Текст книги "Всеволод Большое Гнездо из рода Мономаха. Византийские уроки Владимирской Руси"

«Свободные искусства» изучали в школе

В системе византийского образования средней ступенью (педиа) было обучение в школе «грамматика». Само название «грамматическая школа» говорит о том, насколько важное значение придавалось в ней изучению норм языка. Описание одной из таких школ оставила Анна Комнина, византийская царевна, обессмертившая свое имя сочинением «Алексиада» – повествованием о времени правления ее отца, василевса Алексея I Комнина (1081–1118): «.справа от большого храма стоит грамматическая школа для сирот, собранных из разных стран, в ней восседает учитель, а вокруг него стоят дети – одни из них ревностно занимаются грамматическими вопросами, другие пишут так называемые схеды. Там можно увидеть обучающегося латинянина, говорящего по-гречески скифа, ромея, изучающего греческие книги, и неграмотного грека, правильно говорящего по-гречески. Такую заботу проявлял Алексей о гуманитарном образовании»¹⁰⁶. Под говорящим по-гречески скифом, скорее всего, подразумевается выходец из русских земель: Скифией, или Тавроскифией византийские писатели именовали по традиции территории на север от Черного моря.

Нарисованная царевной Анной картина относится к началу XII в.; способы обучения не менялись в ту пору десятилетиями, так что и в 1160-х гг. занятия в средней школе Византии проходили, скорее всего, по описанному сценарию.

Исследователи установили, что в XII в. подобные методы освоения греческой грамматики были уже знакомы русским людям, а возможно, применялись в ее изучении на Руси¹⁰⁷. В адресованном смоленскому просвитеру Фоме послании, написанном между 1147 и 1154 гг., киевский митрополит Климент Смолятич сообщает: есть «у мене мужи, имже есмь самовидець, иже может единъ рещи алфу, не реку на сто, или двѣстѣ, или триста, или 4-ста (слов. – А. В.), а виту – також»¹⁰⁸. Н. В. Понырко, подготовившая к публикации текст источника, в комментариях к нему поясняет: «Это место в Послании митрополита Климента свидетельствует о том, что в его окружении были люди, образованные по-гречески. Умение сказать нечто более чем стократно на альфу, виту и все 24 буквы греческого алфавита означает не что иное, как владение таким разделом курса византийской грамотности, который именовался схедографией и состоял из особого рода орфографических и словарнограмматических упражнений на каждую букву алфавита»¹⁰⁹.

Схедография помогала постичь премудрости языка, но доставляла, по сообщениям византийских авторов, немалые трудности учащимся. (Та же царевна Анна, вспоминая годы своего ученичества, отмечает: «…овладев риторикой, я осудила сложные сплетения запутанной схедографии»¹¹⁰.)

Наверняка и Всеволоду пришлось покорпеть, составляя таблички-схеды. Зато в дальнейшем усидчивость, дотошность, умение корректно поставить задачу и детально разобраться в проблеме, выработанные, помимо прочего, и на уроках грамматики, очень помогли младшему Юрьевичу, когда он встал у кормила власти.

В Средние века в основе светского образования лежало изучение так называемых семи свободных искусств. Их было принято делить на два учебных цикла. К дисциплинам первого цикла, тривия (лат. trivium, буквально «трехпутье»), относились науки словесные: грамматика, диалектика (логика) и риторика. Во второй цикл, квадривий (лат. quadrivi-um, «четырехпутье»), включались математические науки: арифметика, геометрия, музыка (учение о гармонии), астрономия. Этот перечень обязательных для усвоения дисциплин сформировался на рубеже поздней античности и раннего средневековья. Позже византийская школа прибавила к трем словесным наукам еще одну – поэтику. Вместе они составляли первую четверицу; следующие четыре дисциплины, начиная с арифметики, – вторую. «Основная часть учащихся ограничивалась изучением предметов первой “четверицы”»¹¹¹.

Начальное образование занимало два-три года, учеба в средней школе – еще пять-шесть лет. Всеволод покинул Константинополь не позже 1168 г., то есть пробыл в нем не более шести лет. Значит, на учебу в средней школе у него оставалось три-четыре года. Вряд ли за этот срок он смог бы пройти полный курс обучения, но дисциплины первой четверицы и базовый предмет второй (арифметику) наверняка успел усвоить.

Читатель вправе спросить: откуда у нас уверенность в том, что юный княжич, овладев азами грамотности, поступил в учебное заведение, а не продолжил образование дома?

Во-первых, структура средних (грамматических) школ была достаточно сложной. В них работали уже не отдельные учителя, а группы преподавателей. Власти контролировали эти школы, направляли их деятельность в надлежащее русло. Во времена правления династии Комнинов образованность являлась непременным условием для продвижения по служебной лестнице, поэтому практически вся светская знать и церковные иерархи имели за плечами как минимум грамматическую школу. Сын русского князя и знатной ромейки, Всеволод просто обязан был учиться в ней.

Во-вторых, сами занятия в средней школе проводились таким образом, что адекватно воспроизвести их в домашних условиях едва ли бы удалось. «Среди методов обучения популярны были состязания школьников, в частности, в риторике. Рутинное обучение выглядело так: учитель читал, давал образцы толкования, отвечал на вопросы, организовывал дискуссии. Учащиеся учились цитировать на память, делать пересказ, комментарий, описания (экфразы), импровизации.»¹¹².

Овладеть искусством ритора, то есть умением красно говорить и убедительно спорить, ссылаясь на авторитетные мнения и украшая речь цитатами из классиков, мог лишь начитанный человек. Со времен античности круг чтения школяров составляли поэмы Гомера и Гесиода, трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, комедии Аристофана, песнопения Пиндара, идиллии Феокрита. Утверждение христианства расширило этот круг: в него вошли книги Ветхого и Нового заветов, Псалтирь, жития святых, сочинения отцов церкви. В IV–VI вв. государственным языком Восточной Римской империи оставался латинский, затем его сменил греческий, но латынь продолжали изучать. В X в. ее исключили из школьной программы.

Государственные учебные заведения, подобные школе, описанной в «Алексиаде», были редкостью. Большинство византийских подростков училось в частных школах. За обучение приходилось платить; особенно дорого стоили книги, доставать которые ученик должен был сам. Потому детей в среднюю школу отдавали люди обеспеченные. Есть основания полагать, что в доме, где нашли приют Всеволод и его мать, имелась библиотека и что какие-то книги он привез потом из Византии на Русь. Ведь от кого как не от отца мог перенять старший сын Всеволода свое стремление к знаниям, страсть к собиранию книг и летописей, заботу о школьном деле? По сведениям В. Н. Татищева, у Константина Всеволодича была обширная библиотека, которую он пополнял до конца жизни и завещал по смерти опекаемому им владимирскому училищу – вместе с домом и доходами от изрядной части своих земельных владений: «.Князь Великій Константинъ Всеволодичь мудрый… Великій былъ охотникъ къ читанію книгъ, и наученъ былъ многимъ наукамъ; того ради имѣлъ при себѣ людей ученыхъ, многіе древніе книги Греческіе цѣною высокою купилъ и велѣлъ переводить на Рускій язык, многія дѣла древнихъ Князей собралъ и самъ писалъ, такожъ и другіе съ нимъ трудилися»; «…домъ же свой и книги вся въ училище по себѣ опредѣлилъ, и къ тому на содержаще немалые волости далъ, о чемъ просилъ брата Юрия, дабы обѣщалъ непоколебимо завѣтъ его сохранить…»¹¹³.

