Текст книги "Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи"

«Российские элиты стремятся создать государство на прочной основе, которое можно интегрировать в глобальную экономику, но в то же время защитить её внутреннюю политику от внешних воздействий. Россия никогда не мирилась с идеей НАТО-центризма и европейского порядка, сфокусированного на ЕС», – констатирует Иван Крастев.

И в этом плане между Борисом Ельциным и Владимиром Путиным нет той пропасти, о которой сегодня склонны писать обозреватели и в России, и на Западе.

Для понимания этого достаточно провести сравнительный анализ двух выступлений российских президентов (стамбульскую речь Ельцина 1999 года и мюнхенскую Путина 2007 года). Отмеченные выше противоречия будут определять отношения между Россией и Западом в краткосрочной и среднесрочной перспективе.

Стамбульская речь Ельцина упомянута не случайно: такой антизападной она была просто вынужденно. Он на протяжении большей части своего президентства был не просто никудышным политиком, но абсолютной марионеткой Запада. А рык он издавал исключительно потому что к 1999-му году полностью опростоволосился, был абсолютно не политик, доверие к нему внутри страны упало до неощутимого уровня. Речь была попыткой каким-то образом зарисоваться в большем масштабе.

Но в этом случае США и их союзники будут вынуждены практически в одиночку иметь дело с активизирующимся Востоком. При том, что фокус мировой политики сегодня смещается из Европы в сторону исламского мира и Китая. Но на этом направлении США и ЕС встретят не бывшие члены ОВД, готовые ради прощания с советским прошлым на значительные издержки и ожидания будущих бонусов. И здесь «линейного проекта» не получится, что уже доказали провальные опыты по демократизации Афганистана и «Большого Ближнего Востока». Российское влияние в Евразии можно уменьшить, а голос Москвы можно сделать тише. Но это контрпродуктивно в меняющемся мире для самого Запада. Слабая Россия не принесёт стабильность ни в Европу, ни в Азию, а, напротив, мультиплицирует риски и угрозы для стран ЕС и в конечном итоге для США, активно вовлечённых в обеспечение европейской безопасности.

Совершено правильно, но это абсолютный стратегический просчет Запада в ответ на наш такой же стратегический просчет.

Глава 2

Европа. Борьба с неопределённостью

Экономический кризис 2000-х годов заставил понять очевидный факт: неопределённость путей дальнейшего развития ЕС может оказаться более пагубной, чем глубокая интеграция, лишающая страны их суверенитета, или дезинтеграция.

Реформистский потенциал Лиссабонских соглашений иссяк, и, несмотря на «кризис согласия», с начала нового десятилетия мы наблюдаем новую актуализацию интеграционного дискурса. Самое сложное, что предстоит в ближайшей перспективе, – это изменение договоров ЕС. Об этом, как о насущной необходимости, говорил ещё в ноябре 2012 года прежний глава Еврокомиссии Баррозу: «Нам нужен настоящий, глубоко интегрированный экономический и валютный союз для того, чтобы преодолеть кризис доверия»[1]1
  Баррозу представил план перестройки ЕС. 29.11.2012. http://www.dw.de/баррозу-представил-план-перестройки-ес/a-16415068.


[Закрыть].

Эта цитата Баррозу очень характерна: Евросоюз нуждается в том, чтобы страны были глубоко интегрированы и экономически, и валютно. Но в то же время европейцы постоянно вставляют палки в колёса формирования Евразийского экономического союза. То есть Евразия им не нужна. А что, Евразия рылом не вышла? Это вызывает по меньшей мере удивление: двойные стандарты в чистом виде.

Лиссабонские соглашения, определявшие развитие ЕС в последние годы, фактически представляли собой замену одних компромиссов другими. В первую очередь это касается введения с 2014 года новой системы голосования по принципу «двойного большинства» – решения в совете будут приниматься только в случае, если за них проголосовало более 55 % стран (более 15 стран), представляющих не менее 65 % населения ЕС. Пока ещё любая страна ЕС может инициировать возвращение к правилам Ниццкого договора, но с 2017 года новый принцип станет единственным.

