Текст книги "Трудное бабье счастье"

Анатолий Сударев
Трудное бабье счастье

Посвящаю это произведение

своей крохотной деревеньке Высоцкая,

что в Охотинском сельсовете

Мышкинского района Ярославской области

© Сударев А., текст, 2018

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2018

Часть первая

Глава 1
Странная женщина

1

Наде только-только пошёл тринадцатый, когда случилось то, что, как покажет время, станет решающим в её будущей взрослой жизни.

Семья Егоровых жила в крохотной – дюжина дворов – деревушке Сосно́вцы, в доме в паре десятков метров от колхозного поля, в сотне метров от кромки леса, в пятистах метрах от мощённой камнем дороги Рыбинск – Углич, в полукилометре от реки Волга. На околице их деревни, рядом с ручьём, вытекающим из болота и добегающим до Волги, стояла бесхозная банька. Её хозяева ещё в далёкие довоенные годы были раскулачены и увезены силой неизвестно куда. Но перед тем как быть увезёнными, они успели поджечь дом. От него уцелела одна страшно почерневшая от огня печь. Баня же, несмотря на прошедшие годы, оставалась живой и целёхонькой из-за сложившегося мнения, что в ней поселилась какая-то нечистая сила. Её не только не растащили по бревёшку, но и никто из деревенских на неё не позарился. А всё оттого, что замечали, как в вечернее и ночное время вокруг мечутся какие-то странные огоньки, словно зажжённые и зажатые в чьих-то невидимых руках свечи. Поговаривали, что то были души прежних, скорее всего замученных где-то хозяев.

В начале шестидесятых в этой отпугивающей всех деревенских баньке поселилась никому не известная, незнамо откуда, а скорее всего с большой дороги, забредшая женщина. Она вела себя довольно странно. Со всеми деревенскими была приветлива, но необщительна, то есть в разговоры ни с кем не вступала и о себе никому ничего не рассказывала. Выглядела лет на сорок, фигурой стройна, лицом симпатична, смугла. Те из местных баб, у кого были мужья, естественно, сразу насторожились, усилили бдительность, но, судя по всему, потребности в мужской ласке у этой пришлой не было: никому из мужиков предпочтения не оказывала и никого к себе ни под каким предлогом не приглашала. Ещё заметили, что после того, как она поселилась в бане, загадочные огоньки, доставлявшие беспокойство суеверным деревенским, пропали, как будто чужачка отыскала для них какое-то волшебное слово и души упокоились.

Как-то в конце апреля Надя возвращалась из школы и заметила, что новая поселенка пытается вскарабкаться на горку с тележкой, а на тележке наполненная водой пара бадеек. Тропинка была скользкая после пролившихся недавно дождей, бадейки, наполненные хотя и не до краёв, тяжёлые – и женщина тужилась изо всех сил, а продвигалась совсем по чуть-чуть. И тут что-то подтолкнуло Надю. Преодолев робость, свернула с дороги, подошла к женщине:

– Может, помочь?

Та охотно приняла помощь. Вдвоём – совсем другое дело! Уже оказавшись на горке, женщина предложила Наде пройти в её жилище. Надя не сразу, преодолев сомнения, всё-таки согласилась.

Первое, что бросилось в глаза: удивительная чистота в предбаннике, какая-то необыкновенная домовитость, будто на самом деле это была и не баня, а прихожая в настоящих хоромах. Тут были и половички, и вышитые салфеточки; на бревенчатых стенах – со вкусом подобранные букетики из сухих веточек, брусничного, клюквенного листа, можжевельника. Может, поэтому и царивший здесь запах был вовсе не тот, что свойствен любым баням, даже если ими долго не пользуются, – душок несвежего белья и грубого хозяйственного мыла. Здесь же пахло как в лесу, и Наде, конечно, это понравилось.

А ещё она заметила на прибитых к стене полках ряды глиняных, покрытых яркой глазурью, забавных, каждая на свой лад, поделок-зверушек.

– Откуда это у вас?

– Нравится?

– Да. Очень!

– А какая из них больше всего?

