Текст книги "Дикий урман"

Глава 8

Бесшумно летящая болотная сова резко шарахнулась в сторону. Из шалаша, поеживаясь от утреннего холода, вылез Росин и чуть свет отправился в тайгу.

Когда солнце поднялось над вершинами и лежащий на озере туман оторвался от воды, Росин вернулся с парой коротких досок, выстроганных ножом из найденных в буреломе щеп.

– Теперь все есть. Повременим, покуда роса пообсохнет, и попытаем… Давай-ка бересту помельче натеребим, чтобы как паутинки, как порох.

– Куда же еще? И так уж мелко.

– Не ленись. Не загорится – всё. Ваты только на раз.

Поднялся и растаял туман над озером… Мало-помалу подсохла роса…

Федор оторвал от ваты примерно треть и чуть поплевал на нее.

– Без этого нельзя. Надо, чтобы плотнее скаталась, – пояснил он, скатывая клочок ладонями.

Скатал, завернул в оставшуюся вату и опять осторожно скатал.

– А я, паря, лежу и вспомнил: маленьким был, мужики у нас – спичек нету, а они прикуривали… На, бери.

Росин положил сигарку из ваты между досок и принялся осторожно двигать взад-вперед верхней доской. Чем плотнее скручивалась вата, тем быстрее становились его движения.

– Чувствуешь, Федор, паленым запахло?

– Води, води руками быстрее. Хорош! Давай!

Росин отнял доску, Федор схватил скрученную вату, разорвал и подул. В середине огонек, как на кончике папиросы!

– Федор, огонь! Огонь же!

– Почто орешь? На, разжигай!

Росин припал к хворосту. Обложил вату берестой и принялся раздувать тлеющий огонек. Тончайшие нити бересты свертывались, как живые, и вдруг вспыхнули язычки пламени.

– Ура! Федор! Ура!

– Так-то, паря, так! Горит, елки-колючки!

Язычки разбежались по веткам, лизнули сухую хвою, и вот вся куча, треща и стреляя искрами, пылала большим, веселым огнем.

Росин вскочил и колесом, с ног на руки, с рук на ноги, завертелся по поляне.

– Ишь ты, полубелый, шею свернешь. Полно! – уговаривал Федор, а самого только больная нога удерживала на месте.

– Ну что, Федор, карасей будем жарить?

– Можно… Почто палку берешь? Давай в глине, так вкусней.

Росин отобрал пару самых крупных карасей, обмазал слоем глины и зарыл в пышущие жаром угли вовсю пылавшего костра.

– Как дым навернул, спасу нет, курить охота. Сверни хоть листочков каких.

Росин сделал маленькую сигарку из прошлогодних листьев. Федор затянулся и чуть не задохнулся от едкого, удушливого дыма.

– Не годится.

– Может, что-нибудь другое завернуть?

– Не, повремени покуда. Пока пекутся, чайку, паря, надо устроить.

Росин притащил с берега десяток ровных, с куриное яйцо, камней, отмыл и положил в костер на угли. Федор с трудом согнул спину, приподнялся и сел.

– Ты чего? Опять разболелась?

Федор чуть повернул больную ногу руками и снова осторожно лег.

– Почему ты не можешь попросить меня? Даже перевязываешь сам. Неужели не так сделаю?

– Полно. Сам справлюсь, почто просить. Проверь лучше, что там с рыбой.

Росин выкопал из сыпучей золы замурованных карасей, отбил глину. Чешуя отстала вместе с ней.

– Смотри, Федор! Вот это деликатес! – восторгался Росин, перекладывая на бересту дымящуюся рыбу. – Наконец-то человеческий обед. Жалко, соли нету.

– Ничего. Ханты сказывают, раньше вовсе соли не знали.

Оба принялись за карасей, и через несколько минут на бересте остались только косточки.

– Ну вот, паря, и без соли управились. Даже про чай забыли.

Росин подхватил палками камень, быстро обдул его и опустил в большую, налитую водой берестяную миску. Пустив облачко пара, вода зашумела; Росин достал из углей второй камень – и тоже в миску, за ним третий, четвертый, еще и еще, пока не закипела вода.

– Шипигу положил?

– Шиповник? Весь корешок уже там.

– Добре. От шипиги чай что цветом, что вкусом не хуже правдашнего.

– Ты знаешь, Федор, что напоминает мне этот чай? Как-то маленьким лизнул языком щелок, в котором мать белье стирать собиралась. Вот наш чай тоже вроде этого щелока.

– Пей, благо горячий. Эка беда, золы малость попало. Крепче будет. Наливай еще.

– Да нет, вроде напился… Замечательный сегодня день: и огонь добыли, и напились, наелись по-настоящему. Еще бы побриться. – Росин притронулся к заросшим щекам. – Никогда такой щетины не было. Жуть как колется.

– А я попривык: на промысле месяцами без бритвы… Ты поболе дровишек припаси, чтобы до завтра хватило.

– Что же, теперь так и придется все время огонь поддерживать, как пещерным жителям?

– Так, однако. Вот и буду при деле.

– Сейчас бы для тебя лучше без дела полежать.

– Без дела никогда не лучше.

– Ну смотри. Дров я тебе хоть на двое суток наготовлю.

Неподалеку от костра выросла большая, раза в два выше шалаша, куча хвороста и бурелома.

– Хватит покуда. Теперича меня на еловые лапы – и выволоки из шалаша. Чтобы до дров и к костру дотянуться.

Росин нарезал седой прошлогодней травы, разостлал возле дров и уложил Федора.

– Добре. Ты, кажись, к затону собирался?

– Да. Может, как раз там лодка. Ведь почти все озеро объехал.

– Ступай. За огнем погляжу. А как и там не будет, нечего и время провожать. Погодим до осени. Покуда трава поляжет.

…В затоне зеленые пятна листьев кувшинок, кустики тростника, и всюду коряги. На них неподвижно стояли кулички. Под каждым, в зеркале воды, такой же длинноносый куличок, только вверх тонюсенькими ножками.

Берегом, прокладывая первую «людскую» тропу, пробирался Росин. В руке перед лицом – спасение от комаров: дымящийся сизоватым дымом гриб-трутовик.

«Вряд ли забьется в такое мелководье, – думал Росин о щуке. – В первых корягах застрянет с лодкой. Дальше и идти нечего».

Только повернул назад – из-за мыса, поросшего осокой, выплыл зеленоголовый селезень. Не замечая Росина, опустил голову в воду. Росин упал в осоку. Как только птица снова опустила голову, Росин прополз вперед.

До селезня теперь уже метров пять, не больше. «Еще раз голову в воду опустит – и мой», – ликовал Росин, сжимая палку. Но птица неторопливо поплыла от берега. «А может, все-таки вернется?» Росин не вставал из осоки.

С озера тяжелым темным валом накатывала туча. Вода в затоне зарябила, пропали отражения куличков. Над самой головой вдруг грянул гром. Селезень взлетел и тут же скрылся в сетке дождя. «В такой дождик, – подумал Росин, – мать выносила из дома комнатные цветы». Заблестели мокрые листья березок, запрыгали над водой хрусталики.

За озером Росин увидел как будто дымок паровоза. Он двигался вдоль противоположного берега. Это зарождался смерч. Он быстро вытянулся до тучи. Самая широкая часть его была внизу, у озера. Смерч двигался и медленно раздваивался посередине на два столба. Теперь он шел вдоль озера к их берегу. Росин со страхом смотрел на него, опасаясь за Федора. Но середина столбов посветлела, и смерч растаял. Опять он стал похож на дым идущего за лесом паровоза, а вскоре пропал совсем. Росин побежал к деревьям, заскочил под елку, но ее пробивали упругие струи дождя.

И вдруг Росин кинулся прочь. Припустился под хлещущим ливнем, не чувствуя ни колючек шиповника, ни царапающих сучьев, перескакивал валежины, продирался сквозь кусты, падал, вскакивал, опять бежал, бежал что есть силы!

«Огонь! Ведь ваты больше нет, а Федору не уберечь огонь от ливня!»

Глава 9

После дождя все как умылось. Тайга еще сильнее пахла травами, прелой хвоей, отмытыми листьями. Редкие капли падали с веток на притихшую воду, по которой расходились ленивые круги.

Росин выбежал на поляну и увидел бушующий на ветру костер. Усталость и радость нахлынули разом. Он схватился за ствол березки и, прижавшись к ней, никак не мог отдышаться. Весь запас дров пылал. Возле громадного костра лежал на земле Федор, каким-то чудом перебравшийся на новое место.

– Как же ты успел поджечь? Ведь он сразу ливнем хлынул. Я даже тучи не заметил, пока совсем не подкралась.

– А я загодя приметил. Лежу, чую: трава и кусты гуще запахли, пихты лапы приспустили – все приметы к дождю. Ну и давай головешки под дрова подкладывать. Вовремя они взялись. Вон как поливало, маленькому костру нешто выдюжить?

На другой день рядом с шалашом появилось подобие другого шалаша, гораздо меньших размеров, но зато сделанного из камней и глины.

– Теперь в этой печке будем огонь хранить. Тут уж не зальет, – сказал Росин, меся босыми ногами глину.

– Поди-ка. На вот. – Федор подал фитиль, свитый из ниток, натеребленных из клока рубахи. – Ты бы возле озера кремень нашел. Там, у воды, всяких камней полно.

Росин принес небольшой красновато-бурый камень, Федор положил на камень обожженный конец фитиля, вскользь ударил тупой стороной ножа по острому краю и высек яркий веер звездчатых искр. Попав на обожженный кончик фитиля, искра превратилась в красный огонек.

– Добрый фитиль. – Федор, чтобы потушить, задернул тлеющий конец в трубочку из пары связанных деревянных створок.

– Теперь, может, и незачем огонь хранить? От фитиля разводить будем.

– Хлопотное дело. Покуда раздуешь, половина фитиля сгорит. Всю одежду на фитили переведешь. – Федор завернул фитиль в бересту и передал Росину. – Спрячь вон в то дупло. Только в крайности от него разводить будем.

Росин спрятал фитиль и опять принялся месить глину.

– Может, хватит, Федор?

– А кто ее знает. Не приводилось этим ремеслом заниматься.

На куске бересты Росин подтащил промятую глину к Федору, и тот полулежа начал лепить первый горшок.

– Судя по размерам горшка, аппетит на уху у тебя богатырский. – Росин засмеялся.

– Из большого не вывалится… Никак вот не прилажусь: потоньше стенки пустишь – ползут, а не ползут – уж больно толсты, в три дня уху не сваришь.

– Оказывается, без гончарного станка не так уж просто горшок слепить… Но ничего, по-другому сделаем…

Росин быстро сплел небольшую корзиночку и обмазал изнутри глиной.

– Вот и готов горшок. Обжечь – и все. Прутья обгорят, горшок останется.

– Ловко придумал.

– Это придумали тысячи лет назад. В раскопках черепки от таких горшков находят. – Росин поставил обмазанную глиной корзинку на бересту.

– На, и мою поставь. – Федор подал Росину глиняную кружку. – Маленькую-то не хитро лепить, не горшок ведерный.

К вечеру на широких кустах бересты стояли гончарные изделия обоих мастеров: горшки, миски, чашки и даже глиняные сковородки.

Когда «сервиз» немного просох, Росин чуть ли не докрасна раскалил каменную печку и поставил всю посуду на пышущие жаром угли. Задымились, загорелись прутья, лопнул один горшок, второй, потрескались чашки, рассыпались сковородки… Груда черепков от всех изделий.

– Первый блин комом, – сказал Росин, выгребая из печки черепки. Выгреб, сел рядом с Федором. На озере поблескивала мелкая чешуйчатая рябь, а Росину она казалась блестящими, усыпавшими воду черепками. – Мы тут изощряемся, а где-то вот в этом озере все наше снаряжение… Знаешь что, Федор, привяжу-ка я завтра к плоту уключины и сплаваю поискать. Ведь что я, в конце концов, теряю? А какой-то шанс есть.

– Полно, что иголку в сене найти, то и тут. Нешто упомнил, где перевернулись?

– Нет. Но все равно поплыву.

На другой день, лежа возле шалаша, Федор наблюдал за медленно двигавшейся по озеру черной точкой. «Кажись, там ищет. Может, и вправду чего найдет».

До позднего вечера ползала по озеру черная точка. Едва держась на ногах, Росин вышел на берег. Подошел к Федору и улыбнулся: на кусках бересты опять были расставлены глиняные горшки, миски, кружки.

– Ты прав, Федор, надежнее самим все сделать, чем найти в озере.

Глава 10

На небольшой песчаной косе стоял медведь и настороженно смотрел в воду. Стайка маленьких рыбок, поблескивая серебристыми бочками, проплывала у самого берега. Медведь нагнулся – хвать лапой прямо с песком. Посмотрел – ничего, кроме песка. Бросил его в воду и опять уставился, смотрит… Вода отстоялась, подошла новая стайка. Опять всплеск – и снова неудача.

А в это время у шалаша старались другие рыболовы. Утопая в ворохах прутьев, Росин и Федор плели верши.

– Теперь уже скоро карась заикрится, – говорил Федор, поглядывая на набухшие бутоны шиповника. – Как шипига цвет выкинет, карась стеной попрет. Примета верная. В день столько поймать можно, сколько потом и в месяц не словишь.

Руки Федора легко, без единого лишнего движения делали свое дело. Казалось, прутья были живые и сами вплетались в вершу.

– Знаешь, Федор, смотрю на твои руки: прямо симфония.

– Что-то непонятное сказываешь.

– Красиво, говорю, делаешь.

– Что же в верше красивого? И у тебя такая.

– Да я не о том…

На стволах елей и сосен блестели тягучие, золотистые капли смолы. Нежно-зеленые, еще не совсем отросшие игольчатые листочки лиственницы будто хватило пламенем: побурели их кончики, опаленные солнцем.

Сейчас сам воздух, настоянный на смоле и хвое, казалось, пах солнцем.

Белка, которую жара застала далеко от гнезда, забралась в другое, наспех сделанное гнездо, устроенное только для того, чтобы спасаться в нем от жары.

– Да, и на жару Сибирь не скупится, – сказал Росин, стаскивая гимнастерку.

– А у вас в городе такая жара бывает?

– Еще хуже. Все каменное, так накалит – асфальт под каблуками протыкается.

– Что это – асфальт?

– Ты асфальт не знаешь? – удивился Росин.

– Может, и знаю, может, у нас в деревне как по-другому называется.

– Нет, – засмеялся Росин, – у вас в деревне его нету.

Росин положил гимнастерку и щелкнул пальцем по глиняной миске.

– Смотри-ка, Федор, как просохли, – звенят.

– Звенят. Обжигать пора. Теперь уж, поди, не лопнут. Столько времени на солнце жарятся. Просохли как надо, не то что тогда.

…Стоящий у воды медведь вдруг приподнялся на задние лапы. Черный кончик его носа беспокойно задвигался. Медведь проворно отскочил от воды.

Над кустами, приближаясь к берегу, покачивалась верша. Это Росин нес ее к озеру. Подошел, сбросил в воду. Вершу утянул на дно заложенный внутрь камень. Росин сделал напротив затеску на дереве и заспешил обратно – плести новые верши.

А через несколько дней уже на многих деревьях вдоль берега белели затески.

Восходящее солнце осветило кроны деревьев. Ветки лениво шевельнулись от легкого ветерка, будто проснулись и зашептались о чем-то перед дневными делами.

Внизу, куда еще не заглянуло солнце, Росин из шалаша вытащил на еловых лапах Федора.

– Глянь-ка, шипига зацвела! – обрадовался Федор, увидев заалевший куст шиповника. – Теперича работы будет.

Прибрежные тростники качались и шуршали от подошедших к берегу косяков рыбы.

Росин, кренясь от тяжести, тащил корзину, до краев наполненную увесистыми темно-бронзовыми карасями. Вываливал рыбу возле Федора – опять к вершам.

Федор, вытянув увязанную в шины ногу, сидел возле широкой плахи и торопливо чистил карасей. Как ни проворно двигались его облепленные чешуей руки, он не успевал за Росиным. Все прибывал ворох отсвечивающих красной медью карасей.

– Полно таскать. И с этим до ночи не управиться. Ты, где верш больше, отгороди затончик, садок устрой. Туда всю рыбу. А горячка пройдет, перечистим.

Росин развесил готовую к сушке рыбу на вешала и, забрав нож, ушел к вершам.

Федор чистил карасей каменным скребком. Приладился и к этому инструменту. Одного за другим отбрасывал вычищенных карасей.

«Ха-ха-ха!» – закричали над вешалами чайки-хохотуньи, метя поживиться чужой добычей. Федор запустил в них палкой, и стая врассыпную.

Росин, закатав повыше штаны, поленом забивал в дно кол за колом. Сплошным, почти без щелей, частоколом отгораживал от озера маленький затончик…

Отгородил. Подцепил деревянным багром ближнюю вершу. Дернул… Не поддалась, будто зацепил за корягу. Снял рубаху и прыгнул в воду. Нет, не коряга, действительно верша. Но такая тяжелая, даже в воде не поднимешь. Катком выкатил ее на берег. Она – как длинная, сплошь набитая рыбой корзина. Того гляди, лопнет. Выпустил рыбу в садок, выкатил вторую, третью… еще и еще перекошенные от рыбы верши. Из последней выпустил не всю, набрал в корзину и притащил Федору.

– Густо карась прет, – радовался Федор. – Из веку его тут не ловят.

– Скоро надо бы план работы составлять. Смету на новый год… А я тут с карасями занимаюсь. Распределят деньги по другим статьям, оставят на все воспроизводство крохи.

– Что же, начальство не знает, сколько денег надо?

– Знает… Другие расходы есть. Каждый год из-за сметы войны… Поставят прошлогоднюю сумму, вот и топчись потом на месте.

Росин снял с вешал связку рыбы.

– Не хватит ей сохнуть?

Федор взял пару карасей и постучал один о другой.

– Как сказывал? Гремят – просохли как надо. Эти, слышишь, что лучина.

Росин принялся складывать сушеных карасей в большой плетеный короб, подвешенный к толстому суку кедра, чтобы не забрались мыши.

– А не уйдет время урман-то под соболей смотреть? – озабоченно спросил Федор.

– Не уйдет! – Росин невесело усмехнулся. – Времени у нас теперь на все хватит… А для обследования вторая половина лета даже лучше.

…Через несколько дней короб был полон сушеной рыбы.

– Сейчас бы с удочкой посидеть. Поймать хоть одного такого карася на крючок. Жалко, ни крючка, ни лески, а то бы попробовал.

– Слышь-ка, никак гром? – насторожился Федор. – Этого еще не хватало. Неужели дождь? Сколько рыбы пересушивать придется. Лабаз делать надо, с крышей.

– Да, лабаз капитальный нужен… Я здесь не так далеко видел – елки хорошо стоят: все рядом и почти ровным кругом. И сучья толстые. В общем, как раз для лабаза.

– Вот там и делай.

На высоте примерно в два человеческих роста на прочные сучья Росин уложил толстые жерди, надежно прикрутил их к стволам ивовым корьем и прутьями. На раму из толстых жердей положил настил из жердей потоньше.

Федор оставил на время рыбу и лыком сшивал куски бересты для крыши лабаза. Делал он все без спешки, но как-то очень споро. Видно было – работает он не только руками, но и головой: все продумано, все складно, все одно за другим.

Росин то и дело слезал на землю, взяв в пук ветки, обхватывал сплетенной из лыка веревкой и, опять забравшись по сучковатому стволу, втягивал наверх, на настил. По бокам настила росли плетеные, как украинский плетень, стены лабаза… Хоть и длинен в эту пору северный день, но вот уж и тени во всю поляну и сумрак в чащобе. А крыша только начата.

Федор рогулькой подвинул горшок к углям.

– Уж который раз стынет уха. Вот, думаю, придешь, вот придешь, а ты все там. Поел бы.

– Думать, Федор, о еде не хочется. Все рыба, рыба, все пресное, пресное! Хоть бы одну солинку! Ведь так и загнуться можно.

– Помаленьку привыкнем. Другой старик хант и по сю пору соль не признает, а покрепче нас с тобой. Будешь, что ли, есть?

– Доделаю лабаз и буду. Теперь уж немного осталось…

Совсем потух день. Росин втащил на крышу последний кусок бересты. Укрепил, слез и, пошатываясь, побрел к костру.

– Федор, а ведь дождь собирается.

Федор посмотрел на луну.

На неяркий диск мохнатыми клочьями наплывали края низкой тучи.

– Похоже.

– Придется рыбу в лабаз таскать.

– Совсем с ног собьешься. На вот, выпей чаю. С брусничным листом. Малость силы прибавит.

И опять цеплялись за сучья усталые пальцы, опять, взобравшись в лабаз, Росин перебирал руками веревку, теперь уже втаскивая корзины с сушеной рыбой.

В полной темноте последний раз сбросил он пустую корзину, спустился на землю и, едва дойдя до костра, рухнул на осоку рядом с Федором.

– Поешь, Вадя. Ты же сегодня весь день не евши.

– Нет, Федор, завтра. Давай я тебя в шалаш затащу – и спать. А то ведь тут комары сожрут.

Кое-как заткнув вход травой, Росин вытянулся на сене… Но сон пропал. Болели натруженные руки, ломило уставшие от лазания ноги. В темноте не за что было зацепиться глазу. За нетолстой стенкой шалаша шуршали листьями мыши.

«Что подумает Оля, не получив письмо?… Начнут искать – не найдут. Матери сообщат: погиб или пропал без вести. А ей ведь никто ничего не скажет… И хорошо. Пусть ждет…»

Через несколько дней садок кишел рыбой. На всякий случай Росин забил еще несколько кольев, укрепив загородку.

Над садком с криком кружили чайки, привлеченные всплывшими дохлыми карасями. «Надо, пожалуй, выбросить уснувшую рыбу».

Росин вошел в садок. Вода словно вскипела. Десятки рыбьих морд натыкались на голые ноги. Росин шагнул назад, наступил на скользкого, затрепетавшего карася и выскочил на берег. «Ладно, чайки вытащат».

Однажды утром Росин прибежал от озера к Федору.

– Ты знаешь, как обрезало! Все верши почти пустые.

– Значит, все, кончилась страда. Однако ладно, порядочно насушили. Да в садке, сказываешь, раза два по стольку?

– Да, там основной улов.

– На зиму хватит… Ступай притащи оттуда корзиночку, чистить буду.

Вскинув корзинку за спину, Росин зашагал к садку. Еще издали увидел, как над кустами, скрывающими садок, белыми хлопьями метались чайки. «Вот ведь сколько собралось. Пусть поработают», – думал Росин, широко шагая проторенной за эти дни тропкой.

Голоса чаек становились все громче. А заметив человека, птицы заорали еще пронзительнее.

«Никогда не видели столько рыбы, поэтому и орут».

Росин вышел из кустов и обмер… В садке, бойко работая лапами, орудовал медведь. Весь мокрый, он проворно поворачивался то влево, то вправо и обеими лапами торопливо вышвыривал на песок рыбу.

– Ах ты, бурая тварь!!! – заорал Росин и пустил в медведя корзиной.

Перепуганный зверь отскочил назад и свалил колья. Одним прыжком он выскочил из воды и напролом ринулся в чащу, преследуемый орущими чайками.

Росин подбежал к садку. Из грязной, мутной воды через пролом уходила рыба.