Текст книги "Между миром тем и этим. Рассказы белорусского алкоголика"

Из Википедии:

«Гайновка (польск. Hajnówka), город в Польше, находится на юго-восток от Белостока, на западе этнической территории белорусов. Гайновка располагается у западной окраины Беловежской пущи, над рекой Лесная.

Численность населения – 22,2 тыс. чел.

Согласно результатам переписи населения 2002 года, в Гайновке самый большой удельный вес белорусов среди всех городов Польши. В ряде школ и гимназий Гайновки сотни детей как дополнительный предмет изучают белорусский язык.»

В Гайновке меня никто не ждал.

Это, конечно, понятно.

«Лариса с хором наверняка уже забыли обо мне, усиленно репетируют, готовятся к конкурсному выступлению. Меньше забот с пьянчугой…» – с такими мыслями шел к гайновскому Троицкому собору, где должен был проходить фестиваль. Церковное начальство отправило меня в оргкомитет фестиваля, который я нашел на, удивление, быстро.

– Из Минска? – спросила красивая девушка-секретарь в народном костюме. – Вам нужно к маэстро Ровдо, он председатель жюри и знает, кто где из Беларуси находится. Да вот и он, – показала девушка на нашего знаменитого хоровика, который только что зашел в комнату жюри.

Виктора Ровдо, всемирно известного мастера хорового пения, знали все: и в Беларуси, и далеко за ее пределами. С 1965 года (на тот момент 1993 год) и до самой смерти (2007 год), он являлся художественным руководителем и главным дирижером академического хора Белорусского телевидения и радио. Ни одно мероприятие в области хорового искусства, ни один фестиваль не обходились без участия маэстро. Но я знал его и лично, поскольку наша регентша Лариса иногда приглашала его к нам в собор на литургию, чтобы похвастаться успехами. Иногда Ровдо пристраивался ближе к группе теноров – он сам был тенором – и пел с нами «Ектении», «Единородный Сыне» или даже «Милость Мира». Но хористы были не очень-то довольны этим соседством, так как маэстро не слушал нашего регента, а больше пытался «протолкнуть» свое видение музыки.

Церковь Святой Троицы – место проведения ежегодного межконфессионального фестиваля церковной музыки, лауреатами которого неоднократно становились коллективы из Беларуси

Меня Ровдо, очевидно, не помнил. Он смотрел своими колючими глазами:

– Из Минска? Какой коллектив? Здесь из Беларуси Го-сударственный хор телевидения и радио… Но я сам им руковожу! – Маэстро потыкал пальцем в какую-то бумагу, где, как я понял, были списки приехавших коллективов. – Да, церковный хор… Коложской церкви города Гродно… Витебская академическая капелла… Что-то не вижу здесь больше из Минска, – кто у вас регент, простите?

– Лариса Гуськова, у нас братский хор при церкви.

– А! Видимо, номинация «приходские хоры». Ага, вот. Как же вас сюда пропустили, на международный фестиваль? Вашего хора даже я не знаю. Настоящий «катакомбный» хор.

Действительно, наша чрезвычайно активная, шустрая регентша Лариса явила людям не только чудо настойчивости и личного шарма, она сумела привезти на фестиваль целых 20 человек. Включая меня.

– Но где они сейчас? – нетерпеливо вставил я.

– Этого, к сожалению, я вам не скажу, так как размещением и планировкой программ выступлений и культурных визитов гостей занимается местный директор фестиваля. Идемте со мной, я как раз к нему иду.

Мы поднялись к директору.

– Да, братский хор из Минска… Есть такой, будет послезавтра выступать… Но здесь их нет. Они еще не приехали.

– Как??? – чуть не крикнул я, – а где же они? Я ведь с ними еще позавчера сюда выехал!

Воистину что-то непонятное творилось в этом мире. Я воспринял услышанное как издевательство над моей измученной, несчастной и не совсем протрезвевшей натурой, – такое бывает только в те критические моменты, когда вы переживаете неожиданное предательство близкого человека – любимой или лучшего друга.

