Текст книги "Преступный сюжет в русской литературе"

В 2012–2015 гг. автор в журнале «Юрист спешит на помощь» (приложение к «Российской газете») вел ежемесячную рубрику очерков на тему «Отражение проблемы преступления и наказания в отечественной художественной литературе». В дальнейшем автор продолжил работу в этом направлении и полученные результаты представляет на ознакомление читателей, интересующихся указанной проблемой, в виде данной книги, надеясь на их благосклонное отношение.

6 января 2021 г.

Часть I. Преступный сюжет в русской классической литературе

Глава 1. Вторая половина XVIII в.: Радищев, Новиков. Литературный и исторический фон эпохи. Предшественники «классики» (литература Древней Руси; Ломоносов, Державин, Фонвизин)

Почему начало рассмотрения обозначенной проблемы (преступный сюжет в русской литературе) мы начинаем с XVIII столетия? Куда делась древнерусская литература? Последнюю принято датировать семью веками ее существования (XI–XVII вв.). В числе них и «Повесть временных лет», созданная монахом Киево-Печерского монастыря Нестором около 1113 г., и «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона (первая половина XI в.), и первые русские жития (князей Бориса и Глеба в изложении игумена Печерского монастыря в Киеве Феодосия), и «Поучение» великого князя Киевского Владимира Мономаха (1053–1125 гг.), и, пожалуй самое известное, «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в.), и «Повесть о разорении Рязани Батыем» (1237 г. – конец XIII в.), и «Задонщина» (примерно конец XIV в.), и «Повесть о Петре и Февронии Муромских» (середина XVI в.), и «Великие Минеи-Четьи» и «Домострой» (также XVI в.), и «Повесть о Шемякином суде» (XVII в.), и «Житие протопопа Аввакума» (1621–1682 гг.), и многие другие литературные произведения[11]11
  См. Дмитриев Л. А., Кочетков Н. Д. Литература Древней Руси в XVIII веке // Русская литература XI–XVIII вв. М., 1988. С. 3–10. В открытии и возвращении в оборот этой литературы высочайшая заслуга (подлинный научный подвиг) принадлежит Д. С. Лихачеву. См., например: Лихачев Д. С. Избранные работы. В 3 т. Л., 1987.


[Закрыть].

Тем не менее в обозначенный «формат» нашего исследования они не вписываются. Во-первых, никто не оспаривает художественный характер названной литературы. Однако нельзя не отметить и ее специфичность – это «памятники», которые включают не только собственно художественные произведения, но и исторические – «летописи и летописные повести, и жития – рассказы биографического характера о людях, признанных церковью святыми, и описание путешествий (“хождения” или “хожания“), и послания, и ораторские произведения»[12]12
  См.: Дмитриев Л. А., Кочетков Н. Д. Указ. соч. С. 5.


[Закрыть]. В общем и целом, как бы то ни было, эта литература больше всего сближается с летописным изложением определенных событий на Руси. И, разумеется, сюжет преступления и наказания в данном случае лишен какого-либо художественного «вымысла» (пусть и имеющего свой аналог в жизни). Все преступления при этом сводятся к описанию либо преступного поведения завоевателей (обычно чинимого татаро-монгольскими полчищами), или не менее жестоких и преступных действий в ходе внутренних княжеских междоусобиц на Руси. Как говорится, «что было, то было» или «имеем то, что имеем».

Известно, что великая русская литература, признаваемая таковой во всем мире, это, в первую очередь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и А. П. Чехов, а истоки последних идут от А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя, т. е. с XIX в. Отчего же мы начали с века XVIII? По двум причинам. Во-первых, чтобы объяснить, каким образом наша литература стала великой и общечеловеческой. Что и Л. Толстой, и Достоевский, и Чехов возникли в русской литературе не на пустом месте. Но главное – именно в литературе XVIII в. преступный сюжет получил не только обозначение, но и расшифровку, подлинный литературный (творческий) анализ, чего, увы, ранее не замечалось.

Напрямую проблема преступления и наказания нашла отражение в русской литературе обозначенного периода в произведениях именно А. Н. Радищева и Н. И. Новикова. Разумеется, в чисто художественном плане в историю литературы вошли и их не менее великие современники: М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин. Д. И. Фонвизин. Однако преступный сюжет не привлекал (или не особенно привлекал) их, хотя при тщательном анализе творчества этих писателей можно отыскать «следы» названного сюжета. Так, например, Ломоносов М. В. (1711–1765) в своей «5-й надписи к статуе Петра Великого» (1751), наряду с военными победами, превратившими Россию в мощное государство, к равноценным заслугам Петра I относит его усилия по развитию отечественной науки («собрание наук») и судебные реформы («исправленны суды») вместе с уголовными законами, преследовавшими наказание виновных в совершении преступления и достижение справедливости в судебных процессах. В героической поэме «Петр Великий» («Песнь первая» 1760 г.) Ломоносов описывает жестокости преступлений, совершаемых во время противоправительственных мятежей (стрелецких):

 
Злодейской вольностью плененная Москва
Казалось в пропасти погребена жива…
Везде тревогу бьют. Мятежнический крик,
Напомнив слезный град, до облаков достиг.
Рыканья зверские неистово возносят…
По граду из Кремля рассыпался мятеж:
В рядах, в домах, в церквах насильство и грабеж,
Там жадность с наглостью на зло соединилась
И к расхищению богатства устранилась.
Презрение святынь, позор почтенных лиц,
Укоры знатных жен, ругательства девиц,
Лишение всего богатства превышали.
 

Державин Г. Р. (1743–1816) – бесспорно самый крупный поэт второй половины XVIII в., имевший непосредственное отношение к государственной службе и законодательной деятельности (губернатор, кабинет-секретарь Екатерины II, член Комиссии составления законов, Министр юстиции и член Государственного Совета). Проблема преступления и наказания в его стихах выразилась в представлениях автора о справедливом правосудии. В стихотворении «Властителям и судьям» (1780–1787):

 
Ваш долг есть: сохранять законы.
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков…
 
 
В стихотворении «Праведный судья» (1789):
И мысленным очам моим
Не предложу я дел преступных;
Ничем не приобщуся к злым,
Возненавижу и распутных
И отвращуся от льстецов…
От порицаний устранюсь,
Наветов, наущений тайных,
И изгоню клеветников.
 

Об этом же, по сути, и фрагмент оды «Изображения Фелицы» (1789):

 
Ваш долг монарху, Богу, царству
Служить и клятвой не играть;
Неправды, злобе, мзды, коварству
Пути повсюду пресекать;
Пристрастный суд разбоя злее, –
Судьи-враги, где снят закон;
Пред вами гражданина шея
Протянута без оборон.
 

Тем не менее и у Державина преступный мотив не стал ни постоянным, ни центральным в его значительном литературном наследии. Как и у автора первой русской национальной комедии «Недоросль» (1782) предшественника Гоголя Фонвизина Д. И. (1745–1792). Писатель впервые в отечественной литературе в остро сатирической форме показал представителей некультурного, развращенного помещичьей властью дворянства, растлевающее значение крепостного права, а имена главных героев (Митрофанушка, Скотинин) стали нарицательными, но до изображения данного феномена как преступного автор еще не дошел (да, разумеется, и не мог дойти по вполне политическим причинам: для этого нужен был вызов Власти и возглавляющей ее всесильной императрице).

В отличие от названных авторов, для Радищева и Новикова идеи преступления и наказания, собственная интерпретация последних являются ключевыми для оценки их литературного творчества. Высказанные в художественной и публицистической форме, они по своему уголовно-правовому содержанию оказываются вполне юридически профессиональными, сохраняющими и по сей день такое значение. Оба писателя откровенно называют существовавшее в России крепостное право преступлением, а носителей его – преступниками. Власть, конечно же, не могла им простить этого: и тот и другой сами были объявлены преступниками и приговорены к строгим наказаниям. Но что и почему было для них преступлением? Для ответа на этот вопрос дадим кратчайшую справку как по истории России, так и по состоянию преступности той эпохи.

Это был период правления Екатерины II (1762–1796) – один из самых успешных в истории России. Не случайно он называется екатерининским, а сама императрица была прозвана Великой. Такая оценка связана с тем, что в годы ее царствования значительно расширилась территория государства (в том числе и путем ведения успешных войн, например, русско-турецких 1768–1774 гг. и 1787–1791 гг., присоединения Крыма в 1783 г.). Примерно в два раза – с 18 до 36 миллионов – увеличилось население страны. При сохранении крепостного права Россия встала на путь развития капиталистических отношений. Наблюдался рост числа промышленников (заводчиков) из числа купцов и богатых крестьян. Все это происходило на фоне окончательного закабаления крестьян, превращения их в крепостных рабов, а дворян – во всесильных помещиков. Процветала торговля крепостными крестьянами. Это неизбежно порождало восстания, главным из которых была война под предводительством Е. И. Пугачева. Данное событие являлось определяющим преступность эпохи. Для Екатерины всегда сохранялась и опасность дворцовых переворотов (она сама взошла на престол в результате точно такого же переворота и убийства законного императора Петра III). Проявлением преступности было также неимоверное казнокрадство и взяточничество, доставшееся императрице от прежних правителей России.

В 1796 г. на российский престол вступил сын Екатерины II Павел I, который предпринял ряд реформ, направленных против порядка и политики своей матери. Все ее помощники и фавориты были отстранены от дел, а некоторые репрессированные помилованы (Радищев, Новиков, Костюшко и др.). Все французское преследовалось (книги, журналы, моды). Взамен насаждалось прусское, приверженцем которого был сам Павел. Отменялись многие пункты жалованной грамоты дворянству. Гвардейских офицеров, отвыкших при Екатерине от тягостей службы, новый император пытался заставить исполнять свои обязанности. За провинность он сам срывал с офицеров эполеты и даже приказывал ссылать их в Сибирь. Жестоко преследовал воровство и казнокрадство в армии. Павел пытался навести порядок и в чиновничьей службе. В этих нововведениях было много полезного, но осуществлялись они таким образом, что неизбежно отвергались дворянством. Армия и гвардия с утра до вечера были заняты муштрой, нарядами и разводами. Везде были установлены казарменные порядки. Вздорный и неуравновешенный Павел, как жаловались тогда, «казнил без вины, награждал без чести». Следует отметить, что некоторые его реформы ограничивали всевластие помещиков над крестьянами. Так, он разрешил крестьянам подавать жалобы на своих господ. Крепостные крестьяне получили право присягать новому императору. Были изданы указ о запрещении продавать дворовых людей и крепостных крестьян без земли, а также манифест, запретивший помещикам принуждать крестьян к работе в праздничные дни и установивший, что лишь три дня в неделю помещик мог использовать крестьян на барщинных работах. Однако в целом Павел I способствовал расширению крепостного права, значительно увеличив количество крепостных крестьян в России.

Недовольные указанными реформами организовали заговор (во главе с генерал-губернатором Петербурга графом Паленом). В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. заговорщики при поддержке батальонов Семеновского и Преображенского полков ворвались в Михайловский замок, в котором находился император, проникли в спальню и, объявив об аресте императора, зачитали акт отречения его от престола. При этом они избили его, а затем убили. Так произошел последний в России дворцовый переворот. На престол вступил сын Павла I Александр I.

Радищев А. Н. родился 20 (31) августа 1749 г. в семье крупного помещика (его отец владел двумя тысячами крепостных). В 1703 г. будущий писатель поступил в Петербурге в Пажеский корпус (до этого он получил домашнее воспитание). Корпус готовил государственных деятелей. Его программа включала самые разнообразные предметы (в том числе литературу, механику, историю, философию, естественное и народное право, государственное право). Однако, по свидетельству современников, преподавание там велось на низком уровне. Тем не менее, максимально используя свободное время для изучения научных дисциплин, Радищев преуспевал в учебе и в 1766 г. в числе двенадцати наиболее подготовленных пажей был отправлен для завершения обучения в Лейпцигский университет. Там он тоже числился в числе наиболее успешных студентов. Отлично выдержав выпускной экзамен, Радищев осенью 1771 г. возвратился в Россию. Свою практическую деятельность начал со скромной должности протоколиста в Сенате. В 1773 г. он оставил службу в Сенате и перешел обер-аудитором (прокурором) в штаб главнокомандующего в Петербурге генерал-аншефа Брюса Я. А. Тот быстро оценил большие способности молодого чиновника и оказывал ему всяческую поддержку, однако Радищев оставил службу. Обязанность обер-аудитора состояла в том, что он должен был подбирать законы, на основании которых военный суд выносил приговор виновным. Последними обычно были солдаты, которые за незначительные проступки против несения службы подвергались телесным наказаниям и каторжным работам. С этим Радищев примириться не мог.

В 1777 г. Радищев был принят на службу в коммерц-коллегию, которая ведала внутренней и внешней торговлей. Ее президентом был всесторонне образованный и влиятельный сановник А. Р. Воронцов. За время службы в коммерц-коллегии Радищев прослыл непримиримым борцом с мздоимством таможенных чиновников. Его успехи и неподкупность на этом поприще были замечены, и он даже был награжден орденом Владимира четвертой степени (при вручении ордена из рук самой Екатерины II он не встал, как это требовали обычаи, на колени).

Весной 1789 г. Радищев закончил работу над «Путешествием из Петербурга в Москву» и через год, ввиду отказа издателя опубликовать книгу, пользуясь указом Екатерины II, разрешающим частным лицам иметь собственные типографии, приобрел печатный станок и отпечатал «Путешествие…» в количестве 650 экземпляров. Одним из первых читателей книги была сама Екатерина II. В числе ее заметок на полях: «сочинитель стремится произвести в народе негодование против начальников и начальства, не уважает сана и власти царской». Императрица увидела, что писатель выступил против крепостного права и самодержавной формы правления. Она считала, что мысли сочинителя «совсем противны закону божию, десяти заповедям, православию и гражданскому закону», а оду «Вольность», встроенную в главу «Тверь», признала «совершенно явно и ясно бунтовской, где царям грозится плахою… Сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские». Своему статс-секретарю А. В. Храповицкому она заявила, что Радищев – «бунтовщик хуже Пугачева», и приказала (тому же Брюсу) немедленно разыскать сочинителя, а книгу, «наполненную самыми вредными умственными, разрушающими покой общественный», изъять.

Вскоре (30 июня 1790 г.) начальник (обер-секретарь) Тайной экспедиции известный «заплечных дел мастер» С. И. Шешковский доложил императрице, что сочинитель «зловредной» книги схвачен, закован в цепи и посажен в каземат Петропавловской крепости. Шешковский производил и следствие по этому делу (как и дело Пугачева). Палата уголовного суда, куда было передано дело, вынесла Радищеву (на пятнадцати листах!) смертный приговор, в конце которого говорилось: «За сие ево преступление Палата мнением и полагает, лиша чинов и дворянства… казнить смертию, а наказанные сочинения ево книги, сколько оных отобрано будет, истребить» (в России запрет «Путешествия…» был снят лишь в 1905 г.). Затем дело по инстанции перешло в Сенат. Сенаторы, подчеркнув, что Радищев «сочинил и издал столь вредное, неистовое и оскорбительное сочинение», постановили преступнику «отсечь голову» и направили материалы дела Екатерине II. Та переправила его в Государственный Совет, где приговор, вынесенный Сенатом, был утвержден. Наконец, высочайшим указом от 4 сентября 1790 г. (по ходатайству А. Р. Воронцова и по случаю заключения мира со Швецией) Екатерина подписала указ о замене Радищеву смертной казни ссылкой на десять лет в Сибирь, в Илимский острог. На предложение о даче прошения о помиловании Радищев ответил отказом и с мужеством переносил ссылку.

Осенью 1796 г. после смерти Екатерины II пришедший к власти Павел, ненавидевший свою мать, постарался отменить наказания, вынесенные Екатериной. В числе помилованных был и Радищев. Сибирская ссылка заменялась ему ссылкой в Калужскую губернию в село Немцово, принадлежавшее семье Радищевых. В 1801 г. уже Александр I, занявший трон после убийства своего отца Павла I, утвердил государственную комиссию для обновления законов, в состав которой (опять-таки по рекомендации А. Р. Воронцова) был зачислен и Радищев. Разумеется, какие-то законы Радищев пытался изменить. Например, чтобы защитить крестьян от произвола помещиков, он предлагал установить такой закон, который бы одинаково карал уголовных преступников независимо от социального положения, очень ратовал за то, чтобы преступления крепостных рассматривали не помещики, а суд, и чтобы подсудимый при этом имел право брать защитника и отводить судей. Разумеется, в результате Радищев вновь попал под подозрение.

А. С. Пушкин по этому поводу отмечал: «Радищев, увлеченный предметом, некогда близким к его умозрительным занятиям, вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф Завадовский удивился молодости его седин и сказал ему с дружеским упреком: “Эх, Александр Николаевич… или мало тебе было Сибири?” В этих словах Радищев увидел угрозу». Убедившись в невозможности претворения в жизнь своих представлений о законности и правах, 11 сентября 1802 г. А. Н. Радищев принял яд.

Изучение философского и литературного наследия А. Н. Радищева позволяет выделить его уголовно-правовые взгляды по следующим вопросам, относящимся к преступлению и наказанию. Во-первых, его убеждение в праве народа на восстание против самодержавной власти, свержение и даже наказание (смерть) монарха. Во-вторых, его призыв к ликвидации крепостнического строя, крепостного права. В-третьих, его идея о праве крепостных крестьян на необходимую оборону от посягательств на их жизнь, здоровье и достоинство. В-четвертых, его представление о предупредительной функции закона (в том числе и уголовного). В-пятых, его план создания и назначения судебной (в том числе и уголовной) статистики.

В основе государственно-правовых взглядов Радищева, которые привели его к убеждению о праве народа на восстание против самодержавия и самодержцев, лежали труды основоположников естественной (договорной) школы происхождения государства и права (в частности, Руссо и его «Общественный договор»). В упрощенном пересказе суть этого учения сводится к следующему. Люди при создании государства заключают с верховной властью определенный договор, гарантирующий их естественные права и прописывающий их определенные обязанности по отношению к власти. В случае если власть нарушает этот договор, народ приобретает право на свержение властителя (монарха). Эти взгляды были высказаны Радищевым еще до написания и издания им «Путешествия из Петербурга в Москву», так разгневавшего императрицу. Например, в примечаниях к переводу произведения Мабли «Размышления о греческой истории или о принципах благоденствия и несчастия» он писал:

«Самодержавство есть наипротивейшее человеческому естеству состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти; но ниже закон, и звет общия воли, не имеет другого права наказывать преступников, опричь права собственные сохранности. Если мы живем под властию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно: но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природные власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудия государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, коное дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества».

В принципе эти же самые взгляды (только в стихотворном и более эмоциональном ключе) были выражены и в «Путешествии из Петербурга в Москву». В главе «Тверь» автор поместил свою оду «Вольность», в которой, обращаясь к самодержцу как символу самодержавия, нарушившему естественный договор, в частности, заклинал:

 
Злодей, злодеев всех лютейший,
Превзыде зло твою главу,
Преступник, изо всех первейший.
Предстань, на суд тебя зову!
Злодейства все скопил в едино,
Да ни едина прейдет мимо
Тебе из казней, супостат.
В меня дерзнул острить ты жало,
Единой смерти за то мало,
Умри! Умри же ты сто крат!
 

Не довольствуясь этой оценкой с общим призывом, Радищев (явно в назидание действующей императрице) приводит исторический пример возможности суда над самодержцем:

 
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил,
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы,
Ты Карла на суде казнил.
 

Радищев, не возвеличивая известного деятеля Английской буржуазной революции XVII в. Оливера Кромвеля (1599–1658), в целом отрицательно характеризуя его деятельность, в заслуги ему ставил казнь английского короля. Признаем, что в этих строках (как и во всей оде) вовсе не содержалось призывов к немедленному революционному выступлению, свержению Екатерины II. Радищев понимал всю бессмысленность и преждевременность такого шага и не претендовал на роль революционера-вождя, а высказывал лишь свои политические взгляды. Формально поступок Радищева (в частности, опубликование своей оды «Вольность») не нарушало ни одну из статей Соборного уложения 1649 г. об ответственности за посягательство на государя, его честь и здоровье, за государственную измену. Однако Екатерина II, исходя из интересов самодержавной власти (и собственных в том числе), справедливо полагала, что, как уже отмечалось, Радищев – «бунтовщик хуже Пугачева». Она прекрасно понимала, что одно дело – крестьянский вождь Емельян Пугачев, выдававший себя за убитого императора Петра III, и другое дело – дворянин и идеолог, проповедник возможности вооруженного свержения монарха. К тому же Екатерина, несмотря на аллегорическое изображение в главе «Спасская Полесть» монарха и его приближенных, прекрасно поняла намек на нее саму и ее фаворитов (в частности, Потемкина). И здесь уже было задето чисто личное достоинство императрицы.

Антикрепостнические настроения автора пронизывают все «Путешествие…». Например, в главе «Любани» рассказывается о жестокой, бесчеловечной эксплуатации крестьян. В главе «Зайцево» шла речь о помещике, который кормил крестьян из общих корыт, жестоко бил крепостных и издевался над ними. О продаже крестьян рассказывалось в главе «Медное». В главах «Хотилов», «Вышний Волочок», «Выдропуск» автор ставил вопрос о возможности освобождения крестьян самими помещиками. Во всех этих идеях также не было формального нарушения уголовного закона. Однако та же Екатерина сознавала, что крепостное право и дворянско-помещичьи землевладения являются основой существования монархического государства (и ее личной власти), и в этом ракурсе считала, что Радищев – «бунтовщик хуже Пугачева».

Радищев трезво оценивал причины пугачевского восстания и предупреждал императрицу и дворянство в целом о пагубности именно для последних крепостного права, о том, что в конечном счете оно приведет к гибели и дворянства, и дворянского государства.

«Не ведаете ли, любезные наши сограждане, коликая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности. Загрубелые все чувства рабов, и благим свободы мановением в движение не приходящие, тем укрепляют и усовершенствуют внутреннее чувствовение. Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостуяние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться не возможет. Таковы суть братья наши, в узах нами сдерживаемые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И ее пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание будет нам посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее они будут во мщении своем. Приведите себе на память прежние повествования. Даже обольщение колико яростных сотворило рабов на погубление господ своих! Прельщенные грубым самозванцем, текут они ему вослед и ничего не желают, как освободиться от ига своих властителей; в невежестве своем другого средства к тому не умыслили, как их умерщвление. Не щадим ни пола, ни возраста. Они искали пача веселие мщения, нежели пользу сотрясения уз. Вот что предстоит, вот чего нам ожидать должно. Гибель возносится горе постепенно, и опасность уже вращается над главами нашими ‹…›

‹…› Неужели не будем мы толико мужественны в побеждении наших предрассуждений, в попрании нашего корыстолюбия и не освободим братию нашу из оков рабства и не восстановим природное всех равенство».

Однако ни Екатерина, ни дворяне не воспринимали как следует предупреждение Радищева. Сиюминутные выгоды были для них значительнее их исторической ответственности. Следует согласиться с современным историком А. Зубовым: «Подавление бунта 1773–1774 годов превратилось в настоящую гражданскую войну, предвосхитившую войну 1917–1922 годов», что именно «пугачевская война стала предзнаменованием будущей российской кровавой Смуты» и что «страшное пророчество Александра Радищева сбылось до деталей через 125 лет»[13]13
  Новый мир. 2004. № 8.


[Закрыть].

Свои взгляды на право необходимой обороны крепостных крестьян от преступных посягательств помещиков Радищев излагает в главе «Зайцово» своего «Путешествия…». Фабула ее достаточно проста. Один из сыновей помещика при помощи двух братьев пытался изнасиловать невесту крепостного, несмотря на всяческое сопротивление последней. Жених, схватив кол, ударил им насильника по спине, а затем, догнав одного из братьев, ударил его тем же колом по голове. Раздраженный таким оборотом, отец насильников приказал «сечь кошками немилостливо» жениха. Тот выдержал побои, но увидев, что невесту господские дети потащили в дом, выхватил суженую, после чего оба (жених и невеста) пытались бежать. Жених, видя, что его настигают, выхватил «заборину» и стал защищаться. Помещик, узнав об этом, ударил своей тростью одного из крестьян «столь сильно, что тот упал бесчувствен на землю. Сие было сигналом к общему наступлению. Они окружили всех четверых господ и, коротко сказать, убили их до смерти на том же месте.

Убийцы были задержаны и переданы правосудию. «Виновные во всем признались, в оправдание свое приводя только мучительные поступки своих господ». Однако Радищев не находит «достаточной и убедительной причины к обвинению преступников. Крестьяне, убившие господина своего, были смертоубийцы. Но смертоубийство сие не было ли принужденно? Не причиною ли оного сам убитый?.. Невинность убийцы, для меня по крайней мере, была математическая ясность. Если, идущу мне, нападет на меня злодей и, вознесши над головою моею кинжал, восхочет меня им пронзить, и убийцею ли я почтуся, если я предупрежду его в злодеянии и бездыханного его к ногам моим повергну?»

В общем и целом взгляды Радищева на необходимую оборону и ее правомерность вполне соответствуют современным представлениям об этом уголовно-правовом институте. С некоторой долей упрощения можно сказать, что они соответствовали и дворянскому об этом представлению. Несоответствие же было в том, что правом на необходимую оборону писатель наделил и крепостных крестьян, что в корне противоречило крепостному праву как таковому. Но что будет, если все крестьяне будут так рассуждать и действовать? Опять налицо угроза самому существованию самодержавия – крепостному строю (и опять-таки Радищев – «бунтовщик хуже Пугачева»).