Надя долго соображала: ей, в общем-то, любо было всё. Наконец она решилась, показала на смешно растопырившего передние лапы медвежонка. Женщина сняла игрушку с полки, подала Наде:

– Возьми. Это твоё.

– А не жалко?

Женщина улыбнулась:

– Нет, ни капельки. Я ещё наделаю.

– Так это… вы?! Сами?!

– Да. Сделаю, а потом продаю.

Теперь стало понятно, куда и зачем женщина почти каждый выходной с рюкзачком за спиной выходила рано утром на большую дорогу, ловила попутную машину, уезжала – иногда в сторону Рыбинска, иногда Углича – и возвращалась уже поздним вечером.

– А мой папка тоже так умел! – решила похвалиться Надя. – Правда, не из глины, а из дерева. А лучше всего из коры.

– Интересно. Как-нибудь принеси.

Уже вернувшись к себе и бросив взгляд на скромные отцовы поделки (сам отец умер лет семь назад), ей стало неловко нести и показывать их. До чего же неказистыми они выглядели, если сравнить с тем, что только что удалось повидать! И всё же она решилась. Женщина, едва взглянув, снисходительно улыбнулась:

– Конечно, твой отец молодчага… Так, как он, далеко не каждый сумеет, но если ты захочешь, я научу тебя настоящему мастерству. Может, даже это когда-нибудь тебе пригодится в жизни. Хочешь?

– Ой и не знаю! – честно призналась Надя. – Это, наверное, очень тяжело, а у меня и так по дому и вообще делов много…

– Да, понимаю. Между прочим, я ведь уже давно наблюдаю за тобой. Ты мне нравишься.

– Почему? – застеснялась Надя.

– Ты славная. Много помогаешь матери. Но мои уроки, если, конечно, ты по-настоящему захочешь, не станут для тебя чем-то обременительным. Они доставят тебе радость.

– Какую радость?

– Радость созидания. Ты ощутишь себя творцом! Полетишь! Почти как птица. Даже выше.

Речь, слова, которыми пользовалась женщина, показались Наде какими-то не совсем обычными. Простые люди так не говорят. Скорее, такое встретишь только в книгах. А Надю хлебом не корми, дай только в руки какую-нибудь увлекательную книжку. За уши потом не оттащишь! Первыми она, естественно, прочитала русские народные сказки, потом увлеклась волшебными историями датского сказочника Андерсена и, наконец, открыла для себя вроде бы такой далёкий от деревеньки Сосновцы и всё-таки чем-то показавшийся ей близким, особенно задевающий её душу мир героев Чарльза Диккенса. Кажется, прочла из Диккенса всё, что нашла. Вначале в библиотеке при охотинском сельсовете, а потом и в «районке», в городе Кошкино, где располагалась её средняя школа.

Неудивительно, что эта женщина, судя по её речи, словно сошедшая со страниц какой-нибудь ещё не прочитанной Надей книги, возбудила в ней интерес. А от предложения научиться делать забавных зверушек, при всех сомнениях – получится ли, отказаться уже не могла.

– Ну и отлично! – обрадовалась новая знакомая. – Тогда давай договоримся так… Я бы хотела показать тебе весь процесс. С самого-самого начала. И до конца. Я как раз на днях собираюсь начать новую партию. И скажу тебе, когда надо прийти. Хорошо?

2

Прошло примерно три дня, наступило воскресенье, и женщина (она разрешила называть себя тётей Верой) пригласила Надю проводить её до верховья ручья.

Вышли они в начале первого, когда Надя уже успела сбегать на скотный и помочь матери разбросать по стойлам дневную порцию силоса. В руках у тёти Веры были пустое ведро и лопата. Пока шли, тётя Вера успела расспросить Надю о её повседневных делах и делишках. Надя поделилась, что читает последнее время «Домби и сына» и что, как ни старается, не может удержаться от слёз.

– Это хорошо, – заметила тётя Вера, – что ты такая жалостливая. Все люди, какими бы они ни родились, богатыми или бедными, красивыми или уродами, достойны, чтобы их пожалели. Им суждено было родиться в грубом, жестоком мире. Только запомни: людей важно не только жалеть, но и учить тому, чтобы они, несмотря ни на что, могли жить с достоинством, не навлекая на себя насмешек и снисхождения.