«Меня кинули. Меня пригласили в Польшу – и бросили! Они меня предали!» – обида и возмущение охватили всё моё существо. И это вместо того, чтобы вспомнить, что в действительности не они меня бросили, а я их всех подвёл – еще в Гродно.

– Успокойтесь, они по программе своей поездки сейчас выступают, – смущенно сказал директор.

Было очевидно, что он не ожидал такой реакции на рядовое информационное сообщение. Откуда ему было знать, что человек, стоявший перед ним, преодолел невероятные трудности, двое суток болтался между двумя странами, чтобы соединиться со своим родным коллективом, уже почти достиг своей цели и тут…

Выяснилось, что Лариса повезла хористов гастролировать по белостокскому краю, а точнее, выступать в православных храмах, которые там есть почти в каждой деревне. И база «гастролеров» находится в Супрасле, а это недалеко от Белостока.

Чтобы присоединиться к хору, надо из Гайновки возвращаться в Белосток, а оттуда каких-то десять километров и – Супрасльский монастырь. И чтобы…

Число этих «чтобы» стремительно умножалось… Я был совершенно растерян и подавлен. Услышав мои горькие сетования, директор вынул из кармана денежную купюру достоинством 50 000 злотых и отправил меня ночевать в служебную гостиницу при Гайновском музее белорусской народной культуры. А утром мне предстояло ехать назад в Белосток.

У меня такое ощущение, что те 50 000 злотых по достоинству были примерно равнозначны 50 000 белорусских рублей на начало 2016 года. Потом поляки сбросят три нуля, и их деньги станут такими, как сейчас. Нам же придется скидывать все четыре…

Я пошел знакомиться с городом. Первым объектом посещения был, разумеется, продовольственный магазин, или по-польски – «склеп споживчи». Нужно было наконец-то осуществить то, что мучило подсознание от самой границы – опохмелиться.

Мышление алкоголезависимого человека довольно-таки примитивно. Где бы он ни находился, куда бы его ни забросила судьба, на какую бы ступеньку служебной лестницы он ни поднялся или, наоборот – как бы низко он ни пал социально, морально или физически – на первый план всегда выходили мысли об алкоголе. Любом алкоголе. С наших давних времен самым распространенным и доступным алкоголем традиционно было пиво. «Пивка для рывка» – таким был ход утренних мыслей советского пьяницы…

Пиво в гайновском «склепе» оказалось далеко не дешевым – раза в три дороже белорусского, но пилось хорошо. Оно показалось каким-то очень родным и близким, хотя тот сорт я пробовал впервые. Моя купюра в 50 000 злотых мгновенно превратилась в множество мелких купюр, суммарная платежеспособность которых быстро достигла критической черты стоимости билета до Белостока, куда мне предстояло явиться для воссоединения с хором.

И я отправился в белорусский музей.

Музей белорусской культуры в Гайновке – почти единственное место во всей Польше, где удалось сохранить большое количество материальных памятников белорусской культуры. Аналогов музею среди музеев других национальных общин Польши нет. Но сотни его экспонатов – это не просто обычная выставка древней истории нашего Отечества. Для местных жителей, которые и за рубежом считают себя белорусами, даже соломенная крыша – часть родины.

Однако, как вы понимаете, не памятники белорусской культуры и не любовь к древней истории белорусов Подляшья руководили моим походом в музей – в нем мне предстояло ночевать.

Директор музея оказался весьма интересным и свойским человеком. Как-то незаметно, под разговоры о белорусах Гайновки, которые не сполонизовались, хотя и не хотят учить белорусский язык, мы оприходовали хорошую бутылку мутноватой жидкости, напоминающей мне хорошо знакомую полесскую «хлебную». И я пошел отдыхать.

Первую ночь за границей провел под крышей радушного белорусского музея.

