Текст книги "Преступный сюжет в русской литературе"

Тематика, связанная с понятием о преступном и наказуемом в качестве сюжетной линии, занимала значительное место в творчестве поэта (обычно его поэм). Не следует, однако, ее и переоценивать. Для него преступление – это чаще всего свидетельство роковых страстей как в определенной степени романтических мотивов убийства (нередко на фоне традиций и обычаев кавказских народов). Это, например, убийство русского пленника, побегу которого способствовала дочь убийцы, и последовавшее за ним самоубийство юной черкешенки («Кавказский пленник»). Сюда же следует отнести и опоэтизирование такого обычая многих кавказских народов, как кровная месть:

 
Узнай: ты чудом сохранен
От рук убийц окровавленных,
Чтоб неба оправдать закон
И отомстить за побежденных;
И не тебе принадлежат
Твои часы, твои мгновенья;
Ты на земле орудье мщенья,
Палач, – а жертва Акбулат!
Отец твой, мать твоя и брат,
От рук злодея погибая,
Молили небо об одном;
Чтоб хоть одна рука родная
За них разведалась с врагом!
Старайся быть суров и мрачен,
Забудь о жалости пустой;
На грозный подвиг ты назначен
Законом, клятвой и судьбой.
За все минувшие злодейства
Из обреченного семейства
Ты никого не пощади;
Ударил час их истребленья!
Каллы (или в переводе Лермонтова «убийца»). Черкесская повесть
 

Не менее красочно описывается и выполнение героем своего «долга» – убийство членов «обреченного семейства»: сына, дочери и отца – как искупление смерти отца, матери и брата:

 
Кровная месть лежит и в основе поэмы «Хаджи Абрек»:
Любовь!.. Но знаешь ли, какое
Блаженство на земле второе
Тому, кто все похоронил,
Чему он верил, что любил!
Блаженство то верней любови
И только хочет слез да крови.
В нем утешенье для людей,
Когда умрет другое счастье;
В нем преступлений сладострастье,
В нем ад и рай души моей.
Оно при нас всегда, бессменно;
То мучит, то ласкает нас…
Нет, за единый мщенья час,
Клянусь, я не взял бы вселенной!
 

Убийство по страсти жены старшего брата, не разделившей роковое чувство убийцы, романтически описано в поэме «Аул Бастунджи».

Все указанные поэмы относятся к раннему творчеству поэта (они датируются приблизительно 1828–1833 гг.), следовательно, написаны в 14–19-летнем возрасте, т. е. это еще не зрелый Лермонтов. И яркость красок поэтического описания соответствующих криминальных сюжетов уступает глубине проникновения в психологию преступника. Другое дело – сюжет убийства из ревности в драме «Маскарад», написанной чуть позже (1835–1836). Во-первых, это шекспировского уровня анализ ревности как мотива убийства Арбениным якобы изменившей ему жены Нины. Измены, как и в «Отелло», мнимой.

Элементы уголовно-правовой тематики заметны и в самом значительном прозаическом произведении поэта – «Герое нашего времени». Так, в этом небольшом по объему романе нашлось место для описания убийств, покушения на убийство, кражи, контрабанды и некоторых других преступлений.

В сюжете «Бэла» отражены преступления (в первую очередь набеги горцев на расположения русских войск) как характеристика военных действий кавказской войны. Вот их характеристика, данная ветераном этой войны штабс-капитаном Максимом Максимычем: «Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы!.. на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди – либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!»

Тот же штабс-капитан, как старший по званию и формально, и фактически «начальник» Печорина, оценивает похищение последним юной черкешенки Бэлы не только как романтическое происшествие, но и как серьезный должностной проступок подчиненного: «Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать» – и даже отбирает у Печорина шпагу. В этом же сюжете поэт описывает убийство Бэлы (из ревности и мести) и ее отца (не из кровной мести).

В «Тамани» находится место для описания нескольких преступлений. Это и контрабанда:

«Мне стало грустно. И зачем судьба кинула меня в мирный круг честных контрабандистов (поэт достаточно подробно описывает и способ совершения преступления – перевозку контрабандных товаров морем на достаточно «утлой» лодочке. – А. Н.). Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, сам едва не пошел ко дну».

И покушение на убийство (рассказчика Печорина):

«Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс – пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову! Оглядываюсь – мы от берега около пятидесяти сажень, а я не умею плавать! Хочу оттолкнуть ее от себя – она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости… “Чего ты хочешь?” – закричал я, крепко сжав ее маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку.

”Ты видел (занятие контрабандой. – А. Н.), – отвечала она, – ты донесешь!” – и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки; ее волосы касались воды; минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло; она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны».

