Текст книги "Укус хаски (сборник)"

Тот проводил взглядом начальство и засопел, вытирая ноздри замасленным рукавом комбинезона. Час назад Семёныч пытался втемяшить лейтенанту, что лучше не ставить все секции антенны и забить на качество приёма. Немец высматривает – у кого по правому борту самая длинная удочка торчит, скорее всего, это и есть командирская «тридцатьчетвёрка», стало быть, её и надо жечь в первую очередь.

Андрей не послушал. Он принял решение: воевать. А прятаться за спиной у Бочковского или всё же пробовать отличиться, подумает позже.

Воронежский фронт. Село Успеново. 5 июля 1943 года

В штаб фронта приливной волной накатывались донесения командующих армий, корпусов, воздушной разведки – одно тревожней другого. Группа армий «Юг» Эриха фон Манштейна нанесла удар сокрушающей силы по линии обороны 6-й гвардейской армии в направлении Обояни. Немцы бросили на прорыв целую танковую армию – два танковых корпуса, включая элитный 2-й танковый корпус СС. Рапорты пестрели сообщениями о массовом использовании тяжёлой бронетехники.

Видимо, упреждающий артиллерийский налёт не ослабил немцев сколь-нибудь существенно. Затыкая бреши, Ватутин вводил в бой всё новые и новые резервы, рассчитанные на подключение к оборонительной операции в последующие дни, а то и вообще на наступательный этап.

Части 6-й гвардейской армии не выдерживали натиска, командующий фронтом склонялся к мысли, что стоящую за ней танковую армию придётся задействовать в ближайшие часы, тогда резервов не останется вообще никаких!

Необходимость отмахиваться, отдав инициативу врагу, выводила генерала из равновесия. Ближе к полудню он сделал для себя вывод, что план Ставки «измотать противника в оборонительных боях» неосуществим. Пока танковые соединения не утратили боеспособность, требуется острая, дерзкая контратака. Ватутин отдал приказ готовиться к контрнаступлению и назначил его начало на утро 6 июля.

Он собирался наступать с большевистским мужеством на врага, превосходящего технически, а в данном месте – и численно, без резервов и точных разведданных о неприятельских силах. Главное – ввязаться в бой, там будет видно, повторял он афоризм Бонапарта, игнорируя факт, что с наполеоновской эпохи минуло свыше столетия, тактика и стратегия сильно изменились.

А цена ошибки полководца увеличилась многократно…

Глава восьмая. Когда горит даже танковая броня

Воронежский фронт. Село Яковлево.6 июля 1943 года

«Советский танковый корпус предназначен для ввода в прорыв как средство развития успеха командующего фронта или армии», – говорилось в новейшем учебнике по тактике танковых войск. Эту фразу, как и назначение других танковых частей и соединений, курсанты училища зубрили наизусть.

Колонна танков Т-34 катилась к деревне Яковлево, поднимая гусеницами столбы пыли, сухой и всепроникающей, несмотря на выпавшую ночью росу. Чёрный комбинезон Андрея стал серым по пояс, даже на животе, прикрытом откинутой вперёд крышкой люка.

«И где же наш успех, который мы должны развивать?»

Впрочем, увиденное в действующей армии показало огромный разрыв между написанным в уставах наставлениях, инструкциях с тем, что происходило в реальности. Например, в училище убеждали, что гарантированный заводом пробег «тридцатьчетвёрки» в тысячу километров до капиталки может быть увеличен за счёт бережного, умелого обращения с танком. В войсках дизельный мотор редко выхаживал больше двухсот-трёхсот километров, а поступивший из капремонта – ещё меньше. Взводный, огорошивший подчинённого этой цифрой, похлопал его по плечу и «утешил»: ты сначала живым останься, накатав по полю боя хотя бы пятьдесят кэ-мэ, потом жалуйся; мехвод пробурчал в подтверждение, мол, я же предупреждал, командир, зря вы мне не верили.

«Двадцатка», доставшаяся от командира бригады, утром отказалась заводиться электростартёром. Когда она загрохотала, пущенная сжатым воздухом, мехвод пообещал не глушить дизель. Расход солярки и моторесурса? Да и болт на них, пусть у кого повыше голова болит!