– А вы чего-нибудь читаете? – поинтересовалась Надя. Она не заметила в тёти-Вериной баньке каких-нибудь книг, и это ей показалось странным. «Говорит как по книге, а где же они сами?..»

– Нет, – честно призналась тётя Вера. – Раньше, когда я была твоей ровесницей, буквально пожирала всё, что попадётся на глаза. А сейчас больше читаю книгу под названием «Живая жизнь». То есть всё, что нас окружает. Это, поверь мне, намного интереснее! Но это не значит, что я советую тебе делать то же самое. Всё, думаю, придёт со временем. А пока ты просто ученица, «Домби и сын», безусловно, заслуживает, чтобы её прочли. Очень полезная книга! Учит тому, что богатство далеко не всегда приносит человеку счастье. Скорее, наоборот – это очень скользкий, предательский путь к холоду и пустоте.

– Какой пустоте?

Тётя Вера, прежде чем что-то ответить, немного подумала.

– Это пока сложно для тебя… Но ты потом всё поймёшь. Может, даже на собственном примере.

«Интересно, – подумала Надя, – неужели я когда-нибудь смогу быть богатой? Ну, допустим, даже не такой, как мистер Домби, но всё равно…»

Они прошли почти с полкилометра, когда тётя Вера остановилась.

– Ну вот и наш Клондайк!

Надя не знала, что такое Клондайк, но, чтобы не выдавать своего невежества, переспрашивать не стала. Она заметила, что метрах в пяти от русла ручья была уже выкопана достаточно глубокая ямка, слегка заполненная водой, видимо от пробивающегося снизу родникового ключа.

– Здесь замечательная белая глина, – объяснила тётя Вера. – Почти волшебная! Думаю, ценность её ненамного меньше золота. Обычно, чтобы довести глину до состояния, когда с нею можно работать, приходится выдерживать до года. А этой достаточно полежать около месяца. Это ли не подлинное чудо?

Она с верхом наполнила ведро этой чудесной глиной, и они вернулись к баньке. Позади строения стояло большое деревянное насухо протёртое корыто, куда тётя Вера и выгрузила массу. Туда же она опрокинула пару вёдер заранее приготовленной чистейшей, без малейшей мусоринки, родниковой воды.

– Теперь нам придётся серьёзно потрудиться, – тётя Вера вооружилась чуть удлинённой, суженной на конце деревянной лопаточкой. – Это самая, пожалуй, тяжёлая и неувлекательная часть работы: создать условия, чтобы глина, пока томится, могла как следует продышаться, пропитаться энергией. – Тётя Вера энергично заработала лопаткой, перемешивая содержимое корыта. – Запомни, эта глина давным-давно уснула. Так давно, что нам даже невозможно себе представить. Миллионы лет! А теперь мы должны её пробудить. Это почти как если бы у меня в руках была сейчас живая вода. Так постепенно из полумёртвой, ко всему безучастной, инертной, едва одушевлённой массы возникает то, что уже само способно рожать…

Тётя Вера, ни на миг не прекращая кругообразные движения рукой, продолжала перемешивать, потом толочь, мять, взбивать всё более уступчивую и поддающуюся её усилиям глину. Труд, по всей видимости, действительно был не самый лёгкий: на лице женщины выступил пот, ей то и дело приходилось промокать его заранее приготовленным полотенцем. В то же время она не переставала поучать стоящую рядом Надю:

– Но это совсем как в жизни… Мы все живём почти как во сне, просто не замечаем. И надо здорово над собой поработать, чтобы очнуться…

Когда она наконец прервала работу, то взяла в горсть комочек глины, помяла его и передала Наде:

– Потрогай. Почувствуй, какой она стала.

Наде в самом деле показалось, что глина стала почти живая и охотно откликается на любое подавливание пальцев.

– И всё-таки… Нет, ещё мало, – тётя Вера возобновила работу. – Никогда не останавливайся, если нет полной уверенности, что ты не достигла того, что хотела. Лучше переработать, чем недоработать!

Последовало ещё минут десять интенсивного труда.

«Ничего себе, – подумала Надя, – это будет даже почище, чем вскопать наши огородные грядки».