Кража:

«Увы, моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал – подарок приятеля – все исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой…»

В целом автор следующим образом подводит итог своему знакомству с преступным миром:

«Тамань – самый скверный городишка из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить… И не смешно ли было жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восемнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила?»

В «Княжне Мэри» описывается дуэль со смертельным исходом как преступление Печорина (уголовно-правовые аспекты дуэльного поединка были рассмотрены при анализе дуэли Онегина и Ленского в «Евгении Онегине» Пушкина) и покушение (под видом дуэли) Грушницкого на умышленное убийство Печорина (и его секундантов как соучастников этого преступления (секунданты зарядили пулей только пистолет Грушницкого): «этот человек… не подвергал себя никакой опасности. Хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса».

Наконец, в «Фаталисте» изображено классическое (по современной уголовно-правовой терминологии) убийство из хулиганских побуждений:

«Булич шел один по темной улице, на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Булич, вдруг остановясь, не сказал: “Кого ты, братец, ищешь?” – ”Тебя!” – отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…»

Нельзя не упомянуть и вершину драматургического творчества Лермонтова – пьесу «Маскарад», более полутора веков не сходящую с российской театральной сцены, с ее хотя и романтическим, но все-таки уголовно-правовым сюжетом. Вся фабула этой драмы заведена на убийстве (Арбениным своей жены Нины) из ревности (как и у шекспировского Отелло – неосновательной). За убийством (так же как у Шекспира Яго) стоит организатор – подстрекатель преступления «Неизвестный». И это следует считать классической художественно-литературной интерпретацией уголовно-правового института соучастия в преступлении. Глубина авторского проникновения в психологию самых сокровенных человеческих чувств при этом такова, что драма, написанная двадцатидвухлетним молодым поэтом, постоянно включается в репертуар театров в XXI в. и по-прежнему заставляет переживать зрителя.

Завершая краткое изложение уголовно-правовых мотивов творчества Лермонтова, необходимо выделить один, пожалуй, только ему присущий аспект этой проблемы (соотношения преступления и наказания). Поэт, как никакой другой автор, описывает страх преступника быть наказанным за совершенное им преступление (как предшествующий ему, так и последующий за ним). Например, в поэме «Преступник» (1829) герой (разбойник) признается:

 
…Без страха
Не мог я спать, мечталось мне:
Остроги, пытки в черном сне,
То петля гладкая, то плаха!
 

Однако преступник преодолевает этот страх и продолжает совершать преступные деяния:

 
Исчезли средства прокормленья,
Одно осталось: зажигать
Дома господские, селенья
И в суматохе пировать.
 

Увы, страх перед наказанием далеко не всегда является сдерживающим мотивом, в уголовно-правовой и криминологической науке это давно доказано, а поэт без каких-либо статистических данных, на одном художественном чутье (правда, гениально) проник в сущность рассматриваемой проблемы.

Интерес к правовой материи у писателя возник еще в юности. Он, так же как и Пушкин в молодости, изучал право. Гоголь Н. В. закончил Нежинскую гимназию высших наук, задача которой состояла в «приготовлении юношества на службу государства». В соответствии с уставом гимназия занимала «среднее место между университетами и низшими училищами», а фактически приближалась к первым. Наряду с общественными и естественными дисциплинами в гимназии преподавались юридические науки, в которых будущий великий писатель проявил гораздо большие, чем Пушкин, успехи. В аттестате об окончании курса гимназии сказано, что он «окончил в оной полный курс учения в июне месяце 1828 г. с очень хорошими “успехами в науках, в том числе в правах римском, в российском гражданском и уголовном“». Курс уголовного права в то время охватывал и уголовное судопроизводство, к различным вопросам которого писатель так часто обращался в своем творчестве. О том, что Нежинская гимназия по содержанию и направленности обучения приближалась к юридическим учебным заведениям, свидетельствовали и такие факты: некоторые соученики Гоголя впоследствии стали видными правоведами. Это, например, известный ученый-юрист П. Редкин.

По окончании гимназии Гоголя влекла государственная служба с юридическим акцентом. В письме родственнику П. П. Косяровскому от 3 октября 1827 г. он пишет о решимости «сделать жизнь свою нужною для блага государства». При этом он объясняет причины выбора им юридического поприща: «Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего разрывало мое сердце… Два года занимался постоянно изучением прав других народов и естественных как основных для всех законов, теперь занимаюсь отечественным. Исполнятся ли высокие мои начертания?»[92]92
  Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 8 т. М., 1984. Т. 8. С. 23.


[Закрыть]

К счастью, любовь к литературному творчеству оказалась сильнее юношеского стремления проявить себя в качестве государственного служащего. Но полученные в гимназии знания юриспруденции, в том числе уголовного права и уголовного судопроизводства, не пропали даром, а получили (вполне профессиональное, с юридической стороны) отражение в его бессмертных творениях. На высочайшем художественном уровне «образцы» преступлений в николаевской России нарисованы им, в первую очередь, в поэме «Мертвые души». Афера с «мертвыми» душами пришла в голову героя поэмы Чичикова, когда ему, как поверенному, было дано от одного разорившегося помещика поручение – «похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян». Опекунский совет был создан в России во второй половине XVIII в. Это было учреждение, ведавшее воспитательными домами, сиротскими приютами, а кроме того, оно выдавало ссуды под залог имений. Дело, по мнению Чичикова, было не совсем верное, так как, предварительно «расположив всех кого следует» (т. е. дав взятки), он разъяснил секретарю Совета, «что вот какое, между прочим, обстоятельство: половина крестьян вымерла, так чтобы не было каких-нибудь потом привязок…» На что «подмазанный» и ставший покладистым секретарь спросил: «Да ведь они по ревизской сказке числятся? – Числятся, – отвечал Чичиков. – Ну так чего же вы оробели? – сказал секретарь, – один умер, другой родится, а все в дело годится…» Чичикова «осенила вдохновеннейшая мысль, какая когда-либо приходила в человеческую голову:

«Эх я, Аким-простота, – сказал он сам себе, – ищу рукавицу, а обе за поясом! Да получи я всех этих, которые вымерли, пока еще не подавали новых ревизских сказок, приобрести их, положим, тысячу, да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу!.. Правда, без земли нельзя ни купить, ни заложить. Да ведь я куплю на вывод, на вывод: теперь земли в Таврической и Херсонской губерниях отдаются даром, только заселяй. Туда я их всех и переселю! в Херсонскую их! пусть и там живут»[93]93
  Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. 5. С. 241.


[Закрыть].

Уверив себя в беспроигрышности сделок с «мертвыми» душами, Чичиков приступил к реализации задуманного. Для этого Гоголь и «изобрел» основную сюжетную линию поэмы – поездку Чичикова по одной из губерний с посещением проживавших там помещиков и покупкой у них этих самых «мертвых» душ (у Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Плюшкина). Некоторые из них (Манилов, Коробочка) так и не могли сообразить сути такой сделки. Другие (Собакевич, Ноздрев) с точки зрения чисто коммерческой ничего необычного здесь не увидели. Манилова, сомневавшегося вначале в законности купли-продажи такого необычного для торговли предмета («не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, – так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?»), Чичиков уверил не только в законности сделки, но и в полезности ее для государства («что казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины»).

Следует отметить, что подобная афера с «мертвыми» душами возникла не в силу лишь предприимчивого ума героя «Мертвых душ» и ловкого секретаря опекунского совета. Ее истинной подоплекой явилось наличие определенных пробелов в российском законодательстве того времени. Дело в том, что еще в 1718 г. специальным указом существовавшая до того подворная перепись крепостных крестьян была заменена подушной переписью. В соответствии с ней все крепостные мужского пола (в том числе младенцы и старики) подвергались обложению налогом. Через каждые 12–15 лет производилась ревизия, регистрировавшая фактическое количество податных душ. Однако умершие или беглые крестьяне до следующих ревизских «сказок» числились податными, и помещик обязан был платить за них налог в казну. Конечно же, находились ловкие люди, которые в своих целях пользовались указанным пробелом в законодательстве, и Гоголю были известны такие случаи.

Считается, что об этом рассказал Гоголю Пушкин, подаривший писателю сюжет поэмы (об этом свидетельствовали сам Гоголь в своей «Авторской исповеди» и П. В. Анненков, опять-таки со слов Гоголя, в своих мемуарах о Гоголе). Однако две истории с «мертвыми» душами были известны Гоголю независимо от Пушкина. Об одном, имевшем место на родине Гоголя в Миргородском уезде, рассказала писателю его сестра, о другой – его дальняя родственница. Последний случай заключался в следующем. Некто Пивинский, владелец двухсот десятин земли и тридцати душ крестьян, занимался винокурением. Все было бы ничего, да пришло известие, что помещикам, у которых нет пятидесяти душ крепостных крестьян, будет запрещено заниматься винокурением. Тогда Пивинский внес за своих умерших крестьян подать, как за живых, и кроме того, приобрел у соседских помещиков недостающее количество таких «мертвых» душ и тем самым сохранил право на винокурение[94]94
  См.: Русская мысль. 1902. № 1. С. 85–86.


[Закрыть].

Таким образом, закон провоцировал на совершение преступления (говоря по-современному, содержал в себе криминогенные начала). Провоцировал, но не делал сделки с «мертвыми» душами законными. Так это и было воспринято чиновниками города N. Председатель палаты «вдруг побледнел сам, задав себе вопрос: а что, если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые? А он допустил совершить на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и дойдет это до сведения генерал-губернатора, что тогда?»