Рассвет над Яковлево принёс и первый авианалёт. Колонна остановилась. «Юнкерсы» пикировали на южную часть деревни. Андрей подавил желание юркнуть в башню, захлопнув люк: Бочковский, а впереди него Горелов на «Марусе» продолжали наблюдать.

Зловещая карусель немецких бомбардировщиков крутилась гораздо ближе, чем вчера, силуэты с точками неубирающихся шасси под крылом различались отчётливо. Взрывы за деревней бабахали настолько часто, что порой сливались в зловещую трель, которая не только была слышна, но и отдавалась мелкой дрожью на бронированной шкуре танка: он вибрировал вместе с землёй.

В эфире на частоту танковой роты накладывались переговоры. Кто-то рапортовал о приближении немцев, кто-то матом проклинал советских бездельников-истребителей, позволивших лупить по Яковлево с воздуха без малейшей помехи. Наверняка у истребителей нашлась работа на ином участке фронта, но разве об этом подумаешь, когда бомбы сыплются прямо тебе на голову!

Аккомпанируя грохоту бомб, стучал дизель, выхлоп взбивал пыль за кормой. Семёныч выпрыгнул из люка в лобовом листе, обошёл танк, пиная гусеницы сапогом. Затем снова нырнул в люк, а вскоре его тёмная от въевшегося масла рука протянула командиру открытую банку американской тушёнки из НЗ.

– Принимайте, товарищ гвардии лейтенант! В бою неизвестно ещё когда время выпадет.

Открыв было рот, чтобы сделать замечание за разбазаривание неприкосновенного запаса, Андрей махнул рукой и взялся за ложку, закусывая жирную тушёнку сухарями. Запил только водой, водку придержал на потом.

За время трапезы немцы улетели, от деревни доносилась ожесточённая стрельба, слышались упругие удары танковых орудий. Но бригада стояла на месте, на совершенно открытом для «юнкерсов» пространстве, а где-то в штабах кто-то медлил с решением ввести её в бой, или о гвардейцах просто забыли.

Наконец мимо колонны пробежался Бочковский, собирая офицеров роты, не у всех работали радиостанции, чтобы донести последние команды. Столпились у его танка, поминутно поглядывая на предательски чистое небо.

– Товарищи офицеры! Обстановка тяжёлая. Фрицы смяли заслон пехоты. Танки у шестой армии были только гробы – эм-третьи, – старший лейтенант снял шлемофон, чтобы вытереть пот со стриженой макушки, но вышло, что почил память смельчаков, рискнувших воевать на американской чудо-технике. – У немцев «тигры», «пантеры» и «фердинады». Они прорвались в Яковлево. Если двинут дальше на север, обходя нас с востока, – мы в котле. Слушайте, два раза повторять не стану. Все – за мной, плотно. Чем гуще идём, тем больше пылим. Пыль и дым – наш козырь. К немцам подбираться близко, бить в борт. Лучше – касаясь пушкой креста. Но по-глупому не рисковать. Надо продержаться до вечера!

Что ожидается вечером – прибудет подмога или враги уедут на ужин – ротный не уточнил. Вопросов не задавали, бегом кинулись по танкам. Буквально через пять минут батальон с командиром бригады во главе приблизился к окраине деревни, второй батальон двинул в обход. Параллельно ползли «тридцатьчетвёрки» соседней бригады.

Андрей спустился в башню и понял, что практически ослеп. В помутневшем стекле едва различался силуэт идущего впереди танка. Впору по ошибке друг дружку перестрелять! Он снова открыл люк.

Деревня горела. От остатков домов поднимался густой дым. Около одного из них замерла гора американского танка, чуть ли не в полтора раза выше Т-34. Языки пламени рвались вверх позади башни, казалось: пылает сама танковая броня, но все люки остались закрытыми. Можно и не гадать: весь экипаж, шесть человек, зажарились заживо…

«Вперёд помалу. Стреляем наверняка», – прохрипело в наушниках. Ротный тоже беспокоился, чтобы молодые танкисты сгоряча да с перепугу не засадили в своего. Командир взвода в эфир не выходил, имея на танке только рабочий приёмник.

– Бронебойный! – крикнул Андрей заряжающему и для верности показал кулак; раскрытая пятерня означала «осколочный». Впрочем, опытные танкисты говорили, заряжающий часто хватает тот снаряд, что ближе под рукой, чтоб не терять драгоценные доли секунд. Что в стволе – тем и стреляешь, это быстрее, чем перезаряжать пушку.

Видимость совсем упала. Корма переднего танка исчезла из поля зрения. Дышать стало невозможно, вместо воздуха вокруг «двадцатки» кружилась тяжёлая взвесь из дыма, пыли, копоти, дизельного выхлопа, к этому амбре отчётливо примешивался запах горелого пороха, а сквозь рёв мощного дизеля без глушителя всё больше пробивалась пушечная стрельба. Андрей чувствовал: палят соседи справа и слева, мглу пронизывают сполохи огня, но впереди – такая же муть…

Внезапно налетел случайный порыв ветра, а может, движение воздуха от близкого взрыва, и в считанных метрах открылась угловатая башня с крестом! Драгоценные секунды ушли, чтобы упасть на сиденье, повернуть маховики наводки орудия, пока «панцер» неумолимо разворачивал длинноствольную пушку навстречу.

Андрей пихнул ногой мехвода, чтоб тот остановил танк.

Сердце выдало частую паническую дробь. Немецкий подкалиберный пробьёт «тридцатьчетвёрку» наверняка! Но и от советского бронебойного, пущенного в упор, спасения тоже нет… Танк дёрнулся от выстрела, уши заложило грохотом, а секунду спустя лейтенант в голос взвыл от досады: торопливо выпущенный снаряд, видимо, угодил в запасные траки, которыми была увешана вражеская башня, и дал рикошет.

Ствол немецкого танка прекратил движение. Что это, башню заклинило в погоне?

– Бронебойный! Скорей, мать твою!

За миг до того, как Андрей повторно надавил на спуск, механик без команды дёрнул танк назад. Ствол в момент выстрела клюнул вниз, снаряд улетел в плотную сизую мглу. Удалось ли попасть в немца и подбить «панцер», осталось неизвестным. Но и распекать мехвода лейтенант не стал – тот обязан после короткой выводить машину с линии огня.

Удушливая пороховая гарь от двух выстрелов заполнила танк. Чувствуя, что через секунду потеряет сознание, Андрей снова метнулся наверх: после чёрной утробы башни дымная атмосфера Яковлево показалась чистым озоном. Распахнулся люк и заряжающего, кашляя, он тоже выбрался наружу.

– Не закрывай люк! Выбрасывай гильзы! Или сдохнем все на хрен!

Слышала бы пани Люцина Закревская, как выражается её любимый сын, интеллигентный любитель шахмат и математики…

Так и шла эта смертельная игра в кошки-мышки. Выживал тот, кто первый успевал точно выстрелить. Отличная оптика немецких танков и длинные стволы их орудий, дававшие огромное преимущество на открытой местности, никакой роли не играли в скоротечных дуэлях на «пистолетной» дистанции.

«Баста! Рота, отходим!»

Не скрывая облегчения, Андрей велел включить задний ход и направлял водителя, глядя в корму танка. Ломая броневым листом почерневшие стволы обугленных деревьев, «тридцатьчетвёрка» пятилась из Яковлево через погибший вишнёвый сад. Старая машина доказала свою везучесть, заработав «ведьмин засос» – след от вражеского снаряда, прочертивший борозду вдоль борта. Немецкий наводчик не угадал с прицеливанием в какой-то полусотне шагов! И видавший виды дизель с капиталки ни разу не заглох.

На краю деревни собралось намного меньше танков, чем углубилось в неё какой-то час назад. Комбриг вылез из башни целиком и напряжённо глядел в дым, тщетно надеясь хоть что-то там разглядеть. Никто из пропавших не откликнулся и по рации.

Воронежский фронт. С. Зоринские Дворы, 6 июля 1943 года

Доклады о тяжёлых потерях сыпались в штаб 1-й гвардейской танковой армии изо всех корпусов. Несколько лучше обстояли дела у Кривошеина, чьи бригады, особенно 1-я гвардейская Горелова, сумели задержать врага у Яковлево. Но, конечно, двум бригадам не под силу тягаться со свежей и в полном составе брошенной в бой эсэсовской дивизией.

– Товарищ генерал! Товарищ Иванов на проводе!

Командующий армией Михаил Катуков, повинуясь раздражительному порыву, едва не послал какого-то Иванова по известному адресу без хлеба и соли, чтоб не лез под руку в неподходящее время, но вовремя вспомнил, кому присвоен этот псевдоним.

– Далажытэ обстановку! – донёсся из далёкой Москвы голос с грузинским акцентом.

Генерал постарался выровнять дыхание.

От нескольких фраз, буквально двух-трёх, зависит очень многое.

Но что сказать Верховному?

Наступление начато в соответствии с приказом командующего фронтом? Да, Ватутин приказал, танки рванули вперёд, но эффект не тот!

Наступление захлебнулось? Тогда командующий армией, отрапортовав, фактически подставляет командующего фронтом перед Сталиным. Последствия могут быть какими угодно, вплоть до трибунала и расстрела. Но если Ватутин удержится, он обязательно припомнит Катукову…

С другой стороны, само обращение Верховного напрямую к одному из командующих армией, через голову фронтового начальства и представителей Ставки – событие чрезвычайное, нарушающее всяческие представления о порядке и субординации в Красной армии. Впрочем, не привыкать, в октябре 1941 года Сталин точно так же звонил Катукову, ещё только возглавлявшему танковую бригаду. Но тогда главнокомандующему требовалась консультация из первых рук о возможностях танковых соединений, включая переброску на большие расстояния, сейчас – речь об оценке обстановки, о правильности стратегических решений!

Вихрь мыслей промелькнул в голове Катукова буквально за две или три секунды, но и это слишком много, когда с требованием рапорта обратился самый главный человек в Красной армии и во всём государстве.

– Считаю наступление преждевременным, товарищ Иванов. В обороне согласно первоначальному плану, армия несла бы меньшие потери, выбивая вражеские танки.

Вот и всё… Жребий брошен. Рубикон пройден.

Но, судя по реакции Верховного, тот ожидал чего-то подобного и был бы явно разочарован, вздумай Катуков юлить.

– Наступление прэкратить. Вам пэредадут приказ.

Сталин сохраняет лицо Ватутину, позволяет ему самому отменить команду наступать, догадался генерал. Интересно, командующий фронтом узнает содержание этого разговора?

А пока до штаба танковой армии дойдёт отбой наступления, на передовой продолжают погибать экипажи. Не дожидаясь указаний от Ватутина, Катуков велел Кривошеину перейти к обороне.

Около Белгорода. Штабной состав группы армий «Юг». 6 июля 1943 года

Суета, связанная с управлением крупной битвой, причём складывающейся совершенно не по первоначальному плану, царила и в немецком военном руководстве. Но упорядоченности там было значительно больше.

2-й танковый корпус ваффен-СС подчинялся непосредственно рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, а в оперативно-тактическом отношении – генерал-фельдмаршалу Эриху фон Манштейну и командующему 4-й танковой армией. В текущее управление фронтовой операцией рейхсфюрер не вмешивался. Никто не смог бы и вообразить, что Адольф Гитлер, возглавляющий ОКХ, или начальник СС Генрих Гиммлер вдруг обратится напрямую к командующему одной из дивизий, минуя фон Манштейна и тем самым выказывая недоверие фельдмаршалу.

Около пятнадцати часов на стол фон Манштейна в его штабном вагончике легло донесение о дневном бое дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» с 1-й гвардейской танковой бригадой: «Около 13.15 танковый контрудар неприятеля силами 38 танков из южной части Яковлево был успешно отражен танковой группой. Вражеские танки отворачивают, чтобы выйти к Покровке с запада».

Командующий рассвирепел. Началась важнейшая, быть может, решающая битва на Восточном фронте, а обергруппенфюрер СС Пауль Хауссер без капли стыда в единственном глазу (правый он потерял в сорок первом на знаменитом у русских Бородинском поле) рапортует об «успехе» – отражении атаки тридцати восьми танков противника, тогда как «Лейбштандарт» обязан был втоптать их в землю и развивать наступление на север, к Обояни!

И вздрючить Хауссера никак не возможно. Если бы тот был ординарным армейским генералом, фон Манштейн обрушил бы на него всю мощь своего гнева. Но Хауссер – обергруппенфюрер СС, приближённое лицо рейхсфюрера, неоднократно принятый Главным Вождём в качестве командующего лучшим танковым соединением Германии…

Как и все родовитые военные с кайзеровской закалкой, генерал-фельдмаршал терпеть не мог эсэсовских выскочек и удивлялся, как это Модель взял себе адъютанта из СС, демонстрируя лояльность нацистской партии.

Куда ни кинь, без эсэсовцев не обойтись. Особого выбора у генерал-фельдмаршала не было. Он приказал связать его с Хауссером и в самой крайней форме, которая ещё как-то вписывалась в понятие приличий, потребовал немедленно очистить окрестности Яковлево от русских.

Воронежский фронт. Около села Яковлево, 6 июля 1943 года

После драки в Яковлево, где от села остались одни только печные трубы в окружении обгоревших танковых корпусов, 1-я гвардейская танковая бригада оттянулась назад.

Отошли и немцы, окопы на окраине села заняли стрелки 3-го мехкорпуса. Им на поддержку Горелов дал роту Бочковского с восемью танками в строю.

Ротный приказал вкопать «тридцатьчетвёрки» в землю. Легко сказать… Это десятки кубометров твёрдого, каменистого грунта на каждый танк, лопат как всегда не хватает. Спасибо, пехота помогла, им рыться в земле привычнее, чем на постели спать, но тем не менее, когда с юга донёсся утробный рёв десятков двигателей, глубины едва хватало, чтобы укрыть корпуса машин с самой уязвимой частью – топливными баками и маслобаком.

А потом началось такое, что утренний бой показался разминкой!

Танки накатились ромбом, впереди и по бокам клина двигались более тяжёлые, внутри построения – самоходки и «тройки».

Андрей сорвал голос и практически оглох. К пороховой вони в заброневом пространстве добавился жуткий запах палёного мяса. Гильзоуловитель орудия давно прогорел, стреляные гильзы норовили упасть на дно под башню, немилосердно отравляя воздух, заряжающий ловил их голыми руками из казённика и выбрасывал в люк. Кожа на его ладонях сгорела напрочь, пришла очередь мышц… А парень в остервенении, часто до команды лейтенанта, вгонял тускло отсвечивающие цилиндры в ненасытный и раскалённый зев пушки.

Горели руки и у Андрея. Сдох электропривод поворота башни, командир вращал многотонную бронированную коробку только маховичками наводки, сорвав кожу в кровь. Благо, немцы пёрли исключительно с юга, и башню не требовалось разворачивать на большой угол.

– Бронебойный!

– Кончились бронебойные, командир!

– Осколочный, …лядь! Хоть огурцом заряжай!

Некогда интеллигентный мальчик Анджей, теперь он разговаривал как обычный танкист – криком и матом. Так было естественнее, да иначе бы и не поняли.

Немцы приближались. Периодически танк вздрагивал от близкого удара снаряда. Спасало пока лишь то, что башня «тридцатьчетвёрки», лишённая командирской башенки, вздымалась над бруствером примерно на метр, и попасть в такую мишень сложнее, чем в Т-34 вне окопа.

Куда хуже приходилось артиллеристам-противотанкистам, вынесшим основную тяжесть боя. Тонкий щит орудия бережёт лишь от осколков и то если снаряд разорвался перед позицией. Если осколочный падал за щитом, ударной волной и осколками накрывало весь расчёт… Пушки смолкли одна за другой.

От непрестанной пальбы и чада от горевшей бронетехники чёрные тучи, казалось, заслонили всё небо. Вечер наступил гораздо раньше, потому что солнце не могло пробиться до земли, укутанной пожарищами и дымом. Андрей отрешённо отметил, что не видит линии горизонта, в прицел различается только поле с пожухлой травой метров на сто или двести, пыльные облака, из которых появляются всё новые танки. За танками вдалеке мелькают чёрные силуэты панцергренадёров.

Если пехота добежит до «тридцатьчетвёрок» или закидает гранатами артиллерийские батареи – конец. Из танковых башен полились пулемётные очереди. Немцы не наступают плотными цепями, бегут осторожно, укрываясь за танками и «штугами», многих из них пули из «дягтерей» навсегда отучили шнырять по русским полям.

В очередной раз высунувшись из башни, когда видимость в прицеле опять упала почти до нуля, Андрей краем глаза заметил движение сбоку, оттуда же донёсся рёв дизеля на предельных оборотах.

«Тридцатьчетвёрка» Шаландина выехала из окопа задним ходом. Над кормой металось сатанинское пламя, дым валил и из двигателя, и даже из двух открытых башенных люков, страшно было представить, что творилось внутри… А танк ехал!

– …Волька! Не дури!!! Вон из танка! – надрывался по рации Бочковский.

– Прокачусь напоследок. Простите, если что не так…

Передняя передача врубилась с таким грохотом, что отзвук услышал даже экипаж Закревского, мехвод Шаландина уже не жалел ни коробку, ни мотор.

Андрею почудилось, что немцы на несколько секунд прекратили огонь, как и наша сторона, все, не отрывая глаз, глядели на одинокий пылающий Т-34, мчащийся навстречу смерти под чёрным мглистым небом… Потом в танк Шаландина полетели снаряды, сноп огня взлетел метров на десять… Но даже если экипаж погиб, машину уже ничем было невозможно остановить, «тридцатьчетвёрка» на всём ходу врезалась в «панцер», оба танка потонули в ярчайшей вспышке взрыва, над огненным шаром кувыркнулась сорванная башня…

– Не спать! За Вольдемара! Дави гадов!

Бочковский что-то ещё орал по рации, но Андрей не вслушивался, стараясь с толком потратить последние осколочные. До немцев – метров двести, осколочный, если броню не пробьёт, то ходовую вполне может развалить, а недвижимый танк на поле боя – не жилец.

Вдруг тёмный силуэт «панцера» в сетке телескопического прицела дёрнулся, немец отпрянул назад, в спасительную дымную муть.

Сложно сказать, можно только предположить – огненный таран Шаландина что-то в них надломил. Русских танков несколько, и что же будет, если каждый экипаж вместо того, чтобы бросить подбитую машину или тихо сгореть, решится на такое?!

А когда наконец поступил долгожданный приказ к отходу, из окопов выехали далеко не все.

Горелов их встретил у опушки.

Вечерело. Однако здесь было светлее, чем на поле боя, потому что небо не застилали чёрные облака.

Из восьми машин роты в расположение бригады вернулись всего три танка. Правда, везли они не только экипажи, а гораздо больше людей – раненых из других экипажей. И просто обгоревшие трупы.

Бочковский спрыгнул на землю, закопченный, грязный, едва узнаваемый. Комбриг махнул ему рукой – рапорта не надо. Ротный даже не ответил, он, похоже, с трудом понимал, что вокруг происходит. Все мысли были сосредоточены на другом. Бочковский как ребёнка снял с брони маленькое тело, ещё утром принадлежавшее крупному мужчине. Теперь оно усохло в нестерпимом жаре горящей солярки. Потом другие тела – без рук, без ног. Одно без головы.

Андрей начал снимать с брони лопату, зашипев от боли в сорванных ладонях, но Семёныч отобрал и первым воткнул её в землю. Другую лопату взял Горелов. По очереди уцелевшие танкисты копали могилы.

Бочковский вытащил снарядный ящик и разломал его. Откуда-то появились чёрная краска и кисть. Памятники ставить было не из чего, в холмики воткнули доски, поперёк – ещё одна доска.

Надписи: «Прохоров…», «Соколов…», «Малороссиянов…» и слова – «погиб смертью храбрых» над могилами друзей по училищу и однополчан старший лейтенант выводил сам, дрожащей рукой, никого не подпуская. Последние доски с фамилиями экипажа Шаландина закрепили над пустой могилой.

Андрей обратил внимание, что перекрещенные доски удивительно напоминают кресты, наверное – неуместные над захоронениями комсомольцев. Однако никого это не задело. Только Горелов устало сказал:

– Будем живы, хоть бы один из нас, после войны вернёмся, похороним по-людски.