– Вот, пожалуй, и всё… – Тётя Вера ещё раз зачерпнула из корыта и подала Наде.

Глина доверчиво, подобно птенчику, прижалась к Надиной ладони.

– Почувствовала?.. Запомни это состояние. И если станешь сама этим заниматься, постоянно добивайся именно того же. Тогда ты получишь то, что надо… А теперь немного помоги.

Тётя Вера прошла к ещё одному насухо протёртому корыту и протянула большое сито.

– Держи.

Пока Надя держала сито, тётя Вера нагружала его почерпнутой из корыта глиной. Затем взяла сито в свои руки, дождалась, когда полностью стечёт помутневшая вода, и выгрузила содержимое в сухую ёмкость. И повторяла так, пока полностью не освободилось первое корыто.

– Считай, самую тяжёлую часть работы мы с тобой выполнили. Теперь, когда эта масса пробудилась от долгого летаргического сна, мы должны на какое-то время оставить её в покое. Пусть наедине с собой и с окружающим её миром постепенно придёт в себя. Пусть напитается соками, воздухом, ароматами, звуками…

Она собрала в охапку орудия труда – ведро, лопаты и сито.

– Иди и ты. Отдыхай. Спасибо за помощь! Мне понравилось, как ты меня слушала. Из тебя получится настоящая большая умелица… Если, разумеется, сама этого захочешь.

3

Прошло около месяца. За всё это время Надя крайне редко виделась с новой знакомой, хотя была бы не прочь просто зайти, поговорить, поделиться своими радостями и проблемами. Но тётя Вера, кажется, не любила бездельного празднословия. Она издали приветливо улыбалась Наде, когда замечала её, могла помахать рукой – словом, так или иначе давала понять, что девочка ей теперь не чужая, однако к себе больше не приглашала и никаких советов не давала. И это определённо задевало чуткую, восприимчивую Надину душу. Она даже чувствовала себя обиженной. А иногда заброшенной, обманутой.

Но всему приходит конец. Пришёл он и Надиным обидам. Как-то вечером она возвращалась со скотного, и тётя Вера сама вышла на дорогу, чтобы встретить её.

– Что у тебя завтра со временем?

– Ничего!

Хотя на самом деле было «чего»: мать собиралась затеять большую, долго откладываемую стирку, и без участия Нади такое важное мероприятие пройти не могло. Девочка сразу про себя решила, что с матерью сможет договориться, а вот тётю Веру пропустить никак нельзя.

– Тогда загляни ко мне завтра. Как перекусишь с утра – сразу и приходи. Продолжим наше обучение.

Когда Надя явилась к ней на следующее утро, тётя Вера первым делом возвестила:

– Сегодня мы совершим с тобой акт творенья. Тебе приходилось когда-нибудь что-то лепить? Из глины. Какие-нибудь, может, фигурки…

– Нет, только из снега.

– Я тебе сейчас покажу. Посмотришь своими глазами. А потом попробуешь сама, при мне.

Они сидели за вынесенным из баньки столом, под сенью дикой цветущей в эту пору яблоньки. Этой ночью было ветрено, и столешницу засыпало опавшими лепестками. Тётя Вера слегка подула, и они разлетелись. Теперь перед ними стояла лишь деревянная миска, с верхом наполненная выстоявшейся глиной.

Тётя Вера взяла комочек, стала его энергично обминать, пока масса не уплотнилась. Затем, вооружившись скалкой, раскатала массу в пластину и соединила края. Получился небольшой пустотелый мешочек. Смоченной в заранее приготовленной воде ладонью тётя Вера загладила один край, придав ему уплощённый вид, другой край, наоборот, сначала закруглила, потом слегка вытянула. То, что в результате получилось, стало напоминать чьё-то туловище. Теперь тётя Вера стала один за другим крепить к туловищу какие-то детали: ушки, лапки. В последнюю очередь – достаточно длинный, с изгибом хвост.

– Кто это, как ты думаешь?

– Лиса, – почти не задумываясь ответила Надя.

– Правильно! Только мне бы хотелось… чтобы это скорее выглядело как любопытный лисёнок.

С этими словами тётя Вера слегка удлинила своему созданию шею и ещё больше вытянула уши. И в самом деле, сразу возникло ощущение, что это несмышлёное дитя. Далее плоской стекой она слегка уплотнила место налепа.

– А теперь пусть наш лисёнок немного подвялится на солнышке. За это время ты попробуешь сотворить что-нибудь подобное. Впрочем, твоя фантазия ничем не ограничена. Тебе сейчас всё подвластно, и ты вправе подарить жизнь любому существу!

Надя немного подумала и решила, что не станет повторяться: пусть из её рук выйдет не лисёнок, а… Сейчас у них в доме, как бывает каждый год в эту пору раннего лета, – целый выводок цыплят. Ничего не объясняя наставнице (пусть, если, конечно, получится, догадается сама), почерпнула из миски кусочек глины.

Ах, как ей это сразу понравилось! Ощущение прильнувшей к ладони, ещё ни во что не воплотившейся, но, кажется, жаждущей этого воплощения бесформенной массы. Только бы не обмануть ожидания, только бы избежать какого-то уродства! Так хочется сотворить что-то достойное!

Сначала, как и следовало ожидать, глина не поняла, чего от неё хотят, чего добиваются эти пока неопытные, неуверенные в себе пальцы подмастерья. Нужно было преодолеть и собственную неуверенность, и встречное недоверие материала, а это оказалось непросто. Всё, чувствовала Надя, вначале пошло не так, как ей хотелось.

– Не волнуйся, – тётя Вера сочувственно погладила Надю по плечу, – забудь о результате. Доверься собственным пальцам. Я чувствую, они у тебя чуткие, сами выведут постепенно на правильную дорогу.

То ли лёгкое поглаживание чудодейственно подействовало на Надю, то ли сработало что-то внутри неё самой, но она действительно успокоилась, перестала волноваться о результате («Что получится, то и получится»); пальцы, казалось, будто обособились, зажили отдельной жизнью. Обретя таким образом независимость, они стали чудесным образом создавать нечто… достаточно близкое тому, что первоначально задумывала Надя.

Минут через десять в её руках появилось подобие цыплёнка, немножко, как представлялось, взволнованного, взъерошенного – может, даже самим фактом своего воплощения. Он словно готовился вот-вот задать мастерице вопрос: «И как это, скажи, вдруг я у тебя получился?»

Тётя Вера взяла Надино творение в свои руки и придирчиво его оглядела.

– Молодец! – сказала она. – Есть маленькие огрехи, но главное – он живой. Я не ошиблась, из тебя получится очень хороший мастер!

Надю распирала радость. И гордость от сознания того, что не упала перед этой уверовавшей в её способности женщиной лицом в грязь. Тут же возникло нестерпимое желание снова взяться за глину. Как можно скорее сотворить что-нибудь ещё.

Но тётя Вера охладила этот порыв:

– Нет-нет, пока что достаточно! Сейчас тебе кажется, что ты уже овладела всей техникой, в тебе появилась самонадеянность, а акт творчества предполагает вначале неуверенность и страх, что у тебя ничего не получится. При первом взгляде это всегда пустой, отпугивающий тебя лист. Творение – запомни! – это всегда что-то новое, неизведанное, оно не терпит единообразия, штампа. А штамп – это халтура. Есть ещё страшное слово – ты его, конечно, знаешь – «смерть».

Она водрузила Надиного цыплёнка на стол и взяла в руки слегка подвялившегося на солнце лисёнка.

– Сейчас у него прорежется голос.

Теперь в её руках была крохотная палочка с заострённым концом. Она сделала им несколько надрезов на спинке игрушки, потом прижала лисёнка к вытянутым губам, и тот как будто ойкнул от удивления. Кажется, неудовлетворённая звучанием, тётя Вера сделала такие же надрезы по бокам игрушки и ещё раз испытала. Звук получился более громким, убедительным; это было уже, скорее, не удивление, а выражение радости по поводу всего лисёнком увиденного, им к этому мгновению изведанного.

– Надюха-а-а! – до уха девочки донёсся голос матери. Надя вспомнила, что та отпустила её не больше чем на час. Дома ждала стирка.

– Ой! – Надя огорчилась почти до слёз. До чего ж не хотелось ей покидать свою наставницу! – Мамка зовёт.

– Ничего, иди. Наши питомцы ещё пару дней посушатся. А потом начнётся обжиг. Сотворённое надо закрепить, иначе оно будет нежизнеспособно. Приходи, покажу тебе, как работать с печкой.

4

Печка была крохотной, на её поддоне помещалось не более трёх десятков глиняных заготовок. Каркасом ей служила мелкосетчатая железная арматура; снаружи, снизу и сверху, её опоясывали два стальных обруча, а изнутри – кирпичная футеровка. Печь можно было разбирать и собирать, но об этом Надя узнала немного позже.

К моменту, когда девочка вошла в домик, поддон в печке уже был загружен поделками тёти Веры. Среди них красовалось и первотворение Нади – её по-прежнему взволнованный и как будто всё ещё продолжающий сомневаться в целесообразности своего появления на свет цыплёнок.

Надя удивилась, откуда у тёти Веры такая печка.

– Кое-что я постоянно вожу с собой, – объяснила та, – ведь это мой кусок хлеба. А кирпичи – ровно такой формы, как мне надо, я смастерила сама, из той же глины, что у наших с тобой деток.

Чуть позже, когда разжигала печь, тётя Вера продолжила:

– Да, это уже технология. Кому-то она покажется далеко не самой увлекательной частью процесса, но в творчестве нельзя ничем пренебрегать – что-то возвышать, а что-то принижать. Всё исключительно важно. Не подымешь температуру до нужной точки или, наоборот, переборщишь – всё рождённое твоим вдохновением пойдёт насмарку, окажется выброшенным на помойку. Да и чем поддерживаешь огонь – тоже далеко не пустяк. Кто-то топит углём, кто-то – что ещё хуже – нагревает печь электричеством. Я делаю это только дровами определённой породы. Теми, которые дают особенно ровное прогревание и источают особый дух. Дух живого леса, природы. Я потом тебе всё-всё покажу.

Она чиркнула спичкой, подожгла щепу в печи. Огонь занялся очень быстро. Видимо, положенные раньше мелко наколотые дрова были просмолёнными и очень сухими.

– Что касается температуры… Конечно, можно пользоваться градусником, но я приучилась это делать по-другому. – Тётя Вера выдернула у себя один волос. – Вот мой градусник. Я держу его… – И поднесла к самому устью печи, не прикрытому заслонкой. – Видишь, с ним ничего не происходит? Значит, надо ещё подтопить. Когда он на этом расстоянии начинает обугливаться – температура та, что надо. Игрушки после обжига будут прочными и звонкими!

Когда через несколько минут новая волосинка действительно принялась быстро таять, довольная тётя Вера закрыла устье заслонкой.

– Ну вот, теперь как раз то, что надо. – Она коснулась ладонью накалившейся печной стенки. – Хочешь потрогать?

– Обожгусь.

– Не обожжёшься! Моя печь умная. Она знает, что её задача не отапливать помещение, а хранить равномерно тепло.

Наконец Надя решилась проверить правоту наставницы: осторожно приложила свою ладошку к стенке. Действительно, чудо какое-то! Печка, Надя видела это собственными глазами, была багровой от жара, но её бок был относительно негорячим, во всяком случае не обжигающим.

Домой Надя вернулась, когда уже начало темнеть.

– И где же это ты весь день проваландалась? – недовольно проворчала мать.

– С тётей Верой.

– «С тётей Верой»! – мать явно заревновала дочку. – И чем же это, интересно, вы с ней занимались?

– Игрушками.

– Игрушками?.. Ох, смотри, Надюха, доиграешься на свою голову!

Пока мать ворчала, Надя думала только об одном: «Что-то будет с моим цыплёнком? Каким-то он в конце концов получится?»

Оказалось, что её игрушке предстояло пережить ещё целую цепь превращений. Задымление на хвойных опилках, приготовление глазури из красной глины (это было далеко не просто, столько тонкостей!), нанесение её тонким слоем на игрушку, ещё один обжиг, роспись надглазурными красками (их предварительно тоже нужно было создать), для закрепления которых, чтоб не осыпались, нужен был ещё один обжиг. Мамочки родные! Зато, когда окончательно готовый, одетый в нежно-жёлтые тона цыплёнок оказался на Надиной ладони, – сколько же радости она испытала! И какой наплыв веры в себя!.. В свои возможности. Что чудо ей по силам.