Чиновники решили выяснить у продавцов, как было дело с продажей ими «мертвых» душ Чичикову. Опросили Манилова, Коробочку, Собакевича и Ноздрева, но ничего путного не узнали, более того, например, на прокурора все эти слухи о «мертвых» душах и других (уже мнимых прегрешениях Чичикова) так подействовали, что тот внезапно от паралича умер. Так был описан этот сюжет в окончательной редакции. Однако в черновых вариантах поэмы (не включенных автором в окончательную редакцию) дело излагалось несколько по-другому. Так, с Собакевичем разговаривал сам прокурор. Он «начал так:

«– Позвольте вас спросить: какого <рода> людей продали вы Павлу Ивановичу Чичикову?

– Какого рода, – сказал Собакевич. – На это крепость есть; там означено какого рода: один каретник.

– По городу, однако ж, – сказал прокурор, несколько замявшись, – по городу разнеслись слухи.

– Много в городе дураков, оттого и слухи, – сказал спокойно Собакевич»[95]95
  Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. 8. С. 169.


[Закрыть].

То есть губернский прокурор по своему служебному долгу выяснял законность сделок с «мертвыми» душами, считая, что в случае подтверждения таких фактов действия Чичикова следовало бы признать преступными. Не было в этом секрета и для самого писателя. В своем письме к П. А. Плетневу от 7 января 1842 г., жалуясь тому на строгость цензоров, не пропускавших в печать поэму, автор писал: «Предприятие Чичикова, – стали кричать все, – есть уже уголовное преступление. – “Да, впрочем, и автор не оправдывает его”, – заметил мой цензор»[96]96
  Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. 5. С. 286.


[Закрыть].

Но как же все-таки могли квалифицироваться действия Чичикова по скупке и особенно залогу «мертвых» душ? В отношении скупки уголовный закон «молчал». В отношении же второго можно найти не одну статью из уголовного законодательства той эпохи. Следует указать, что автор начал работу над поэмой в 1835 г. и закончил в 1840–1841 гг. В это время вступил в действие Свод законов уголовных 1833 г. И по идее именно там (в книге 8-й, т. е. в 15-м томе) следовало бы искать соответствующие уголовно-правовые нормы. Но до юристов губернского города N. эти нормы еще не скоро дошли (например, даже приговор по делу о последней дуэли Пушкина, вынесенный военным судом в 1837 г. в Петербурге, квалифицировал действия подсудимых не по действовавшей тогда статье Свода законов уголовных, а по Воинскому артикулу Петра I). Скорее всего в распоряжении юристов губернского города N. (того же прокурора) в лучшем случае находилось Полное собрание законов Российской Империи 1830 г. с его основной уголовно-правовой составляющей – Соборным уложением 1649 г. (в худшем – последнее Уложение как таковое вне указанного Собрания законов). В соответствии с ним наиболее крупные сделки имущественного характера оформлялись крепостным порядком. Крепость подписывалась сторонами. Одним из составов преступлений, связанных с заключением сделок, являлось составление подложной крепости. Очевидно, что все крепости по закладу приобретенных Чичиковым «мертвых» душ в крепостном столе опекунского совета города N. были подложными, так как вместо «живых» душ закладывали «мертвые».

Фактически от уголовной ответственности Чичикова спасло его бегство из города N. Какое-то время он, напуганный перспективой тюрьмы, приостановил свою «негоцию». Однако, как это видно из сохранившихся глав второго тома поэмы, вновь продолжил скупку «мертвых» душ. Этой аферой не исчерпывается уголовно-правовая «подноготная» главного героя поэмы. Уголовно-правовые запреты он нарушал достаточно разнообразные. Здесь и изощреннейшее (вызванное тогдашней борьбой с коррупцией) получение взяток, и прямое казнокрадство на посту одного из «деятельнейших членов комиссии для построения какого-то казенного весьма капитального строения» («Шесть лет возились[97]97
  Комиссия.


[Закрыть] около здания; но климат, что ли, мешал или материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры; видно грунт земли был там получше»), и контрабанда, связанная со службой в таможне (чего стоит одно лишь «остроумное путешествие испанских баранов, которые, совершив переход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками на миллион брабантских кружев»), и, наконец, подделка завещания как разновидность «чистого» мошенничества, за что арестованный по этому поводу Чичиков справедливо ожидал для себя «кнута и Сибири».

Великий сатирик заклеймил самые уязвимые стороны чиновников и судей николаевского правления и, в первую очередь, неистребимое и безразмерное взяточничество и казнокрадство и в других своих бессмертных произведениях («Ревизор», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и др.).