Плоды ученичества

В том, что Всеволод изучал в Царьграде не только грамматику, но и более сложные искусства – риторику, поэтику, диалектику (логику), убеждают особенности его правления. Он был терпелив и красноречив. Об ораторских навыках Всеволода Юрьевича свидетельствует хотя бы его послание племяннику Мстиславу Ростиславичу. В изложении владимирского летописца явно сохранен стиль первоисточника. Вслушаемся в эти звучные, размеренные строки, с характерными для декламации сквозными повторами (членение наше): «…брате, оже тя привели / старѣишая дружина, / а поѣди Ростову, / а оттолѣ миръ възмевѣ. / Тобе Ростовци привели и боляре, / а мене былъ с братомъ Богъ привелъ и Володимерци, / а Суздаль буди нама обче, / да кого всхотять, то имъ буди князь»¹¹⁴.

Всеволод хотел и умел договариваться. С другими князьями – союзниками и соперниками. С государями сопредельных стран, с которыми доводилось воевать, а потом замиряться. Но главное – с народом, точнее, с правоспособной частью населения земли, в которой он правил. Правоспособными, как известно, считались главы семей свободных людей. Они-то и собирались на вече. Этот субъект переговорного процесса немало попортил крови князьям.

В Киевской Руси установился лествичный порядок передачи княжений, при котором «золотой стол» в Киеве занимал старший в роду Рюриковичей, а другие родичи назначались им в подчиненные города по принципу: чем важнее город, тем старше князь. Подолгу на своих местах назначенцы не задерживались – со сменой киевского князя все прочие, со своими дружинами и челядью, перемещались из города в город, как бы поднимаясь по «служебной лестнице» («лествице»).

Эта система правления даже в условиях распада единого государства позволяла Киеву сохранять известный контроль над обособившимися княжениями, но довольно быстро пришла в противоречие с развивающейся экономикой обширной страны. Богатеющим русским землям для стабильного роста производства и товарообмена нужны были не временщики, озабоченные главным образом тем, как бы поскорее занять более престижный стол (и часто не стеснявшиеся в средствах для этого), но правители, кровно связанные со своим краем, радеющие о завтрашнем его дне.

Интересы земли представлял ее старейший город. Пригороды, как называли младшие города, и сельские общины подчинялись решениям веча старшего города. Нередко младшие города соперничали со старшими за главенство в земле, призывая «своих» князей¹¹⁵.

Серьезной силой, выступающей от имени земли, становились бояре – знатные дружинники, оседавшие на пожалованных князьями угодьях¹¹⁶. В раннефеодальной Руси домениальные владения Рюриковичей были сравнительно невелики, и лишь немногих своих вассалов (младших родичей, ближних бояр) князь мог пожаловать городами, селами и угодьями из числа тех, что принадлежали ему на правах собственности. Чаще от суверенного держателя верховной власти над страной его подручник добивался права собирать в свою пользу налоги и пошлины с части ее территории, то есть получал волость в кормление. (Есть основания полагать, что многие земельные наделы, управляемые кормленщиками, в дальнейшем были освоены ими в собственность, стали их вотчинами¹¹⁷.) Сильные благодаря своему богатству, лидерским навыкам и корпоративной спаянности, бояре верховодили на вече, а в немирные дни, будучи профессиональными воинами, составляли костяк городского ополчения. В Ростово-Суздальской земле оно получило название «Ростовская тысяча»¹¹⁸.

В легитимном правителе и авторитетном полководце – князе из рода Рюриковичей – земля по-прежнему нуждалась, но князя приглашала теперь сама. И вместе с ним была заинтересована в том, чтобы свою власть он передал прямому наследнику, а не иному родственнику, следующему по старшинству. Княжения в землях стали закрепляться за определенными ветвями Рюрикова рода. В Ростово-Суздальской земле обосновались потомки Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха.

Земля и князь заключали договор – «ряд», на первых порах устный, а позже письменный, где разделялись полномочия княжеской и общинной власти. Этот договор утверждался крестоцелованием (обычай, пришедший из Византии).

