Текст книги "Люди в погонах"

Анастасия Харитоновна жалостливо всплеснула руками:

– Опять колоть! Не могу я видеть.

Она вышла в столовую. А Наташа взяла со спинки стула белый халат и стала надевать его, затягивая зубами на рукавах тесемки.

На улице по-прежнему шумел ветер, хлестал по стеклам дождь, и с какой-то назойливой тоской скрипело на крыше железо.

К утру Людочка заснула, дыхание стало более ровным. Наташа тоже заснула на диване, забыв даже сбросить белый халат. Ей снилось, что прилетел Сергей, вошел в столовую в меховом костюме летчика, в сапогах, похожих на унты. Первой бросилась к нему Людочка, потом Володя. Сергей посадил их на плечи. Лицо его сияло. Оно будто говорило Наташе: «Иди, чего же ты сидишь». Наташа хотела протянуть руки, но они почему-то не слушались, висели как чужие. Какая-то непонятная холодная тяжесть сдавливала все ее тело. Даже не было сил, чтобы пошевелиться. С трудом вздохнула, крикнула: «Сережа!» – и сразу проснулась.

Перед ней стояла мать с беспокойным лицом.

– Ты чего кричишь? Заболела? – спросила она испуганным голосом.

Наташа села, поджав под себя ноги.

– Ой, мама, сон видела.

И она рассказала все по порядку.

– Это хорошо, – уверила ее Анастасия Харитоновна. – Если зашел в столовую, значит, непременно гость будет.

– Близкий? – спросила Наташа. В другое время она бы махнула рукой, посмеялась: «Оставь, мама, свои предрассудки». А сейчас ей было приятно слышать волнующие слова о близком госте.

Поговорив еще немного с матерью, Наташа снова позвонила в аэропорт. На этот раз она спросила как можно спокойнее:

– Скажите, пожалуйста, с востока самолеты идут без задержки?

Мужской голос так же спокойно ответил, что бывает всякое, что дать точный ответ можно лишь, зная номер маршрута.

Наташа опустила трубку и долго сидела, не снимая с нее руки. Губы ее вздрагивали. Под ресницами поблескивали слезы. Анастасия Харитоновна хотела что-то спросить у дочери, но только покачала головой и вышла на кухню.

Прошло еще три дня. Людочка стала понемногу поправляться. От Сергея же не было никаких вестей. Наташа сама дважды ездила в аэропорт, объясняла положение, показывала телеграмму, и каждый раз ей отвечали: «не волнуйтесь, вероятно, задержался из-за плохой погоды». Но разве могли успокоить ее эти слова?

То ей представлялось, как подхваченный бурей самолет одиноко блуждает в густых серых облаках и никак не может из них вырваться. То вдруг чудилась длинная полоса черного дыма над лесом. То что-то еще более страшное. Она ругала себя за такие мысли: «Какая же я глупая, терзаю сердце разными пустыми выдумками». Но избавиться от них не могла.

Анастасия Харитоновна, которая вначале подбадривала дочь, стараясь внушить ей, что все будет хорошо, теперь тоже погрустнела. Голос у нее сделался резким и злым. Время от времени она говорила с упреком:

– Не послушала мать-то, вышла за военного, теперь мучайся.

Наташу возмущали ее слова. Она становилась раздражительной.

– Ты опять за свое, мама. Сколько можно терзать душу?

Наконец от Сергея пришла телеграмма. Принесла ее пожилая женщина поздно вечером, когда дети уже спали. Наташа взглянула на первые слова, и руки ее вдруг упали на стол.

– Ничего не понимаю. Совершенно ничего, – растерянно прошептала она. Потом снова склонилась над телеграммой и стала читать вслух:

– «Побывать Москве невозможно тчк Подробности письмом Сергей».

– Нет, я решительно ничего не понимаю: «Вылетел самолетом, встречай». А теперь побывать в Москве не может. Какой-то заколдованный круг. Я с ума сойду от этих загадок.

Она опустилась на диван и стиснула голову ладонями.

Глава четвертая

1

Подполковник Мельников лежал на верхней полке мягкого вагона и безучастно смотрел в окно. Мимо бежали хмурые леса, серые склоны гор с желтыми прожилками извилистых вымоин и бурными потоками мутных речек. Крупные дождевые капли бились об оконное стекло и медленно сползали вниз.

Мельников устало повернулся к стенке и закрыл глаза. То, что произошло за эти несколько дней, уже невозможно было поправить. Оставалось терпеливо качаться в вагоне, слушать монотонный перестук колес и ждать, когда притащит тебя поезд на незнакомую степную станцию. А Москва, встреча с Наташей, детьми отодвигалась далеко в сторону. Никак не предполагал Мельников, что подстережет его над тайгой такой нелепый случай, разрушит все планы, измучает и бросит на полку вагона.

Самолет, на котором летел Мельников, над тайгой попал в большую зону грозовых туч. Летчик попытался обойти тучи стороной, но не смог. При посадке на какой-то еще не достроенный запасной аэродром самолет получил повреждение. Несколько суток пришлось Мельникову пробираться через глухие таежные заросли до ближайшей железнодорожной станции.

На станцию пришел поздно вечером злой, усталый, грязный. Три часа ожидал поезда. Погода не прояснялась. По-прежнему лил дождь, шумел в кедрах ветер.

Поезд пришел в полночь. Ом вынырнул из-за поворота, залил белым ярким светом рельсы, дощатую платформу и желтое здание станции. Никогда Мельников не ожидал его с таким нетерпением, как в этот раз. Добравшись до теплого купе, он быстро сбросил мокрую шинель, разулся и, закутавшись в чистые простыни, заснул крепко, будто после тяжелого боя.

Рано утром на одной из станций он дал Наташе телеграмму и теперь лежал, прислушиваясь к глухому постукиванию вагона. Все, что было пережито за эти дни, казалось каким-то тяжелым сном. Хотелось ни о чем не думать, но мысли сами собой лезли в голову, тревожили, злили.

Больше всего Мельников жалел о том, что не написал жене раньше о своем решении служить в части, которая находится где-то на юге Урала. Надеялся на встречу. При встрече он, конечно, поговорил бы обстоятельно, сумел доказать, убедить. И все было бы проще, спокойнее. «Теперь в одном письме не объяснишь всего, – упрекнул он себя. – Да еще неизвестно, как отнесется к этому Анастасия Харитоновна».

Ему припомнился вдруг отъезд на Дальний Восток. Наташа перепугалась вначале, узнав эту новость, но вскоре успокоилась. В ней даже проснулось какое-то романтическое настроение. Ее влекла таинственность далекого путешествия. Но что делала Анастасия Харитоновна! Два дня она падала в обмороки и повторяла: «Чтобы я свою дочь, своего единственного ребенка из Москвы на край света да еще с маленьким ребенком? Не-е-ет, этого не будет».

Наташа перед отъездом всю ночь проплакала на диване, убеждая мать, что через несколько лет вернется опять в Москву, что всем офицерам, побывавшим в отдаленных местах, разрешают служить там, где они пожелают. Говорил об этом и Сергей. Но Анастасия Харитоновна и слушать не хотела. Она сказала Наташе твердо и решительно: «Если уедешь, ты мне больше не дочь». Слово свое держала долго. На письма дочери не отвечала. Высланные дважды деньги возвратила со злой припиской: «Не нуждаюсь». Лишь спустя полгода Анастасия Харитоновна немного смягчилась. А когда родилась Людочка и родители выслали в Москву ее фотокарточку, тут уж Анастасия Харитоновна совсем подобрела.

«А что скажет она теперь, когда узнает о новом моем назначении? – подумал Мельников. – Обман. Оскорбление материнского чувства. Да, так и скажет. А может, и нет?»

Поезд мчался вперед. Похрустывали суставы рельсов. Свистел ветер в решетке вентилятора. Убегали назад леса, горы, мелькали поселки, станции.

2

Шофер Джабаев, посланный в штаб дивизии за новым комбатом, оказался человеком неразговорчивым. Сдержанно ответив на несколько вопросов подполковника, он умолк и сидел за рулем сосредоточенный, даже немного настороженный. Не старый, но уже повидавший виды газик бежал по размытой дождями дороге рывками: то быстро набирал скорость, то так же быстро гасил ее, когда попадал в заполненные водой ложбины. Степь была серой, неприветливой.

