Текст книги "Мадонна и свиньи"

Мадонна и свиньи

Ипполит Чайников был фермером мелкой руки и выращивал свиней. Раз в год он отвозил партию своих питомцев в районный центр, на ближайший мясокомбинат. За свиней платили мало – фигурально выражаясь, медными пятаками, – и Ипполит Фёдорович, выходя из конторы мясокомбината, грустно вздыхал: «Вот, опять обменял живые пятаки на медные!»

Он получал пенсию, выращивал на огороде овощ – и этого, в общем-то, хватило бы ему на пропитание. Но он по-своему привязался к свиньям, а главное, боялся остаться без дела, потому что в голову начинали лезть всякие мысли.

Так год за годом, пятак к пятаку, скопил Ипполит Фёдорович небольшую сумму и собрался в Москву. «Надо ехать, – думал он, – тянуть дальше некуда, мне скоро 70». Помереть, ни разу не увидев столицы своей родины, по его мнению, означало преступление. Ипполит Фёдорович был законопослушным гражданином и потому поехал.

* * *

Под вечер прибыл на Курский вокзал. И там остался переночевать: гостиница была ему не по карману. Когда он дремал, сидя в зале ожидания, к нему подошёл милиционер и учтиво попросил документы. Ипполит Фёдорович показал блюстителю порядка паспорт и пенсионное удостоверение.

– Зачем приехали в Москву? – спросил человек в форме.

– Повидаться, – сказал фермер.

– С кем?

– Так с ней же, со столицей то есть. Ведь ни разу не был… Вот завтра Кремлю поклонюсь – и обратно, в родное село.

– Понятно, – сказал милиционер и удалился.

Утром, съев кусок хлеба и огурец со своего огорода, Чайников сел в метро и доехал до центра. Гулял он по проспекту и дивился обилию людей и машин. «Это ж сколько свиней надо вырастить и продать, чтоб купить такую!» – думал он, глядя на иномарку. Поразила его также длинная очередь, хвост которой торчал из какого-то здания. «И за чем бы надо стоять людям? – гадал Ипполит Фёдорович. – Продукты сейчас в магазинах есть, одежда вроде тоже… Советское время кончилось, когда, бывало, зайдёшь в сельмаг, а там на полках одна морская капуста, словно мы опустились на дно и стали подданными царя морского».

– Красавица, – обратился Чайников к крайней девушке, – скажи, пожалуйста, какой такой в Москве дефицит? За чем очередь?

– За билетами на Мадонну.

– Как на Мадонну?! На ту самую? – обомлел старик.

– На неё, – ответила девушка.

«Вот повезло-то! – подумал Ипполит Фёдорович, вставая в хвост. – Выходит, сподобилась матушка, посетила русский народ. Да и то сказать, давно пора. Заждались… И как хорошо, что я в такое время здесь оказался! Небось, она только в столицах является. Попробуй явись в каждой деревне – никаких сил не хватит! Ничего. Буду делегатом от села и всем всё расскажу».

Очередь преимущественно состояла из молодёжи. Были также люди, которым за 40, но таких стариков, как он, Ипполит Фёдорович, сколько ни всматривался, не увидел. «Вот оно, советское воспитание! – грустно подумал свиновод. – Сама Мадонна к ним снизошла, а они не верят! Зато порадовался он за молодёжь – какая она пошла доверчивая! Это, наверно, потому, что церкви стали отстраивать. Раньше ломали – теперь строят. Не сидят без дела…» Покоробило только его, что девушки сплошь носили брюки и какие-то поддергайки, так что пупы были наголе. «Ну ничего, – успокаивал он себя, – узрят Мадонну – засовестятся, прикроют женским платьем животы и ляжки».

Купив билет, Ипполит Фёдорович спросил у кассирши, в каком храме явится Мадонна. Кассирша усмехнулась и сказала, что та выступит на стадионе в Лужниках. Это несколько смутило Чайникова, и он хотел спросить ещё что-то, но наседавшая очередь оттеснила его.

«При чём тут стадион?! – недоумевал старик, бредя по проспекту. – Мадонна – это же не футбол, это даже совсем наоборот». Но, поразмыслив, он согласился с организаторами встречи, что желающих узреть святой лик очень много и в церкви, пожалуй, все не поместятся.

Весь день он бродил по центру столицы. Поклонился Кремлю (и, кстати, только это сделал, как из Кремля выехал кортеж из чёрных машин. «Ишь ты, – удивился Чайников, – вот она, сила русского поклона!»), пообедал у памятника Пушкину, достав из сумки хлеб, сало и помидоры, прошёлся по Арбату, останавливаясь возле музыкантов и художников, работающих на воле. А вечером опять прибыл на Курский вокзал. Сел на знакомое место в зале ожидания, и к нему подошёл знакомый милиционер.

– Ну что, поклонились Кремлю? – спросил служивый.

– Да, – ответил Ипполит Фёдорович, – но завтра Мадонна прилетает, сам понимаешь, мил человек, от такого нельзя отказаться. Я и билет купил. – Он показал милиционеру билет.

– Да вы, я вижу, передовой! – сказал тот. – Но только учтите: послезавтра пусть сам Майкл Джексон прилетит, вас чтобы тут не было!

– Конечно, конечно, – закивал Чайников, – не нужны нам никакие Майки!

На следующий день, уже за час до начала действа, народ стал стекаться к стадиону. Не привыкшему к толпе, не по себе было Ипполиту Фёдоровичу. Но ради предстоящего святого зрелища он крепился. Все зрители проходили между какими-то железными ящиками, возле которых стояли милиционеры. Когда проходил Чайников, ящики пикнули. Молодой сержант остановил Ипполита Фёдоровича и спросил, что у него в карманах. «Да так, ничего – ключи, мелочь». – «А футляр для очков есть?» – «Есть». – «Дайте его мне и пройдите ещё раз». Чайников прошёл – ящики промолчали. «Вот ведь железяки! – подумал он. – На очкариков реагируют!»

Пришлось поволноваться Ипполиту Фёдоровичу, пока он отыскал свой ряд и место: уж больно велики эти трибуны. Наконец он сел и постарался успокоиться. Он настраивал себя на чудо. «Интересно, в каком она возрасте? – думал он про Мадонну. – Что скажет?.. А может, и сын с ней появится? Это что ж получается – Второе Пришествие?! А мы не готовы… Дерево я, правда, посадил, но вот с сыном загвоздка – ни жены, ни детей. Свиней только выращивал, да и тех на убой. Ох, не миновать мне ада!»

Вдруг потемнело среди бела дня. И загрохотало, и засверкало. И на футбольное поле выскочило существо женской породы, видавшее виды, в чёрной куртке и штанах, пошитых из свиной кожи. И заголосило существо не по-русски, и задвигало неприлично бёдрами. А потом уселось на стульчак, приделанный к железному столбу, и, обвив столб ногами, включило механизм, так что стульчак поехал кверху. Движущийся между ног столб недвусмысленно олицетворял мужскую хреновину. От всей этой картины и грохота Ипполит Фёдорович аж вспотел.

– Это что же, и есть Мадонна?! – крикнул он сидящему рядом парню.

– Она самая, – отрыгнул парень пивом.

– Да откуда же она такая?

– Из Америки, откуда же ещё!

«Да, – подумал Ипполит Фёдорович, – от такой Мадонны и такого хрена Иисус не родится! И родится ли кто-нибудь вообще?» Но, глядя на беснующуюся толпу, понял: вот они, они чем не дети подобных матерей! И, не помня себя, в ужасе бежал он со стадиона.

Приехав на вокзал, старик обнаружил, что у него не хватает денег на обратный билет, – всё потратил на адское зрелище. Он достал из сумки шмат сала и вышел на перрон. Не простоял он и пяти минут, как к нему подошёл упитанный малый:

– Ты что, дед, на нашей территории торгуешь? Плати мзду или проваливай!

Пришлось убрать сало в сумку. Но тут Чайников заметил знакомого милиционера и бросился к нему, как к единственно близкому человеку:

– Выручи, мил человек, купи сальца. Домой не могу уехать.

– Идёмте в отделение, – сказал милиционер.

Там он попросил у своего коллеги нож и отрезал тонкий слой от шмата. Блюстители порядка пробовали, а Ипполит Фёдорович нахваливал: «Хорошее, ребята, сало, домашнее!»

– За сколько продаёшь, отец? – спросил второй милиционер.

– Мне бы 300 рублей. На билет не хватает.

– Идёт, – сказал первый и достал кошелёк. – Ну как, отец, понравилась Мадонна?

– Это не Мадонна! – перекрестился Чайников.

– А кто же?

– Чертовка, не к ночи будь сказано.

Милиционеры рассмеялись.

* * *

В вагоне Ипполит Фёдорович познакомился с худощавым человеком лет около 40, который всю дорогу пил пиво и ходил в тамбур курить. Его звали Анатолием. Анатолий первым заговорил с молчаливым попутчиком:

– Хочешь пива, отец?

– Нет, спасибо.

– А что такой, извини, смурной?

И Чайников рассказал, как он ездил поклониться Москве, чтобы дожить свой век умиротворённо, с чувством выполненного долга, а столица подсунула ему свинью, то есть чертовку вместо божьей матери, и теперь он возвращается с тяжёлым сердцем.

– Ты смотришь телевизор, отец? – неожиданно спросил Анатолий.

– Мало, а что?

– Вот если бы ты смотрел больше, ты бы понял, что мы живём в аду, и не изумлялся так, не переживал при встрече с чертями… Как бывший советский человек, ты, наверно, помнишь о «холодной войне» между СССР и США. Так вот. Либо американцы нас в ней победили и мы теперь глотаем их бес-культурную жвачку и сами производим подобную, либо мы тогда уже внутренне были, как они, и воевали лишь по причине внешних различий. Перестройка и демократия освободили всё это внутреннее дерьмо, оно всплыло, и вместо самого читающего в мире духовного общества обнаружилась мелкобуржуазная куча, потребляющая дешёвку.

– Мудрено ты говоришь, что-то не пойму я, – сказал Ипполит Фёдорович.

– Народ всегда жаждал хлеба и зрелищ, – продолжал Анатолий, не обращая внимания на реплику Чайникова. – Если налицо дефицит того и другого, случается революция. Ведь почему в 17-м году всё перевернулось? Хлеба было мало, а зрелищ ещё меньше. Кино только нарождалось, телека вообще не было. Вот скучающие россияне и устроили балаган… Так что надо, отец, надо развлекать народ, чтоб он не думал о грустном.

– Чертями, что ль, развлекать?

– А это зависит от культурного уровня каждого зрителя. Большинство не понимает серьёзного искусства (ведь оно требует умственных усилий) и тащится только от бесовщины.

Смотрел Ипполит Фёдорович на пролетающий за окном среднерусский пейзаж, но не испытывал уже умиротворения при виде этих полей и перелесков. Казалось, за деревьями прячется нечисть, и вот-вот из-за берёзки высунется чёрт с рогами и скорчит Ипполиту Фёдоровичу рожу.

Дома хлопоты по хозяйству постепенно вернули Чайникова в привычную колею, и он стал забывать о столичном потрясении. И всё же оно не прошло для него бесследно. Случалось, задавая животным корм, Ипполит Фёдорович вдруг останавливал взгляд на одной точке – на грязном углу свинарника или поросёнке – и, вспоминая бесноватую толпу, невольно сравнивал и думал: неужто свиньи лучше людей?

2006 г.

Любовь манекена

Ты без страха и боли превращаешь камни в молодые души, и я на глазах становлюсь всё лучше.

Павел Кашин. «Мим»

Передо мною за тонкой прозрачной стенкой лежит пешеходная дорожка, по которой ходят туда-сюда люди. Далее – шоссе, где снуют безумные машины. И за ним – деревья парка, над которыми время от времени взлетают и кружат стаи птиц.

Картина не меняется, и когда бы не люди, авто и птицы, она была бы спокойной, как я.

Я невозмутимо смотрю на всё это. Мне дела нет, что у людей разные лица и одежда, а у машин разная расцветка, – для меня они все одинаковы. Они сменяют друг друга; вездесущий свет солнца сменяется раздробленными огнями фонарей, окружёнными тьмой; дождь, заливающий стенку, отчего картина делается мутной и почти невидимой, уступает место снегопаду. Я стою и смотрю. Равнодушен, неподвижен, неизменен…

* * *

Это случилось летним солнечным днём. Проходящая мимо девушка повернула ко мне голову и улыбнулась. Ну и что? Такое было и прежде: люди оборачивались в мою сторону, некоторые даже останавливались. Но никогда ещё никого из них я не провожал взглядом. А тут я удивлённо заметил, как мои зрачки скосились девушке вслед.

Что в ней особенного? Почему я выделил её из толпы? Я не знаю. Только с этих пор со мной стали твориться странные вещи; какой-то сладостный и одновременно страшный процесс начался во мне; словно ледник в горах стал подтаивать и неизбежно должен рухнуть.

* * *

Я стою и смотрю на проходящих мимо людей. Внимательно смотрю. Я ищу глазами ЕЁ. А вдруг она больше не появится? От этой мысли мне делается холодно. А между тем я различаю, что люди разные, очень разные. Вот лёгкой походкой идут два юноши; один другому что-то сказал, и они рассмеялись. Вот подъехала «Тойота», и из неё вышел плотный господин средних лет. Этот уже не так беззаботен: работа, семья, хлопоты, хлопоты. Он целеустремлённо направился в магазин – купить что-нибудь из одежды. Вот, сгорбившись, прошаркала мимо старушка. В наш магазин ей не нужно – не по карману. Ей уже вообще мало что нужно. Почему же выражение тревоги не покидает её лица? В моей груди что-то защемило при её виде. И ещё при виде плачущего мальчика лет пяти, который бежал вслед за рассерженной матерью… Но чу (как говорили в старину)! Я затрепетал. Она прошла, слегка наклонив вперед голову, о чём-то задумавшись, и на этот раз не взглянула на меня. Тёмно-русые волосы до плеч, прямой нос, рука, придерживающая сумочку, весь её облик, даже простые джинсы на ней – всё показалось мне таким милым.

– Смотри! – услышал я за спиной голос продавщицы.

– Что? – спросила её напарница.

– Манекен голову повернул!

– Который?

– Саша.

Я понял, что речь идёт обо мне, и принял обычное положение. Всё равно девушка уже ушла. Оказывается, меня зовут Саша, а я и не знал.

– Ты что, Ленка, с похмелья!?

– Нет… просто показалось.

Когда продавщицы отвлеклись, я осторожно огляделся. Справа от меня стоит молодой человек, а слева – молодая особа. Они невозмутимо смотрят перед собой. Как я раньше. Но я уже не тот.

* * *

Раньше я не задумывался над тем, что я здесь делаю. Теперь я знаю: я жду ЕЁ появления. Она проходит не каждый день, но всё-таки довольно часто. И всякий раз жаркая волна пробегает по мне сверху донизу, и в груди что-то начинает стучать. Жаль только, что она почти меня не замечает; лишь иногда бросит беглый взгляд, да и то не на лицо, а на одежду. После одного такого её взгляда я и сам полюбопытствовал, во что одет. На мне был спортивный костюм. «Эх, – подумал я, – если бы я был одет как джентльмен!» Я не люблю, когда парни и даже мужчины ходят в спортивных штанах и шортах. В этом чувствуется плебейский недостаток культуры.

Вскоре моё желание исполнилось. Два грузчика по приказу директора магазина подняли меня и понесли на стол для переодевания. Когда продавщица Лена обнажила моё тело, я вдруг, несмотря на то что со мной такое проделывали не впервые, испытал необычное чувство. Щёки мои словно загорелись. Заметив это, Лена хотела было крикнуть, но сдержалась – видимо, подумала, что ей всё равно не поверят и, мало того, сочтут за больную, и начнутся проблемы с работой. Может быть, она даже засомневалась, здорова ли она в самом деле?.. «А ведь Лена тоже девушка, – думал я, – но в ней чего-то нет, что есть в ТОЙ». Чего именно, я не знал.

Джентльменский вид (классическая пара, рубашка и галстук) не помог. Она скользнула по мне равнодушным взглядом, будто коньком по льду. Оно и понятно – ведь не за платье же (во всех ты, душенька, нарядах хороша!) я её полюбил.

* * *

День сменяется ночью, лето постепенно переходит в зиму. Прохожие облачились в пуховики и шубы, а деревья в парке, напротив, разделись, скинув листву. Странные деревья! Или им не холодно? А вот птицы мёрзнут. Вчера я видел (я теперь стал видеть далеко) на ветке двух съёжившихся синиц. Вдруг одна из них упала в сугроб. Вторая полетала над ней, полетала, да что поделаешь!.. Говорят, всё живое умирает. Значит, и моя девушка когда-нибудь… Но не хочется об этом думать. Почему я назвал её «моей»? Разве она моя? Как же не моя, если я жду её, мечтаю о ней?! Она моя мысленно.

«Как ты прекрасна! – мысленно обращаюсь я к ней. – Твои глаза – два малахита на снежной белизне. Сквозь них сияют ум, любопытство и озорство, а иногда – грусть. Улыбка твоя – оазис в пустыне, ожививший меня, придавший моей жизни смысл. А какое чудо твоя походка! Движения твои легки и грациозны. И даже шубка не мешает почувствовать, сколь гибко и упруго тело твоё! Глядя на тебя, хочется идти за тобой. Но пока я только головой могу пошевелить».

* * *

Сегодня она с другой девушкой – вероятно, с подругой; я их вижу иногда вместе. Обе в коротких платьях (теперь снова лето) тихо идут и беседуют. Напротив меня она останавливает подругу и, взглянув мне в лицо, отчего я краснею, говорит:

– Ужасно, что манекены делают по человеческому подобию! Порой мне кажется, что они живые. Например, вот этот… Это дьявольская путаница. Будь моя воля, я бы запретила.

– Но тогда нужно запретить всякое искусство, – сказала подруга. – И потом, как прикажете демонстрировать одежду?

– Что, если убрать головы?.. Нет, пожалуй, будет ещё страшней.

Подруга рассмеялась, затем серьёзно:

– Кстати, насчёт живых ты тоже не обольщайся.

– В каком смысле?

– А в таком, что всякий человек представляет собой только то, о чём он думает. А поскольку многие сосредоточены на материальном, то и получается, что бывают люди-машины, люди-дачи и даже люди-сковородки.

– Кошмар какой!.. Испортил тебя, Марина, твой философский факультет!

Девушки ушли, а я словно остолбенел. Чувства мои смешались. С одной стороны, я впервые услышал её голос, и это слегка картавящее произношение подбросило хворосту в огонь моего обожания. С другой стороны, я понял, что никогда, никогда она меня не полюбит! Ибо я мёртв. Я не знал, что манекены отличаются от людей настолько!

«Но как же так?! Я живой! – хотелось крикнуть ей вслед. – Быть может, прежде я и был неподвижен, как мои коллеги, что стоят справа и слева, но теперь ты изменила меня. Посмотри внимательно в мои глаза – разве они пустые?! Я уже ворочаю головой, а если бы ты поверила в меня, я бы стал тебе подобным и пластичным. Я бы разбил прозрачную стенку, которая зовётся стеклянной витриной, и шагнул к тебе!»

Я хотел крикнуть, но не мог. Я ничего не смогу, пока она меня не полюбит, а она не полюбит меня.

* * *

Стрелки часов за моей спиной бегут по кругу. Бегут долго и монотонно. Существование времени так же однообразно, как моё существование. Времени не вырваться из своего заколдованного круга. Но у меня есть ОНА!

Я жду её. Впрочем, я жду её только днём; ночью, я знаю, она не придёт. Когда часы бьют двенадцать, когда прохожие становятся редки, я смыкаю глаза и грежу. Мне кажется, что каким-то чудом тело моё делается человечески гибким и подвижным. И я схожу с помоста, и осторожно, чтобы не потревожить охранника, крадусь к выходу. Я иду мимо его комнаты, где открыта дверь, включён свет и работает телевизор. Как я ни осторожен, железный засов на входной двери предательски стучит. Охранник покидает кресло и спешит на звук. Но я уже легко, свободно, радостно бегу по ночному городу.

Город, о котором я много слышал, огромен. Найти в нём её – всё равно что иголку в стогу сена. Ведь я не знаю её адрес, я даже не знаю, как её зовут. Но я ищу. Я хожу и заглядываю в освещённые окна домов и заведений. Некоторые люди смотрят на меня подозрительно, а то и начинают гнаться за мной. Впрочем, я легко от них убегаю…

Сегодня мне показалось, что я нашёл её. Я приблизился к ней… Но тут раздался стук, и я открыл глаза. Это дворник Семён случайно задел метлой о стекло витрины. Он метёт, а листья трёх лип, растущих перед магазином, срываемые порывами ветра, всё падают. Опять заморосило. Обзор постепенно мутнеет и почти исчезает… Как давно не видно её! Два или три месяца. Что это – затянувшийся отпуск?

Я смирился с мыслью, что она не полюбит меня. Разве обязательно обладать красотой? Не достаточно ли просто созерцать её? «Ласки не требую, счастья не надо. Лаской ли грубой тебя оскорблю?» Да, довольно с меня созерцания. Пусть только она проходит иногда мимо! Пусть проходит со своим избранником (я уверен: он мне понравится), потом со своими детьми. Пусть только она проходит иногда мимо!

* * *

Я увидел её. Но, открыв глаза, понял, что это был сон. Передо мной – ничего, кроме привычной картины, заштрихованной сегодня снегопадом. Эта картина сделалась вдруг такой невыносимой для меня! И я понял, что ОНА не придёт. Не придёт НИКОГДА! Где она? Уехала? Умерла? Комок подкатил к моему горлу. Снежинки, скользящие по стеклу, вдруг превратились в капли дождя. Всё поплыло. И дождь, чего прежде не бывало, попал на мои щёки.

– Смотри! – закричала продавщица Лена своей товарке, с которой они наряжали ёлку. – Смотри, манекен плачет!

Они подошли ко мне, глядя испуганно и удивлённо.

– Ничего себе! – сказала товарка. – И глаза, как живые… Пойду позову директора.

Пришёл директор и, взобравшись на помост, потрогал мои глаза и щёки.

– М-м-да, – произнёс он неопределённо, – придётся его заменить. Обмяк он что-то.

И когда с меня сняли костюм, я ощутил некоторое облегчение, ибо страшно осознавать, что ты – лишь форма для показа одежды и ничего более. А когда два грузчика, размахнувшись, бросили меня в большой мусорный бак, что-то стало катастрофически меняться во мне. Я подумал: это смерть! И в этот момент сравнялся или почти сравнялся с человеком.

Дек. 2008 – янв. 2009