Однако тенденции таковы, что принятие решений квалифицированным большинством со временем распространится и на эти сферы. Таким образом, самые сильные и населённые страны ЕС смогут расширить свой контроль над европейскими процессами. Дольше всего сопротивление «диктату большинства» можно ожидать в сфере внешней политики и в вопросах безопасности.

Эволюция европейских диаспор

Вызовом для стабильности в ЕС может стать вопрос этнорелигиозных меньшинств. Влияние мусульманских диаспор в Европе будет расти наряду с ростом их численности, уже сейчас составляющей около 19 млн человек. Практически все они – мигранты или их потомки во втором – третьем поколении.

После терактов в Париже в январе 2015 года, ответственность за которые возлагается на радикальных исламистов, европейская миграционная политика претерпит изменения. Одновременно на фоне экономического кризиса будут урезаны социальные льготы для мигрантов. Для такого рода решений базис уже готов – в ноябре 2014 года Европейский Суд Справедливости постановил, что страны ЕС имеют право самостоятельно определять размеры и структуру социальных выплат, а также отказывать в предоставлении социальных льгот мигрантам.

Очень вероятно, что концепция евроислама хотя и подвергается сейчас сомнениям, но в новых формах получит поддержку и финансирование. Поддержку могут получить исламские учебные заведения, что позволит готовить европейских проповедников и отказаться от приглашения далёких от европейских ценностей улемов с Ближнего Востока. Такая практика пока не получила широкого распространения, но ещё в 2008 году в Стокгольме при поддержке государства был открыт колледж исламских наук, а немного позже факультеты исламской теологии стали появляться в германских университетах. Очень вероятно, что теперь такая практика будет адаптирована и другими странами Европы. Косвенным показателем, что политика уже сейчас меняется в этом направлении, служит то, что в Германии в ряде земель ислам уже признаётся официальной религией – в Гамбурге, Бремене, вскоре в Нижней Саксонии и ещё нескольких землях, если опыт будет сочтен удачным. Официальный статус даст возможность, помимо облегчения ряда ритуальных вопросов (забой скота в мечетях, проведение похорон по исламскому обряду и др.), получать для строительства культурных центров, коллективных мероприятий и т. д. финансирование из бюджета, а не от ближневосточных спонсоров. Контроль в обмен на финансирование позволит успешнее бороться с рекрутированием добровольцев в ряды террористических групп, что стало неприятным сюрпризом во время сирийской войны и агрессии ИГИЛ.

Очень правильно приводятся сведения по поводу открытого в Стокгольме колледжа исламских наук и т. д. Но мы пытаемся как бы заново изобрести колесо: Ислам Каримов в Узбекистане пошёл таким путем задолго до европейцев. Европейцам, кстати, стоило почаще смотреть на азиатов не как на варваров: у того же Каримова европейцы могли бы поучиться. Когда возник первый позднесоветский конфликт (в конце 1980-х годов вспыхнула война между узбеками и киргизами в Ошской области), то население пограничных районов Узбекистана рвалось, чтобы помочь своим соплеменникам. Каримов не обладал нынешней силой, он только начал укрепляться, но он всё сделал, чтобы этого не случилось. Почему? Ошская область когда-то входила в состав Кокандского ханства, а потом всё было поделено по другим принципам Сталиным. Это отдельная история. Но с другой стороны, получается: там преобладают узбеки, и по логике данная территория должна принадлежать Узбекистану. Но Каримов понимал не только арифметику, но и алгебру политики – высшую политику. Он понимал: да, мы это сделаем, а что будет с преобладанием таджикского населения в Бухарской и Самаркандской области? Посеешь ветер – пожнёшь бурю. Это напрямую касалось Каримова. И он взял под контроль образование мусульманских проповедников. Кстати, этим же путем идут и в Казани. Двое руководителей российских мусульман – Равиль Гайнутдин и Талгат Таджуддин – ведут такую конструктивную линию.

Между прочим, румыны в попытках проглотить Молдавию создают прецедент, когда достаточно мощная венгерская диаспора потом возьмёт курс на отделение.