Я проснулся от звуков хорошо знакомой песни:

 
У суботу Янка ехаў ля ракi,
Пад вярбой Алёна мыла рушнiкi.
– Пакажы, Алёна, броды земляку,
Дзе тут пераехаць на канi раку.
 

Я лежал неподвижно и думал: мне это снится или действительно поют? Когда дошли до того места, где Янка «ў маркоце галавой панік», я открыл глаза и… увидел Антона Довжика, который, в свою очередь, заметил меня и перестал петь. Он повернулся к Ленику Сохору, который показывал на свой порезанный палец. Оба, не глядя на меня, начали о чем-то спорить и громко кричать. С пальца стекали розово-синие капли крови. Я вспомнил, что они уже один раз по поводу этого порезанного пальца спорили. Это было в Минске во время сильной пьянки в Бюро добрых услуг, где я работал репетитором. Тогда Леник порезался о консервную банку и сильно переживал.

«Сейчас Антон схватит консервный нож и проткнет себе ладонь, доказывая Ленику, что нечего бояться такой мелкой раны и ныть по такому пустяковому поводу», – встревожился я. Действительно, все происходило точно так же, как и тогда. Антон взялся за нож и…

«Нет, это сон. Я же в Польше…» – пришла здравая мысль.

И я во второй раз открыл глаза. Уже по-настоящему. И увидел вчерашнюю комнатку музейной гостиницы… Все нормально. Никакого Антона и никакого Лёника не было. Но потом снова зазвучала любимая песня. Уже другая.

 
Касіў Ясь канюшыну,
Касіў Ясь канюшыну,
Касіў Ясь канюшыну,
Паглядаў на дзяўчыну…
 

«А теперь подхватят Коля с Антоном». – и я действительно, услышал знакомые, родные голоса:

 
А дзяўчына жыта жала,
А дзяўчына жыта жала,
А дзяўчына жыта жала
Ды на Яся паглядала.
 

В голове окончательно прояснилось. Я отчетливо вспомнил все прошедшие события и даже пощупал карман – деньги были на месте. Вытащил купюры. «Да, все правильно, 35 000 злотых». На билет хватает. Все нормально… Что же меня так тревожит?

Песня! Белорусская песня звучала на всю комнату, на весь музей, на всю Гайновку. Про Яся, про Станиславу, которая садилась «на всю лаву», про трудолюбивую девушку Янину…

«Как это может быть? Я же в Польше!» – словно беззащитные окуньки в сети браконьера бились в моей голове резонные мысли. Может, с ума сошёл? «Всё, сел на «белого коня»! Допился…»

Я сконцентрировал свою хрупкую волю и с мыслями об алкогольном делирии вышел из комнаты.

Было 6 часов утра.

Песня зазвучала еще громче. И вскоре стала понятна природа этого звучания. Оказалось, рядом с музеем, фактически от его стен, начинался забор, который опоясывал огромный базар.

Рынки в Гайновке, как и во всей Польше, начинают работу очень рано. И музыка транслировалась просто для услады слуха торговцев и покупателей. Чтобы им было веселее. Удивительное и радостное было в том, что крутили исключительно белорусские песни. Такого громкого и открытого – тотального! – белорусского пения мне слышать в Минске не доводилось. Для этого, оказывается, надо было приехать в Польшу.

Слава Богу! Ни на какого коня я не садился.

«Срочно на автостанцию! На Белосток! На Супрасль, люди ждут!» – понеслись вполне здоровые мысли, побуждающие к действию.

Но вообще-то причина моей панической спешки была не в том, что хор остался без своего любимого баса, а холод, от которого нельзя было спрятаться в моей ситцевой рубашонке с короткими рукавами. Очень короткими…

Никому не советую ехать за границу без багажа. И еще: пакуя в баулы товары на продажу, не забудьте взять для себя запасную рубашку с длинными рукавами!

Из Википедии:

«Супрасль (польск. Supraśl) – город в Польше, в Белостокском уезде Подлясского воеводства. Население 4526 человек (на 2004 год).

В начале XVI века здесь была построена супрасльская Благовещенская церковь, которая позже была украшена фресками и иконостасом.

Супрасльский Благовещенский монастырь был основан в 1498 году маршалком Великого Княжества Литовского и воеводой новогрудским Александром Ходкевичем».

Как ни удивительно, в Супрасль я добрался без приключений. Видимо, их масть уже закончилась. Нашел и Благовещенский монастырь, где, как мне сказали, находится братский хор из Минска. Но…хористов не было. Они уехали в соседнюю деревню Васильков служить утреннюю литургию. Несколько часов прошло в напряженном ожидании.

Делать нечего – пошел знакомиться с городом.

Гордость и главная ценность Супрасля – Благовещенский монастырь. Ко времени моего тогдашнего приезда по чертежам и описаниям только начали реставрацию древнего храма на территории монастыря. Это был один из трех храмов оборонного типа – уникальное явление в белорусской архитектуре XV века. Второй – ныне действующая Сынковичская церковь, в которой находится известная икона «Пантаниса», помогающая онкологическим больным. И третий, Мурованка, находится в деревне Малое Можейково (Щучинский район). Супрасльский – единственный храм из этой троицы, оказавшийся на территории Польши.

…Но вот наконец и автобус.

В гробовом молчании хористы какое-то время разглядывали мою помятую, чумазую и дрожащую от холода фигуру. Эту немую сцену нарушила регент Лариса:

– Да, действительно – «Не ждали». Мог бы и не искать нас. Петь с нами ты все равно не будешь. Продолжай свое более важное занятие!

С тем она развернулась и ушла. За ней потянулись и хористы. Триумфального появления перед своими коллегами по вокалу не получилось. Самое обидное, никто даже не спросил, каким образом я здесь оказался, как я переехал через границу, как нашел их… Известное дело – конный пешему не товарищ! Да и то правда: сытый голодного не разумеет… Конечно, в местный отель меня определили. Обеспечили, так сказать, крышу над головой.

Меня ждал еще один превеселенький сюрприз: никаких моих вещей среди скарба группы не было. Мой рюкзак они оставили в Гродно, в Кафедральном соборе. Так что о том, чтобы согреться, не было и речи. Напрасно я ехал сюда!

Вечером Лариса собрала народ на репетицию. Меня не позвали. Кажется, весь мир отвернулся от меня. И вот я один на один с бедою. Холод и одиночество. Никому не нужен! Только Татьяна, первая рачительница хора, да и вообще всего Братства, подошла ко мне и тихо сказала:

– Антон, сними рубашку. Я постираю.

Ничто на меня не подействовало так, как эти простые слова. Слезы готовы были хлынуть из глаз, но я их как-то укротил.

…Можно было подводить итоги. Ни на какие концертные выступления, ни на церковные службы, которые сопровождал хор, я, конечно, не попал. Лариса не пустила. И в день нашего конкурсного выступления в Гайновке тоже был отправлен в зал и сидел вместе со зрителями. Наши выступали очень хорошо и получили специальный приз в номинации «приходские хоры». Это был диплом и денежное вознаграждение в размере миллиона злотых. Я был рад за своих. Очень рад.

И внезапно до меня дошло, что «моя миссия в Польше» уже закончилась. У меня возникло непреодолимое и настойчиво-болезненное желание поскорее уехать отсюда в Минск. Туда, куда мне совсем не хотелось еще несколько дней назад. Туда, куда меня направляли милые пограничники, а я упорно их обходил, ради нынешнего бесславного финала.

В программе фестиваля еще оставался гала-концерт, но это меня почему-то не волновало и не удерживало. В Беларусь! В Минск, домой!

Можно, конечно, спросить, что это за миссия, о которой я тут твержу. Но ответ есть, и даже основательный. Была миссия, была.

Во-первых: я в действии продемонстрировал себе и еще какому-то незримому зрителю силу одного из законов уланизма, важнейшего путеводного принципа страны Алкоголии: «Если пьянка мешает работе – брось ее». Я выбрал первое – и остался без работы, то есть за пределами участия в прекрасном фестивале.

А во-вторых… Если говорить серьезно, эта поездка подготовила меня к другой миссии – миссии человека трезвого. Господь дает нам испытания, чтобы мы прислушались к себе. А значит, и к Нему.

…Пригородный поезд из Белостока прибыл в Гродно в два часа ночи. От вокзала до Кафедрального собора метров 500, так что утра можно было и не ждать, троллейбус мне был не нужен.

Ну что ж… Пора возвращать пропажу. Пора найти свой вожделенный рюкзак. Почему вожделенный? Да потому что, если поискать фрейдовские мотивы в моем поведении, то выяснится истинная причина моей стойкости и даже настырности, проявленных на тернистом пути за границу.

Может быть, отстав тогда в Гродно от своей певческой компании, именно в погоне за рюкзаком я и устремился в Польшу?

Добропорядочный алкаш меня легко поймет. Но тебе, трезвый мой читатель, объясню.

В моем рюкзаке… Разве ты забыл, что уехало – как я тогда полагал – от меня вместе с рюкзаком? Оно, такое манящее, зовущее, влекущее, нежно-мутноватое, пахнущее спиртом и основой всего земного сущего – хлебом. Вещи, теплая одежда, даже деньги – тлен, барахло. Они не способны подвигнуть на скитания и мученичество, какие претерпел я. Они не стоят того. А вот оно, пленяющее сознание и подсознание, диктующее человеку свою волю, управляющее его телом и душой… Эх, жаль, что умер папаша Фрейд!

Около трех часов ночи я был у храма. Как зайти?

Постучал в дверь главного входа. Тишина. Обошел ограду, нашел еще одну калитку. Постучал громче, но снова никто не отозвался. Я знал, что сторож обязательно должен быть. Поэтому не отступал. Где-то минут тридцать я будил сторожа. И добился своего!

Примерно столько же времени понадобилось, чтобы объяснить спящему деду, что мне нужно. Примерно столько времени искали мои вещи. Суммируем…

Таким образом, в 4 часа 30 минут рюкзак соединился со своим хозяином.

Как только произошло это – для меня мировое по важности – событие, силы внезапно оставили меня.

Все напряжение последних дней резко упало до нуля. Цель этого путешествия, более того, цель и смысл жизни утратили свою ценность, растворились в пограничье ночи и нового гродненского дня, который победно утверждался в палисаднике Кафедрального собора.

…Я присел на топчанчик церковного сторожа, нетерпеливо нащупал собачку на замке рюкзака и открыл его. И… вот оно счастье!

Над кипой ровно сложенных друг с другом различных принадлежностей одежды: рубашки, куртки, запасных штанов, маек – моего небольшого гардероба, на самом верху этого, уже не нужного сокровища, лежала почти целая бутылка прекрасного хлебного изделия с не совсем красивым, но вполне соответствующим своему назначению справедливым названием – самогон. На дне рюкзака была и закуска под это вкусное изделие. Правда, колбаса, типа «Краковская», уже позеленела, а кусочек сала имел весьма приличный вид.

Сторож нашел стакан и алюминиевую чашку, и я налил по сто граммов…

У меня иногда спрашивают:

«А есть ли в выпивке хоть что-то положительное? Вот вы утверждаете: «Водка, вино, пиво и прочие спиртные напитки – это вещи, совершенно не нужные человеку. Это отрава. Это болезни, преступления и тюрьма, это, в конце концов, смерть. Но люди все равно пьют. Почему? Почему и вы, писатель, вроде неглупый человек, тоже пили раньше? Где это притягательное ядро пьянства, в чем оно?»

В те минуты, сидя в уютной комнатке сторожа, я знал цену алкоголя. Как же она вкусна, эта хлебная отрава, и как хорошо она разливается по усталому телу, и как светло и покойно становится в затравленных мозгах и запутанных мыслях!

Я не думал о причине моих страданий в прошлом, не заботился о страданиях будущих (хотя знал: они грядут!), я любовался этой причиной, налитой в алюминиевую кружку сторожа, любил ее, почти боготворил. Что было, то прошло, что будет – то не скоро. А сейчас, в данную минуту, она несла мне избавление.

Вот, вот она – подлая сила соблазна: палач предстает пред жертвой в облике избавителя!

Иногда, грешным делом, я подумываю: а была бы в моей жизни эта «польская» страница, не будь я тогда в плену у пьянства?

«Что пройдёт, то будет мило», – сказал поэт. Что ж, похоже, так оно и есть. Да и вся эта книга продиктована не ностальгией ли?

Это говорит во мне соблазн атавистический. Но я его уже не боюсь, я его даже немного лелею. Ведь, чтобы прогнать его, достаточно оглядеться вокруг и вспомнить: «Я – жив!»

P.S. Бдительный читатель наверняка не забыл, что в моем рюкзаке были еще две литровые бутылки знаменитого спирта начала 90-х «Рояль». Им было суждено вернуться обратно в Минск. И там их ждала непростая реализация. Но это уже, как вещает нам Леонид Каневский, совсем другая история…

II. Между миром тем и этим (мистические и фантастические истории)

Кулон
О фантастике и мистике

Антон Кулон с детства увлекался фантастикой. Этот литературный жанр позволял ему оторваться от реальности, от опостылевших уроков русского языка, из которых следовало, что правил в этом языке почти нет, забыть навязчивые поучения матери мыть за собой посуду и, наконец, позволял избежать физического насилия от Мацака, короля улицы Советской, который держал в страхе не только улицу, но и весь городок. Фантастика позволяла перенестись в другие миры, измерения, времена. Она создавала другой мир – возможно, иллюзорный, но такой приятный, загадочно-мечтательный…

Антон вырос, поступил в университет, но любовь к фантастике осталась. Правда, с некоторого момента она начала приобретать новые формы. И не литературные, а вполне реальные и материалистические. Оказалось, что в тот загадочно-мечтательный мир можно попасть и не читая Айзека Азимова или Рэя Брэдбери. И не только пассивно попасть, но и принять активное участие в том новом измерении, самому переживать и воздействовать на события той чудесной реальности.

Так вот, достаточно принять на грудь граммов триста портвейна – и «сказка станет былью», как пели в обществе развитого социализма. А если еще триста, то гармония Вселенных заиграет во всем многообразии красок.

Принято считать, что существует только единственная реальность нашего существования. Есть моя жизнь и моя смерть, есть также существование тысяч других людей – и это только в той единственной реальности. А разговоры о так называемых «тонких мирах» оккультных наук или представления об «аде» и «рае» христианства – это либо вопросы веры, либо что-то связанное с нарушением психического состояния…

На самом деле есть множество свидетельств о реальности других вариантов существования Вселенной. Их называют по-разному: в оккультизме и различных эзотерических науках – «тонкие миры», в астрономии – «инопланетный разум», в религии – «ад и рай» или «Царство Небесное»… Наиболее материалистично подходит к этим субстанциям медицина – там все вышеупомянутые естества есть «галлюцинации», «видение» или даже «параноидальное состояние». На последней позиции держится и мысль так называемого здорового общества вообще.

А зря. Не надо быть человеку таким самоуверенным. Об этом и Воланд говорил Берлиозу, прежде чем тому колесами трамвая отрежет голову комсомолка-вагоновожатая на Патриарших прудах.

Рассказанные ниже Антоном Кулоном истории можно посчитать настоящей фантастикой и мистикой. Возможно, это результат вышеупомянутого юношеского увлечения Гербертом Уэллсом и Эдгаром По. Или Амброзом Бирсом.

Но не исключено, что все сказанное – правда…