Всматриваясь в даль, Мельников часто переводил взгляд на крупное скуластое лицо шофера. Ему хотелось заставить его разговориться, чтобы не ехать молча. И он опять принялся задавать ему один вопрос за другим:

– Ну, как дела, Джабаев?.. Просторы здешние по душе или нет?.. Чего молчите?..

Солдат наконец улыбнулся, негромко ответил:

– Хороший простор. Вперед прямой, назад прямой. Никакой задержки.

– Да, – согласился Мельников. – Зато зимой, наверно, пробирает насквозь?

– Немного так, немного нет.

– Чего там «нет». Померзнуть приходится, особенно шоферам.

Джабаев усмехнулся:

– Зачем мерзнуть, не надо мерзнуть, товарищ подполковник. Шуба горячая, как печка.

Джабаев напомнил Мельникову далекого эвенка, приезжавшего когда-то на собаках за Наташей, чтобы увезти ее к больному ребенку. У шофера оказалась такая же плотная коренастая фигура, те же неторопливые сильные движения. «Надень сейчас на него медвежью шубу, лохматую шапку и оленьи унты, – рассуждал про себя Мельников, – и не различишь, кто это: эвенк или казах Джабаев».

Это неожиданное сходство понравилось Мельникову. Он даже повеселел немного.

– Значит, со степью дружим, – продолжал он, повернувшись к Джабаеву. – Это правильно. Без дружбы никак нельзя солдату.

Разговаривая, Мельников с интересом оглядывал дали. Его не удивляла эта пустынность. Он еще у командира дивизии познакомился с картой района. И первое, что бросилось ему в глаза, – отсутствие сел на всем протяжении дороги – от районного центра до расположения полка. Самое ближнее село находилось километрах в тридцати семи от дороги.

Вдруг из придорожного ковыля выскочил крупный, с седоватым отливом заяц. Он рванулся было наперерез машине, но перед самой дорогой неожиданно сделал петлю и метнулся в сторону.

– Ого! – воскликнул Мельников и, дав шоферу знак остановить машину, выпрыгнул из кабины. Заяц то скрывался по самые уши в траве, то выныривал из нее и на какое-то мгновение словно повисал в воздухе. «Жаль, что ружье в багаже оставил», – вздохнул подполковник и даже стиснул кулак от досады. А заяц, как нарочно, отбежав немного, остановился на миг, приподнялся на задние лапы, огляделся и устремился дальше все теми же размашистыми ныряющими прыжками.

– Хорош, чертяка, – залюбовался Мельников и еще минуты две глядел вдаль: не мелькнут ли снова на фоне сизого ковыля серая заячья спина и острые уши. Азарт охотника затмил в нем все дорожные волнения. Даже приятный озноб пробежал вдруг по телу. И пустынная неприветливая степь будто ожила сразу, посветлела.

– Значит, охотиться есть на кого? – спросил Мельников, повернувшись к стоявшему рядом Джабаеву.

Тот ответил не задумываясь:

– Хорошая охота, товарищ подполковник. Заяц есть, волк есть. Большой волк.

– Ну, ну, расскажите.

И пока газик мчал их до места расположения полка, Джабаев не переставал рассказывать.

В городок въезжали в сумерках. На мосту через речку Джабаев остановил на минуту машину. Оторвав от руля правую руку, он поднял ее и прошептал, таинственно прищурившись:

– Слышите, товарищ подполковник?

Снизу, оттуда, где быстрая вода омывала сваи, доносился тонкий рокот струи. Казалось, кто-то играет на серебряной флейте. Мельников затаил дыхание, чтобы получше расслышать эту необычную музыку. Джабаев опустил руку на руль и сказал улыбаясь:

– Курай поет, хорошо поет, товарищ подполковник.

– Верно, – согласился Мельников. – Занятно выводит. Это что ж, всегда так?

Шофер весело кивнул головой.

– Всегда. Зимой – так, летом – так. Душе весело.

– А вы лирик, Джабаев, – заметил подполковник и подумал: «Интересный, кажется, человек».

За мостом газик поднялся на горку, свернул влево и, пробежав длинную аллею невысоких деревьев, остановился у приземистого дома, обнесенного колючей проволокой.

– Штаб полка, – сообщил Джабаев и заглушил мотор.

Возле дежурного по штабу Мельников снял шинель, достал из кармана белый платок, тщательно вытер им лицо, шею, а затем уже пошел представляться командиру.