Во Франции, несмотря на долю в населении страны менее 10 %, мусульмане составляют 60 % обитателей тюрем.

Германия осваивает роль хозяйки континента

Некогда Генри Киссинджер задал шуточный, но очень содержательный вопрос: «Кому мне позвонить, если я хочу поговорить с Европой?» Время сомнений прошло, и теперь можно определённо сказать, что это будет звонок в Берлин. Нынешний канцлер Ангела Меркель старается не торопить события, и её политика требует весьма филигранной работы – соблюдая меру, одновременно укреплять позиции Германии, а также институты ЕС. По сути, задача реформирования ЕС возложена на Германию – у этого процесса должен быть лидер, а брюссельская бюрократия уже достигла своего преобразовательского потолка. По словам канцлера Меркель, «в Европе сложилась ситуация, когда все говорят, что мы можем развивать всё что угодно, но мы не можем менять договоры (Европейского союза). Я не думаю, что мы можем таким образом построить реально функционирующую Европу».

Здесь очень интересная цитата. Киссинджер тут, конечно, лукавит. Штаты после второй мировой войны, принеся некоторые жертвы, получили самые большие дивиденды. Они смогли сделать по-настоящему управляемую Германию. Там есть куча секретных соглашений, куча рычагов, включая силовые и т. д. Вплоть до того, что (по данным людей, которым мы доверяем), существует документ о праве вето США на решения канцлера, поэтому Штаты во всём поддерживают Германию, в то же время не давая ей выйти за рамки этого коридора, и через Германию вертят всей Европой. Поэтому для Штатов Германия очень важный элемент. И поэтому же они изо всех сил будут эту Германию поддерживать. Второй приводной ремень от США к ЕС очевиден – через англосаксонскую солидарность, то есть через Англию.

Германия является инициатором жёстких санкций в отношении России, введенных в 2014 году, и одновременно фактическим творцом конфронтации, которая послужила им причиной. К началу 2015 года ситуация обозначилась таким образом, что устремления Германии к востоку от Европы начали вступать в противоречие с её амбициями в ЕС. Политика Берлина может породить реакцию отторжения, вплоть до того, что в перспективе возможно разрушение глубоко укорененного в новейшей европейской традиции франко-германского альянса.

Усиление Германии в европейской политике сопровождается подчёркнутой скромностью заявлений и готовностью соблюдать интересы соседей.

Отношения ЕС и США имеют симбиотический характер. Сложно сказать опредёленно, какая из сторон от них больше выигрывает, особенно сейчас, когда на фоне спада гегемонии Вашингтон стремится упрочить все имеющие союзы. С другой стороны, для ведущих европейских стран с потенциалом глобального участия в мировой политике американская политика служит своего рода проводником. В случае Германии отношениям не повредили даже тяжёлые скандалы, связанные с отказом США вернуть Германии 300 тонн принадлежащего ей золота, а также с прослушиванием телефонов немецких политиков, в том числе и федерального канцлера. Однако скандалы серьезно повлияли на общественное мнение – согласно опросу общественного мнения, проведенному еженедельником Der Spiegel 6 июля 2014 года, 57 % немецких респондентов высказались за большую самостоятельность Германии от США в вопросах внешней и оборонной политики, а 69 % опрошенных заявили о том, что их доверие к альянсу с США отныне подорвано.

Никогда прежде в своей истории Россия не имела дела с единой Европой, но даже кратковременное квазиединство европейцев становилось тяжёлым испытанием для «русского мира» во времена Наполеона и Гитлера. Европейская интеграция и дальнейшее объединение евроатлантического мира безусловно являются для России экзистенциальным вызовом и потенциальной угрозой безопасности.

В заключение. Итак, книга «Россия и мир в 2020 году. Контуры тревожного будущего» вышла и нашумела. Считаем необходимым высказаться по ряду позиций.

Например, Медведев, будучи президентом, сказал, что Каддафи утратил свою легитимность. После этих слов он для нас, авторов, сам утратил свою легитимность, потому что открыл врата ада для всего мира. Кстати, до этого он потерял наше доверие, потому что объявил, что потерял доверие к Лужкову. Воистину: скажи, к кому ты потерял доверие, и я скажу, кто ты. Медведева мы вообще определяем как неслучайного-случайного политика. В этом можно найти много смыслов – и нелестных не столько для самого Медведева, сколько, увы, для всего нынешнего российского политического механизма.

Нельзя недооценивать мощь США. С другой стороны, попытка с нашей экономикой брать на себя какое-либо излишнее бремя – перехватывать глобальные проблемы у США – заведомо неподъёмна. Надо дать возможность им самим захлебнуться, завязнуть. А мы и даже китайцы во многим пытаемся делать то, что делают США. США сначала заняли позиции, которые мы никогда не займём, в ходе Второй Мировой войны и многих последующих процессов. И даже с такой экономикой, с такими масштабами, с таким контролем над всеми финансами и т. д. обнаружили: им подвластно далеко не всё. У нас же ресурсы и подавно неадекватные таким задачам.

Сталин мыслил гораздо менее линейно – и оценивал обстановку куда трезвее всех нынешних политиков. Например, была попытка остаться в Северном Иране, пользуясь тем, что туда в начале войны по договору с Ираном вошли наши войска. Но он понял: это приведёт к прямой конфронтации с США. Поэтому он отжимал у США максимум того, что мог отжать: прибалтийские республики, Калининград. Пользуясь тем, что наш союзнический долг был американцам жизненно необходим – вернул утраченные Российской империей территории Южного Сахалина и Курильской гряды…

Более того, не все проблемы нужно решать. США давно могли расправиться с Северной Кореей, но крайне заинтересованы в её существовании. Это позволяет, пользуясь тем, что оттуда звучит агрессивная риторика, подтягивать в регион авианосцы, новые ракеты и т. д. США влезли в Афганистан прежде всего, чтобы приблизиться со стороны Тибета к Китаю и заодно с востока к Ирану. КНДР даёт им повод, чтобы с этой стороны держать ударную группировку в опасной близости к Китаю. Оттуда даже Пекинский округ недалёк.

Поэтому, к сожалению, мы должны высказать мысль: наша отечественная экономика – экономика шагреневой кожи. Мы пыжимся, загадываем какие-то желания – получить Олимпиаду или чемпионат мира. Но при исполнении каждого желания шагреневая кожа уменьшается. Каковы последствия – понятно даже тем, кто не читал Бальзака.

Об альтернативных историях

Среди профессиональных историков очень популярна фраза «история не знает сослагательного наклонения». Иными словами, с их точки зрения бессмысленно спрашивать «что было бы, если бы…»

Их понять можно. Профессиональному историку важнее всего выяснить, как обстояли дела в реальности. А выяснить это далеко не всегда бывает просто.

Юристы часто говорят: «врёт как очевидец». Историки, разбирая мемуары, то есть свидетельства всё тех же очевидцев, повторяют эту фразу ничуть не реже. В мемуарах человек чаще всего старается не столько рассказать, как обстояли дела, сколько показать, как он сам был хорош в этих делах.

Впрочем, не всегда ограничиваются собою. Скажем, внимательное сличение мемуаров Жукова с его же приказами военной поры и с теми событиями, на основе которых строились приказы, доказывает: в мемуарах маршал изрядно выгораживал подчинённых – даже тех, кого непосредственно по ходу событий нещадно ругал, причём ругал за дело. В итоге сам маршал в своих мемуарах выглядит значительно хуже, чем был на самом деле, а его подчинённые значительно лучше. Бывает, как видите, и такое.

Но чаще всего мемуаристы всё-таки изрядно себе льстят. Поэтому куда лучше в деле установления истины опираться на документы. Но и в них зачастую положение тоже изрядно приукрашено. А документы внутренней отчётности – предназначенные не столько для публикации, сколько для управления делом – чаще прибедняются по известной поговорке: идёшь к начальству за верблюдом – проси трёхгорбого (по меньшей мере один горб урежут).