Весь достаточно протяжённый остаток лета Надя посвятила изучению, а потом и совершенствованию освоенного ремесла. Она делала это с охоткой, и тётя Вера с удовольствием посвящала окрылённую ученицу во все сопутствующие созданию поделок премудрости.

Но лето прошло, настала пора идти в школу. Теперь свободного времени у Нади было в обрез. На всём, что касалось тёти Веры, это, разумеется, не могло не сказаться: Наде реже удавалось улучить момент, чтобы сбегать в баньку, проведать свою щедрую наставницу и уж тем более получить какой-то дельный совет. Впрочем, в последнем Надя, кажется, больше и не нуждалась. Если б учение было поставлено на официальную ногу, тётя Вера без колебаний вручила бы своей подопечной полноценный диплом, да ещё с отличием – настолько хорошо она за прошедшее лето всё усвоила. К тому же в фантазии и выдумке, когда речь заходила о персонажах поделок, она – пусть и совсем немного – превосходила свою учительницу. Тётя Вера ни капельки не обижалась, что Надя стала реже к ней заглядывать, наоборот, даже поощряла не пропускать школьных занятий.

– Учись, девочка, не ленись! Жизнь человеку на то и дадена, чтобы он постоянно что-то постигал, постоянно к чему-то шёл, осваивал, открывал для себя новое, неизведанное.

Настал пасмурный, дождливый октябрь. Встретившаяся как-то в Охотино у продмага тётя Вера попросила Надю:

– Загляни ко мне сегодня вечерком.

И прямо с порога огорошила запыхавшуюся девочку новостью:

– Ну вот, Надюша, так получается, что мне надо срочно уезжать. Настало нам время расставаться.

«Вот тебе раз!» – подумала подавленная этой новостью Надя. Но невысказанное огорчение отразилось на её лице, а глаза увлажнились от невольно выступивших слёз. Тётя Вера, конечно, не могла этого не заметить.

– Не плачь… Так надо, – по-матерински обняла она Надю, и та уткнулась своим влажным лицом в её живот. – Всё будет нормально, девочка. Ты сильная. Избранная. У тебя есть характер. Рано или поздно это проявится. Ты не упадёшь… А если и упадёшь, обязательно подымешься… А теперь послушай меня…

Тётя Вера отстранилась и показала, во что превратилась её чудо-печка: отдельные железки, полоски, скобы, крепления, аккуратно уложенные кирпичи – всё это теперь покоилось в огромном деревянном корыте с приделанными по торцам железными ручками. В отдельном мешочке был собран мелкий разнообразный инструмент, которым она пользовалась при работе над игрушками. Отдельно лежали пакетики с сухими красками.

– Пусть это побудет у тебя. Найдёшь место?

– А вам разве больше не понадобится?

– Скорее всего, нет… Трудно сказать. В любом случае я не могу забрать всё это с собой. А тебе в жизни может пригодиться. Если ты сейчас назовёшь место, мы попробуем вместе всё перенести.

Надя подумала и решила, что места лучше сараюшки, где хранятся в основном наколотые дрова да ещё всякая всячина вроде поломанной телеги или порванных хомутов, то есть всего, с чем, несмотря на ветхость, пока ещё жалко было навсегда расстаться, не придумаешь.

Не без труда они погрузили все эти печные прибамбасы на тележку и, стараясь оставаться незамеченными, перевезли на двор.

Утром следующего дня, когда девочка пошла в школу, её взгляд невольно притянулся к баньке. Тётя Вера, уходя, оставила дверь открытой. Вероятно, чтобы поскорее выветрились жилые запахи. Зато оба окна были наглухо закрыты защитными деревянными ставнями, отчего казалось, что банька осталась без глаз.

От этого зрелища Наде стало очень грустно. Одиноко. Так одиноко, как не было ещё ни разу в её прежней беззаботной жизни. Она почувствовала себя по-настоящему покинутой, словно утратила что-то необыкновенное. И даже свежеиспечённая лепёшка с черникой, которую сунула ей в руки перед уходом мать, не смогла пересилить горечь утраты.

Надя брела тропинкой, доедая лепёшку, а слёзы капали и капали из её глаз. И она ничего не могла с этим поделать.

Тётя Вера в Сосновцах больше не появилась, но печь и инструмент никуда не пропали. Так и полёживали себе в сараюшке за поленницами дров, укрытые толстым слоем соломы. Ведь сказано же было: «Может, в жизни пригодится». А тётя Вера – и Надя была в этом убеждена – слов на ветер не бросала.

5

Надя была не из робкого десятка и чуть что всегда могла постоять за себя, однако отличалась природной стеснительностью. Одиночество редко бывало ей в тягость, поэтому подруг у неё по жизни всегда было мало – раз-два и обчёлся. Одной из таких была Татьяна, проживавшая в Кошкино. Как-то Надя, когда уже окончила школу и начала работать как взрослая на том же скотном дворе, что и мать, через охотинского почтальона (на почте был телефон) получила от Татьяны приглашение на её день рождения.

Надя долго не решалась: «Стоит идти или не стоит?» Скотный отнимал так много сил – не до гулянок! Ей бы лучше поспать лишних пару часиков, чем мотаться в такую даль (после школы стало казаться, что Кошкино где-то на краю света). И скорее всего, она бы так и не откликнулась на приглашение подруги, если бы не мать. Заметив нерешительность дочери, она сама вызвалась поглядеть за Надиными коровами.

– Ежжай, ежжай! Протрясись хошь капельку. Ты ещё вона какая молодая, не всё ж тебе под хвостами у скотины торчать.

Надя вняла советам, помылась в баньке, приоделась понаряднее и отправилась пешечком на переправу, которая и доставила её на другой берег Волги в Кошкино.

Среди прочих, кто сидел за праздничным столом, был и старший Татьянин брат. Он лишь полторы недели назад дембельнул из армии. Наде уже приходилось время от времени встречаться с Павлом. Ничего особенного: парень как парень. Много таких. Тощеватый, немногоречивый, даже, скорее, мрачноватый. Три года отлучки, пока отбывал воинскую повинность, почти никак не отразились на его внешности. Ну, может, только несколько раздался в плечах, и шея стала не такая длинная и тонкая. Не прибавилось у него и развязности: пока сидели за столом, едва выдавил из себя с десяток слов, хотя и изрядно выпил. На Надю вообще, как показалось, ни разу не глянул. Однако, когда настало утро и девушка заспешила к первому парому, вдруг предложил себя в попутчики: ему, мол, надо навестить проживающего в Охотино приятеля.

Пока добирались до переправы, ждали, когда отчалит паром, переправлялись через Волгу и, наконец, пока тряслись в автобусе, если и говорили о чём-то, то не о самом важном: немного о школе (она была у них общей), учителях; он самую малость поведал о недавнем солдатском житье-бытье. Надя была рада, когда пришло время расстаться. Что есть сил помчала к себе домой, чтобы переодеться и пойти на скотный. Он же направился в Охотино.

С тех пор прошёл примерно месяц. На дворе стоял уже октябрь. Ненастная, неприглядная погода, самое удручающее время года, когда всё вокруг голо, мокро и до первого, радующего глаз снега, кажется, ещё совсем не близко.

Надя в тот вечер, как обычно, возвращалась со скотного в компании матери. Обе изрядно подустали. А ведь им ещё предстояло накормить-напоить собственную томящуюся в хлеву скотину, не говоря уже о младшеньких – брате и сестре.

Ещё издали Надя заметила, что кто-то сидит у них на завалинке. Тём-но. Поди разбери, кто это. Стали думать-гадать. Может, соседка бабка Арина? Бывает, она совсем без спичек, или керосин кончился, или ещё чего по мелочи. А то и бригадир Иван. Хоть он и «полевой» и, следовательно, над ними, скотницами, непосредственной власти не имеет, но, бывает, подлетит на своём вихлястом велике, затарабанит в окошко: