Текст книги "До экстаза… и после (сборник)"

Глава 9
За одни сутки и один час до кульминации

Назавтра мы все собрались у входа в парк «Сокольники» приблизительно к шести часам. «Приблизительно» – потому что я ко времени как к физическому понятию вообще скептически отношусь, ручными часами обычно пренебрегаю и в точном минутном отсчете разбираюсь с затруднением.

Последним, правда, Илюха подвалил, и пока он двигался к нам какой-то новой развязной походкой с подкруткой бедер на каждом ходу, мы сначала все вместе ошарашились, потом быстро пришли в себя, а потом стали смеяться. А Жека, та просто помирать начала от хохота, в прямом смысле помирать, присев на мостовой, подхватив себя под живот, корчась от разрывного смеха. Иногда она поднимала глаза на плавно двигающегося к нам БелоБородова и вздрагивала очередным выдохом: «Ой не могу».

Впрочем, Илюха вызывал интерес не только у нас, у проходящих мимо людей он тоже его вызывал. И они притормаживали и провожали его длительными изучающими взглядами, правда, почему-то не смеялись, а качали в недоумении головами. А порой – в осуждении качали.

– Ну как? – спросил у нас Б. Бородов, подойдя на расстояние голоса.

Хотя мы все говорить не очень-то могли, мы могли только смеяться неудержимо.

– Чудо ты, – прорвалось все же у Инфанта, – в перьях.

И он был прав. Потому что это был тот редкий случай, когда определение Инфанта имело здравый смысл и было понятно в основном всем.

– Понимаете, – совсем не обиделся Илюха, – я вчера целый день над образом трудился. Кучу литературы пролистал, ворохи просто. Фильмы смотрел старые черно-белые, фотографии опять же… И решил, что самый подходящий образ для меня – это образ кубинского сутенера. Ну, до прихода к власти коменданте Кастро, конечно. Куба, она, знаете, тогда развратная шибко была, и сутенерская профессия преуспевала повсюду. Ну и вообще мне кубинский образ подходит. Жизнерадостность, темперамент, ну и прочее…

– Ну не знаю, не уверена, что ты полностью соответствуешь. Про темперамент я, конечно, не исключаю, но вот про другие разные места сомневаюсь. Кубинцы, они, знаешь ли, как про них некоторые знающие люди говорят… – И тут Жека сообщила нам про кубинцев такое, что мы о них никогда всерьез не думали. – …Наверняка им сутенеры щедро наделены, – закончила Жека свой информационный поток.

А вот Инфант и с самим Илюхой, и с его сходством с детьми Острова свободы, наоборот, согласился. Правда, с уточнениями.

– Ну да, – уточнил Инфант, – ты, Б. Б., на кубинца похож, как на…

Тут я не буду повторять, какое именно сравнение прозвучало в воздухе, хотя я лично с ним был в основном согласен.

Но Илюху никакие сомнения и уточнения нисколько не смутили.

– Вчера по магазинам целый день шатался, – сообщил он нам, – все кубинскую одежду образца пятидесятых годов выискивал, с трудом нашел. Плохо в нашем городе с кубинской одеждой. А потом вечером походку себе подбирал и репетировал. Ну как, правда ведь вихляво получается?

От этих его слов мы все зашлись еще больше, а Жеку просто смяла ураганная хохотливая волна. Я даже начал беспокоиться за нее. А Илюха продолжал как ни в чем не бывало:

– Вы когда мой новый говор услышите, еще не так обрадуетесь. Мягкий такой, завораживающий кубинский, сутенерский диалект.

– Не надо диалекта, – попросила снизу Женя. – Прошу тебя, не сейчас, попозже… – И она задохнулась на многоточии.

Я снова осмотрел Илюху. Внимательно, придирчиво.

– А знаешь что, Б. Б., – заново оценил его я, – в принципе неплохо. Особенно рубашка вот эта, – я кивнул на рубашку, – цветастая, яркая, навыпуск. Бросается в глаза. Да и груди твои, Б. Б., от расстегнутых пуговиц вырисовываются удачно, особенно волосяная растительность на них, прям до самого пупка. Да и штанишки подходят. Клеш, конечно, широковат малость, и суженность в ляжках и ягодицах немного тесновата, но в целом белый цвет вполне подходит. Особенно штиблетам твоим. Где такие желтые откопал, на таком выдающемся каблучке? А в общем, что тут скажешь, выразительный ты сегодня получился. И правильно, потому что если внедряться в аппетитные проекты, то внедряться в них надо тоже с аппетитом. Молодец, стариканчик, одобряю.

– Грациос, амиго, благодарствуйте за поддержку, – согласился Илюха. И в голосе его особым мягким кубинским диалектом выделилась латиноамериканская гордость.

Когда мы помогли Жеке встать и, поддерживая ее, направились все же в сторону парка, она, поймав очередное дыхание, спросила:

– А почему сутенер? Тебе ведь, исходя из сценария, насиловать полагается, а не заманивать девушку в свои паучьи сутенерские сети?

– Да много вы понимаете в нас, в сутенерах, – возразил Илюха. – Особенно в кубинских. Особенно до кастровской революции. Потому что сутенер, он в душе кто? Он ведь певец женского половозрелого…

Илюха все говорил и говорил, и все вихлял заметно бедрами, переваливая тело с одной ноги на другую, так что смачно обтянутые в белое половинки ягодиц пританцовывали вполне латиноамериканский танец. Самбу какую-нибудь или румбу, хотя точно не танго.

Жека даже отстала на пару шагов, чтобы сзади понаблюдать за представлением, да и случайные прохожие тоже провожали Илюхину просящуюся наружу задницу озабоченными взглядами. Но что нам до случайных прохожих?

– …и один из путей, к которому прибегали кубинские сутенеры, было обычное человеческое изнасилование. По-кубински, конечно, с танцами, карнавалом, текилой. С обоюдным удовольствием, одним словом, – заканчивал свою лекцию Илюха. – Я вам просто по энциклопедическому тексту цитирую.

– Какая такая энциклопедия, – не поверил подозрительный Инфант, – чтобы о кубинских сутенерах писать?

– Да есть одна, – слишком расплывчато ответил Илюха, но Инфанта ответ, кажется, удовлетворил.

– А я-то думал, что кубинки просто трахаться очень любят, – наивно заметил я. – Вот и шли в сферу специфического обслуживания добровольно, без всякого насилия. Я-то думал – это у них в латиноамериканской крови такая большая тяга к сексуальному общению.

– Не упрощай, старикашка, кубинок, – посоветовал мне Илюха. – Кубинки разные бывают. Попадаются и такие, которых нам, сутенерам, силой брать приходится. А если сила не помогает, то хитростью. А как же иначе… – И он снова начал пространно пояснять, видимо снова одалживая сведения у энциклопедии.

А Жека шла за нами, не слушая и не принимая во внимание Илюхины свежие познания. Ей было достаточно зрелища новой Б.Б.-шной походки, его двух обтянутых ягодиц и того энергичного танца, который они выделывали на полном ходу. Мы только оборачивались иногда на Жеку, чтобы убедиться, что она еще здесь, с нами, что не осела снова на разогретый от долгого дня асфальт.

– Стариканер, – вернул я Илюху с далекого острова в теплом Карибском море, когда мы уже вошли под сени сокольничих парковых дубов, – ты оскал себе тоже наработал? Я имею в виду, лицу своему?

– С оскалом не получилось, – посетовал он. – Я и так пробовал, и по-другому. Не идет мне оскал. Мы, кубинцы, жизнерадостные слишком, зато вместо оскала я улыбку себе подобрал. Очень сутенерская улыбка, с латиноамериканским таким вывертом, двусмысленная, обволакивающая, белозубая. Сейчас покажу.

Он обернулся к Жеке, которая все топталась со стороны его спины, и тут же выдавил из себя незамаскированную сальность, приукрашивая ее кривой, перетянутой в одну сторону улыбкой и неутомимо подмигивающим лицом.

– Ну что, красотка, – проговорил он своим новым, тоже пританцовывающим голосом, – поразвлечемся, может, в тени дубрав? Не пожалеешь, я девчонок счастливыми делаю. Особенно, ты ж сама знаешь, своими кубинскими размерами и темпераментом. – И, двинув призывно бедрами, Илюха протянул к Жеке темпераментные руки.

И правильно, кстати, сделал, потому что мы бы ее подхватить не успели, так быстро она начала оседать. А Илюха все прижимал ее почти безжизненное тело к себе и приговаривал уже более тихим, успокаивающим, размеренным, прочувственным голосом, который с румбы незаметно перешел на плавную сальсу:

– Ну что ты возбудилась так сразу, – шептал кубинский сутенер Илюха, поглаживая Жеку по волнистой ее прическе. По-братски как бы поглаживая, с пониманием. – Я же про счастье говорю, ты такого счастья и не чувствовала еще в жизни. Небось читала про нас, про кубинцев, в энциклопедии. Знаешь ведь, что лучше нас никого и нету, разве что доминиканцы, может быть. Ты на всю жизнь счастливая останешься. И благодарить будешь, и не сможешь больше ничего и никак, кроме как только…

Он в конце концов все же выпустил ее, Жеку, потому что ну сколько мог он ее руками поддерживать? И она сползла в результате прямо на мягкую зеленую травку и там и осталась, мелко подергиваясь и вздрагивая конечностями. От нее почти не отлетали никакие звуки, только лишь иногда одна фраза прорывалась сквозь немоту. «Ой мамочки, не могу…» – шептала она и переваливалась на другой бок.

– Вставай, – вступился я наконец за Жеку, сам смахивая невольные слезы, – платье свое светлое испачкаешь. Не в чем репетировать будет. И ты, стариканер, кончай, – перекинулся я на Илюху, – не злоупотребляй своими соблазнительными кубинскими интонациями. Видишь, что с ней делается. Ты мне участницу повредишь сейчас и сломаешь всю тренировку. Репетицию, в смысле. Завязывай. Мы оценили, подходит образ. Оставь Жеку в покое. Когда к изнасилованию вплотную подойдем, тогда пожалуйста, а пока оставь.

И Илюха послушался и перестал быть на время выразительным кубинским мачо, а потом мы еще ждали, пока Жека приходила в себя.

– Итак, ребята, – расставил я участников в первой мизансцене, когда мы пришли на заранее подготовленную мной площадку. В смысле, полянку. – Ты, Инфант, находишься с Жекой у этой березы, то есть прижимаешь березу к ней. Или ее к березе.

И так как Инфант не понял, кто кого и куда прижимает, я взял его за руку и навалил на Жеку, которая послушно заняла отведенную ей позицию, упираясь спиной в березу, а лицом в Инфанта. Хотя не уверен, что ей хотелось в него лицом.

– Так чего мне делать? – спросил режиссера Инфант, который вообще как артист был вяловат немного.

– Ну как что? – пояснил я его роль. – Ты в любви и любовь свою прятать не собираешься. Вот и давай демонстрируй.

– Как? – снова не понял Инфант, потому что артисты – они вообще как дети, привыкли, что им все режиссеры разъясняют и подсказывают.

– Ну поцелуй ее, что ли, – предложил я. – Руками обними, только больно не сделай. Жека, ты тоже давай, ты тоже в любви. Не сачкуйте, пожалуйста, господа артисты, репетиция у нас генеральная, единственная, последняя, все должно быть всерьез…

– …и надолго, – поддержал меня классической большевистской цитатой экономист БелоБородов, который вообще-то был полным кубинским сутенером.

Ну Жека – она, конечно, профессионал, ей дважды объяснять не требуется. Она обвила Инфанта руками, подтянула его, нерешительного, к себе, воткнулась куда-то лицом. Мне даже немного неприятно стало от ее быстрой сговорчивости. Но чего не стерпишь ради искусства?

Ведь, например, мужья актерш вообще зачастую своих жен на экране в откровенных сценах наблюдают. И все удивляются небось: откуда у их жен столько страсти для партнеров по актерскому цеху взялось? Неужели потому что посторонний народ во время съемок рядом снует и возбуждает, как и полагается, своим внимательным присутствием?

Вот и я подавил в себе мерзкий порыв давно забытой ревности. В конце концов, режиссер я или нет? А если нет, то кто тогда?

– Так нормально? – спросила Жека откуда-то из Инфантовой груди.

– Нормально, – одобрил я. – Ты, Инфант, только поживее, пожалуйста, больше страсти вложи. А то скучно на тебя смотреть, комары вон на лету дохнут. Не возбуждаешь ты никого, даже кубинского нашего товарища. Хоть он и пылкий. А вы своим поведением должны нас, хулиганов, возбудить, чтобы решились мы на тяжкое преступление. Сексуально возбудить, понимаешь?

– Я постараюсь, – пообещал неуверенно Инфант, который хоть и делал вид, что обнимает Жеку всерьез, на самом деле с таким же успехом мог обнимать ствол растущей за Жекой березы. Так у него ненатурально получалось вконец одеревеневшими, натужными руками. Возможно, оттого натужными, что Жеку он в глубине души уважал и побаивался больше многих других. А как сексуально обнимать человека, которого уважаешь и побаиваешься?

– Итак, Б. Б., – повернулся я к Илюхе, – я тебя «Б. Б.» буду звать на время всей операции. Во-первых, со стороны непонятно, а во-вторых, сутенеру такое имя особенно подходит. А ты меня зови… – Я призадумался на мгновение.

– Я тебя буду звать Францем, – вдруг проявил собственную режиссерскую инициативу Илюха.

– Почему Францем? – удивился я.

– А почему нет? Хорошее немецкое имя. Свойское, дружеское и запоминается легко. Помнишь Франца Беккенбауэра, футболиста такого?

– Не живи прошлым, старикашка, – порекомендовал я между делом и согласился: – Ну, пусть будет Франц.

Затем я полез за пазуху и вытянул оттуда плоскую бутылочку американского виски из штата Теннесси.

– Слушай внимательно, – пояснил я товарищу, – от виски, особенно теннессийского, перегаром несет пуще всего. Ты набери его в рот и прополоскай, чтобы разило сильнее. От тебя сильно разить должно – девушки не так кубинцев боятся, как пьяных кубинцев. Ну а то, чем прополоскал, выплюни, чтобы не опьянеть и роль не перепутать.

– Ты Франц, молоток, – похвалил меня Б. Б., – ты запасливый. Не зря тебя Францем все-таки нарекли, немецкая основа из тебя, как ни прячь, проступает. Хотя я бы, конечно, лучше родной текилой зарядился, чем этой примитивной сивухой нашего промышленного северного соседа. Ведь янки, они, знаешь…

Но, так и не решив, что я должен знать про янки, Б. Б. набрал в рот побольше виски и долго им полоскал рот, и щеки, и горло внутри. Я все ждал, когда же он выплюнет, а он все не выплевывал и не выплевывал. Даже когда перестал полоскать, все равно не выплюнул.

– Б. Б., – спросил я в недоумении, – ты чего не выплевываешь? Сглотнул, что ли?

Б. Б. качнулся ко мне немного и дыхнул разящим висковым перегаром, да так приятно, что мне обидно стало. Ну почему он дисциплину нарушает, а мне нельзя?

– Дружище, Франц, – проговорил Б. Б. опустевшим ртом, мелко подтанцовывая бедрами в белых обтягивающих штанцах. – Дай я тебе спою старую кубинскую песню. Мне ее няня, мулатка Терессита, напевала, когда я еще был смугл, кудряв и невинен. Когда женщины меня еще нисколько не интересовали… – И он запел в такт раскачивающимся бедрам:

 
Когда с тобой немецкий друг,
Тепло и радостно становится вокруг…
 

Он бы наверняка продолжил и бог знает чего еще нагородил, но я его резко оборвал:

– Б. Б., я же сказал тебе, не живи прошлым. Даже если ты кубинский пятидесятник из прошлого столетия, это не значит еще, что у тебя песенный репертуар должен быть из пятидесятых годов прошлого столетия. Напоминаю, мы здесь не развлекаемся, мы здесь по делу. Репетируем мы здесь, забыл? Думаешь, мне не хочется глотнуть несколько раз? Но я же воздерживаюсь, потому что я при исполнении.

– Потому что вы, немцы, добросовестный и дисциплинированный народ. И добропорядочный к тому же. Не то что мы, латины, – дети моря и солнца.

– Короче, – усилил я голосом, – мы с тобой выходим вон из тех кустов. Видим влюбленную пару. Разгоряченные их страстью и парами теннессийского алкоголя, мы начинаем их задирать. Ну это я в основном, потому что это я хулиган. Ты стоишь рядом и пританцовываешь, вот как сейчас, бедрами. Ты все понял? Ну давай, пора выходить из кустов.

И мы сначала вошли в кусты, а потом вышли из них. Максимально развязной походочкой вышли. А потом я таким же развязным голосом заверещал:

– Ух ты, ух ты, поглядите на этих двоих! – заверещал я, как и полагается хулигану, рядом с которым не переставая пританцовывает насильник. – Эй, пацан, смотри чувиху свою не задави. А то она так сплющенная и останется на всю жизнь. Тебе-то, может, и сойдет, а вот другим не в кайф будет. Понял, козел?

И я выдержал длительную паузу, потому что в соответствии со сценарием в этом месте Инфант должен был отвлечься от девушки и откликнуться на мой задир мужественным голосом и решительным речитативом. Но пауза все выдерживалась, а Инфант все не отвлекался. Он вообще к нам не поворачивался, совсем не реагировал на нас, хулиганов.

Я пригляделся – что-то с ним, с Инфантом, происходило необычное. Я снова пригляделся, и это необычное мне не понравилось. Потому как по всем наружным признакам выходило, что наш Инфант оказался сексуально возбужден. Он втискивал Жеку в себя и елозил по ней передней своей частью лица, да еще руками подрабатывал.

А та, что было особенно противно, совершенно ему не препятствовала, видимо, действительно долго у нее ни с кем не получалось. То есть они оба слишком глубоко вошли в роль, можно сказать, вжились в нее полностью. Настолько вжились, что позабыли, что все не по-настоящему у них, а участвуют они всего лишь в репетиции. Пусть и в генеральной.

– Инфант… – начал отвлекать я его. И снова позвал: – Инфант!

Но разве его от женщины словами отвлечешь, пришлось подойти, отрывать голыми руками от хрупкого Жекиного тела. Хотя он так плотно присосался всеми своими присосками, что даже Б.Б.-шная помощь потребовалась. А тот, помогая мне, все пританцовывал по-латиноамерикански и пританцовывал, и напевал вполголоса какие-то свои карибские мотивы.

В общем, куда ему было деваться, Инфанту, как он мог противостоять нашему совместному кубинско-немецкому натиску? Конечно, мы его в результате оторвали.

– Инфант, – я непонимающе покачал головой, – ты чего, не слышишь меня?

– А что такое? – спросил ошеломленным голосом Инфант. И вид у него тоже был ошеломленный, и лицо, и глаза, и дыхание.

– Я же обращался к тебе, задирал тебя всячески по-хулигански, – пояснил я. – Ты чего, оглох в забытьи своем любовном?

– Правда? – удивился артист. – Так чего тебе надо, а то я тут… – И он не докончил и снова двинулся было обратно, в сторону Жеки, у которой вид был хоть и помятый немного, но в целом вполне еще рабочий. Но мы его с сутенером Б. Б. обратно не допустили.

– Эй, Инфантище, – затряс я его, стараясь привести в сознание. – Оно не по-настоящему, оно понарошке. Репетиция, ты понимаешь? – И я повторил по слогам: – Ре-пе-ти-ция. И не твоя это девушка, а Жека. Ты Жеку помнишь? Але, контора, очнись!!!

И Инфант очнулся.

– Да какая разница, Жека – не Жека. Они все чем-то похожи, – философски заметил он и снова направился в сторону белого легкого платья. Но мы его снова задержали на полдороге.

– Ан нет, – сказали мы вместе с сутенером, который от постоянного физического напряжения на время даже перестал шевелить бедрами, – разница как раз большая. Жека здесь только для репетиции находится, а совсем не для тебя. Она вообще особенно ни при чем. Вот завтра давай демонстрируй свое умение непосредственно на премьере.

– Итак, Инфант, – повторил я, когда он поостыл немного и пришел в более-менее нормальное для Инфанта сознание, – мы с Б. Б. выходим из кустов, и я тебе говорю наглым голосом… – И тут я повторил свой задиристый текст. – Теперь ты давай отвечай мне мужественно.

Инфант задумался.

– Что отвечать? – полюбопытствовал он наконец.

– Ни фига себе, – разделил я с кубинцем свое удивление. – Ты чего, Инфантище, ты текст от меня вчера получал?

– Получал, – признался тот.

– Ну? – не понял я. – Ты его учил?

– Учил, – снова согласился Инфант. – Честное слово, всю ночь. Вернее, все, что от нее осталось. Ну ты же знаешь, от нее вчера не так много осталось, – намекнул он на наши ночные приключения с Дусей.

– Ну? – Я сделал вид, что не понял его намеков, потому что отделившаяся от березового ствола Жека как-то подозрительно внимательно стала вслушиваться в разговор. – Тогда, раз учил, давай выкладывай текст, постепенно, слово за словом.

Тут Инфант, конечно, сильно напрягся, вспоминая что-то, и видно было, что ему это напряжение очень непросто дается. Он вообще находился все еще там, в светлом Женькином платье, и вдали от него ему было, очевидно, неприкаянно.

– Я забыл. – Он виновато опустил глаза.

– Все? – переспросил я. – Ничего не помнишь?

А Инфант все мотал и мотал беспомощной своей головой, которая еще тяжело, возбужденно дышала всем своим широко приоткрытым ртом. Я посмотрел на кубинца, ища объяснения.

– Мудила, – объяснил про Инфанта кубинец. – Чего тут поделаешь? – И он тоже развел руками.

– Я же говорила, что память тренировать надо, – напомнила мне вполне оправившаяся Жека. – А ты все: «чистый лист, чистый лист». А чистый лист, он знаешь для чего хорош? Вон, у латина спроси, коль сам не догадываешься.

– Подтираться им хорошо, – тут же услужливо подсказал мне латин и подобострастно улыбнулся своей кривоватой улыбочкой.

Я протянул Инфанту бумагу с его репликами.

– На, читай по бумаге, – сказал я раздраженно. – И к Жеке больше не приставай. Жека, ты как, выдержишь еще один дубль? – обратился я к ней.

– Что же делать, постараюсь, – вздохнула она и тоже развела руками, как все мы.

И я ее понимал, тяжелая досталась ей роль, самая тяжелая, с большой творческой нагрузкой. И с физической нагрузкой тоже.