Ещё надёжнее документов материальные свидетельства. Так, до наших дней сохранились только танки Т-34 позднего исполнения, с 85-мм пушкой и доведенной до ума конструкцией. И только парочка чудом сохранившихся где-то на задворках танков первого поколения, с пушкой калибра три дюйма, то есть 76.2 миллиметра, дала наглядное – а не только вычисленное по документам – представление, насколько всё-таки эти танки были в 1941-м году далеки от совершенства и насколько на них было сложнее воевать, чем в 1943-м.

Словом, работа историка тяжела, запутанна. И надо отдать должное тем историкам, которые ухитряются в этих условиях полной неразберихи всё-таки выяснить, как обстояли те или иные дела.

Но история – не только наука. Это ещё и способ учёбы для всех нас. Хотя и говорят, что история учит только тому, что история ничему не учит. Но тем не менее, зная, как поступали наши предки в тех или иных сложных обстоятельствах, мы обретаем более надёжное основание для выстраивания планов наших собственных действий в обстоятельствах пусть иных, но не менее сложных – а в каких-то деталях, бывает, даже и сходных с прошлыми.

Вот тут сослагательное наклонение выходит на первый план. Чтобы понять мотивы действий исторических личностей, волей-неволей приходится смотреть: а что было бы, если бы та или иная личность поступила иначе? И какие у неё были возможности поступить иначе?

До недавнего времени считалось, что наши войска не были отмобилизованы к началу войны только по преступной халатности руководства. Но лишь сейчас начинает проясняться, что мобилизация, начатая официально, могла в стратегическом плане лишь ухудшить положение страны – даже при том, что тактически могла принести некоторый выигрыш. Эти исследования ещё далеки от завершения: в дальнейшем несомненно выяснится ещё много важного о причинах страшных для нас событий той эпохи. Но это лишь пример того, почему всё-таки сослагательное наклонение в истории бывает иной раз даже важнее изъявительного.

Существует даже целый жанр, находящийся на стыке науки и искусства – так называемая альтернативная история. Этому жанру отдавали должное и выдающиеся историки вроде Тойнби, и многие блестящие писатели – их перечисление отняло бы куда больше места, нежели весь текст этого раздела.

Альтернативисты очень внимательно изучают: в какие моменты действительно можно было поменять ход истории, каким образом поменять. Например, что было бы, если бы в сорок первом всё-таки отдали то самое приказание о всеобщей мобилизации; если бы Александр Македонский не умер в Вавилоне от последствий то ли лихорадки, то ли банальной пьянки; если бы после разгрома Северного общества на Сенатской площади 1825.12.25 Южное общество победило в одном из сражений конца 1825-го года.

Уже добрый десяток лет основная часть отечественных альтернативщиков внимательно изучает так называемый мир царя Михаила. Судя по всему, если бы Николай II передал власть брату не в 1917-м, когда император уже сделал практически всё плохое, что было в его силах, а хотя бы в 1905-м, а ещё лучше в 1900-м, события развернулись бы намного лучше и для России, и в конечном счёте для всего мира – даже для стран, противостоявших нашей.

История – не догма. Её творит каждый из нас каждым своим шагом. И именно поэтому надо каждый раз задумываться: а что будет, если я поступлю иначе.

Миф о всемогуществе обороны

Популярность бывшего танкиста и капитана военной разведки Владимира Богдановича Резуна (ныне пишущего фантастику в жанре альтернативной истории под псевдонимом «Виктор Суворов») опирается на простую мысль: готовился бы СССР в 1941-м к обороне – Германия его бы не одолела.

В самом деле, для успеха наступления нужно хотя бы втрое больше сил, чем у обороняющихся. Германские войска к началу войны были немногим более нашей группировки в западной части страны. Стало быть, встанем в глухую оборону – наступление захлебнётся.

Капитанов стратегии не учат. Правило тройного превосходства относится только к тактике. Наступающий, располагая инициативой, может выбрать для удара узкий участок и сосредоточить там хоть троекратный, хоть десятикратный (как и вышло у немцев в первые дни войны) перевес. А потом – прорвав линию обороны – гулять по незащищённым тылам и громить всё, без чего армия, оставшаяся во фронтовой полосе, превращается в безоружную толпу.

Поэтому даже в первые – самые кошмарные – дни и месяцы войны советское командование бросало войска именно в наступления. Найти у атакующей лавины слабые места, заставить противника останавливаться, чтобы их прикрыть – единственный шанс обороняющегося.

Где командир прикажет – стоять надо насмерть. Но как раз ради того, чтобы в других местах могли наступать, не опасаясь за тыл.

Да и без этих рассуждений ясно: одной обороной войну не выиграть. Как говорят в спорте, победа – у чужих ворот.

Отчего же весь бывший СССР доселе зачитывается многотомным Резуном? Отчего ему так легко верят?

Прежде всего срабатывает экстраполяция героического ореола крупнейших советских оборонительных операций – Сталинградской и Курской. На Волге наши месяцами защищали город, разбитый в мелкий щебень, приковали к нему пару десятков дивизий врага и в конце концов дали другим армиям возможность окружить и разгромить немцев. На Курской дуге, где неизбежность германского удара была очевидна, выстроили укреплённую полосу глубиной несколько десятков километров – и немцы потеряли на ней едва ли не всё накопленное для прорыва.

Правда, и в этих операциях решающую роль сыграла атака. Паулюс не мог уйти из Сталинграда и перерезать Волгу в другом месте, потому что к северу от города на него непрерывно наседала та часть наших войск, что была направлена в город, но из-за транспортных сложностей не могла быть доставлена непосредственно к его камням. На южном фасе Курской дуги немцы за неделю прогрызли всю полосу обороны, но отошли, потому что на севере наши начали контрнаступление во фланг нападавшим.

Эти подробности прошли мимо массового сознания. Послевоенная советская пропаганда воспевала стойкость и упорство обороняющихся – но не уделяла должного внимания отваге и изобретательности атакующих. Убеждая себя и весь мир в своём миролюбии, руководители страны вольно или невольно воспитали целые поколения граждан, пребывающих в полной уверенности: абсолютная пассивность – идеальная стратегия.

До войны наша доктрина была осмысленнее. Призыв «бить врага малой кровью на его территории» выполним, к сожалению, далеко не всегда. Но по крайней мере ориентирует на самостоятельную активность, а не отдаёт всю инициативу потенциальным (а тем более реальным) противникам.

Чисто военные причины такого изменения очевидны. Более сорока лет ожидалось: главным нашим противником будут Соединённые Штаты Америки, а главным оружием в предстоящей войне – ядерное. В таких условиях главная гарантия мира – возможность полного взаимного уничтожения. И приходится выпячивать оборону как символ этого гарантированного уничтожения.

Но была и психологическая причина, по которой народ так легко воспринял идею пассивной обороны как главного средства победы.

В тысяча девятьсот сорок первом поэт Алексей Александрович Сурков и композитор Борис Андреевич Мокроусов написали марш защитников Москвы с припевом:

 
Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Остановим, отбросим врага.
 

Это логично. Враг подошёл к столице буквально на пушечный выстрел. Её захват означал паралич управления, связи, железных дорог всей страны, выводил из строя многие ключевые звенья оборонной промышленности… Независимо от манёвра войск вокруг города надо было не допустить врага непосредственно в Москву. Здесь жёсткая оборона оказалась жизненно необходима.

В ночь на 6-е декабря наши войска перешли в общее контрнаступление. Враг был – в соответствии с припевом песни – не только остановлен, но и отброшен. Возникли новые задачи. Но не было времени писать – а тем более разучивать – новую песню. Сурков изменил последнюю строку припева. Вместо «остановим, отбросим» стали петь «разгромим, уничтожим врага».

Так в массовое сознание впервые проникла мысль: противника можно истребить одной обороной, без наступления.

Понятно, одной песней дело не ограничилось. На удобрённую ею почву легло множество ядовитых семян. Скажем, неумелая пропаганда только оборонительной стороны сталинградского и курского сражений. Или обычное во все времена послевоенное стремление политического руководства лишить войска инициативы, чтобы избежать угрозы их вмешательства во внутренние дела.

Но отправной точкой общего заблуждения стало стремление пропагандистов быстро и без усилий решить свою задачу – а не задачу всей страны.