Как мы знаем, по «ряду» Юрия Владимировича с элитой РостовоСуздальской земли княжить в ней после его смерти должны были Михалко и Всеволод. Но когда Юрий Долгорукий скончался, ростовосуздальское боярство убедило горожан, в ущерб правам его младших сыновей, утвердить князем старшего: «Того же лѣта Ростовци и Суждалци, здумавше вси, пояша Аньдрѣя… и посадиша и в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали, занеже бѣ любимъ всѣми, за премногую его добродѣтель»¹¹⁹. Выражение «здумавше вси» говорит о том, что посажение Андрея Юрьевича на княжеский стол санкционировали вечевые собрания этих городов. Несомненно, был заключен и соответствующий «ряд» горожан с князем. В дальнейшем Андрей не оправдал их надежд, стал проводить собственную политику, ущемлявшую интересы ростовской и суздальской знати. Он даже территориально отмежевался от нее, перенеся столицу княжения во Владимир, считавшийся «пригородом» Ростова. Утратив опору в старой аристократии, Андрей Юрьевич не создал надежной новой, и, когда заговорщики пришли его убивать, среди приближенных князя не нашлось достойных защитников.

Всеволод Юрьевич имел формальное право на княжение в Суздальской земле – по «ряду» своего отца с нею, вслед за братом Михалком. Но реально воспользоваться этим правом Всеволоду позволили горожане, жители Владимира. Когда Михалко, их законный, но недолговекий князь, умер, они пригласили на опустевший владимирский стол Всеволода, княжившего в ту пору в Переяславле Залесском.

Таким образом, и Андрей, и Всеволод к власти в Суздальской земле пришли демократическим путем (в том смысле, в каком понятие «демократия» вообще применимо к условиям Средневековья), то есть были избраны свободными горожанами, участниками народного собрания – веча¹²⁰.

Андрей Боголюбский переоценил свои силы, нарушил «ряд» с ростовцами и суздальцами и не сумел (или не посчитал нужным) договориться с жителями им же возвышенного Владимира. И остался без опоры. Молодой Всеволод «урядился» с владимирцами, утвердился благодаря их поддержке в Ростово-Суздальской земле, а с годами расширил ее владения до тех пределов, в которых их ныне принято называть Владимирской Русью. И условий своего договора с горожанами князь не нарушал: «Могущественный и страшный для соседей, у себя дома Всеволод, был послушным исполнителем воли. владимирцев.»¹²¹. Возможно, уважение к закону, ответственное отношение к взятым на себя обязательствам – тоже плод его царьградского ученичества.

Чем «бояре» отличаются от «боляр»

Язык летописных источников, где переплетаются древнерусская словесность и старославянская книжность, – настоящий подарок исследователям. Обратимся к уже цитированной нами статье Лаврентьевской летописи. Под 6685 г.¹²² описывается вокняжение Всеволода во Владимире после смерти его брата Михалка и начало борьбы младшего Юрьевича за верховенство в Ростово-Суздальской земле.

«Володимерци же помянувше Бога и крестное цѣлованье к великому князю Гюргю, вышедше передъ Золотая ворота, цѣловаша крестъ ко Всеволоду князю брату Михалкову и на дѣтехъ его, посадиша и на отни и на дѣдин столѣ в Володимери. В то же лѣто приведоша Ростовци и боляре Мстислава Ростиславича из Новагорода, рекуще [ему]: поиди, княже, к намъ. Михалка Богъ поялъ на Волзѣ на Городци, а мы хочемъ тебѣ, а иного не хочемъ… Он же приѣха Ростову, совокупивъ Ростовци и боляре, гридьбу и пасынкы, и всю дружину, поѣха к Володимерю. Всеволодъ же поѣха противу ему, с Володимерци, и с дружиною своею, и что бяше бояръ осталося у него, а по Переяславци посла Мстиславича Ярослава, сыновця своего. Князь же Всеволодъ благосердъ сы, не хотя крове прольяти, посла къ Мстиславу, глаголя: брате, оже тя привели старѣишая дружина, а поѣди Ростову, а оттоле миръ възмевѣ. Тобе Ростовци привели и боляре, а мене былъ с братомъ Богъ привелъ и Володимерци, а Суздаль буди нама обче, да кого всхотять, то имъ буди князь»¹²³.

