Текст книги "Дикий урман"

Глава 21

Невеселым причалил Росин к берегу. Поставил плот на прикол, обернулся к озеру. Свинцово-серая, катящаяся крутыми волнами вода, редкий, шуршащий на ветру тростник. Пустые серые берега местами тоже перекатывались волнами. Это колыхался коварный зыбун. Ветер гнал по оголившейся земле листья, сметал их на холодную воду и долго мотал по озеру, пока наконец не прибивал назад к берегу. Печально, надрывно шумела тайга.

– Что, опять не нашел лодку? – спросил Федор, откладывая костяную иголку и недошитую рукавицу из бурундучьих шкурок.

Росин покачал головой.

– И куда запропастилась? Илом, что ли, затянуло? – Федор взял пучок сухой крапивы, ловко расщепил ножом стебли, ободрал с них луб. У чувала сушились такие же пучки крапивы. Выбрал, какой всех суше, снял. На его место повесил только что расщепленный. Истолок в деревянной ступе просушенную крапиву, отбил от костры и из получившегося зеленого волокна принялся сучить нитки.

– А у тебя еще из медвежьих жил какие-то нитки есть, – сказал Росин, доедая кашу из манника.

– Те нельзя. Те на бродни. Бродни, особо подметки, крапивными нитками не пришьешь: там настоящая прочность нужна. Вот для бродней и берегу.

…К вечеру усилился ветер. Он поднимал на озере волны, гнул на берегу деревья. Почти беспрерывно, стаи за стаями, проносились над избушкой отлетавшие на юг птицы.

Федор с порога смотрел на летящие стаи.

– Валом птица пошла. К снегу али к морозу… Нам бы сейчас берлогу поглубже. Ханты сказывают, если в берлогу спать ляжешь, всю зиму проспишь, только весной проснешься… В деревне, поди, лодки на берег вытаскивают. Большие есть, на которых орехи с дальних кедрачей возим. Эти всей деревней тащить собираемся. Ворот делаем… Ворот-то я завсегда ладил. Теперь, наверное, Купландей будет. Тоже умеет… Сосед мой…

Федор помолчал, улыбнулся, как улыбаются наивной ребячьей затее, и продолжал:

– Весной ему кур привезли, четыре штуки. И петуха. Загородил их со всех сторон, в ограде держит. Видел, сколько собак в деревне? Они тут отродясь кур не видели. Им что – птица, значит, хватай, лови!.. Петух по утрам на всю деревню поет. Интересно слышать. Заголосит в тиши не, собак в искушение вводит. Ограду хорошую сделал, может, и уцелеют…

Однажды утром Росин открыл дверь и не узнал тайгу. Деревья, озеро, поляна перед избушкой – все бело. Ни травы, ни тропинок – все укрыл за ночь первый снег.

– Вот, Федор, и зима.

– Да, этот намертво лег.

– Ты знаешь, я рад, что зима настала: быстрее весна придет! Посмотри, снег какой. Даже ступать на него жалко.

– Добрая пороша. Теперь все следы пропечатаются.

Федор мало говорил о промысле. Но Росин понимал: думает он о нем часто. Да и как не думать: охотничий сезон для промысловика – время основного заработка.

…От избушки к озеру протянулись первые следы от бродней Росина. За ночь вода замерзла, и на лед тоже напорошило снегу. Росин долбил ножом прорубь.

– Вот время настало, – сказал он, вернувшись в избушку, – до воды и то не скоро доберешься.

– Не доберешься – и не надо. Теперь из снега воду топить можно.

– Нет, Федор, в воде из снега нужных солей нет.

– Мы на промысле завсегда со снега чай топим, и ничего, что без солей, – ответил Федор, ставя на угли чувала пустой глиняный горшок. – Давай воду. Эта вроде и в самом деле вкусней.

За чаем Росин иногда занимал Федора рассказами. Слушал Федор всегда со вниманием. Особенно любил он рассказы о незнакомых зверях и птицах. Порой задавал вопросы, на которые Росин не всегда мог ответить. «А какие у него глаза? – расспрашивал он о еноте-полоскуне. – Зрачки какие? Круглые, как у собаки, или щелкой, как у лисы или кошки?» И очень удивлялся, когда Росин пожимал плечами. «Как же так, – недоумевал Федор, – близко видел зверя и не заметил, какие глаза?»

Хоть ночь напролет мог слушать Федор рассказы о неведомых для него краях: пустынях с песчаными бурями, горах, где даже летом на вершинах снега, степях без единого дерева до горизонта…

Но как бы ни был интересен тот мир, о котором рассказывал Росин, для Федора не могло быть лучше его родных мест. Он все понимал здесь, все было привычно и дорого. Окажись он в других краях, не было бы ему покоя без этих черно-зеленых кедрачей с густым моховым ковром, без глухарей на речной гальке, без россыпей звезд над крышей избушки. Он врос в тайгу своими заботами и умением. А тайга вошла в его самое раннее детство елями у дома, зеленым мхом на крышах. Птичьими гнездами…

Федор любил бессуетную отшельническую жизнь промысловика. В тайге у него было время даже для того, чтобы постоять и подумать о жизни какой-нибудь маленькой пичуги. А то, что порой чуть не замертво валила на нары усталость, об этом он мало думал. Стоило утром заискриться снегу, и опять не усидеть в избушке. И не надо ему жизни лучше.

…Возле избушки появились тропки. Одна к проруби, другая к штабелю дров, третья к лабазу, а четвертая, самая длинная, уходила в урман…

Облачившись в тяжелую медвежью шкуру, Росин брел по этой длинной тропе.

Еще на практике, когда чуть свет спешил в лес, Росин досадовал на людей, придумавших обыкновенные ботинки. «Не могли сделать с молнией. Раз – и все! А тут зашнуровывай, трать время!»

А теперь он был недоволен своим одеянием. К шкуре Федор пришил три пары тесемок. Завязывать их Росин считал лишней тратой времени и вместо тесемок пришил всего пару здоровых деревянных пуговиц. А у бродней, которые не совсем быстро налезали на ноги, не моргнув глазом располосовал верх голенищ.

Сейчас эта модернизация давала о себе знать. Под шубой гулял ветер, а бродни были полны снега. Но Росин старался не замечать этого.

С дерева на дерево, тихонько попискивая, перелетали синицы, ища в задирках коры какой-нибудь корм. В ельнике, распуская, как веер, хвост, перепархивала по нижним веткам ронжа…

Ветром накренило большую ель. Она не упала, а уперлась вершиной в стволы соседних деревьев. Оторванные вместе с землей корни не встали прямо вверх, а только приподнялись над землей, образовав глубокую нишу. Под выворотом на оголенной земле почти всюду виднелись следы рябчиков. Птицы прилетали сюда за камешками. Поблизости на снегу были следы горностая. Под выворотом он ловил мышей.

А вот под соснами темные точки и черточки: глухарь кормился тронутой морозом хвоей.

Чуть в стороне раскопан брусничник. По маленьким крестикам следов было понятно: рябчик выкапывал из-под снега ягоды.

Тропа тянулась вдоль ручья. Росин то и дело сворачивал с нее и заглядывал под густые еловые лапы. Там стояли спрятанные от снега плашки – деревянные ловушки на горностая.

Наконец кто-то попал в ловушку. Росин поднял плашку – под ней колонок, небольшой, с золотистой шкуркой зверек, похожий на горностая… А дальше опять пустые плашки, черканы, слопцы…

– Как, греет? – спросил Федор, помогая Росину освободиться от тяжелой шкуры.

– Как деревянная на морозе, совсем не гнется. Со всех сторон поддувает… Но все-таки ничего – выходить из избушки можно. Во всяком случае, теплее, чем этот жилет. – Росин кивнул на одеяние Федора, собранное из беличьих, заячьих, бурундучьих шкурок.

– Этот жилет скоро шубой будет. Добудем шкурок поболе, полы надставлю, рукава пришью.

– К весне, может, добудем. Во всех ловушках один колонок. Да вдобавок след росомахи видел.

– Худо. Пронюхает про ловушки, все оберет, хошь и приманку стащит.

– Федор, а почему росомаха по лисьему следу шла? Неужели лисицу поймать собиралась?

– Не, лису по мелкому снегу ей не пымать. А ходит за ней не зря. Самой охотиться лень, вот и подбирает объедки. А успеет – и все заберет, глухаря там али зайца. Она чаще за медведем ходит. А теперь медведь спит.

Росин подошел к чувалу погреть озябшие руки.

– Вот и еще один день прошел.

– День теперь короче птичьего носа.

– Скоро Октябрьские, Федор. Надо будет тоже, вместе со всеми, отметить. Пусть хоть это будет как у всех.

…Никогда еще стол в избушке не был накрыт так богато. Жареная медвежатина, вареная рыба, грибы в особом кулинарном исполнении Федора (не то жареные, не то вареные), клубеньки стрелолиста вместо картошки и даже лепешки из муки, добытой из корневищ кувшинок. Был тут и богатейший набор сушеных ягод: земляника, черная смородина, малина, черника, черемуха. А клюква, брусника, шиповник, рябина были поданы в замороженном виде.

По случаю праздника Федор решил принести даже меду.

– Садись, Федор. У тебя как, богатое воображение?

– Чего, чего?

– Ты можешь вообразить, что в наших изящных бокалах, – Росин поднял увесистую глиняную кружку, – в наших изящных бокалах не вода, а неведомое бургундское?

– Брага, что ли?

– Ну ладно. Пусть будет брага. Выпьем вместе со всеми.

– Почто не выпить? Давай выпьем.

Они чокнулись кружками. Получился глухой короткий стук.

– Все-таки мы не совсем оторваны от мира. Там праздник, и у нас праздник, вместе со всеми.

– Дома-то без нас не больно веселый праздник.

– Это верно, Федор… Твои-то давно узнали, а вот матери, наверное, только сообщили… Совсем еще не остывшее горе.

– Ничего, ты же не помер. И ей, поди, написали – пропал. А пропал – может найтись. Она же понимает… Я вот за своих не опасаюсь: выдюжат. Оно, конечно, тяжело без мужика в доме одной управляться. Ну так что же поделаешь? Всяко вот бывает…

– Уже полгода ни копейки матери не посылаю.

– Письмо бы ей от тебя нужно, а не деньги.

– Письмо-то письмо, что и говорить… Слушай-ка! А ведь ей, наверное, мою зарплату выслали! Мне же там что-то причиталось.

– Конечно выслали… Может, и пенсию положили.

– А вот это уже плохо.

– Чего же плохо? Пущай получает, потом расплатишься.

– А что? Верно!

– А я вот знаешь об чем беспокоюсь? Ведь не получу я винтовку-малопульку. Их нам по записи привезти должны были. Отдадут ее кому другому. А еще-то, кто их знает, привезут ли. А уж больно удобная штука. С ружья как: найдешь белку и гоняешь по дереву, покуда не загонишь, чтобы только голову из-за чувьев видать. Вот и стреляешь, чтобы дробь чего другого не захватила, не попортила шкурку. Чтобы, значит, первым сортом. А с малопулькой что: цель в голову – и лады. И патрончики дешевые, и унесешь хоть на всю зиму.

– Нашел о чем беспокоиться. Достану я тебе малопульку, как только вернемся. Ведь наше управление их распределяет.

Росин перестал есть.

– А что, Федор, в управлении уже, наверное, охотоведа вместо меня взяли?

– Должно быть…

– Какого-нибудь только кончившего институт… Ему, наверное, за мой стол садиться не хочется, думает, мол, после покойника.

– Полно болтать-то. Нашел о чем говорить. Ты в управлении вот чего расскажи. Народу у нас тут в тайге мало. Лежит, можно сказать, добро, а брать некому. Разве рыбы столько бы ловить надо… Или орех кедровый возьми. Много ли его берем? Если на каждую душу в колхозе считать – много. А прикинуть, сколько всего тут ореха, то каплю в море берем… С пушниной худо. Раньше-то охотники как жили? По тайге – вразброс. Сейчас всех вместе собрали. В колхоз. Ребятишки учиться могут. Магазин есть, больница, кино. Раньше – как? Один тут живет, другой там. Каждый вокруг себя промышляет. А теперь все в одном месте. Бьем зверя в ближних урманах, дальше-то на оленях не уедешь. А уедешь, так и промышлять некогда: все время в дорогах. Так год из года и остается зверь в дальних урманах. Вернешься отсюда – пошевели там кого надо, пусть на нашу тайгу внимания поболе обращают.

Федор выпил еще воды и продолжал:

– Глядишь другой раз в кино – людей на разных машинах возят, на вертолетах тоже. Вот бы нам сюда вертолет. Одного бы на сколько колхозов хватило. Долго ли ему нас по тайге развезти? Развез, а месяца через два собрал. Тогда бы все угодья опромыслили… Говорят, с вертолетом расходы большие. Так мы их покроем. Ведь не гулять – работать будем.

– Обязательно расскажу, Федор. В некоторых промхозах это уже есть – на вертолетах охотников развозят. Со временем везде так будет.

– Добро бы…

Федор задумался, видимо, представлял, насколько лучше пойдут дела промысловиков.

О многом говорили в тот вечер. Заснули только под утро.

Глава 22

Росин проснулся и не верил своим ушам. Через заставленное льдиной окошко видно: уже рассвело. На нарах, зарывшись в осоку, посапывал Федор. И вдруг в дверь опять, на этот раз громко и уверенно, постучали! Росин соскочил с нар.

«Кто же это?! – пронеслось в голове. – Здесь, в этих дебрях, только два человека, я и Федор!»

В дверь снова постучали!

– Да! Войдите! – Росин бросился открывать дверь.

Разбуженный Федор изумленно смотрел на Росина.

«Да, войдите!» – это он услышал даже во сне. Ничего не понимая, поспешно слез с нар, подхватил костыли и тоже вышел из избушки… Росин босиком стоял на снегу и растерянно озирался по сторонам. У домика никого не было.

– Ты чего-нибудь понимаешь? – спросил Росин. – Неужели не слышал: стучали же!

– Полно тебе. Следов-то, смотри, нету. Послышалось, поди.

– Да что ты, я хорошо слышал! – возмутился Росин.

Тук-тук-тук – застучали опять.

Росин и Федор подняли головы и увидели на крыше дятла с желтой шапочкой. Склонив набок голову, дятел с любопытством рассматривал стоящих внизу людей.

Тут только Росин почувствовал, что босыми ногами стоит на снегу. Захлопнул дверь, а дятел опять: тук-тук своим прочным клювом, проверяя, нет ли чего съестного под корой на крыше.

– Ну что же, хорошо, что разбудил, – сказал Росин, натягивая сшитые из медвежьей шкуры бродни. – Пора за дела приниматься.

Накинув медвежью шкуру, он вышел из избушки и тут же вернулся с большим берестяным ведром. В ведре замерзла вода, и лед в одном месте даже разорвал шов. Росин сел возле чувала и то одним, то другим боком поворачивал ведро к огню. Прогрев его со всех сторон, осторожно перевернул, поставил на пол и приподнял. На полу, сверкая в пламени чувала, осталась стоять ледянка, в точности повторяющая форму ведра. Вверху Росин осторожно прорезал небольшое отверстие и вылил воду.

– Федор, готова ледянка.

– Вижу. На-ка вот. – Он подал Росину маленький, сделанный из толстой бересты туесок с мелкими дырочками в крышке. Росин поднес туесок к уху.

– Шуршит.

– А как же… Ну, ступай.

Озеро теперь было громадным белым полем. Деревья на берегу окутаны снегом. Травы, кочек не было и в помине: все занесло. Синими, зелеными, красными искрами блестели на солнце снежинки. Росин с ледянкой под мышкой брел по тропинке, припорошенной снегом… От озера тропинка повернула к мелколесью… Выбрав, где снег чаще исстрочен следами горностая, Росин зарыл ледянку в сугроб. К этому отверстию Росин приложил полученный от Федора туесок и осторожно, с уголков, приоткрыл. В ледянку шмыгнула мышь и зашуршала на дне сухим сеном. Росин подышал в замерзшие руки, потер одну о другую, спрятал в рукава и побрел по тропинке дальше. Где-то вдали на лету каркал ворон… И снова молчит тайга. В этой мертвой тишине необычно громким казался даже хруст снега под ногами.

«Сейчас все тут дикое, веками устоялось. Порой даже как-то не по себе становится, – думал Росин. – А появятся следы соболя – по-другому на всю эту дикость смотреть будешь. Уж вроде и не глухомань, а освоенный человеком лес… Этой зимой уже можно было бы выпустить тут первую партию. Теперь придется отправлять их куда-то в другое место. А сюда бы надо в первую очередь – лучшие места… Сколько штук, интересно, получат? Хотя бы поменьше дали».

На поваленном кедре стоял, насторожен, черкан. Вблизи никаких следов. Росин пошел дальше – еще пустая ловушка… еще и еще. Запахнул поплотнее шкуру, побежал, чтобы перебороть мороз. Но, увидев издали еще пустую ловушку, постоял в нерешительности и повернул назад.

– Вот видишь, Федор, как получается, – говорил Росин, подсаживаясь к чувалу, – все ловушки не удается проверить, потому что одежда плохая, а одежда плохая потому, что все ловушки не проверены.

– Верно, одежина нескладная. Поболе ледянок наморозить надо и ставить недалече. Горностай, он и тут вертится.

– Надо прямо сейчас на мороз воду вытащить. Росин вынес берестяное ведро и вернулся к чувалу.

– Что, снегу еще прибавило? – спросил Федор.

– Прибавило.

– Скоро нашим промысел кончать – собаки в снегу начнут вязнуть.

– Дни-то, Федор, настали, не успеешь оглянуться – темнеет. И сиди вот здесь… Сейчас бы почитать что-нибудь. Любую бы книжку читать стал. Вот бы каким-нибудь чудом английский сохранился. Уж тут бы я его вызубрил. А теперь, что и знал, забуду… Надо, пожалуй, словарик составить из слов, которые еще помню.

– Нам и в избушке делов хватит, – отозвался Федор, вырезавший из осколка кости новую иглу – Зима-то, она хоть и длинная, а пройдет. Лодку делать пора.

– Страшно начинать… А может, все-таки на плоту попробуем?

– Пустое. Сам видел, что делается. У первого завала его бросишь. Долбленку и ту едва протолкали, а ты – плот.

– Ну что же, бросили у завала один плот, за завалом другой сделаем. Так и будем пробираться.

– Сколько же плотов ладить придется? Да без топора. До полпути не доберешься – паводок кончится. В первом зыбуне отдашь душу.

– Значит, все-таки ножом вырезать лодку?

– Терпение да труд все перетрут. Вырежем помаленьку… Лоси вон языками пещеры вылизывают… Только осину подходящую подыскать надо.

…Среди сугроба, вокруг ствола самой толстой в округе осины, горел костер. Возле костра, укрыв спину медвежьей шкурой, сидел Росин. Время от времени он вставал и палкой обивал нагар со ствола. Уже немного работы огню. Вот-вот подгоревший ствол рухнет… Запрокинув голову, Росин посмотрел на осину. «В какую же ты сторону повалишься? В ту, наверное. Вроде сюда чуть наклонилась. Или наоборот?… Нет, все-таки сюда. Надо перебраться на другую сторону». Только хотел шагнуть, подгоревший ствол хрустнул и медленно повалился на него. Росин кинулся в сторону, но запутался и упал в сугроб! Отбросил шкуру. Вскочил!.. Но поздно, да и незачем бежать: осина рухнула рядом, на шкуру.

Отдышавшись, Росин взялся за угол шкуры и потянул. Не подалась. Дернул сильнее – ни с места. Ствол угодил как раз поперек шкуры и зажал между валежиной и собой.

Ежась от холода, Росин подергал с другой стороны. Никакого толку… А сам уже дрожал от холода. «Что же делать? Прежде всего надо поближе к костру, пока не совсем замерз. Надо отжечь часть ствола для лодки, а потом колом сдвинуть бревно со шкуры. Хорошо еще, дров запас много. А то бы и шкуру не вытащить, и до избушки не добежишь – замерзнешь».

…По ровной белой пелене протянулась широкая полоса, как будто снежную целину пробороздил танк. «Да, порядочно намесил, – думал Росин, стирая рукавом пот. – И еще дня три придется так же вот, по чуть-чуть, двигать колом это бревно…»

На четвертый день бревно наконец около двери. В избушке, чтобы освободить для него место, переставлена вся мебель: стоявшие в центре стол и коряги перенесены вплотную к стене.

По толстым кольям-каткам бревно водворили в избушку. Оно едва уместилось в ней с угла на угол.

– Ладную осину выбрал. Давай нож, потихоньку начну. А ты залазь на нары, умаяло бревно.

– Нет, Федор, пока не стемнело, хотя бы ближние ловушки проверю.

Белой канавкой вилась по глубокому снегу промысловая тропка.

Вот и ледянка. Ее не видно. Заметно только маленькое отверстие в снегу. Возле него свежие следы горностая. Росин нагнулся и заглянул в отверстие. В ледянке метался снежно-белый, с черным кончиком хвоста, горностай. Маленький хищник не мог добраться по ледяным стенкам до узкого отверстия вверху…

Вернувшись, Росин не узнал бревна. Вместо черных, обугленных концов белела чистая, ровно обструганная древесина.

– Когда же ты успел все это, Федор?

– Велико ли дело горелое-то срезать? Нож вот малость притупился. Подай-ка камень… А у тебя как? Добыл чего?

– Вот, три горностая. – Росин поднял руку со связкой белоснежных зверьков. – Два в плашки, один в ледянку попал.

– Добре. Везучий нонче день.

Утром Росин что есть силы нажимал на рукоятку, срезая крупные стружки. Нож глубоко врезался в оттаявшую древесину. Стружка за стружкой падали под ноги, и скоро они засыпали весь пол…

Ворох стружек рос, а бревно казалось все таким же, нисколько не убыло сверху.

«Буду резать не по всей длине, – решил Росин, – а на одном месте. Но зато не кончу, пока не срежу все до отметки». И он с еще большей силой стал нажимать на нож. Волосы спадали на глаза, на лице проступали капельки пота, начали побаливать ладони и пальцы. А до отметки еще далеко. Росин зашел с другой стороны бревна и с ожесточением продолжал срезать уже не так податливую древесину… На ладонях и пальцах покраснела кожа. Стружки стали куда мельче. Но Росин все резал и резал, видя перед собой только отметку. От непривычного напряжения деревенели руки. Чтобы они могли еще работать, Росин то и дело менял движения: резал то в одну, то в другую сторону… Наконец отложил нож и едва разогнул спину.

– Много ты сделал. До самой отметки? – удивился Федор, возившийся все это время с горшками возле чувала. – Эдак мы быстро с лодкой управимся.

Росин взглянул на свои руки и тут же, чтобы не заметил Федор, опустил их. На ладонях вздулись водянистые мозоли.

После завтрака Федор встал из-за стола и, придерживаясь за стену, без костылей добрался до осины. Наточил нож и принялся строгать. Неторопливо, кажется, совсем без усилий, срезал небольшие, ровные стружки, гораздо меньше тех, которые валялись на полу.

«Нет, Федор, – подумал Росин, – если такими стружечками срезать будем, вряд ли вырежем к весне».

Росин взял кусок чистой бересты и принялся писать на ней, заглядывая в старые записи.

– Чего же ты опять строчишь? – не переставая строгать, спросил Федор. – Сказывал, закончил работу, а сам все пишешь.

– Отчет по обследованию. Мы это обычно в управлении делаем. Тут только материал собираем… А в этот раз на все времени хватит: и на обследование, и на составление отчета.

«Как закончу отчет, – подумал Росин, – займусь статьей об акклиматизации соболя в Поватском районе».

Кончик костяной палочки опять задвигался по бересте.

Росин исписал один кусок бересты, взялся за второй. Исписал и его. Взялся за третий. Наконец отодвинул бересту и повернулся к Федору.

– Вот это да! Как же ты ухитрился? Как топором стесал!

– Да и ты немало срезал, – ответил Федор, не переставая работать ножом. Движения его рук были предельно экономичны. Резал понемногу, не спеша, без всякого усилия.

Росин подошел к Федору.

– Покажи-ка руки… А у меня посмотри что делается.

– Как же это?… Теперь вот жди, пока заживут. Почто так на нож нажимал?

– Срезать больше хотел.

– Разве так больше получится… У росомахи учись. Неторопливо вроде бежит – ханты на лыжах догоняют. А как возьмет след оленя, считай – ее олень. Тут на ура не возьмешь, – кивнул Федор на осину. – Больше терпения надо, чем силы. Особливо, когда внутри выбирать начнем.

Немало прошло дней, прежде чем Росин опять смог заняться лодкой. Нож теперь только глубокой ночью лежал без дела. А весь день Росин и Федор резали, сменяя друг друга.

Руки так привыкли к работе, что теперь сами, почти механически, срезали стружку за стружкой. Время от времени Росин точил нож и опять продолжал однообразную, наскучившую работу.

– Ты чего? – спросил Федор, увидев, что Росин перестал строгать, а нож не кладет.

– Москву вспомнил… Прямо перед глазами стоит… Огни, улицы, суета, метро…

– Добро бы там побывать. Красивый, наверное, город?

– Красивый, – улыбнулся Росин. – Как-то там сейчас?…