Текст книги "Идущие впереди века. Из рассказов геолога"

10

Обнаружив и обследовав выходы магнитных руд, они на четвертый день спустились к устью Веснянки. Нельзя сказать, чтобы обратный путь был легче. Особенно тяжело было стаскивать лодку с камней, так как на этот раз стаскивать ее приходилось против течения. Хорошо еще, по предложению Худолеева, они положили в лодку кусок плитняка и всю дорогу поддерживали костер, обогреваясь по очереди.

Лагерь встретил их сиротливым молчанием. Любовь Андреевна и Надежда Николаевна бродили где-то по чаще и на берегу стояла только палатка радиста, раскачивая на ветру шестом с привязанной к нему антенной. Заспанный Костя показал Векшину радиограмму от Лугового. Главный геолог запрашивал, где находится Векшин и предлагал немедленно сообщить о его появлении.

– Видимо, к Леонтьеву хочет перебросить, – решил Векшин.

Он составил радиограмму для отправки вечерней передачей, а сам стал разбирать шлихи и записи, готовясь к возможному отлету. Почти полтора месяца проездил он с Голубевой. Обследовались берега и притоки, промывались шлихи, отбирались образцы, зарисовывались формы рельефа. И, постепенно, из результатов поездки, материалов геолфондов и инструктирующих рассказов Любовь Андреевны перед ним вырисовывалась общая картина.

Больше миллиарда лет назад здесь расстилалось море. Оно протягивалось далеко на запад, достигая Урала. На востоке оно омывало берега Центрально-Сибирского материка, одного из древнейших материков мира. На дне моря отлагались мощные толщи осадков – пески, глины, тончайший известковый ил. Местами, в изолированных заливах осаждались соединения железа, впоследствии давшие богатейшие залежи гематитовых руд.

Проходят миллионы лет. Под действием внутренних сил земли на месте моря рождаются горы. Море покидает Центральную Сибирь, морские осадки изгибаются в сложные крутые складки.

Земная кора разрывается трещинами. Из неизъяснимых глубин поднимается расплавленная магма. Частью она медленно застывает не достигнув поверхности, частью изливается потоками лавы. С магмой поднимаются из земных глубин горячие растворы, пары которых содержали в себе ценнейшие вещества. Они проникают в соседние породы, концентрируются в них месторождениями редких металлов.

Проходят еще миллионы и миллионы лет. Древняя горная страна с ее неистощимыми минеральными богатствами частично разрушается, превращается в равнину. Минералы, ранее скрытые на недоступной глубине, обнажаются и разносятся по этой равнине. Но снова приходит море и покрывает все своими отложениями.

Много раз изменяется таким образом вид страны. Осадки морей неоднократно сминаются в складки, образуя горные кряжи. Горы, в свою очередь, снова разрушаются под действием рек, ветров, мороза или волн наступающих морей.

Еще через несколько миллионов лет, на месте теперешней долины произошел грандиозный раскол земной коры. Страна, лежащая к западу, опустилась, а страна, лежащая к востоку, осталась по прежнему гористой.

Родилась река. Много раз меняла она свое русло, прорезая равнину и вскрывая скрытые в ней богатства, а притоки размывали горные страны и откладывали по своим берегам и на равнине их богатства. И вот теперь они отлагаются у него, Векшина, тончайшими слоями шлихов, светлыми блестками золотинок, обломками тяжелых магнитных руд.

Векшин потянулся так, что хрустнули косточки.

– Нет, не зря они мучились и мокли. Будет, что рассказать Луговому.

Неслышно подошла и села рядом Надежда Николаевна. Они давно не виделись и сейчас сидели приглядываясь друг к другу, как бы спрашивая: что произошло за это время? Не изменились ли они?

Нет, Надежда Николаевна ничуть не изменилась. Словно только вчера они разговаривали на привале у Чернушки. Неожиданно она спрашивает:

– Скажите, почему в наших книгах сейчас ОН обязательно холостой, а ОНА тоже не замужем или была замужем, но муж погиб на войне? А как быть, если встречаются и каждый чем-то связан в жизни?

