Текст книги "Романтическая океанология"

Погружения в рассолы Красного моря

Экспедиция близилась к концу, мы сделали уже 28 погружений аппарата «Пайсис XI». Монин был очень доволен результатами. Оставалось сделать два очень важных погружения в горячие рассолы, находящиеся во впадинах на дне: одно во впадину Атлантис и второе во впадину Вальдивия.

Впадина Атлантис находится на глубине 2000 м – здесь располагается верхняя граница рассола. Монин заявил категорично: «В Атлантис пойду сам, второго бери кого хочешь». Я решил предложить быть третьим А.М. Подражанскому, который мечтал заглянуть за 2000 м. В таком составе мы и пошли в это погружение, можно сказать эксклюзивное, т. к. в горячие рассолы никто никогда не погружался, и было неизвестно, что нас ждет. Толщу воды проходим как обычно. Я занимаю место пилота в центре, Подражанский слева от меня на месте бортинженера, справа наблюдатель Монин. Монин смотрит в иллюминатор, жалуется, что практически нет планктона, а потом спрашивает: «А где тут Городницкий окно нашел?» (имея в виду песню: «…за окном планктон идет как снег. Это значит, мы идем наверх…»). Я отвечаю: «Это фантазия поэта, хотел сказать, что здесь уютно, как дома!» «Да, он трус! Ему бы скорее наверх! А про уют надо было приплести и спальню, и туалет». А потом говорит: «Нет здесь окон. Это – рабочая машина. А вот с планктоном плохо, а иллюминатор хороший». Мы приближаемся к 2000 м. На экране локатора высвечивается четкая отражающая граница. «Дно!» – говорит Монин. Но чем ближе граница, тем более размазанной она становится, значительно повышается мутность воды за иллюминатором. На экране системы сбора данных увеличивается температура. В толще было стабильно 21,2˚ С, а сейчас уже 27˚С. Монин комментирует: «Это мы вошли в переходный слой вода-рассол». Я не предпринимаю никаких действий в отношении плавучести, но аппарат замедляется и, наконец, останавливается. Но дна нет! Я слегка тронул ручки регулировки скорости оборотов двигателей. И вдруг в иллюминаторе мы увидели небольшие волны. «Мы сидим на поверхности рассола», – констатирует Монин. Я предлагаю: «А давайте, нырнем в рассол!» Монин говорит: «Воду не бери, потом не откачаешь». «Видимо, опыт с плоскогубцами пошел на пользу», – подумал я. Я разворачиваю движители вертикально и включаю максимальные обороты. Аппарат медленно начинает уходить в рассол. На экране значения глубины и температуры медленно растут. На глубине 2030 м аппарат остановился, но двигатели продолжают вращаться на максимальных оборотах. «Глубина 2030 м, температура 37,5 °C» – объявляю я. Монин смотрит с некоторым изумлением, потом говорит: «Дальше плотность не пускает», – и поднимает палец вверх. Я выключаю движители, и мы быстро выскакиваем на глубину 2000 м. Я спрашиваю: «Повторим?» Монин говорит: «Хватит экспериментов. Поехали наверх, если насос работает!» «Да, Монин усвоил положительные стороны погружений», – подумал я и включил насос, откачивающий балласт. К моему удивлению он заработал сразу без перебоев. Мы были впервые на такой глубине, которая превышала рабочую глубину «Пайсиса XI» и была рекордной для всей серии аппаратов «Пайсис».

Мы идем наверх. Подражанский в некоторой эйфории начинает приплясывать: сбылась мечта заглянуть за 2000 м… А Монин спрашивает: «Что это с ним?» Я отвечаю: «То же, что и с вами, и со мной». В ответ раздается громкий смех Андрея Сергеевича. На следующий день Монин рассказывал об этом погружении с большими эмоциями, хвалил экипаж, никого не выделяя. Это погружение ему очень понравилось, и после ученого совета он говорит мне: «Пошли в Вальдивию вместе». Я отвечаю: «Но ведь вопрос с тем экипажем уже решен!» Он отвечает «Да, но я бы пошел!» Но формирование следующего экипажа предшествовала следующая история. Руководитель «Штокмана» О.Г. Сорохтин как-то при встрече сказал мне: «Я бы хотел погрузиться.» – Я спрашиваю: «А в чем проблема?» Он говорит: «Мы с Мониным в ссоре, и он мне отказал». Этот разговор состоялся, когда Олег Георгиевич уезжал с «Курчатова» после очередного общения с Мониным, а до конца оставалось как раз два погружения в рассолы. Я пообещал Сорохтину что-нибудь придумать. Помимо того, что у нас с Олегом были очень теплые отношения, он был одним из руководителей моей кандидатской диссертации, и я посчитал просто обязанным что-то сделать. Я пошел к Монину, изложил свою просьбу. А он мне: «А чего ты за него просишь?» Я говорю, что он был руководителем моей кандидатской диссертации. Монин мне говорит: «А я уже обещал второе погружение Плахину» (Женя Плахин был одним из заместителей начальника экспедиции на «Курчатове»). Я отвечаю: «А я пойду с двумя учеными». А Монин говорит: «Но ведь это не положено: нарушение техники безопасности». Я отвечаю: «Никакого нарушения. Иностранцы часто погружаются с одним пилотом в экипаже, а мы ходим с двумя пилотами с целью обучения и набора практики будущих командиров». «А ты Олегу об этом говорил?» Я отвечаю: «Да, я обещал». «Ну ладно, скажи, чтобы он мне позвонил». Мы тогда общались между судами с помощью портативных радиостанций «Моторола». Вызываю Сорохтина. Он звонит Монину, который говорит Олегу, что идти с одним пилотом – это большой риск. Сорохтин – человек мягкий, соглашается с Мониным, но я продолжаю настаивать. Монин мне говорит: «Я в принципе согласен, но давай вернемся к этому разговору после погружения во впадину Атлантис…»

А сейчас после ученого совета Монин говорит: «Вот и пойдем ты, я и Плахин». Здесь я пошел на крайние меры. Зная, что Монину очень нравится «Отборный» коньяк, которого на «Штокмане» было в обилии, я говорю Андрею Сергеевичу: «Олег пришлет пять бутылок “Отборного”». Монин оживился и говорит: «Мало, пусть присылает десять: пять мне и пять тебе». Я тут же при Монине вызываю на связь Олега и передаю ему условие Андрея Сергеевича. Сорохтин говорит: «Сейчас к вам придет шлюпка с горючим». Через 10 минут пакет был у нас на борту. Спрашиваю Монина: «Ну, что: вызываю Олега». Он отвечает: «Вообще-то я сам бы пошел». Я предлагаю: «Ну, а может, Плахин подождет до следующего раза, а мы пойдем втроем?» Монин: «Нет, Плахину я обещал». Я говорю: «Но мы же ведь договорились. К тому же задаток Олег прислал!» «А что: это задаток?» Я говорю: «Конечно. Ну что: вызываю Олега?» Монин сдался: «Ну, давай, звони». Через полчаса Олег Георгиевич прибыл на борт. На следующий день было погружение во впадину Вальдивия. Пройдя толщу, мы сели на поверхность рассола на глубине 1680 метров. Попытки войти в рассол с помощью движителей были менее успешными, чем во впадине Атлантис. Здесь среда была более плотная, и аппарат вошел в рассол лишь на 3,5 метра. Температура на поверхности рассола равнялась лишь 25 °C, а при входе в него увеличилась на 0,5 °C. Рассол был менее горячим, но более плотным за счет более высокой солености. Мы прошли несколько десятков метров над поверхностью рассола и вышли к берегу этого глубоководного озера, сложенному белым материалом, похожим на известняк. На «берегу» лежал небольшой осколок этого материала. Я дотянулся до него манипулятором. Это был действительно известняк, но не сплошной, а с солевыми прожилками. Олег Георгиевич был очень рад, говорил что-то про открытие. Но когда мы всплыли, Сорохтин что-то доказывал Монину, говоря, что этот берег является продолжением эвапоритового соляного слоя, подстилающего дно, но Монин категорически с этим не соглашался. Второй наблюдатель, Плахин, был несколько индифферентен, не выказывал никаких эмоций, лишь смотрел в иллюминатор.

После экспедиции был опубликован большой спектр статей и в наших, и в иностранных журналах. О погружениях в рассолы Атлантис и Вальдивия были опубликованы статьи в «Nature» и «Deep Sea Research». Писал их Андрей Сергеевич, но вписал в авторский коллектив всех участников погружений во впадины. В Красном море была сделана попытка проведения предварительных исследований полигона с помощью буксируемого аппарата «Звук». Методика комбинации буксируемого и обитаемого аппаратов была внедрена Робертом Баллардом во время работы в Вудсхолле. Применение буксируемого аппарата «Ангус» и обитаемого «Алвин» дало возможность сделать открытие и детальное обследование гидротермальных полей на Галапагосском рифте (1977 г.). Позднее Р. Баллардом была внедрена в практику глубоководная буксируемая платформа «АРГО», с помощью которой были сделаны открытия целой серии гидротермальных полей в Атлантике и Пацифике, были найдены «Титаник» и «Бисмарк» и т. д. Применение «Звука в Красном море» было чисто экспериментальным. Кроме фотографий довольно низкого качества больше никакой информации его применение не принесло. В 90-х годах были сделаны попытки применения «Звука» в комбинации с ГОА «Мир» при работах на «Титанике», АПЛ «Комсомолец» и на гидротермальных полях Атлантики. Но, к сожалению, эта методика так и не была внедрена в практику отечественных исследований океана.

Экспедиция в Красное море явилась ключевой в плане отработки методики проведения детальных исследований с применением ПОА на одном полигоне. В дальнейшем мы проводили работы именно по такой методике, начиная с выбора полигона, постановки донных маяков, планирования точек погружений и подводных маршрутов аппаратов и кончая предварительной обработкой данных на борту судна в том объеме, который позволяло выполнить имеющееся оборудование. Детальные анализы поднятых образцов, определения видового состава животных и др. производились уже после экспедиций в береговых условиях.

Экспедиция в Красное море была определяющей в плане утверждения исследований океана с применением ПОА как нового направления. Если раньше «Пайсисы» «пристегивали» к какой-то экспедиции для совершения нескольких экспериментальных погружений, а начальник экспедиции смотрел на эти работы как на навязанные ему, но не как на необходимые, то после Красного моря экспедиции с ПОА начали организовываться таким образом, что «Пайсисы» являлись основным рабочим инструментом исследований. И, конечно, огромная заслуга в этом принадлежит Монину. В Красном море был внедрен полигонный метод исследований как базовая методика проведения работ с ПОА. Эта методика предполагала разбивку полигона с постановкой донных гидроакустических маяков, с проведением батиметрической съемки полигона с точной привязкой геологических структур, с проведением гидрофизических разрезов через полигон с помощью зондов и других работ. Такой подход дает возможность использовать погружения ПОА с максимальной отдачей, т. к. предварительные исследования позволяют выбирать точки погружений на основании полученных данных.

Перед экспедицией в Красное море и во время ее проведения И.Е. Михальцевым проводилась работа по созданию аппарата с рабочей глубиной 6000 м. Предполагалось разместить заказ на строительство ГОА за рубежом. У нас продолжались отношения с дизайнером «Пайсисов» Маком Томсоном, который создал в Ванкувере фирму «Canadian Underwater vehicles» (CUV) и проработал технические основы шеститысячника. Была проведена серия встреч с М. Томсоном в Москве, был подготовлен контракт между в/о «Судоимпорт» и CUV. Монин участвовал в ключевых переговорах и всячески поддерживал эту идею. Осенью 1979 г. контракт был близок к подписанию. Однако противодействия со стороны американцев продолжались, и они пытались любыми путями блокировать подписание контракта. В результате М. Томсон не смог обеспечить банковскую гарантию под авансовый платеж по контракту, и контракт не был подписан. Я продолжал заниматься эксплуатацией «Пайсисов», а Михальцев искал новых партнеров, способных построить шеститысячник. Он приглашал меня на встречи, когда это было необходимо. Были пройдены фирмы Швейцарии, Франции, Швеции, но все они отказывались через месяц-два после начала переговоров и проработки вопроса. По-видимому, боялись американцев. Во всяком случае, один из наших партнеров, Жак Пикар, сказал об этом открыто…

Подводный вальс

Осенью 1981 года начался рейс двух судов «Дмитрия Менделеева» и «Академика Курчатова» из Владивостока в Тихий океан. Нам предстояло проводить работы по программе ВМФ СССР. Из Москвы прилетела группа военных подводников во главе с Юрием Коваленко, ставшим несколько позже Героем Советского Союза. Мы дружили с Юрой после экспедиции до конца его жизни. К сожалению, он рано ушел от нас. В той экспедиции все поставленные задачи были решены. Однажды Юра, слушая мои песни, попросил: «Толя, напиши мне песню на память». За одну ночь я написал «Подводный вальс», который Юре очень понравился и стал знаковой песней нашей Лаборатории.

Подводный вальс

 
Уходим в глубины морские,
Уносим с собой дом родной.
И теплые стены его дорогие,
Дарящие сердцу покой,
Улыбки и губы любимых,
И верные руки друзей,
Осеннее пламя созревшей рябины
И запах несжатых полей.
А солнца уж нет и в помине,
Сменила его темнота.
Пусть душно и тесно в пилотской кабине,
Здесь чужда земли суета.
Локатора луч на экране,
Спокойные взгляды горят.
На грани усталости, словно в тумане
Подводные будни летят.
С поверхности голос связиста
Напомнил о нашем земном.
Пора с глубиной нам сегодня проститься,
С пустынным, безжизненным дном.
И сколько б в разлуке ты не был
Вдали от заботливых рук,
Сегодня в награду увидишь небо,
Когда ты откроешь люк.
 

Два «Пайсиса» на борту «Келдыша»

Летом 1982 г. состоялась экспедиция НИС «Академик Келдыш» в Северную Атлантику. Объектом исследований являлся хребет Рейкьянес. Экспедицию возглавлял биолог Алексей Павлович Кузнецов. Его заместителями были Юрий Александрович Богданов (по науке) и я (по подводным исследованиям). В этой экспедиции была сформирована сильная группа подводных наблюдателей-геологов, в которую входили Лев Павлович Зоненшайн, Юрий Александрович Богдаанов и Михаил Иванович Кузьмин (из Института геохимии им. акад. А.П. Виноградова СО РАН). Эта группа и подводники «Пайсисов» представляли собой коллектив настоящих единомышленников, очень продуктивно работавших в течение нескольких экспедиций. Позже с подводниками остался один Ю.А. Богданов, работавший в экспедициях с ГОА «Мир» практически до конца (до ухода из жизни). Он неизменно возглавлял научную группу из 10–12 человек в научно-коммерческих экспедициях на борту НИС «Академик Мстислав Келдыш» (АМК).

На Рейкьянесе впервые исследования проводились с применением двух аппаратов – «Пайсис VII» и «Пайсис XI». «Пайсис XI» работал с борта НИС АМК, а «Пайсис VII» – с борта НИС «Рифт», построенного специально как носитель ГОА «Пайсис». Основные работы проводились в сентябре, когда погода была очень неустойчива. Однажды оба аппарата были спущены на воду и ушли на дно. Во время погружения наша метеоролог Валерия Ивановна Козлович забила тревогу и попросила срочно поднимать аппараты на борт. Сразу была дана команда обоим пилотам: Владимиру Кузину («Пайсис XI») и Александру Горлову («Пайсис VII»). Пока аппараты всплывали, разыгрался сильный шторм. «Келдыш» с его большими размерами довольно стабильно стоял на волне, но «Рифт» бросало как щепку, и подъем аппарата на его борт вызывал большие сомнения. Я руководил погружением, и после одной неудачной попытки поднять «Пайсис VII» на борт «Рифта», закончившейся ударом аппарата о борт и сильным повреждением приборной рамы, я распорядился поднимать оба аппарата на борт «Келдыша». Вот так оба аппарата впервые оказались на борту одного судна. Поскольку ремонт «Пайсис VII» было сподручнее делать на «Келдыше», было решено оба аппарата оставить на его борту до окончания экспедиции. На АМК имелись механические мастерские и здесь находился наш главный «мастер на все руки» Анатолий Сергеевич Сусляев. Аппарат «Пайсис VII» был быстро восстановлен, и все дальнейшие работы проводились двумя аппаратами одновременно с базированием на борту одного судна. Так была внедрена новая методика исследований, получившая продолжение и после ввода в строй ГОА «Мир-1» и «Мир-2».

На хребте Рейкьянес был проведен большой объем исследований. Было сделано более 20 погружений «Пайсисов». Перед экспедицией я принял в Лабораторию фотографа Юрия Володина – специалиста по цветной фотографии, причем настоящего профессионала. В то время было непросто найти такого специалиста. Были закуплены материалы для цветного фотографирования, подводные фотокамеры на аппаратах были самого высокого качества. В экспедиции на Рейкьянесе было отснято несколько сот фотосюжетов, были напечатаны цветные фотографии, которые произвели большое впечатление в Институте. Впервые появились публикации в научных журналах с цветными фотографиями с больших глубин океана. Таким образом мы продвигались к высокому международному уровню глубоководных исследований.

Из района хребта Рейкьянес мы возвращались в Новороссийск. По пути совершили несколько погружений на подводные горы Северной Атлантики Атлантис и Жозефин. И.Е. Михальцев мне сообщил, что строительство шеститысячника будет происходить в Финляндии и что группа финских инженеров прилетит в Новороссийск ознакомиться с устройством «Пайсисов». У финнов не было опыта создания обитаемых аппаратов, и «Пайсисы» были первыми аппаратами, которые они должны были увидеть. После долгих поисков партнеров за рубежом, мы остановились на Финляндии. В то время (70–80-е) существовало эмбарго на поставку подводного оборудования глубже 1000 м в соцстраны. Поэтому наши попытки переговоров с Канадой, Швейцарией, Францией, Швецией не увенчались успехом: фирмы отказывались через месяц-два после начала переговоров, конечно, по политическим соображениям. После прихода в Новороссийск на борт «Келдыша» пришла группа инженеров с финской фирмы «Раума Репола» и представители в/о «Судоимпорт». С «Пайсисов был снят легкий корпус, «обнажилось» устройство аппаратов. Полдня финны изучали конструкцию аппаратов вместе с нашими специалистами, задавали вопросы, иногда просили открыть один из блоков, рассказать о схематических решениях. Это было в ноябре 1982 г. и явилось началом большого пути по созданию двух аппаратов «Мир» с рабочей глубиной 6000 м.

Методика работ с двумя «Пайсисами» с борта одного судна НИС «АМК» была применена в следующей крупной экспедиции в Аденксий залив и Индийский океан, продолжавшейся с декабря 1983 г. по апрель 1984 г. Экспедицию возглавил академик А.П. Лисицын. Основными объектами исследований были рифт Таджура в Аденском заливе, а также подводные горы Индийского океана Эррор и Безрукова и хребет Брокен в восточной части Индийского океана. На «Пайсисах» работала сильная группа наблюдателей – геологов (Зоненшайн Л.П., Богданов Ю.А., Кузьмин М.И., Лисицын А.П.) и, к сожалению, не было биологов, а биоразнообразие в рифте Таджура и на подводных горах было потрясающим. В Таджуре были детально изучены геологические структуры, впервые в мировой практике наблюдались куполообразные лавовые образования, которые Л.П. Зоненшайн объяснил слабым напором лавовых излияний. Также в Таджуре наблюдались скопления креветок на отдельных участках дна. По-видимому, они гнездились на метановых сипах, ибо выходов черных дымов или журчащих вод не наблюдалось. В ряде мест наблюдались наплывы лавы, похожие на последствия выхода горячих флюидов. На подводных горах наблюдались настоящие заросли кораллов высотой с подводный аппарат, поселения морских ежей красного цвета, поедающих мягкие ткани кораллов и другие редкие явления, которые можно увидеть только из обитаемого аппарата.

В целом экспедиция на рифт Таджура и в Индийский океан была проведена высокопрофессионально. Было сделано более 50 погружений, получен большой объем научных данных, на основании которых была опубликована книга и целая серия статей в научных журналах. Наша подводная команда вышла на высокий международный уровень. Закончив работы в Индийском океане, НИС «АМК» пошло во Владивосток, откуда должна была начинаться следующая экспедиция – к западным берегам Северной Америки, целью которой было изучение гидротермальных полей Хуан де Фука и Гуаймас. По пути во Владивосток судно зашло в Сингапур, откуда я улетел в Москву. Это был апрель 1984 г., и отношения с финнами по созданию шеститысячника вступали в последнюю предконтрактную фазу.

Начало эпохи «Миров»

В течение 1983–1984 гг. финские инженеры анализировали устройство различных аппаратов, созданных в мире, прорабатывали наиболее рациональную конструкцию будущего шеститысячника. Было несколько встреч в Москве в финском представительстве, где мы обсуждали варианты возможного устройства аппарата. Разумеется, финны устраивали после этих обсуждений и неофициальные мероприятия, в которых принимал участие А.С. Монин. Он считал, что его участие придает процессу создания нового аппарата большую значимость. И это было действительно так. На одной из таких встреч Андрей Сергеевич «заронил во мне искру», сказав: «Когда положишь мне на стол кирпич?» «Какой кирпич?» – спросил я. «Докторский», ответил Монин и засмеялся. Он всегда так делал, придавая своим словам вид шутки. Однако это было серьезно. Это было осенью 1984 г., мне было 46 лет. Я задумался. На следующей встрече с финнами Монин спросил: «Еще не начал?» Я говорю: «Думаю». «Даю тебе полгода», – сказал он. И это уже была не шутка. 18 мая 1985 г. мы подписали контракт с фирмой Раума Репола на создание одного обитаемого аппарата с рабочей глубиной 6000 м и одного телеуправляемого аппарата-спасателя на ту же глубину. С советской стороны контракт подписывал Генеральный директор в/о «Судоимпорт» Кропотов, с финской – вице-президент фирмы Пекка Лаксель. Контракт также предусматривал переоборудование НИС «АМК» как судна-носителя аппаратов. Осенью 1985 г. судно с двумя «Пайсисами» на борту пришло в финский порт Мантилуото и простояло там месяц. За это время финны вновь изучали устройство «Пайсисов», а также готовили документацию на переоборудование судна: установку спуско-подъемного устройства (СПУ), монтажа ангаров и гидравлической станции, переоборудование лабораторий для технического обслуживания аппаратов и обеспечения погружений (монтажа систем навигации и связи, поиска аппарата на поверхности при всплытии и т. д.). С судном я направил пилотов «Пайсисов» В.С. Кузина и Е.С. Черняева, которые работали с финскими инженерами на «Пайсисах», поясняя непонятные им нюансы устройства аппаратов. Я взял 3-месячный отпуск для подготовки докторской диссертации. И.Е. Михальцев, бывший руководителем работы, посоветовал делать диссертацию по закрытой тематике. Это обязывало меня писать работу в первом отделе Института. Я уже написал больше половины. И однажды в первый отдел зашли А.С. Монин и И.Е. Михальцев. Монин спросил меня: «А что ты здесь делаешь?» Конечно, Михальцев ему сказал, почему я в первом отделе. Я отвечаю: «Пишу докторскую». Монин спрашивает: «А почему здесь?» Я говорю: «Потому что часть диссертации сделана по закрытым материалам в экспедициях, проводившихся с ВМФ». Монин говорит: «Глупость делаешь. Твоя диссертация – это праздник в Институте, а ты лишаешь нас праздника. Собирай бумажки и иди к себе в кабинет». Это было сказано твердо и безапелляционно. Это был приказ. Но текст был написан в номерных тетрадях первого отдела. Монин распорядился, чтобы в первом отделе скопировали мне написанное на ксероксе, закрывши номера, а оригиналы оставили у себя. Так моя диссертация была «раскрепощена». В начале октября состоялась защита диссертации на заседании Ученого совета Института. Монин охарактеризовал ее как блестящую. Через неделю – в середине октября я выехал в командировку в Финляндию. Тем временем в в/о «Судоимпорт» должны были оформить мой выезд на постоянную работу в Финляндии до конца действия контракта. Работа в Финляндии достаточно подробно описана в моей книге «Глубина», так же, как и последующий этап глубоководных испытаний аппаратов «Мир-1» и «Мир-2».

Уход Андрея Сергеевича с поста директора практически совпал по времени с вводом в строй аппаратов «Мир» (декабрь 1987 г.). По ряду причин Монина перестали интересовать судьбы аппаратов «Мир» и тех исследований, которые проводились с их помощью. В связи с этим наши встречи стали редкими и весьма формальными.

Однако, оглядываясь назад, могу констатировать, что Андрей Сергеевич сыграл в моей судьбе, в моем становлении как ученого и руководителя нового направления научных исследований океана большую роль. Ведь то, что сделано, было практически невозможно осуществить без преодоления помех и сопротивления со стороны некоторых людей. И здесь было очень важно то, что я всегда чувствовал поддержку Монина, как правило, очень действенную. И я очень благодарен ему за это. К моменту ухода А.С. Монина из Института наше направление исследований с применением ГОА уже утвердилось как одно из самых важных в океанологической науке. И этим мы во многом обязаны Андрею Сергеевичу.

А.С. Монин руководил Институтом 23 года. И можно смело утверждать, что он создал Институт нового типа, который был на уровне ведущих организаций подобного рода в мире: Вудсхольского, Скриппского Институтов (США), ИФРЕМЕРа (Франция), Джамстека (Япония). Андрей Сергеевич Монин задал очень высокую планку, которую не нужно было перепрыгивать, а просто удерживать ее на уровне и не давать упасть. К великому сожалению, его последователям это не удалось.

В чем же феномен А.С. Монина как руководителя, как ученого, как человека? Чтобы ответить на этот вопрос, я хочу вернуться к началу повествования, к нашим беседам во время утренних прогулок в окрестностях Лондона… Однажды Андрей Сергеевич меня спросил: «А ты любишь фантастику?» «Только что прочитал «Туманность Андромеды», люблю Брэдбери…» «Правильно делаешь, – сказал Монин. Фантастика рождает идеи, а с идеями приходят мечты. А без мечты невозможно жить!»…