Мстислав отклонил мирное предложение Всеволода, сославшись на «величавые речи» ростовских мужей и «боляр», которые заявили: «.аще ты миръ даси ему, но мы ему не дамы»¹²⁴.

Чем интересен этот эпизод политической биографии Всеволода? Мы видим, что его главная опора – городское ополчение (летописец, владимирский клирик, высоко оценивает правосознание своих земляков, новых людей «мизинных», то есть «малых»: «.новии же людье мѣзинии Володимерьстии оуразумѣвше яшася по правъду крѣпко»¹²⁵). Вслед за горожанами названа личная («своя») дружина. И лишь затем говорится о «боярах», которые остались у Всеволода. Вряд ли это те самые «передние мужи» Юрия Долгорукого, изгнанные Андреем из Суздаля, прежней столицы княжения, ведь даже неизвестно, вернулся ли кто-нибудь из них на родину. Скорее всего, речь идет о владимирской знати.

Боярство во Владимире в ту пору находилось под влиянием ростовских вельмож, влившись в уже упомянутую «Ростовскую тысячу»¹²⁶. Видимо, лишь немногие из владимирских бояр поддержали Всеволода, недаром летописец называет их в последнюю очередь. Но вот что странно: в изложенном летописью послании Всеволода бояре вовсе не названы в числе тех, кто «привелъ» его.

Если вчитаться в летописный текст внимательней, выясняется удивительная вещь. Местные аристократы, поддержавшие Всеволода, именуются иначе, нежели вельможи, призвавшие Мстислава. Ростовская знать и ее союзники из других городов называются славянским (болгарским по происхождению) словом «боляре», а соратники владимирского князя – русским «бояре». В том, что это не случайность, легко убедиться. Сравним, как распределяются в тексте оба варианта термина, «болярин» и «боярин», с учетом образованных от них прилагательных. В статьях под 6683–6685 гг., излагающих события 1174–1176 гг. и написанных, как установил М. Д. Присёлков, тем же человеком, который составил первый Владимирский свод¹²⁷, слова с корнем «боляр-» встречаются 13 раз и применяются лишь в отношении ростовской знати, слова же с корнем «бояр-» употреблены четыре раза, относятся исключительно к сторонникам владимирского князя и встречаются только в сообщении под 6685 (1176) г.

Крайне мала вероятность того, что эти слова случайно распределились подобным образом. Напрашивается вывод: летописец намеренно использовал разные варианты одного и того же термина для обозначения близких по социально-экономическому положению, но различных по политической ориентации групп населения. Но в таком случае он рисковал быть непонятым читателем, ведь на пространстве всего предшествующего текста слова «боляре» и «бояре» встречаются в летописи без какой-либо системы, вперемежку, как совершенно равнозначные.

Более убедительным представляется другое объяснение. Автор указанных летописных статей не использовал оба слова, он предпочитал одно, книжное, – «боляре». Названы же сторонники Всеволода «боярами» потому, что применил это название другой летописец, продолживший работу над Владимирским сводом. В сообщении под 6685 (1176) г. он посчитал нужным упомянуть «бояр» и сделал это в привычном ему написании¹²⁸. До вмешательства редактора никаких «бояр» в тексте не было, в противном случае они бы именовались «болярами», как и вельможи из лагеря Мстислава. Значит, не было (или почти не было) бояр и в первоначальном окружении Всеволода. Становится понятным, почему младший Юрьевич апеллировал только к воле Бога и владимирцев – горожан, посадских людей, о которых ростовцы говорили уничижительно: «то суть наши холопи каменьници»¹²⁹ (каменщики, то есть ремесленники). Ощутимой поддержки местного боярства Всеволод пока не имел.

Источники свидетельствуют: князь и горожане выступают как равноправные партнеры. Получив отказ Мстислава на предложение разрешить их спор полюбовно, Всеволод советуется с переяславцами, как ему поступить. Позже, после победы над союзником Мстислава – рязанским князем Глебом – Всеволод Юрьевич, убежденный христианин («благосердъ»), старается не допустить расправы над ним и другими пленными, родичами и вельможами Глеба, но вынужден считаться с волей владимирцев, желающих наказать своих и княжих обидчиков за их «неправду». В этом и других случаях двадцатидвухлетний правитель поступает как осторожный, прагматичный политик, идущий на тактические уступки своим сторонникам ради достижения стратегической цели – сохранения и укрепления власти. Чувствуется византийская школа.

Но кто же те владимирские жители, названные в летописи «боярами», которые поддержали Всеволода, а затем учинили вместе с купцами «мятежъ великъ», требуя наказать пленников? Вероятно, местные землевладельцы, чьи хозяйства, семьи и святыни пострадали от рязанской рати, усиленной половецкой конницей («Глѣбъ, с Половци с погаными… села пожже боярьская, а жены и дѣти и товаръ да поганым на щитъ, и многы церкви запали огнемъ.»¹³⁰). В сравнении с родовитыми «болярами» Ростова и Суздаля эти владимирские «бояре» были такие же «мизинные люди», как и посадское население Владимира, поэтому в изначальном тексте летописи (первом Владимирском своде) отдельно не упоминались. В более поздние времена, когда имя Всеволода Юрьевича прогремело по всей Руси и за ее пределами, когда его официально стали титуловать великим князем, а его неродовитые соратники обрели власть и знатность, очередной редактор свода решил «восстановить истину», здраво рассудив, что столь славному государю не пристало выступать на страницах истории без бояр. При этом в силу особенностей своего стиля сводчик использовал русский, а не славянский вариант термина.

Можно даже определить время, когда была сделана эта правка. М. Д. Присёлков считает, что следующая редакция Владимирского свода относится к 1193 г. (по Н. Г. Бережкову – к 1192 г.) и выполнил ее автор записей 6686–6701 (1178–1192) гг.¹³¹ Так вот, в этих новых статьях «бояре» встречаются четырежды (в сообщениях под 6694–6695 гг., которым соответствуют 1185–1186 гг. от Р. Х.), а «болярин» – только один раз (под 6694 г.). Логично предположить, что автором новых статей и редактором статьи 6685 (1176) г. был один и тот же человек. В 6701 г. (1193 – по М. Д. Присёлкову, 1192 – по Н. Г. Бережкову) он составил новую редакцию свода и внес поправки в записи своего предшественника. (Единственный славянский вариант термина – в статье под 6694 г. – мог появиться в результате описки последующего сводчика.)

Не было среди сподвижников молодого Всеволода важных вельмож, владельцев многих сел и угодий. Были оборотистые купцы, умелые ремесленники, зажиточные хлебопашцы, рисковые, но удачливые артельщики – добытчики земных и водных богатств. Свободные и состоятельные люди, передовая, деятельная часть народа. (Бояре появятся позже: действительно, как же великому князю без бояр?)

„В Константинополе Всеволод изучал по книгам жизнеописания знаменитых властителей, а воочию мог наблюдать, как творят историю православные наследники великой античной державы – византийский император и его просвещенные сановники. Став правителем земли, соизмеримой по территории с владениями Второго Рима, Всеволод Юрьевич на практике применил эти познания, обогащенные опытом княжения в нескольких русских городах, включая Киев.

Многое в деятельности Всеволода Большое Гнездо утверждает нас в мысли, что в царьградском «книжном учении» он был одним из первых учеников. А среди государей Руси – и вовсе первым.