, да и в бою представиться случай проявить себя, тогда все подозрения отпадут… Но где же ты, Миха? Живой, в плену или…

Младший брат всегда выглядел моложе на год-два, хоть родился в тот же день, минут на двадцать позже Анджея. Оба появились на свет в трудную для Польши пору – после Мировой войны и войны с Красной Россией. Время было голодное и бедное. Приличная семья, отец – артиллерийский вахмистр, когда армию сокращали, он устроился в полицию, мама в гимназии преподавала языки. Поэтому сводили концы с концами, старшие брат и сестра вышли в люди, Войцех по отцовским стопам отправился служить в Войско Польское, Марыля училась на медика… Пока снова не началась война.

Старшие Закревские убыли на фронт, Войцех – со своим уланским полком, отец подал рапорт о зачислении в артиллерию, по старой памяти. Марыля тоже не осталась без дела, на фронте без медиков никак. И потерялись следы всех троих. Не писем, не весточек!

Новогрудок заняла Красная армия. Большевики пришли как освободители, защитники от неизбежной немецкой оккупации, но к зиме начались аресты «белополяков», причём брали не только собственно поляков, но и евреев, и белорусов – всех, кого сочли эксплуататорами-угнетателями трудового класса в панской Польше.

Люцину Закревскую предупредила соседка, уборщица в местном НКВД, она слышала краем уха разговор, что учительница в арестных списках. Чему удивляться, жена «белого» военного, вдобавок – мать военнослужащего польской армии, оказавшей какое-никакое сопротивление освободителям, ей просто на роду был написан лагерь. Пани Закревская решила не испытывать судьбу, схватила Миху и Андрюху, той же ночью они отправилась на восток, к дальним родственникам мужа в Нижний Новгород, ныне именующийся Горьким. Границу между присоединённой и старой частью Беларуси семья сумела пересечь без проблем, а в Москве стряслась беда.

На жаркой июньской улочке Успеново Андрей почувствовал озноб, вспоминая ту ночь на Белорусском вокзале. Без документов, с одними только польскими бумагами несуществующего уже государства, они превратились в бродяг. Мама спрятала детей между станционными пакгаузами, а сама отправилась узнавать – как добраться до поездов, следующих в Нижний. Для этого нужно было пересечь весь центр столицы…

Братья тряслись от холода и прижимались друг к дружке, когда услышали частый топот и трель милицейского свистка. Лицо матери буквально на секунду мелькнуло в просвете между стен, едва освещённое тусклыми станционными огнями.

– Сидите тихо! Если схватят, я всё равно вас найду…

Минут через десять издалека донёсся звук одиночного выстрела, а потом юноши отогревались с мороза в жарко натопленной комнате милиции.

Дежурный в это время отчитывал постового, крестьянского вида здорового мужика с винтовкой, только вошедшего в дверь и сипящего от частого дыхания.

– Шмалять-то было зачем, дура стоеросовая?

– Дык в воздух я… Бяжала она… И гоп – пад поезд. Размазала яеусю…

Андрей почувствовал, что внутри него всё снова заледенело и окаменело.

– Матка… – всхлипнул Миха.

– Она ваша мать? – обернулся к пацанам дежурный.

– Не-а… – нашёлся Андрей, с огромным трудом удерживая себя в руках. Он, шестнадцатилетний парень, с оболдуем-братом на руках, только что потерял маму из-за нелепого радения станционного милиционера и остался в этой чужой стране. Без документов, без денег, без друзей и знакомых! Он услышал собственный голос будто со стороны, словно какая-та часть сознания продолжала лгать и спасаться, невзирая на боль. – Добрая она была. Как мать. Заботилась. Беженцы мы… С Торуни. Немцы наших родителей убили.

– На то они и фашисты, – глубокомысленно изрёк дежурный. Он обернулся к здоровяку. – Что стоишь? Иди уж, ворошиловский стрелок.

Отправив постового с глаз долой, милицейский начальник принялся оформлять бумаги на беспризорников.

– Фамилия?

– Кревский! – Андрей для простоты отбросил две буквы из фамилии. Неровен час, где-то всплывёт, что разыскиваемые в Новогрудке «белополяки» Закревские задержаны в Москве, мама предупреждала о такой возможности и обсуждала с детьми варианты легенды, словно они засланы шпионами во вражеское государство. – Меня Анджеем зовут, Андрей по-русски, брат – Миха.

– Михаил, стало быть, – вывел дежурный. – Документы какие-то остались?

– Не, пан начальник…

– Родители кто были?

– Отец – кучер у пана, мама – швея.

– Пролетарии, значит. Так и запишем.

Миха, глотая слёзы, утвердительно кивнул.

Прикинуться польскими жертвами немецкой агрессии оказалось мудрым ходом, нежели признаться о происхождении из классово чуждой белорусской семьи. Андрей избавился от всего, что могло подставить под сомнение его выдумку, даже заставил Миху снять нательный православный крестик. Это в Новогрудке православных белорусов много, но в Торуни…

Потом был детский дом, непростые отношения с российской беспредельно жестокой шпаной, когда приходилось защищать и себя, и мягкотелого братца. Удивительно, Андрей довольно быстро приспособился к этой жизни, как и к жизни в Советском Союзе вообще, где людей среди нищеты и разора согревала мысль, что всё это ненадолго, что уже впереди и близко светлое будущее, что надо лишь напрячься – всем вместе.

Ещё он надеялся отыскать следы сестры, брата и отца.

А потом в мечты о будущем бесцеремонно вторглась новая война.

Глава вторая. Воины второго сорта

Тунис, штаб 8-й британской армии. 28 июня 1943 года

Британский штабной уоррент-офицер круглым красным лицом скорее напоминал поляка, чем английского джентльмена. Особенно если щётку усов под носом отрастить до висячей длины – точно получится старопоместный шляхтич средней руки.

Марыля не ошиблась. Штабист действительно был польского происхождения, причём в самом худшем варианте – из успевших переправиться в Британию задолго до злополучного тридцать девятого года. Подобные ему кичатся своей английскостью больше, чем коренные лондонцы, и считают людьми второго сорта всех за пределами островов, включая англичан, проживающих в колониях.

– Капрал Закревский! Ваша служба в Тунисе закончена. Вы откомандированы в Палестину.

– Да, сэр!

– А вы, мисс…

Прикидывается, что не услышал, когда я представлялась, решила Марыля и терпеливо повторила фамилию, должность, звание, а также про получение медикаментов для армии Андерса.

– Тоже Закревская? Капрал, вы несёте службу с женой? В польских частях воистину удивительные нравы.

– Нет, сэр. Она – моя сестра. А службу несём, где прикажут.

Краснолицый откинулся в кресле под портретом короля, рука коснулась курительной трубки в пепельнице викторианской эпохи. Марыля оценила: рубашка штабиста была безупречно выглажена и своей свежестью бросала вызов тропической жаре, беспощадной, всепроникающей и в отличие от армии Роммеля непобедимой. Брат по соседству с ним выглядел проигрышно, ему совершенно не шли кургузые бриджи, не достающие до высоких трикотажных носков, выпростанных поверх ботинок. Традиционная шапка-рогатывка, сохранённая в память о Войске Польском и сильно полинявшая, никак не сочеталась с британским френчем.

– Что же, служите… где сможете. Пойдёте вторым эшелоном за британскими войсками. Или даже третьим, за канадцами. Греция – это курорт для войны.

Войцех напрягся, но смолчал. Штабной клерк поддевает, что поляки способны биться только в курортных условиях? Что может знать этот лощёный чинуша… Сам небось даже против итальяшек не воевал. Его поле боя – письменный стол с папками, а бумажки не отстреливаются.

– Да, сэр.

Штабист не угомонился. С британскими офицерами особенно не покуражишься, так что мордатый решил до последнего отыграться на капрале-соотечественнике.

– Почему за русских отказались выступить? Уже два года были бы на фронте, а не протирали штаны в Иране.

Удар пришёлся ниже пояса. Даже если бы брат и сестра Закревские примкнули не к Андерсу, а к Берлингу, польская дивизия в Красной армии тоже ещё ни разу не воевала – так писали в армейской газете. Но Войцех и Марыля уже побывали и на фронте, и в плену, и не раз находились на волосок от гибели!

Брат не выдержал.

– А вы, сэр? Где были лично вы и вся британская королевская армия, когда Польша истекала кровью под немецкими и русскими ударами? Объявили войну Гитлеру и пальцем о палец не стукнули, чтобы самим начать воевать! Мастурбировали у камина! – капрал сделал неприличный жест. – Пока фюрер сам не пришёл на Запад и не скинул всех вас в Ла-Манш как помойных котят!

Штабнюк вскочил, рубашка моментально покрылась мокрыми пятнами, изо рта брызнула пена вперемешку с ругательствами… Как он ещё за пистолет не схватился?

Вопреки опасениям Марыли, инцидент не привёл к аресту и трибуналу. Их утащила парочка могучих сержантов, в чьей компании отсидели час на лавочке в дежурке, после чего смутьянов вызвал старший офицер разведки.

– Приношу извинения за несдержанность коллеги. Вас доставят на аэродром через час. Самолёт сделает промежуточную посадку на Мальте, оттуда полетите в Газу. Медикаменты, карты Греции, разговорники, всё, что у вас по списку, капрал, будет загружено в самолёт. Но у меня есть одна просьба, – лейтенант протянул фотоаппарат «лейка» немецкого образца, популярный по обе стороны фронта. – У нас дефицит разведывательной авиации. Думаю, на одинокий транспортник никто не обратит особого внимания. Экипаж предупреждён, командир заберёт на север, к Сицилии.

– К Сицилии… Но что я должен сделать, сэр?

– Снимайте береговую полосу, скопления войск, укрепления. Если увидите – итальянские корабли. Мы готовим высадку в Греции и обнажаем Средиземноморское побережье Африки напротив Италии. Немцы могут снова захватить плацдарм, выковырять отсюда их будет некому. Я хочу знать – нет ли следов подготовки к десанту. Фотоаппарат вернёте лётчикам.

Когда нагруженная «дакота» взмыла в небо, Войцех поделился с сестрой сомнениями.

– Странное задание… Ты не находишь? Что этой игрушкой наснимаешь? А если снизимся совсем – нас собьёт артиллерия ПВО.

В фюзеляже транспортника сидений не было, Закревские просто развалились на тюках с имуществом для польского корпуса. Марыля, как только поднялись в воздух, сменила неудобную британскую форменную юбку на мужские брюки. Там, в Палестине, ей плевать на мнение английских военных, что дама на фронте – всё равно дама.

– Знаешь, после твоей выходки нам безопаснее над итальянскими зенитками, чем возле этого рассерженного индюка.

– Пшепрашам… Не стерпел. Удавить курву хотелось.

– Что уж теперь делать, отдыхай. Начнётся десант, спать не придётся.

Вежливый лейтенант, снабдивший «лейкой», просто воспитан лучше, чем бывший соотечественник, думала Марыля. На самом деле, все британцы невысокого мнения о любых союзниках, не считая, конечно, американцев, без них война для Великобритании была бы уже давно проиграна. Поляки – бойцы низшего сорта, по мнению англичан, но, наверное, их заблуждения к лучшему. Армию Андерса не кинут в самое пекло, надо надеяться – оставят для второстепенных направлений.

Марыля растянулась на тюках, подоткнув руки под голову, и начала дремать под гул моторов. Мысли кружились в голове сонные, ленивые. Когда-то нужно было причёсываться перед сном, а утром заплести тугие тёмные косы, уложить их в затейливое сооружение на голове… От былой роскоши сохранилась едва четвертина по длине. Невысокая, коренастая, большегрудая, она тщательно следила за своим женским арсеналом. Пусть лицо далеко от стандарта красоты высокородной паненки, слишком круглое, нос не аристократически удлинён, а поддёрнут кверху, есть и неоспоримые преимущества: загадочные серые глаза, пышные волосы, здоровый цвет кожи. Войцех чертами лица похож на неё, но слишком уж грубоват, рябой, переносица сбита набок, у подбородка двойной шрам, застарелый, ещё от детских забав. Лёгкая небритость не скрыла, а наоборот подчеркнула щербины на коже. Несмотря на нестарый возраст, только-только двадцать восемь исполнилось, чёрный ус пробила седина… В советских лагерях пришлось насмотреться всякого. И не только насмотреться, а испытать на себе.

Младшие братья рядом с Войцехом, будто вытесанным из сучковатой колоды, смотрелись херувимчиками, особенно Миха с его нежными пальчиками. Мамин любимчик, которого та оберегала от любых волнений и учила играть на пианино… Анджей рос папиным сыном, часами любил слушать отцовские россказни про артиллерию, как тот с русскими бил германцев в Мировую войну, а потом с Пилсудским – русских. Анджея с шести лет спрашивали: кем будешь, когда вырастешь, и малец непременно отвечал: артиллеристом, как папа. В десять решал задачки за старший класс гимназии. В шахматы играл со взрослыми наравне. А Миха читал книжечки и снова играл на пианино. И толстел.

Где они сейчас? Ма? Па? Отец сразу помчался в свой старый полк, проситься на войну, невзирая на возраст, и его наверняка взяли – в Польше тогда мобилизовали всех, кого можно, сняли войска с восточной границы… И через границу хлынула Красная армия.

Когда вермахт выдал пленных поляков советскому НКВД, всякая попытка связаться со своими была тщетной. Поэтому, встретив по пути в Иран Войцеха, Марыля вцепилась в него клещом. Он оставался для девушки семьёй, точнее – единственной сохранившейся частью семьи…

В армии женщин мало, в Иран с Андерсом попали считаные единицы. Тут уж низкая или высокая, толстая или стройная, поклонников будет хоть отбавляй. Но Марыля держала себя строго, и польские офицеры относились достойно. Ей запомнилось, как однажды, ещё под Смоленском, один поручик бросился на красноармейца, пытавшегося отделить Марылю от остальных в сарай «для обыска», и пострадал. Его били сапогами, прикладами, пока тот не затих на земле. Бог воздаст ему…

– Пан капрал! Сицилия по левому борту!

Экипаж тоже был из поляков, служивших в Роял Эйр Форс Великобритании, это при посадке вызвало усмешку брата – что-то нас, из Польши, слишком уж много вдруг собралось в одном месте. Случайно ли?

Второй пилот штурхнул Войцеха, развалившегося у борта.

– Понял! – Тот быстро раскрыл фотоаппарат и взвёл затвор. – Темнеет, пся крев! Как я тут снимать буду…

Что-то затрещало, будто по корпусу снаружи замолотили стальные горошины.

«Дакота» быстро снижалась, но заняться съёмкой не пришлось. Самолёт тряхнуло взрывом. Марыля со страхом увидела отблески пламени и выглянула в иллюминатор. Правый двигатель охватил пожар!

Транспортник ушёл в глубокий вираж – лётчики явно пытались сбить пламя, когда отчётливо зачихал и левый мотор. Очевидно, где-то есть парашюты, у экипажа – точно. Но высота слишком мала…

– Садимся на воду! Держитесь! – проорал кто-то из пилотской кабины.

Удар о волны получился неизмеримо сильнее, чем колёсами шасси по бетонке аэродрома. Вода захлестнула иллюминаторы – «дакота» нырнула, проскрежетала брюхом по дну, затем всплыла на поверхность. Марыля снова приникла к иллюминатору. Горевший двигатель потух, от него поднимался пар. Через мокрое стекло виднелся берег…

Вечер, который мог завершиться в британской тюрьме за оскорбление офицера, окончился в тюрьме итальянской. Потерпевших крушение подобрал катер. Самолёт затонул, оставив на поверхности лишь кончик киля. У каждого из поляков имелось оружие, но в спасителей никто и не вздумал стрелять. Итальянские моряки отобрали пистолеты у пленных, взамен сразу выдали одеяла. Воздух был тёплый и море тёплое, но человеческое отношение оказалось важнее, оно давало надежду, что итальянский лагерь всё же не покажется таким суровым, как немецкий или советский.

Моряки разделили пленных. Авиаторы остались на побережье. Марыля и Войцех в кузове пятнисто-зелёного «фиата» отправились в горы. Когда их привезли в комендатуру, опустилась ночь. Или, вернее сказать, поднялась. Высокое синее небо почернело и стало воистину бездонным, проколотое тысячами ярчайших звёзд.

– Престо! Престо! – поторопил конвоир, подталкивая брата с сестрой в спину.

Насладиться ночными пейзажами самого благословенного итальянского острова не удалось. А утром предстояли допросы.

Пакино, Сицилия. 29 июня 1943 года

– Бонжорно, синьор и синьорина!

Первый допрос наскоро и без особого давления провёл германский гауптман с нездоровым лицом хронического почечника, уложившись в полчаса, а приветливый итальянец был настроен говорить долго и обстоятельно.

Много раз допрошенные в НКВД, где методы весьма отличались от интеллигентных, Марыля и Войцех в итальянской контрразведке чувствовали себя замечательно. В открытое окно без решётки задувал ласковый сицилийский ветер, шевелил листья виноградных кустов, щедро обвивших здание комендатуры. Кабинет был просторный, кресла – мягкие, и даже квадратная ряха Муссолини на портрете не портила обстановки почти домашнего уюта.

– Меня зовут Джузеппе Капуана. Ценю вашу откровенность в разговоре с моим германским коллегой, – журчал капитан итальянской армии, демонстрируя неплохой английский. – Вы ведь не британцы, поляки?

– Если это имеет значение – белорусы, – осторожно вставил Войцех. – Из Западной Беларуси, поэтому воевали в Войске Польском, когда рейх и словаки вторглись в тридцать девятом.

Марыля не надеялась, что офицер в курсе политико-исторических тонкостей, касающихся Беларуси. Для большинства европейцев земли западнее Минска – польские, захваченные Советами и отобранные у них немцами. Детали мало кого волнуют. Капуана тоже не стал в них вникать, продолжая гнуть свою линию.

– Брависсимо, что вы не забываете свои корни. Знаете, синьоры, а у нас гораздо больше общего, чем разделяющего. Посудите сами: армия дуче не завоёвывала Польшу, тем более – её восточную часть. И от кого тамошнее население больше всего видело зла и горя? От германцев? Позволю себе предположить – от русских. Да что я говорю, вы же столько лет томились в плену у красных, всё это почувствовали в полной мере.

– Но сейчас наша земля оккупирована именно рейхом. Вашим главным союзником. С которым сражается Великобритания, наш главный союзник.

Войцех возражал итальянцу, но не пытался спорить, а скорее подбрасывал вязанки хвороста в огонь его красноречия.

– Да, коллега! Вы же из разведки, можно мне так вас называть – коллега? Я скажу откровенно, далеко не все методы нацистов мне по душе. Порой они слишком заносчивы, прямолинейны, смотрят свысока на других, даже на ближайших друзей… Но методы англичан мне нравятся ещё меньше. Вы же знаете, у итальянской армии лучшие в мире пловцы-подводники?

– Слышал… – протянул Войцех, сбитый с толку неожиданным поворотом темы.

– Они обследовали ваш самолёт. И, представьте себе, его поразила не зенитка!

– Но мы же слышали взрывы… Неужели ваше ПВО молчало?

– Господи, ну конечно же не молчало! По низколетящей «дакоте» стреляли все кому не лень. Экипаж катера, что подобрал вас с самолёта, записал его уничтожение на свой счёт. И в крыле ныряльщики в самом деле нашли пулевые дырки. Но упал он по другой причине! В правом моторе было заложено взрывное устройство. Вспомните, вам говорили, что пилот снизится максимально, к самой береговой полосе?

– Так точно, сэр… Ради разведывательной фотосъёмки.

– Я разочарован вашей наивностью, капрал. В чём смысл рисковать самолётом, полным медикаментов и других грузов? Для пары фотографий карманной «лейкой»?

– Да, сэр. Меня тоже это удивило… Но приказы не обсуждаются.

Войцех укрылся за безликой формулой «приказы не обсуждаются» из репертуара тупоголового солдафона, а Марыля с ужасом почувствовала, что итальянец докопался до сути. Вместо того чтобы отдать брата под трибунал, британцы решили пожертвовать ими и польским экипажем ради дезинформации!

– Союзники поступили с вами подло, синьор Закревский. Помогите же мне догадаться, что именно они пытались нам сказать. Прошу вас, расскажите о вчерашнем дне поминутно.

Капрал не стал запираться, безобразную сцену с польско-британским чинушей передал во всех мерзких подробностях.

– Высадка в Греции давно уже не секрет… – Итальянец откинулся в кресле, закинув ногу на ногу. Узкие усики и удлинённая физиономия придавали ему определённый шарм. Во всяком случае, офицер был вполне во вкусе Марыли. – Думаю, британцы ожидали, что вам удастся спастись. Следовательно, вас допросят, а мои германские товарищи умеют ставить вопросы очень жёстко… И вы утверждаете, что англичане боятся нашего десанта в опустевшем Тунисе? Грация, синьор капрал! Значит, расчёт их прост. Британцы знают, что немцы отправили основные силы в Грецию и на Русский фронт. Но одной итальянской дивизии достаточно, чтоб захватить новый плацдарм в Африке. Потом с этого плацдарма начнётся завоевание Средиземноморья… Заманчиво, дьявол меня задери! Если не считать, что британская разведка сама подкидывает эту идею. Выходит – их флот и авиация наготове, чтобы утопить десант до высадки на тунисском побережье.

Марыля и Войцех переглянулись. Они действительно оказали услугу врагу? Или всё не так, как кажется?

– Сотни тысяч поляков… А также здравомыслящих русских доблестно сражаются в вермахте против большевистской заразы. Итальянская армия в этом плане отстаёт, – офицер заговорщически наклонился вперёд. – На Востоке зреет новое победоносное наступление. У вас, синьор и синьорина, появился шанс окончить войну в стане победителей, но не среди немцев, а среди друзей. Ведь между нами нет никаких счётов, верно? Не тороплю. Подумайте. Распоряжусь подать вам в камеру лучший обед из того, что возможно достать в военное время. Надеюсь, вы согласитесь быть моими гостями, а не пленниками. Чао, синьоры!