Когда Мельников зашел в кабинет, полковник Жогин, извещенный дежурным, стоял уже в готовности встретить прибывшего комбата. Его полная, туго перетянутая ремнями фигура выглядела внушительно. На груди выделялись белый ромбик академического значка и две новенькие орденские колодки.

– Здравствуйте, – коротко сказал Жогин и протянул руку вошедшему. – Долго вы ехали, товарищ подполковник. Личное дело ваше раньше пришло.

– Смену ожидал, – ответил Мельников и для того, чтобы подтвердить, что приехал он без опоздания, достал из кармана предписание. Жогин пробежал взглядом по строчкам документа, спросил:

– А семья где?

– В Москве, товарищ полковник.

– У кого там?

– У тещи.

– Квартира хорошая?

– Да, приличная: две комнаты, кухня. В центре города.

Полковник пристально посмотрел в лицо Мельникову:

– Чего же вы не просились в Москву?

– Пытался.

– Ну и что?

– Не получилось.

– Странно. После Дальнего Востока… Так ничего и не предложили?

Мельников повел бровью, подумал, стоит ли вдаваться в подробности, но все же признался:

– Батальон охраны предлагали. Не согласился.

Жогин посверлил комбата настороженным взглядом и снова посмотрел на командировочное предписание.

– Ну, что же, принимайте первый, – вздохнул он. – Учтите, батальон лучший в полку. И спрос, конечно, будет особый. Сами понимаете.

Мельников молчал. Жогин подумал немного и стал говорить о том, на что следует новому комбату обратить внимание в ближайшие дни.

– Боевые стрельбы предстоят, – сообщил он. – Последние в этом году, заключительные. Тут раздумывать некогда. Главное мишени, мишени…

– Понятно, – ответил комбат.

Разговаривая, они продолжали стоять посередине кабинета. Мельникова эта официальность не очень удивляла. За время долголетней службы в армии ему приходилось встречаться с разными начальниками: спокойными и шумливыми, хладнокровными и горячими. Один приветливо усадит на стул, поговорит по душам. Другой ограничится сухой скороговоркой и торопливо бросит: «Приступайте к исполнению служебных обязанностей». Жогин не отличался приветливостью и не располагал к беседе.

Не располагала к беседе и обстановка в кабинете. Здесь было всего три стула. Один из них стоял у стола и предназначался для командира, другие два – возле стены. «Видимо, на случай прихода старших начальников», – догадался Мельников.

Жогин тоже присматривался к офицеру. Хорошая выправка приехавшего, как видно, понравилась полковнику, и обычная суровость его постепенно таяла. Закончив деловой разговор, он заметил в шутку:

– Только семью быстрее перетаскивайте, а то у нас такие красавицы есть…

Мельников улыбнулся:

– Я уж вроде вышел из легкомысленного возраста, товарищ полковник.

– Да-да, рассказывайте. Я-то знаю. Иные глубокомысленные дяди этакие фортели выкидывают, диву даешься.

– Бывает всякое, – согласился Мельников, не понимая, что это: шутка или нравоучение.

– Ну ладно, идите отдыхать, – сказал Жогин, протягивая руку. – Квартиру шофер покажет. А завтра я представлю вас личному составу батальона.

Из штаба Джабаев привез Мельникова к небольшому домику, вынул из кармана ключ и проворно открыл дверь. Потом отыскал в темноте кнопку электрического выключателя. Яркий свет загорелся в прихожей и в одной из комнат, где стояли накрытый белой бумагой стол, три жестких стула, узкая железная койка с маленькой белой подушкой и серым солдатским одеялом.

– Это вы позаботились? – спросил Мельников шофера. Тот неловко переступил с ноги на ногу, смущенно задергал густыми, сросшимися у переносья бровями.

– Так точно, я. Дорога большая, командир устал, отдыхать надо.

Мельников улыбнулся:

– Спасибо, Джабаев.

Включив свет в другой комнате, он увидел там шифоньер и белую кафельную печку. От печки струилось приятное тепло, пахло разогретым камнем. На полу лежала охапка сухой щепы. Джабаев поправил щепу руками, сказал:

– Будет холодно, топить надо. Дрова еще привезу.

– Топить вроде рано, – ответил Мельников. – На улице тепло.

– Пускай тепло, тут сыро.

– Это верно, – сказал комбат, потянув ноздрями воздух, – сыростью в квартире пахнет.

Когда они вышли снова в коридорчик, наружная дверь вдруг распахнулась и на пороге выросла тонкая долговязая фигура офицера.

– Привет, дружба! Не узнаешь?

Мельников вначале растерялся. Потом собрался с мыслями, вспомнил… Ну конечно он, Михаил Соболь. Что за чудо!.. Они схватили друг друга за плечи.

Мельников и Соболь вместе учились в академии: слушали лекции, готовились по вечерам к зачетам, выезжали за город на тактические занятия, волновались накануне экзаменов.

– Ну, говори, как попал сюда? – спросил Мельников. – А что с твоим знаменитым тактическим треугольником «Москва – Ленинград – Киев»?.. Отступил, что ли?

– Не спрашивай, – резко махнул рукой Соболь. – Ты понимаешь, сперва все шло нормально, послали в Киев. А через два года часть расформировали. И вот сюда угодил. Не знаю, за какие грехи сижу в этом захолустье.

– Ничего, это полезно. Чем командуешь?

Соболь, приложив руку к головному убору, сказал с усмешкой:

– Директор третьего мотострелкового.

– Помню, помню твои оригинальности: «Директор», «Председатель», «Управляющий». Ты даже на экзаменах по тактике ввернул какое-то из этих словечек. Мы тогда чуть животы не надорвали со смеху. А ты как обо мне-то узнал?

Соболь усмехнулся:

– Да я уже неделю назад знал, что ты приедешь. А тут захожу в штаб, дежурный говорит: «Прибыл комбат первого». Спрашиваю, какой на вид? – «Смуглолицый, лобастый такой, похож на цыгана». Все, думаю, он, дьявол полосатый… Так и есть, не ошибся… Ну, что же будем делать? Обмыть надо встречу. Только насчет спиртного у нас туговато. Капли в городке не найдешь. Раньше в столовой у официанток можно было тихонько стопку выпить. А теперь Жогин и официанток зажал в кулак. Взгляда его боятся… – Подумав, Соболь громко потер ладонь о ладонь и вдруг сказал: – Эх, ладно, привезу из собственного энзе. Для такого случая не жаль. Ты, Сергей, шофера своего отправляй отдыхать, а сам располагайся и жди. Через пятнадцать минут приеду. Закуски прихвачу.

Соболь и Джабаев вышли. Оставшись один, Мельников подумал: «Недаром говорят, что гора с горой не сходятся, а человек… Не верится даже, какой случай. Сам Соболь, в Приуральской степи! А как он кричал когда-то: «Чтобы я согласился служить в захолустье? Никогда. Костьми лягу, из армии уйду, а из треугольника ни шагу». И вдруг здесь…»

Освоившись немного в своей новой квартире, Мельников открыл чемодан, вытащил купленные в вагоне-ресторане яблоки, голландский сыр и пакетик любимых Наташиных конфет «Ласточка». Все положил на стол и снова склонился над чемоданом. Достал тщательно завернутые в плотную серую бумагу зеленые тетради, развернул, полистал их, положил на подоконник. Сюда же пристроил привезенную с собой шахматную доску. Аккуратно расставил на ней фигуры.

С минуту постоял, подумал, будто перед серьезным ходом, и снова склонился над чемоданом. Затем решил: «Хорошо бы умыться» – и стал отыскивать полотенце, мыло.

Водопровода в доме не было. Но подполковник обнаружил на кухне прикрепленный к стене новенький жестяной рукомойник, до краев наполненный свежей водой, подумал: «Тоже заботы Джабаева».

3

Через полчаса друзья сидели за столом и весело разговаривали. Соболь брал узкую бутылку с прозрачным ереванским коньяком, наклонял ее сперва над бокалом собеседника, потом над своим пластмассовым стаканчиком и торжественно произносил:

– За твое путешествие, Сергей, по тайге! Ну и за прибытие… О нет, прости. За прибытие не хочу. Желать другу причалить к такому берегу – по меньшей мере свинство.

– Почему свинство? Хороший тост, офицерский традиционный.

– Ах, ты доволен! Тогда возражать не буду. За службу – так за службу. Мне все равно, – согласился Соболь. – Только я сбегу отсюда. Заявляю вполне серьезно.

– А это, как говорят, будем посмотреть, – мягко улыбнулся Мельников. – Ты знаешь, обещала синица море поджечь…

– Ну, синица и Соболь имеют маленькое различие. Не так ли?

– Как тебе сказать…

– Ладно, отставить синицу. А ты знаешь… я все-таки весной уеду. Скажу по секрету: в Москве, в отделе кадров, дружок у меня сидит. Обещает подобрать что-нибудь в треугольнике. – Он посмотрел на Сергея и подмигнул: – Ведь я выбирать не буду. Соглашусь на любое место, даже с понижением в окладе, только в Москве или…

Мельников пожал плечами. А Соболь снова налил коньяку и предложил тост за дерзновенные мечты.

– Только каждый за свои, – поправил Сергей и, выпив, стал закусывать тоненькими ломтиками сочного антоновского яблока. Помолчав, спросил: – Как живешь, Михаил? Женился?

– Нет. Холостяк. Одному легче бродить по грешной земле. А что за счастье у тебя: семья в Москве, сам здесь. Роман в письмах. Не очень, по-моему, интересно. Странно, как только жена смирилась. Она ведь с характером. Я ее немножко знаю.

– Помню, помню, – сказал Мельников, многозначительно прищурившись. Ему не хотелось ворошить в памяти прошлое, но оно всплыло само по себе. Когда-то в Большом театре, еще до женитьбы, Сергей познакомил Соболя с Наташей. А через три дня девушка, еле удерживаясь от смеха, рассказала Сергею о том, как его друг бегал встречать ее к самому институту и оттуда провожал до дома, уверяя, что он готов идти за ней хоть на край света.

Мельников посмотрел в глаза Соболю и подумал: «Наверно, считает, что я об этом не знаю. А может, забыл. Ну и пусть, напоминать не буду». Он съел еще ломтик яблока, откинулся на спинку стула, сказал серьезно:

– А все же я твоей холостяцкой жизни не завидую, Михаил. Скучно, серо, холодно…

– Зато вольно, – отозвался тот. – За руку никто не держит. Но я мог бы давно жениться, – вдруг признался Соболь. – Была девушка хорошая. Адъюнктура помешала. Два года готовился, из-за стола не вылезал. Думал: поступлю, уцеплюсь за Москву, а тогда о женитьбе помышлять буду.

– Ну и что с адъюнктурой?

– Не вышло. Поехал сдавать экзамен, а мне вопросы: «К какой научной работе имеете тягу? Чем занимаетесь в этой области?» А я за всю жизнь даже статьи в газету не написал. Пришлось играть отбой. Девушка тем временем замуж вышла. Но я не жалею. Невест немало на земле Русской. Сейчас у меня одна надежда на перевод. Уеду в большой город, а там…

Он сидел такой же, как прежде, высокий, костистый, с длинным красным лицом. Если бы посмотрел на него незнакомый человек, подумал: «Бежал, наверно, или только что поднимал очень тяжелое». А Мельникову казалось другое: будто охватило однажды пламя горячими языками лицо Соболя, да так навсегда и оставило на нем свои следы.

Мельников был немного ниже ростом, но гораздо плотнее и шире своего собеседника. Вот он расстегнул ворот рубахи, чтобы посвободнее вздохнуть. Грудь коричневая. Плечи развернуты. На руках тугие бугры мускулов.

Соболь не без зависти любовался другом. А когда поднялись из-за стола, похлопал его по плечу, сказал откровенно:

– И никак ты не стареешь, Сергей. На других Дальний Восток следы оставляет, а тебя хоть снова жени.

– А зачем стареть, какой интерес?

– Погоди, погоди, – остановил его Соболь. – С нашим управляющим поработаешь, вспомнишь маму.

– Что, суровый?

– Дышать не дает. Но зато порядочек держит отменный. Начальство довольно. Словом, поживешь – увидишь. А сейчас… – Соболь взглянул на часы, – как раз время сыграть в бильярд. Пойдем. Клуб наш посмотришь. С библиотекаршей познакомлю. Славная такая – Олечка. Похожа на пушкинскую.

Мельников рассмеялся:

– Значит, по Ольгам ударяешь. Ну-ну, холостяку можно. А мне – вроде не с руки. Вот насчет бильярда не против. Только знаешь…

– Что?

– Давай раньше в шахматы сыграем.

– О нет, – махнул рукой Соболь, – не силен. И, признаться откровенно, не люблю. Шары гонять – куда веселее. Пойдем. – Надевая китель, он взглянул на подоконник, увидел тетради, прочитал: «Записки командира батальона». – Что это у тебя?

Потом перелистал несколько страниц, пробежал быстрым взглядом по ровным строчкам, удивленно спросил:

– Мемуары, да?

Мельников отрицательно покачал головой.

– А что же, диссертация? – допытывался Соболь, продолжая листать страницы.

– Нет, – сказал Мельников. – Это просто записки.

– Совсем не просто. Думаешь, не понимаю? Все понимаю, Серега. Это же труд, дерзание, талант!..

– А ты не смейся. Меня ведь не смутишь.

– О, это я знаю, – согласился Соболь. – А насчет таланта говорю без смеха. Я помню, как ты очерки в журнале печатал. Даже слышал, как тебя начальник академии расхваливал. Разве не правда?

Мельников молчал.

– Скромничаешь? Может, правильно делаешь. Говорят, что скромность украшает людей. Только я уверен: одна скромность ничего не стоит. Нужно кое-что еще.

– Правильно, – согласился Мельников, – нужны еще некоторые человеческие качества.

Соболь сделал вид, что не понял реплики, и продолжал перелистывать страницы.

– Талант, честное слово, талант, – повторял он с нарочитой серьезностью. – А записки, кажется, солидные. Будь у меня такой труд, разве я сидел бы в этом захолустье? Эх, Серега, Серега, не понимаешь ты жизни.

– Кому что дано, – сказал Мельников, забирая тетрадь из рук Соболя. – Ну, пойдем в клуб, а то возьму и раздумаю.

– Идем, идем…

Вышли на улицу. После яркого электрического света темнота казалась непроницаемой. Соболь достал из кармана фонарик, и желтый кружок света побежал по узкой, посыпанной мелким гравием тропке.

– Да, не очень весело, – заметил Мельников, оглядываясь по сторонам.

– Обожди, подойдёт зима да разыграется степняк – на белый свет не взглянешь.

– Не пугай ты меня, Михаил.

– Хорошо, хорошо, больше не буду.

Соболь взял товарища под руку и вывел на дорогу. Так они дошли до белого здания, из высоких окон которого на жухлую траву падали квадраты яркого света. Сняли шинели, фуражки. Соболь открыл дверь в библиотеку, громко крикнул:

– Олечка, привет!

– Здравствуйте, – ответила невысокая молодая женщина в темном халате.

– Представляю нового читателя, – кивнул Соболь на Мельникова. – Мой старый друг. Прошу любить и жаловать.

– Очень хорошо, – отозвалась женщина, подав Сергею руку. В ее по-девичьи стройной и гибкой фигуре, в синих глазах, в чертах нежно-розового лица и в локонах со вкусом уложенных светлых волос было много привлекательного.

– Что ж, книги выбирать будем?

– Не угадали, Олечка, – бесцеремонно ответил за товарища Соболь. Он подошел к ней ближе, склонился к маленькому розовому уху. – Не будьте строги, пустите нас в бильярдную.

– Пожалуйста. – Вынув из ящика стола ключ, она пошла открывать соседнюю с библиотекой комнату.

Глядя на Ольгу Борисовну, Мельников почему-то подумал о Наташе. Когда теперь они встретятся? Сколько предстоит еще пережить беспокойства с этими переездами. «Сегодня же напишу ей письмо, – твердо решил Сергей. – Объясню все откровенно. Не может быть, чтобы она не поняла меня».

Открыв бильярдную, Ольга Борисовна включила свет, по-хозяйски осмотрела стол, обитый зеленым сукном, шары и, остановив взгляд на Мельникове, заговорщически улыбнулась:

– Обыграйте этого чемпиона, а то он от успехов земли под собой не чувствует.

– О-ле-чка!.. – крикнул Соболь, подняв над головой кий. – Против меня?

– Да, против. – Она еще раз взглянула на Мельникова, и в глазах ее блеснули искорки лукавства. – Обыграйте, обыграйте, товарищ подполковник.

Когда Ольга Борисовна вышла, Соболь кивнул ей вслед головой, спросил полушепотом:

– Как?

– Славная женщина, – так же тихо ответил Мельников. – Она замужем?

– Нет.

– Вот и женись.

– Ну, знаешь ли…

– Почему?

Соболь недоуменно посмотрел на товарища:

– Спрашиваешь «почему»? Во-первых, была замужем, во-вторых, с ребенком.

Мельников улыбнулся:

– Причуды старого холостяка.

– Индивидуальность, – отшутился Соболь и, построив шары треугольником, запел: – «Не говорите мне о ней…» Разбивай пирамиду, коллега.

От первого удара желтые блестящие шары мигом раскатились по всему полю, толкаясь о борта и друг о друга.

– Ну, знаешь ли!.. – воскликнул Соболь, принимая воинственную позу. – Подставил ты, брат, красиво. – Он пригнулся, вытянул красную шею и ловко двинул кием вперед. Шар с коротким звоном влетел в угловую лузу. Зайдя с противоположной стороны, снова прицелился. Опять ловкий удар – и новый шар закачался в сетке средней лузы. Еще и еще прицеливался он, и каждый раз шары, точно живые, ныряли в узкие норы луз.

Соболь картинно выгибался перед каждым ударом, отставляя назад то правую ногу, то левую. При удаче оскаливался, показывая бугристые белые зубы, затем торжествующе подкидывал кий. Все это выходило у него ловко и эффектно, будто у хорошо натренированного циркового артиста. Он забил подряд шесть шаров. На седьмом промахнулся и зло рубанул рукой:

– Ах ты черт!

Один из потревоженных им шаров остановился в углу в таком положении, что, казалось, дунь посильнее – и он упадет в сетку. Соболь вздохнул от досады:

– Вот проклятый!..

– Не волнуйся, – сказал Мельников спокойно. – Я и такой могу не забить.

Однако, к своему удивлению, забил он сразу два. Но вскоре оба выставил на поле как штрафные. Соболь посмеивался:

– Здорово дальневосточники работают.

Мельников только улыбался. Ему интересно было наблюдать петушиный азарт Соболя, который с каждой новой минутой игры становился все более воинственным.

Первую партию Сергей проиграл, так и не забив больше ни одного шара. Во второй забил три. Соболь хотел начинать третью, Мельников положил кий.

– Хватит, пойдем.

– Еще одну, заключительную, – стал упрашивать Соболь, возвращая товарищу кий. – Время-то совсем детское.

– Ладно, – согласился тот.

Сыграли заключительную.

– Крепко же ты натренировался, – сказал Мельников, не скрывая удивления.

– Стараюсь, – с достоинством ответил Соболь. – Только любителей маловато.

– Почему?

– Не приходят, больше дома сидят, с бабами. Романчиками развлекаются.

– Послушай, Михаил, – спросил Мельников, – библиотекарша разошлась с мужем?

– Олечка-то? Ага, тронула за душу?

– Да подожди ты, не шуми. Я просто думаю, неужели от такой женщины мог уйти муж?

Соболь затряс головой:

– Нет. Тут совсем иное… Потом расскажу.

Закрыв бильярдную, друзья снова заглянули в библиотеку. Ольга Борисовна уже была одета. Серый каракулевый воротник и такая же серая шапочка еще больше подчеркивали свежесть и миловидность ее лица.

– Задержали вас? – спросил Мельников. – Простите.

– Ничего, с книжниками до утра сидеть можно, – заметил Соболь, отдавая ключ Ольге Борисовне. Она промолчала. Но по всему было видно, что шутка ей не понравилась. Соболь тронул ее за локоть. Она отошла в сторону, взяла со стола сумочку, строго сказала:

– Тушу свет!

– А книжку? – крикнул Соболь.

– Кому?. – спросила Ольга Борисовна, держа палец на выключателе.

– Приятелю.

Она посмотрела на Сергея и, как бы извиняясь за свою строгость, улыбнулась.

– Вам? Пожалуйста. – Голос ее снова сделался мягким, приветливым. Лицо порозовело еще больше.

– Я попрошу у вас последние номера военных журналов, – перебарывая неловкость, сказал Мельников. – Если они, конечно, близко лежат.