Текст книги "Без дна. Том 1"

4

Народная примета: «Как не сладится с утра, так и маяться до сна». Справедливость этой приметы Аркадий испытал на себе 31 декабря 2000 года.

Аркадий Петрович Новосельцев. Статный добрый молодец полных 25 лет от роду. Прошу любить и жаловать. Это, если по канонам прежних школьных сочинений, «самый главный положительный образ». Сейчас наверняка таких канонов уже не существует, а самоё понятие «положительный» вызывает у читателей зевотную реакцию. Поэтому автор спешит объясниться. Во-первых, не такой уж этот добрый молодец и «положительный» (да, есть, наличествуют в нём и «отдельные недостатки», никуда от них не скроешься), а во-вторых, он ещё не совсем внутри себя устаканился, пребывает в процессе роста. «Роста» не в смысле физического (172 сантиметра – выше этого уже, увы, не вытянется, природа не позволяет), а в смысле того, что он ещё не определился, с кем ему по пути и (что, может, ещё более важно) куда он этот путь держит, какую именно цель видит там, впереди. На протяжении всей этой дороги, пока будет длиться наше повествование, этот относительно положительный герой постепенно с окружающим его миром станет осваиваться, внутренне подрастать. Подрастая, обретать всё большее к себе доверие читателя. В любом случае, автор очень надеется на это.

В такой день нормальные люди стараются под любыми предлогами откосить от работы, чтобы подготовиться к предстоящему торжеству. Но Аркадия в этом смысле к нормальным не отнесёшь: он не бюджетник, где поволынить как будто сам бог велел, а работает «из интереса»: нагрузил его хозяин заданием – особо-то и не поспоришь. Бери под козырёк и выполняй.

Собственно, заявка у него на сегодня лишь одна. Но не простая, а золотая: в посёлке Бирю́чи, что на семнадцатом километре шоссе Краснохолмск – Иваново, необходимо установить отопительный котёл в частном секторе. Поднялся пораньше, мать с отчимом ещё спали, перекусил тем, что с вечера было приготовлено стараниями родительницы, вызволил из объятий выпавшего за прошедшую ночь снега скромный жигулёнок, доставшийся в наследство от покойного деда (на приличную импортную машину пока не наработал), добрался до склада на Румянцевской, загрузился необходимых параметров оборудованием – и в дорогу.

А дорога – врагу не пожелаешь: под колёсами снежная каша, и сразу, как снегопад прекратился, подмораживать начало. Плюс наплывающий с юга туман. В целом, Аркадий неплохой водитель, при этом осторожный: хоть и пригород, и трафик в это время суток умеренный, старался передвигаться небыстро. Он-то не спешит, а метров за сто перед развилкой Бирючи – Старая Засека, в момент обгона тихоходного рефрижератора, на встречку выбросился на скорости мощный вездеход «Сузуки». До почти лобового столкновенья не хватило какого-то метра: Аркадий крутанул резко влево и только чудом не «поцеловался» с придорожным бетонным столбом; его жигулёнок замер над придорожной канавой в самой неприличной позе. Пока, мгновенно покрывшийся ледяным потом, сидел, не способный двинуть ни ногой, ни рукой, приходил в себя, подбежал то ли водитель, то ли пассажир «японца». «Ну как, парень?.. С тобой всё ништяк? Извини, браток, бывает. На вот тебе денежку», – суёт какую-то иностранную банкноту. «Да пошёл ты…» – «С Новым годом, дорогой товарищ! С новым счастьем».

До объекта доехал с большим опозданием: уговор был в десять, а получилось почти в одиннадцать. Склочная хозяйка: «Почему так долго?! Если б знала, я бы с вашей конторой не связывалась!» Уже при установке обнаружилось, что котёл ему на складе всучили с другими параметрами. Возвращаться в город и ругаться с продавцами? Всё одно что пи́сать против ветра – раз, и управится он тогда не раньше трёх-четырёх часов дня – два. Кое-как приспособил. То есть будем называть вещи своими именами – схалтурил. Когда пришло время получить за работу, хозяйка протянула пятнадцать тысяч, а надо четырнадцать шестьсот (суммарно за работу и за сам котёл). Сдачи у Аркадия, как назло, не оказалось – очередной приступ жёлчеизлияния у хозяйки. Аркадий плюнул, вернул вручённую ему пятисотку и, мысленно пожелав даме поскорее отправиться на тот свет, двинулся в обратный путь, то есть в Краснохолмск.

Где-то на полдороги закрякала, как подсадная утка, Аркадьева «труба». Истины ради, «труба» всё-таки не его, а казённая: выдаётся под расписку, и он вправе пользоваться ею только в рабочее время; на выходные и праздники завозит и оставляет в конторе. Да, хозяин у Аркадия классический эксплуататор-держиморда: жмот и крохобор, но в расчётах честен – качество довольно редкое у современных держиморд. Это единственная причина, отчего он пока не уходит от этого хозяина. «Аркаш, выручай». – «В чём проблема?» – «Ещё один заказик срочный свалился…» – «Нет, не могу. Сегодня короткий день. Мы же…» – «Погоди, не спеши, он пустяковый. Там надо только дымоход прочистить. Они там, вишь, к Новому году решили камин разжечь – уже сто лет пальцем к нему никто не прикасался – ну и, видать, попёрло. Как друга прошу! Заказчик-то уж больно видный, обижать не хочется. Родная сестра нашего Генерального Могильщика». Генеральным Могильщиком в городе обзывали их избранного пару лет назад губернатора, а хозяин, если ему чего-то надо, обязательно того добьётся – и подластится, и польстит, и бочку арестантов наобещает. Словом, Аркадий в конце концов сдался: «Адрес!» Улица Аркадия Гайдара, дом двенадцать. «Где эта улица, где этот дом…» Аркадий сразу догадался, о каком здании идёт речь. Скромненький такой, двухэтажный особнячок. В прошлом – городская детская библиотека имени понятно кого. А ещё раньше – резиденция какого-то богатого купчишки. Аркадий, ещё в невинном возрасте, был частым гостем читального зала этой библиотеки. Да, книголюбом он когда-то слыл – будьте-нате! А теперь, значит, этот домик-пряник оприходовала губернаторская сестрёнка. Будь Аркадий чисто пролетарского происхождения, в нём наверняка сейчас вскипел бы «разум возмущённый», но у него не «чистая», а куда более пёстрая подноготная, может, поэтому и разум в данном конкретном случае особо не возмущается.

«Ну и что тут у вас?» – это уже после того, как охрана разрешит Аркадию пройти в дом. «Идите за мной». Вертлявая бебеха. Под тридцать. В кружевном передничке. Надо понимать, прислуга. Поднялись по широкой деревянной, покрытой богатым ковром лестнице. Как когда-то поднимался и не достигший на то время половой зрелости юный Аркаша. Тогда тоже был ковёр, но другой – дряхленький, с потёртостями. На первом этаже абонемент и гардероб. На втором – просторный читальный зал, буфет и туалет. Это в прошлом. Сейчас, конечно, после евроремонтов, тут не только ковёр, но многое, если не всё, по-другому. «Вот тут», – притормозила напротив камина.

Помнит Аркадий этот камин, в «его» времена им (верно, хозяин прав) не пользовались. «Мы только затопили, и сразу же повалило отовсюду!» – «Выход где?» – «”Выход”?..» – «Да, у любого камина есть отверстие, где собирается сажа». – «Может, здесь?» – вернулась в коридор, Аркадий за ней. Да, там, куда показывала прислуга, высоко, под потолком, действительно была какая-то чугунная дверца. «Мне нужны стремянка и тазик побольше». – «Сейчас… Вы пока постойте здесь». Ушла. Пока никого нет, Аркадий может переодеться.

«Здоро́во, рабочий класс!» – вынырнул из-за угла, судя по нарядному форменному костюмчику, охранник. «Здорово, служивый». – «Слушай, у моей родственницы кошку в вентиляционную трубу угораздило. Второй день пищит. Сможешь вытащить?» – «Без проблем. Только не сегодня. После праздников». – «За праздники она может… того самого». – «Тогда ничем…» В дальнем конце коридора появляется прислуга со стремянкой и тазиком. Аркадий бросает охраннику строго: «Даме лучше помоги!» Переодевшись в свою обычную спецовку, он вскарабкивается по стремянке. Прислуга уходит по своим делам, а охранник остаётся – бдит. С трудом смог открыть дверцу. Да-а, этот камин, похоже, со времён царя Гороха не затапливался. Столько дряни всякой накопилось! Отсюда и «повалило». Когда сделал первый зачерп, сажа чёрными хлопьями посыпалась на сияющий, отлакированный паркет. «Ух ты! – даже страж порядка удивился. – Ёкэлэмэнэ… Слушай, ты там потщательнее поройся. Может, ещё и кладик какой-нибудь. Чур, на двоих?»

Нет, кладиков никаких, зато гэ более чем. Чтобы его убрать, пришлось потрудиться. Затопил камин, убедился, что дыма больше нет. Пока возился, охранник убрался со своего боевого поста. Прислуги поблизости тоже не было видно, а Аркадию, хоть ты тресни, нужно было сполоснуться. Вспомнил! Вон там вроде бы должен находиться совмещённый санузел для мальчиков. Ровно в противоположном конце коридора был когда-то такой же санузел для девочек.

Подойдя к двери, не обнаружил мужественного силуэта в профиль (раньше был). Впрочем, нет и силуэта женственного. Поэтому Аркадий решился отворить дверь и, когда она легко поддалась, заглянул в то, что раньше точно было санузлом, а сейчас… Нет, это уже жилая комнатка. Мягкая мебель. Столик типа журнального. На нём красивая ваза с цветами. Но что сразу и первым бросилось в глаза – иконка в простенке и зажжённая лампадка. В поле зрения Аркадия – только половина комнаты; в первые несколько мгновений, кроме мебели и иконки с лампадкой, больше ничего и никого. Ему бы и захлопнуть на этом дверь: эй, любопытная Варвара, не суй нос, куда тебя не просят, но… Может, «сон разума порождает чудовищ» или унаследованный от прапрапредков инстинкт охотника-следопыта сработал: рискнул отворить дверь пошире… И чего теперь там?.. Женщина. Или скорее совсем молоденькая девушка. Также обернулась и так же – не то с любопытством, не то с испугом – смотрит на него. Необыкновенная какая-то девушка. Настолько необыкновенная, что… «Не можно глаз отвесть. Днём свет божий затмевает. Ночью землю освещает. Месяц под косой блестит…» Ну а дальше всё по порядку, как у Александра Сергеевича.

Тут уместно, наверное, будет привести одно претендующее на глубокомысленность нотабене. Негоже, конечно, когда не хватает собственных средств выражения, пользоваться услугами высказавшегося, кажется, уже по поводу всего, что есть на белом свете, классика, но… лучше его, как ни тужься, всё равно не скажешь, не так ли? И второе. Именно здесь и сейчас мы касаемся самого важного. Это самое важное носит высокое звание «идеального». Идеальное же тем и примечательно, что Оно единственное в своём роде. Неподражаемо и неповторимо. Это Эталон. Отсюда Идеал и дефиниция – вещи несовместные. Обозначить Идеал, конкретизировать его, дать Ему какое-то связное описание – означает сопоставить Его с чем-то или кем-то неидеальным, то есть поместить в одну шеренгу, наравне с другими. Но даже если Идеал будет по ранжиру первым в этой шеренге, это уже унизит или даже уничтожит Его. Отсюда и желание скромного автора воспользоваться тем, что уже было открыто задолго до него великим пиитом: «Не можно глаз отвесть». И всё! И точка! Этим всё и исчерпывается.

Итак, Аркадий, остолбенев, смотрит на поразившую его каким-то своим, не поддающимся определению совершенством девушку, а девушка смотрит на него. Аркадий её явно не поражает, не числится за ним никаких совершенств, скорее пугает (чужой, чумазый от осевшей на его физиономии сажи и не в самой опрятной робе). И так порядка нескольких секунд, пока из-за спины Аркадия не донёсся истошный крик: «Эй, ты, мать твою!.. Трубочист!» Служака-охранник. Мчит по коридору, орёт во всю лужёную глотку. Аркадия мгновенно, как порывом ветра сдуло от двери, а тем же временем на другом конце коридора появляется прислуга. В общем – полундра!.. Свистать всех наверх!..

«Вань, ты чего?! Что случилось-то?..» – «Да вон, трубочист… К нашей гувернанточке ломится». – «Иди ты! Вот это трубочист! Губа-то не дура». Аркадий готов сквозь землю провалиться. Теперь доказывай, дружочек, что ты не верблюд. Охранник уже лапает Аркадия, похоже собирается продемонстрировать какой-то приём; Аркадий, естественно, сопротивляется, силёнок ему тоже не занимать, поэтому задуманное и не срабатывает, а подрулившая вплотную бебеха подначивает охранника. В общем, сценка ещё та… В это мгновение на пороге злосчастной комнаты появляется Она. «Перестаньте!.. Что вы делаете?..» Ух ты! Похоже, она ещё и сердиться умеет. Причём, что больше всего нравится Аркадию, как будто сердится не на него, а на то, как грубо с ним, Аркадием, обращаются. «Оставьте его! Пожалуйста. Он же ничего мне плохого не сделал». И так это было сказано, с такой непререкаемой убедительностью, что тут же возымело эффект! Охранник отцепился от Аркадьевой руки, бебеха тоже больше не голосит так, как будто её насилуют. Словом, все неприятности для Аркадия на этом закончились.

Да, именно так: все неприятности для Аркадия на этом закончились. Девушка только заступилась за него, убедилась, что от него отстали, и тут же, бросив прощальный взгляд, вернулась к себе, закрыв дверь. Уплыла по своим делам и прислуга. Правда, перед тем как ей уплыть, Аркадий успел навести у неё справки… Нет, не по поводу гувернантки, а где находится то самое вожделенное место, где он сможет умыться. Чувствующий себя немного виноватым охранник его туда проводил. Оказалось, для таких, как они, то есть для челяди, всё это удовольствие теперь на первом этаже, где прежде был гардероб. Под конец с Аркадием, как положено, рассчитались, и он отправился восвояси. Готовиться к встрече Нового года.

Словом, пронесло. А пронесло только благодаря тому, что эта красавица не погнушалась вступиться за него. Отчего же ему сейчас, пока возвращается домой, как-то… как будто не по себе? Примерно так же с ним однажды было, когда схватился голой пятернёй за обнажённый провод: тряхануло. Тряхануло как будто и сейчас. Но что с ним в самом-то деле?.. Смазливых девушек, что ли, до сих пор не видел к своим-то уже солидным двадцати пяти годам? Нет, тут что-то другое. Иконка, лампадка? Вещи для современной молодой девушки, согласимся, не совсем обычные. Но был в его уже богатой приключениями жизни и такой случай, когда любился с одной замужней женщиной. Она тоже была набожной, то и дело молилась, постоянно, как на службу, ходила в церковь, соблюдала все посты и пятое-десятое. Аркадий как-то поинтересовался: «А тебе не стыдно мужа обманывать?» – «Ещё как стыдно-то! Но я же исповедуюсь у своего батюшки. Да. Я честно ему всё и про себя, и про тебя рассказываю». Рассказчица! У Аркадия, когда услышал такое, сразу пропало желание любиться с этой вечно кающейся грешницей. Так, значит, не в иконках тут дело, а в чём-то другом. И в чём именно, ему ещё придётся разобраться.

5

«У тебя глаза какие-то…» – «Какие?» – «Сумасшедшие. С тобой всё… в порядке?» Это у Вали, Аркадьевой подруги, возникли сомнения на предмет, не сошли ли его глаза с ума. Ещё на относительно дальних подступах к Новому году, когда, естественно, обсуждали, где, в какой компании встретят новое тысячелетие, не сразу, но всё-таки пришли к обоюдному согласию плюнуть на всех друзей-приятелей и встретить тысячелетие один на один в снимаемом Валей на паях с её однокурсницей скворечнике посёлка Первомайский. Однокурсница – тоже не из местных, как и Валя, – уехала на все праздники к своим.

Аркадий сегодня впервые попал в Валин скворечник, но для посёлка Первомайский он, конечно, не новичок. Дело в том, что прежде на окраине посёлка располагалось овощехранилище, где время от времени приходилось «отбывать барщину» краснохолмским старшеклассникам и Аркаше в их числе. Наиболее дерзкие из них – а Новосельцев ещё в своём «зелёном» состоянии был из таких – набивали предусмотрительно принесённые из дома «авоськи» дефицитными в те времена мандаринами и апельсинами и, пользуясь дырявым забором, выносили, допустим в обеденный перерыв, наружу, продавая местным, чаще всего не за деньги, а за «настоящее», не поддельное, как в городских магазинах, молоко. Тогда в Первомайском ещё держали коров. В то время Аркаша и познакомился с внутренним убранством многих поселковых домов.

С тех пор многое, конечно, здесь изменилось: стало ненужным первомайское овощехранилище, потеряли нужду в собственных коровах и жители посёлка, зато мандаринов и апельсинов стало навалом. «Скворечник» же, применительно к Валиному временному жилищу, это чисто Аркадьева придумка. В более традиционном, что ли, виде это назвалось бы «чердаком». Или, если речь идёт о деревенского типа доме, «светёлкой». А если по-иностранному, то и «мансардой». Последнее, пожалуй, было бы даже наиболее уместным, учитывая, что подруга у Аркадия – студентка романского отделения филологического факультета Краснохолмского педвуза имени К. Д. Ушинского.

«Извини, у нас тут тесновато…» Да, это так. Вот хоть и невелик росточком Аркадий, а всё равно его голова едва не упирается в крышу, пронзённую кирпичной трубой. Зато крохотная, но настоящая, из леса, ёлочка. Однако это уже заслуга кавалера. Именно он, на свой страх и риск, отыскал в лесу зелёную красавицу, срубил «под самый корешок», довёз благополучно, минуя специально расставленные кордоны, до города. От Вали же понадобилось только доставить деревце в Первомайский, и всё, что сейчас украшает ёлочку, это она сама, то есть Валя, постаралась. Не забыла украсить и себя как подобает на Новый год: коротенькая, едва прикрывает колени, из какой-то шикарной, как будто политой белой глазурью ткани юбочка, голубая узорчатая куртка. Снегурочка, да и только! «Тебе случайно не холодно?» – «Случайно нет, тепло». Да, сейчас, ровно в эту минуту, здесь действительно не холодно: хозяйка хорошо протопила печь, от кирпичей, если поднести к ним ладонь, так и пышет жаром. Но так долго продолжаться не будет. Аркадий уже успел и глазом, и нюхом специалиста подметить, что в скворечнике-светёлке-мансарде серьёзный сквознячок. Неудивительно: здесь столько неважно заделанных щелей! «У тебя хоть что за одеяло-то?» – «Одеяло?.. Хорошее одеяло. Ватное. Мышкинское. Им ещё моя бабушка укрывалась. Не бойся, не замёрзнешь». – «Я надеюсь», – многозначительно прокомментировал Аркадий.

Они ещё ни разу не проводили ночь вместе, ни разу не делили постель. Вот в чём вся соль! Если хотите, даже на этот момент интрига местного масштаба. Хотя встречаются уже полгода. И причиной тому вовсе не Аркадий. Он-то всегда пожалуйста, в полной готовности, как тот небезызвестный пионер; но Валя – Аркадий это почувствовал – как-то… не очень. Про себя решил: «Напрашиваться не буду». Судя по тому, что она первой предложила этот вариант встречи Нового года (Аркадий её лишь охотно поддержал), долгожданный перелом в их отношениях настал.

Серьёзно ли всё это у него? Надолго ли? Не охладеет ли, как с ним уже не единожды случалось прежде, когда пресытится всем, что этой, очередной его подруге, по силам ему дать? После каждого такого пресыщения одна мысль: «Да на фиг я вообще… с ней?» И как расплата за содеянное – воздержание на какое-то время. Пока внутри опять что-то не проснётся, не зашевелится. Какая-то гадость. Впрочем, почему «что-то»? Почему «какая-то»? И ежу понятно, это «что-то» называется, кажется, придуманным неким доктором Зигмундом Фрейдом мудрёным словечком либидо. И хочется как-то вырваться из его плена, стать полновластным хозяином самого себя, но… И хочется, и колется. В общем, пока не получается. Такой вот, оказывается, не совсем простой и обыкновенный этот Аркадий.

Время – скоро бить кремлёвским курантам. Здесь, у Вали, крохотный, чуть ли не в спичечный коробок, чёрно-белый телевизор. Постоянно какие-то полосы. Но что-то всё-таки видно. Хотя сейчас этим «что-то» является «кто-то». Президент всея Руси. Отчего-то грустный. И ещё, если кому-то одного определения ныне действующего президента покажется недостаточно, тонкошеий и измождённый. В припорошённом белым снежком плащике. Тихим, совсем не бодрым, не «президентским» голосом: «Дорогие друзья, уважаемые граждане России. В эти минуты мы не только сверяем наши часы, мы сверяем все наши мысли и чувства…» И пошло-поехало. Словом, приблизительно всё то, что уже «поживший и испытавший» к своим почтенным двадцати пяти годам Аркадий слушает не первый раз. Да и устал он уже от застолья: больше двух часов насыщают желудки. День выдался для него тяжёлым, хочется поскорее… Да, баиньки. «Ну что? – поинтересовался, едва раздались первые звуки последовавшего сразу по окончании президентского спича гимна. – Не пора ли?» Подруга встрепенулась, как будто её невзначай ущипнули. Но через пару секунд, видимо окончательно решившись, сказала: «Капельку подожди. Я сейчас». Поднялась из-за стола – и куда-то вниз, по деревянной лесенке прыг-скок.

Пошли секунды, минуты. Бубнит телевизор, Аркадий намеренно его приглушил. Кто-то на улице запустил фейерверк. Душновато в скворечнике – вот Аркадий и приотворил окно: пусть проветрится. Вспомнилось (оттого, что фейерверк): «Что такое День Победы? Это праздничный салют. Фейерверк взлетает в небо, рассыпаясь там и тут». Памятка из ушедшего Аркадьева детства. И ещё, если хорошенько вслушаться, доносящееся из дома напротив: «А где мне взять такую песню и о любви, и о судьбе…» Впрочем, это, скорее, не из дома напротив, это из телевизора хозяйкиного, что под скворечником, то бишь в горнице.

Но вот наконец и она, подруга. Теперь стало понятно, зачем убегала. Переоделась. Сейчас на ней одна длинная, почти до пола, красивая, с какими-то яркими цветами, с кружевами по подолу и воротничку ночная рубашка. Смущённо улыбается, спрашивает глазами: «Ну как?» «Здо́рово!» – что-то подсказывает Аркадию: нет, до сих пор не совсем в себе уверена его зазноба. Хочется, чтобы все эти её «ой, мамочки родные, то ли я делаю?» поскорее остались позади. «Ну что? Под одеяло? Пока не замёрзли». – «Д-да, но… – смущённо опуская глаза, – только ты учти… я ещё ни с кем… никогда». Признание, которое дорогого стоит. Впрочем, Аркадий и сам о том, чем вызвана подмеченная им неготовность подруги, догадывался. И чтобы приободрить её: «Да ладно ты, не тушуйся! У нас с тобой будет полный о'кей». Хотя о'кей ли? Это ещё вопрос. И обращённый на этот раз не к подруге, а к самому себе.

Дело в том, что у самого-то Аркадия, так уж получилось, ещё не было опыта занятия любовью с девственницей. Как-то в его мужской жизни получалось, что он был далеко не первым. Вот это-то обстоятельство его сейчас немножко и тревожило. Впрочем, здесь важно было не выдавать своего смущенья, не обнаруживать свою неопытность. Пусть она считает, что он жог ещё тот! Так будет лучше для них обоих. А опыт… Что ж? Что-то непременно подскажет ему, как лучше. Как подсказало когда-то, много лет назад, когда он сам был девственником. Тоже тогда боялся. Но когда настал момент, всё то, чему положено, сработало как на автомате. Всё действовало чин-чинарём, как у многоопытного любовника. Инстинкт – великое дело. Всё будет тип-топ и сейчас.

«Только, пожалуйста, – ещё попросила его Валя, когда оба друг за дружкой забрались под одеяло, – сделай так, чтобы мне было не больно». – «Не волнуйся, сделаю так, что ты вообще ничего не почувствуешь». – «Ну, уж совсем-то… “не почувствуешь”… наверное, тоже не надо… Ты как-нибудь… посерединке». – «Договорились… Только учти, я как-то сегодня оплошал, без резины». Валю это не смутило. Чуть приподнялась на локте, протянула свободную руку, достала из тумбочки презерватив, протянула Аркадию. Вот! Хоть и неопытная, и «первый раз в первый класс», а всё-то она, голубушка, предусмотрела! «Хорошо! Но пока не надо. Пока положи на место».

Когда Аркадий под доносящееся из-под пола сначала «Огней так много золотых на улицах Саратова…», а потом «Волга-реченька глубока бьёт волнами берега…» вроде бы «созрел», с ним как будто что-то произошло. Что-то совершенно непредвиденное. То, чего он меньше всего ожидал. Да что меньше? Вообще не ожидал! Ему вдруг показалось, что он не хочет совершать самое главное, ради чего, собственно, и ложился с подругой в постель и ради чего он её, как положено, ласкал, возбуждал и, естественно, возбуждался сам. Ему не хочется ЭТОГО. Что за чёрт?..

Валя лежала, кажется, совсем не дыша, только её сердце громко тук-тук-тук. Ждала, что будет дальше, а он… уподобившийся деревянной колоде… Кажется, тело его онемело, а в горячей голове сейчас как будто кипяток: «Но ты же действительно этого не хочешь…» И это была сущая правда: ему действительно в последний момент вдруг взяло и расхотелось. Как будто ножом желание чик – и нету! Хоть ты волком вой! Наконец Валя, кажется, тоже осознала, что с её другом не всё в порядке. «Что?» – робко. «Не знаю… погоди… Давай ещё просто… полежим немного». Валя не возражала. Они полежали, касаясь телами друг друга, ещё несколько минут. Желаемое возбуждение к Аркадию не возвращалось. Его инструмент сморщился, превратился в нечто жалкое. Такое позорище с ним, с инструментом то есть, а не с самим Аркадием, случалось впервые.

Когда прошло ещё несколько минут, всё же решился признаться Вале в своём бессилии. «Слушай, какая-то, честное слово, чертовщина. Давай пока… оставим это… На утро». – «Давай, – покорно согласилась Валя и добавила через минуту: – А ты не заболел?» – «Да нет, непохоже. Просто у меня день был очень тяжёлым. Чуть на тот свет не отправили». – «Да ты что?! И молчишь! Расскажи». Пока долго рассказывал – и про то, как ехал по снежной каше, как на него наскочила «сузуки», как переругивался с хозяйкой, как… нет, про то, как встретился глазами с той, что «не можно глаз отвесть», уже ничего не рассказал, не успел – подруга, убаюканная его словами, благополучно заснула.

Они расстались на зорьке. Хотя какая там зорька? С первым автобусом, начало седьмого, кругом темным-темно. Весь Первомайский от мала до велика спал мертвецким сном. Он был единственный пассажир в холодном, неотапливаемом салоне. «Что, паренёк, – зевающая поминутно пожилая кондукторша, – так невесел? И в такую рань. Любушка, видать, не дала?» – «Да, есть немного», – вялый, совершенно не выспавшийся Аркадий не стал перечить кондукторше. «Строптивая очень? Ничего, ты ещё молодой. Вон какой бутончик. В следующий раз даст. Обязательно. Можешь не сомневаться». – «Будем надеяться», – вяло отбрехнулся он.