На пабереге у костерка

Векшин уже знал, что Надежда Николаевна неудачно была замужем и ему показалось, что сейчас, как и у Чернушки, она испытывает его. Испытывает потому, что он, видимо, не похож на ее мужа, не похож на других мужчин, с которыми ей приходилось встречаться и которые расставались с ней, как и сближались, быстро и без какого-либо сильного чувства, и он ответил, так же как у Чернушки, стараясь быть точным в формулировке:

– В нашей жизни мы еще не достигли такого положения, чтобы каждый имел, что пожелает. Любовь и счастье надо заслужить и кто их больше заслуживает, тот и имеет на них больше права.

– Значит Вы предлагаете бороться за свое счастье?

Ее глаза на мгновение вспыхнули в упор, но она тотчас же прикрыла их блеск ресницами.

Векшин ответил твердо:

– Разумеется. Только честным путем.

Она нервно засмеялась.

– Сколько Вам лет, Векшин?

– Двадцать восемь, – ответил он с прежней невозмутимостью.

– А я думала пятьдесят шесть. Вы так рассудительны…

Досталось мимоходом

Она поднялась и ушла. Он тоже не стал больше задерживаться и прошел к себе в палатку. Володя и Валентин уже спали. Он раскинул спальный мешок и лег. Голова кружилась от усталости. Они в этот день много гребли, много шлиховали, да и телеграмма взволновала его. Он знал, разумеется, что днем раньше или днем позже его перебросят в другую партию, но как всегда момент этот оказался неожиданным. Кое-что еще не оформлено, кое-что еще не доделано, да и с людьми расставаться жаль. Жаль покидать Любовь Андреевну, он многому научился у нее, жаль покидать Володю, они еще и не наговорились как следует по душам, но у них было что-то общее, что роднило их, жаль расставаться и с Надеждой Николаевной и Валентином. Все-таки хорошие они все люди.

Он долго ворочался ощущая боками каменистую осыпь под мешком, пока усталость не взяла верх над мыслями и неудобствами. Вскоре он все же проснулся. Палатка звенела от комариного гуда. Бока болели от камней. Он попытался снова заснуть, но уже через минуту понял, что это ему не удастся. Рядом ворочался Володя.

– Жестковато? – спросил Векшин.

– Ничего, – прозвучал из темноты ответ. – После Сталинградского кирпича это мне вроде пуховой перины. Вот комарье…

– Ты когда в Сталинграде был?

– С начала и до конца.

– Повезло тебе.

– Гвардейские минометы. Я с ними и до Берлина дошел.

– Рядовым?

– В Сталинграде был лейтенантом, в Берлине старшим лейтенантом, должны были капитана присвоить.

– Как же тебя демобилизовали?

– Семь ранений… Тьфу, черт!

Последнее относилось к комару, попавшему ему в рот.

– А с меня хватило одного, – сказал Векшин. – Как стукнуло под Старой Русой, так и все. Полгода госпиталь, год на инвалидности, а потом опять в геологию. Хотя и хорошо все получилось, в живых остался, а жаль – хотел бы я на Берлин посмотреть.

– Ничего интересного. Его чище Сталинграда разделали.

– То-то и любо… Тьфу, черт!

На этот раз комар попал в рот к нему. Володя засмеялся:

– Пожалуй, нам сегодня не заснуть.

– Сейчас… – пообещал Векшин.

Он вылез из палатки. Ночь стояла над ними в полной своей силе. Оранжевая луна, завернувшись в шарф из облаков, выглядывала оттуда одним краем. Небо темное с сине-фиолетовым отливом. В темноте плещет река. На берегу от затухшего костра вьется еще сизый дымок. Он раздул угли и, когда снова запрыгали по ним сине-желтые огоньки, подвинул в костер свежих дров, а из-под низу вытащил дымящуюся головешку и принес в палатку.

Палатка с нашитым на вход брезентом – от комаров

– Вот правильно, – сказал Володя. – Как это я не догадался.

Они положили головню у изголовья и снова легли. Головня слабо дымилась, комары продолжали звенеть.

– Мало, – сказал Володя.

Он вылез и принес здоровущую головешку. Палатка сразу наполнилась дымом. Сначала он собирался наверху, потом спустился почти до самого низа. Векшин и Володя лежали едва сдерживая слезы. Наконец терпеть стало совсем невозможно. Они вскочили и, высунув головы из под палатки, приня-лись жадно глотать свежий воздух. Наверху сияла спокойная мирная луна и они лежали в ее свете на животах, из глаз у них лились слезы и они хохотали…

– Выкурили, – сквозь смех едва выговорил Володя. – Комаров выкурили.

Он приподнялся и исчез в палатке, словно нырнул в дым. Через мгновенье он выскочил, держа в руке принесенную им головешку. Размахнувшись, он забросил ее в реку и она, описав по воздуху красно-искрящийся след, упала в воду и зашипела.

Когда дым немного рассеялся, они снова забрались в палатку.

– Смотри-ка, – с удивлением заметил Володя. – Валька-то спит.

Действительно, Валентин, намаявшись за день, спал не слыша комариного гуда, не чувствуя ни жесткого ложа, ни дыма.

11

Утро снова встретило геологов прозрачной синевой. От земли поднимался легкий пар, по реке стлался туман. Векшин умывался и думал: пришлют за ним сегодня самолет или не пришлют?

От палаток слышались голоса. Любовь Андреевна кому-то выговаривала, но кому и за что Векшин разобрать не мог. Всплеснула вода. Это Володя нырнул. Он показался над водой в пяти-шести метрах от берега и поплыл на середину широкими саженками, нарочито пришлепывая по воде ладонями.

– Смотрите, Володя купается!

Надежда Николаевна подошла к Векшину.

– Давайте и мы.

– Я не буду, – отказался Векшин.

Надежда Николаевна пошла по берегу и скрылась за кустарником.

– Чем там Любовь Андреевна недовольна? – спросил Векшин.

Опять досталось…

– Встали поздно, – ответила Надежда Николаевна. Она чистила зубы и у нее получилось – «Вштали пождно».

Векшин вернулся к палаткам. На костре уже бурлила в ведре пшенная каша. Михаил рядом обстругивал деревянную палочку-мешалку.

– Связи не было еще? – спросил Векшин.

– Вот позавтракаем… – сказала Любовь Андреевна.

Вернулись с реки Надежда Николаевна и Володя. Капли воды блестели у него в бороде, которую он недавно начал отращивать и которая росла неимоверно быстро. Голова Надежды Николаевны была повязана полотенцем.

– Я все-таки искупалась, – сказала она и ушла причесываться.

Михаил отодвинул в сторону ведро с кашей и известил:

– Можно снедать.

Никитин, как старший после Голубевой, расставил миски. Негласно он был признан в партии старшим по хозяйству. Подошел с лотком Худолеев. Вышла Надежда Николаевна, причесанная, смеющаяся. Один Валентин сидел в стороне и что-то рисовал.

Подурачимся?!

– Иди сюда, – позвала его Надежда. Она, по отношению к нему, уже приняла начальствующий тон.

Валентин подошел и сел, положив рядом с собой альбом.

– Можно посмотреть? – спросил Векшин. В это утро он, как никогда остро, видел каждое движение, слышал каждую интонацию.

– Да я так, от нечего делать… – смутился Валентин, но все-таки разрешил и Векшин взял альбом.

Сама непосредственность

Рисунки были исполнены в цвете. На первом был нарисован закат на реке. Солнце уже скрылось за горизонтом, но воздух еще был полон красками. У воды он был оранжево-пурпурный, но чем выше тем блеклей становился красный цвет, к нему примешивался фиолетовый с какими-то золотистыми блестками на редких облачках, а по углам рисунка уже довлели синие тона наступающей ночи. Вода повторила краски неба, но вносила в них свои оттенки. Ее зеленоватые переливы гармонировали с далекими берегами, уже темными и неразличимыми в цветах, но благодаря зеленому оттенку воды они так же казались зелеными. В том месте, где село солнце, вода была светлее и зеленые оттенки заменялись золотистыми, как на небе. Эта светлая глубина создавала глубину, придавала рисунку истинно лирический колорит вечера.

На втором рисунке была изображена Надежда Николаевна. Она сидела на крыльце конторы, закинув руки за голову и поправляя прическу. Сходство было довольно полное, во всяком случае, Векшин сразу узнал ее.

На третьем рисунке изображался катер, на четвертом опять Надежда Николаевна. На одном из рисунков был изображен завтрак в Балашихе. Серые доски навеса бросали тень на землю покрытую зеленой травой. С выбеленной печурки только что сняли ведро и над печуркой вьется дымок. Под навесом на бревнах и на ящиках сидят сотрудники партии. Они все еще только набросаны и лишь Надежда Николаевна прорисована лучше остальных. Она повернулась к Любови Андреевне и, держа не донесенную до рта ложку, что-то улыбаясь говорит.

«Робкая» попытка поухаживать…

– А ты мастер, – сказал Векшин с искренним удивлением.

Валька Жаворонков сидел красный от смущения. Похвала смутила его еще больше.

– Это я так, тренируюсь. Хотите, я Вас нарисую.

Векшин с грустью сказал, что, если у него будет время, он ему охотно попозирует и обрадованный Валентин сообщил ему доверительным шепотом:

– Вот выучусь, как следует и подам в Академию.

В это время подошел Костя и принес радиограмму.

За Векшиным высылали самолет.

Часть II. Прыжок в неизвестность

12

Самолет прилетел утром и сел прямо на косу. Пилот вылез и, подняв летные очки, пошел осматривать «взлетную полосу». Он долго ходил, отшвыривая ногой какие-то незначительные камушки и весь вид его как бы говорил: – «Сесть-то мы сели, а вот как взлетать будем»?

Наконец он кончил осмотр и пошел к самолету.

Векшин прощался с товарищами. Валентин вырвал из альбома рисунок и подарил ему. Любовь Андреевна говорила, что передать Луговому.

Подошла попрощаться и Надежда Николаевна.

– Жаль, – сказала она. – Я думала еще поездить с Вами.

– Мы еще увидимся, – сказал он.

– Я надеюсь на это, – улыбнулась она и спросила: – Вы на меня не сердитесь?

– За что?

– Так, за глупые разговоры.

– Отчего же, – сказал он. – Конечно не сержусь.

– А все-таки жаль, сказала она. – Вот у меня всегда так, предполагаешь одно, а получается другое.

Почта пришла

Они стояли друг против друга. Ему казалось, что чего-то основного, самого главного, он ей все-таки не сказал, но в чем это главное, он, пожалуй, не знал и сейчас.

Его позвали.

– Ну, до свидания.

Он торопливо пожал ей руку и побежал к самолету и, только когда под крылом все убыстряя ход понеслись камни косы, он вдруг понял: он хотел сказать, что счастье, построенное на разрушении чужой семьи, никогда не может быть ни полным, ни долговечным. Поймет ли она это?

Промелькнули палатки, ему махали руками, потом горизонт покачнулся, земля встала на дыбы, закрыла небо, нацелилась на него пиками вершин, а когда все стало на свое место и тайга и палатки были уже далеко внизу, под крыло самолета медленно подплыла синяя гладь воды.

Векшин оглянулся. Столетов сидел позади него на втором сиденье и широко раскрытыми глазами изумленно смотрел вниз. Векшин улыбнулся и тоже перенес свой взгляд на реку и ее берега. Они летели на высоте трехсот метров и он мог наблюдать, как справа от него левый берег реки расстилался ровным широким зеленым ковром, чуть холмясь по горизонту, а правый берег, от него слева, за широкими пойменными террасами круто вздымался кверху своими кряжистыми вершинами, некоторые из которых были покрыты снегом. Иногда скалы прорывались к самой реке и тогда, как правило, синяя гладь воды покрывалась рябью перекатов и белыми гребешками бурунов.

Общая картина пройденных маршрутов отсюда, сверху представлялась теперь перед Векшиным зрительно, ощутимо. Появлялись новые мысли, обобщения. Достав пикетажную книжку он торопливо записывал свои соображения, как и откуда по его мнению тянется гряда изверженных магнитных пород, выходы которых были подсечены им на Веснянке и эта картина была так захватывающа, что он забыл о самом факте полета. Земля как бы раскрылась перед ним в своей глубине и, когда он снова почувствовал прикосновение ее поверхности, это был уже Чернорильск.

Он так и вылез с пикетажной книжкой в одной руке и карандашом в другой. Следом за ним вылез и Столетов. Его лицо все еще продолжало сохранять следы пережитого в полете и, когда твердая почва вернула его, как и Векшина, к действительности, он тихо прошептал:

– Здорово все-таки работать в Экспедиции.

В город они пошли берегом. Как ни велико было желание Векшина узнать, зачем его вызвали, он не мог обойти двух-этажное каменное здание почты.

В маленьком окошке он действительно получил семь писем и две телеграммы. Телеграммы он вскрыл тут же. Мама и Ирина поздравляли его с днем рождения Витюшки. Он тут же ответил им и стал просматривать письма. Мама писала, что дома все благополучно, тревожилась почему от него так долго нет никаких известий. Кирилл, старый товарищ Векшина по предыдущим экспедициям, в ответ на его восторженно-разочарованное письмо, как и Леонтьев, обозвав его «лириком», писал далее: «…Смотри, чтобы деревья не заслоняли от тебя леса. Помни, что геолог в поле, это бухгалтер, бухгалтер-ревизор, который ревизует и учитывает ценности скрытые природой… А Берегова-Сережина я знаю. В прошлом он был геологом, но помешанный на ложной романтике, самовлюбленный и оторванный от народнохозяйственных задач, которые мы решаем, он оказался непригодным к настоящей, творческой, научной деятельности и перешел на административную, к которой он еще менее способен. Геологи у нас называют его „хозяйственником“, хозяйственники считают геологом, а в общем и те и другие сходятся на том, что он, как у вас правильно выразились, „пистолет в шляпе“…».

«Дорогой наш папулька, – писала Иринка. – В воскресенье, как обычно, ездила на дачу к Витюшке. Он замечательно поправился, говорит чисто, чисто: «молоко», «вода», «пить», «бабуля» и некоторые новые слова. Очень забавно выговаривает: «пацаца» – купаться, «кацаца» – качаться. Сейчас много земляники, ходим собираем. Витюшка замечательно ест ее, посыпает сахаром и с молоком… Я пишу, а Витюшка играет с мячом и говорит: «пивет папе». Сейчас забрался ко мне на колени, не дает дописать письмо, говорит: «мама, сам».

Читать мешали. Кто-то кому-то нетерпеливо объяснял по телефону, что в верховьях выпали дожди и вода прибывает, грозя затопить выгруженные на берегу грузы. Его не понимали или не хотели понять и он настойчиво повторял:

– Вода, вода прибывает. Срочно нужен транспорт. Да, транспорт же я вам говорю…

Векшин сунул письма в карман и вышел. Он перечитает их потом, когда никто не будет ему мешать. Сначала письмо матери, потом Кирилла, потом Ирины. Он разложит их по числам и будет читать, читать, читать…

Он шел по берегу полный мыслей о доме, взглядом вернувшегося человека оглядывая знакомый берег. Почти ничего не изменилось за время его отсутствия. Разве только что оживленней стало, да грузов прибавилось.

Он сразу вспомнил слышанный на почте телефонный разговор и остановился. Ведь в этой общей груде товаров, лежащих на берегу, несомненно, было и имущество Экспеди-ции. Он тревожно оглядывался, ища, нет ли кого из знакомых на берегу, не вывозят ли что-нибудь и неожиданно совсем рядом услышал знакомый голос:

– Под суд за такую работу! Что бы сейчас же двадцать лошадей…

Векшин обернулся, ну конечно, кому же еще – Берегов-Сережин.

Распушив полы пиджака, как петух крылья, он наскакивал на завхоза, который степенно отвечал ему:

– Петр Митрофанович, да у нас же всего-то восемь лошадей.

– Всех, сколько есть, всех на переброску, – кричал Сережин.

– Так, Петр Митрофанович, хлеб в столовую возить надо и воду так же, – загибал на пальцах завхоз, – опять же лес для складских помещений, плотники-то простаивают, бензин для машин, сено для лошадей, ведь все же возить надо.

– Ладно, пять лошадей.

– Две лошади, больше не могу.

– Черт знает что! – опять взорвался Берегов-Сережин, но, не вынеся никакого решения, пошел, махнув рукой и крикнув на прощанье:

– Смотри, будешь отвечать…

Векшин вспомнил перевалочную базу, Черныша и направился прямо к нему. Черныш с Павликом собирали на дворе движок.

– Я к Вам, Константин Иванович, – остановился перед ним Векшин.

– Ну? – поднял голову Черныш. – Э, да ты откуда взялся? Из партии? Ну-ка, пойдем ко мне…

Он провел его в свою маленькую комнатку, которую громко любил называть «кабинетом» и начал расспрашивать.

Векшин начал рассказывать, как они ездили, как жили, как вдруг вошел Шатров.

Механики и «помощники»

– Перехватил? – с усмешкой сказал он Чернышу и, сев на табурет, кивнул Векшину: – Продолжайте.

Векшин повторил наиболее интересное из рассказанного, а когда дошел до конца, рассказал услышанный на берегу разговор и высказал опасение, что грузы так и не будут вывезены.

– Знаю, – хмуро сказал Шатров. – Я уже вызвал завхоза.

В это время дверь осторожно приоткрылась и завхоз, тут как тут, просунул голову:

– Вы меня спрашивали, Александр Денисович?

– Зайди-ка, – сказал Шатров. – Садись, я сейчас…

Он задал Векшину ряд вопросов и только потом обернулся к завхозу.

– Ну, как дела? – спокойно, как-будто перед тем как поговорить о чем-то особенно важном, спросил он.

– Идут дела, – чувствуя, что сейчас речь пойдет о лошадях, неопределенно отвечал завхоз.

– Лес возите?

– Возим.

– Много завезли?

– Порядком.

Завхоз любил, когда начальство отмечало его усердие.

– Сколько лошадей лес возят?

– Две.

– А остальные шесть?

– Две грузы с берега перебрасывают, одна хлеб и воду, одна за сеном, одна за бензином…

– Бензин как-будто уже завезли, – как бы невзначай сказал Шатров.

– Заканчивают, – запнувшись, сказал завхоз и, подумав: «Все-то он знает», умолчал о восьмой лошади.

– Ну, вот что, – твердо и без малейшей тени улыбки сказал Шатров, – плотникам пока леса хватит, с бензином тоже обойдутся, все остальное подождет. Оставишь одну лошадь на столовую, остальные семь на грузы. И чтобы в два дня все было кончено.

Завхоз вышел и Векшин слышал, как прикрывая дверь он бормотал:

– Эк оно как все получилось.

Шатров тоже видимо услышал, так как вдруг улыбнулся и сказал, возвращаясь к предыдущему разговору:

– Ну что ж, спасибо за хорошие вести, – и, повернувшись к Чернышу, продолжал. – Вот тебе и выход, Константин Иваныч. Займем у Голубевой еще человечка или прирежем ей кусок.

– Что Вы! – испугался Векшин. – Им и так трудно.

– Ну, не труднее, чем другим.

Дальше пошел разговор между двумя руководителями, из которого Векшин понял только, что один участок из-за неприезда геолога оказался под угрозой и предполагается разделить его между уже работающими партиями или создавать новую.

– А зачем меня вызвали? – осторожно спросил он, но Шатров уклонился от ответа. С улыбкой, показывающей, что он явно знает в чем дело, он сказал, что вызывал Векшина Луговой и к нему и надо обращаться. Но Луговой за день до прилета Векшина куда-то улетел и, хотя говорили, что не надолго, Векшин так и не узнал, зачем его вызвали.

Он сходил в баню, перечитал и ответил на все письма, сдал ряд шлихов на анализ и даже пол дня просидел в библиотеке, перечитывая пропущенные за два месяца газеты. Он не мог читать все подряд, но уже главные статьи и простой перечень заголовков, всколыхнули его всем разнообразием и грандиозностью происходящих в мире и его стране событий.

«И Ю Н Ь

НА ПАРИЖСКОЙ СЕССИИ СОВЕТА МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Обсуждение проблем единства Германии.

ЗАНЯТИЕ ЦИНДАО ВОЙСКАМИ НАРОДНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ АРМИИ

Указ о присвоении звания Героя Социалистического Труда

передовикам сельского хозяйства Днепропетровской области Украинской ССР

УСПЕХИ БОЛГАРСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

ПАДЕНИЕ КУРСА АКЦИЙ НА НЬЮ-ЙОРКСКОЙ БИРЖЕ

Дальнейшее падение курсов акций на Нью-Йоркской бирже

ЗА ПЯТИЛЕТКУ В ЧЕТЫРЕ ГОДА!

НА СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ НАДВИГАЕТСЯ СУРОВЫЙ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС

заявление национального комитета прогрессивной

партии США

КОММЮНИКЕ МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

РЕЧЬ МАО-ДЗЕ-ДУНА

И Ю Л Ь

!===========================================!

!СКОНЧАЛСЯ ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ ДИМИТРОВ!

!===========================================!

ИДЕТ ХЛЕБ КУБАНИ

ИЗДАНИЕ НА ВЕНГЕРСКОМ ЯЗЫКЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

В.И.ЛЕНИНА и И.В.СТАЛИНА

СМЕРТНЫЕ ПРИГОВОРЫ В ГРЕЦИИ

ПЯТЬ ЛЕТ НЕЗАВИСИМОЙ, СИЛЬНОЙ

И ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПОЛЬШИ

СОКРАЩЕНИЕ ПРОМЫШЛЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА В

США»

Он читал и с каждой строкой росла и крепла в нем уверенность в правоте и могуществе его государства и с этой уверенностью росла и уверенность в том деле, которое они делают здесь. Да! Пройдет еще несколько лет и они преобразуют эту землю. Быть может к тому времени уже и не будет Америки Трумена. Вся земля обновится и по этой обновленной земле пройдет новый человек. Какой он будет, этот человек? В нем будет сочетаться крылатый полет мечты и деловитость, в характере у него будут и черты великих революционеров и простого народа; в нем будет что-то от Черныша и Шатрова, от Голубевой и Жаворонкова. Будет в нем что-то и от него, Векшина.

В таком настроении и затребовал его прилетевший Луговой.

Беленький домик все так же прятался в зелени и в комнате главного геолога был все тот же беспорядок, только книги лежали аккуратно составленные в стопки.

– Что же Вы не залетели к нам? – спросил Векшин.

– У вас все более или менее в порядке. Правда, надо было бы посмотреть самому, но это позднее. Сначала то, что неотложно. Ну-с, ладно, я сейчас очень занят и мы поговорим об этом подробней в другой раз, а сейчас расскажите, что у вас там…

Векшин достал карту, образцы, записи. Полчаса Луговой слушал его не перебивая. Потом начал задавать вопросы. Не встречал ли он того, не встречал ли он этого. Несмотря на казалось бы полный успех поисков руды, Луговой чем-то был неудовлетворен.

– Я, по-моему, сделал все, что от меня требовалось, – сказал ему Векшин.

– Правильно, правильно. По работе у меня нет к Вам никаких претензий. Но, видите ли, Вы нашли руду, а я нашел еще нечто более важное. Изучая материалы по исследуемому району еще в Москве, я натолкнулся на сообщение, что лет шестьдесят назад на притоке Чуг была найдена раковина. Эту раковину я видел в местном краеведческом музее. Но это могла быть случайная раковина, кем-нибудь занесенная сюда и вот, представляете себе, я нашел точно такие же раковины, собранные на реке школьниками. Это значит, что здесь когда-то было море, а до сих пор этот район относился всеми исследователями к так называемой сухой юре, то есть к юрскому периоду с отсутствием моря.

– Ну и что же? – спросил Векшин. Он никак не мог взять в толк, почему вопрос было ли тут море в юрский период или не было и какая-то раковина важнее его открытий. Ведь он нашел руду. Железную руду!

Луговой тоже смотрел на него недоумевая. Наконец, он спросил:

– Вы знаете, как был найден район теперешнего «второго Баку»?

Векшин отрицательно покачал головой.

– Надо следить за геологической литературой, – сухо сказал Луговой. – Кончить институт и получить некоторую практику еще не значит стать исследователем. Нефть в районе «второго Баку» была открыта путем сопоставления волжских районов с нефтеносными районами Баку. Анализируя их построение и вещественный состав пришли к заключению, что, ввиду их схожести, на Волге должна быть нефть. И хотя никаких признаков нефти в указанном районе до этого не было обнаружено, поставленное разведочное бурение подтвердило эти предположения. Точное знание возраста и архитектоники района позволяет нам предполагать или отвергать наличие тех или иных полезных ископаемых. Такие вещи Вы должны знать. Этому и в институте учат.

Векшин ушел от него ошеломленный и растерянный. До этого дня ему казалось, что он не хуже других видит жизнь, знает профессию. Правда, исследуя берега рек и гребни водоразделов, разговаривая с людьми, читая газеты и книги, он уже начинал чувствовать, что есть нечто большее, что не умещается в нем, не постигнуто им, но он и считал это нечем вроде «высшей материи», необязательной для постижения. Сейчас он увидел, как он мал по сравнению с Луговым, по сравнению с Голубевой и Чернышом, даже по сравнению с тем охотником, который нашел и несколько лет хранил кусок железной руды, будучи твердо уверен, что она нужна людям и рано или поздно за ней придут.

– Ты что грустный такой? – встретил его в коридоре Черныш.

– Мне сейчас Луговой такой текст выдал, – удрученно сказал Векшин. – В общем неуч я и профан. Никогда мне до него не дотянуться.

– А ты думаешь, он сразу доктором наук стал? – спросил Черныш. – Учиться надо, брат. Учиться. Век живи – век учись.

– И дураком помрешь.

– Вот это неверно. Есть поговорка «век живи – век учись», а насчет того, что «дураком помрешь», это сами дураки добавили, чтобы им не так обидно было.

Векшин улыбнулся.

– Так как же мне теперь?

– Я же говорю, учиться, – сказал Черныш. – У того же Лугового учиться.

В этот же день Векшина вызвали к Шатрову. Векшин сробел. Шатров принадлежал к той категории руководителей, которые без особой нужды в непосредственные разговоры с исполнителями не вступают. Обычно, совершая обход «хозяйства», Шатров присматривался, задавал вопросы, всегда улыбался и, за исключением хозяйственников, никогда никого не распекал и не отменял данных до него распоряжений. Но, возвратясь в свой кабинет, он вызывал начальника отдела, где были замечены неполадки и или давал указания, что и как исправить, или, как про него говорили, «снимал стружку». Его уважали и любили, а хозяйственники вместе с тем и боялись. Вызов такого рядового работника, каким был Векшин, обозначал или какое-нибудь необычное дело или величайшую провинность.

– «Может быть Луговой нажаловался, – думал Векшин. – Вроде не должен. Ну, недопонял я что-то. Ну, что-то не знал. Это же не проступок. Андрей Федорович слишком хорошо знает меня, чтобы придавать этому такое значение. Да и не стал бы он вообще жаловаться Шатрову. Но тогда что же? Перевод в другую партию? Это мог бы сделать и сам Луговой…»

Векшина позвали в кабинет. Просторная комната с двумя широкими окнами. Письменный стол. Большой портрет Сталина, репродукция с работы художника Набалдяна. Большая геологическая карта Союза и карты участков работ Экспедиции. Два книжных шкафа с политической и технической литературой.

Шатров стоял за письменным столом. На нем была хорошая офицерская гимнастерка, подпоясанная широким со звездой ремнем, черные волосы гладко были зачесаны назад, а из-под таких же черных бровей с прищуром смотрели внимательные глаза и было непонятно, улыбаются они или хмурятся.

– Садитесь, – сказал Шатров и сел сам.

Векшин так же сел.

– Ну как, говорили с главным геологом?

– «Так и есть, – подумал Векшин. – Сейчас будет «стружку снимать».

Шатров подождал секунду и, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Михаил Борисович рекомендовал мне Вас начальником отряда на водораздел. Вы уже, наверно, знаете, что у нас неблагополучно с одной из партий. Ее территорию мы делим между примыкающими соседними партиями, а на водораздел посылаем самостоятельный отряд.

– Это недоразумение, – горько сказал Векшин. – Михаил Борисович только сегодня утром такой разнос устроил…

Шатров, на этот раз уже заметно улыбнувшись и, помедлив, словно раздумывая, говорить или не говорить что-то одному ему известное, все же сказал: