Текст книги "Попутный лифт"

По лирическим впечатлениям этой поездки чиркнуло одно, отзывающееся диссонансом камушка, затерявшегося в рисовой крупе и попавшего на зуб.

Многообещающие краски ранней осени и тёплое безветрие. Взявшись за руки, молодые люди неспешно идут по парку заповедника… Приобщённые, размягчённые… Вдруг, расчёт времени коварно указывает, что следует поторопиться: касса музея-усадьбы Пушкина могла закрыться. Они были едины в том, что хочется успеть, но разошлись во мнениях о том, по какой из дорожек идти, считая цену ошибки слишком высокой с точки зрения желаемого результата.

Полыхнула Катина решительность, непоколебимая непогрешимость морской волны, отхватывающей от берега шмат за шматом. Вода и Огонь! Она сделала сильный ход: пошла одна вперёд по правильной (?) дорожке.

Правая дорожка, левая – выглядит смешно – какая разница? Ну, опоздали бы, подумаешь… Павел был в бешенстве, в собственной ловушке: он не мог бросить Катю, хотя протест требовал не идти вслед и, если не вернуться в гостиницу, то просто остаться на месте. Ну что могло случиться с ней в дневном парке заповедника? Но, как бросить беременную жену? Он нашёл повод уступить, уговорил себя оправданием, засаленным от многократного использования подобно бывалой колоде игральных карт: «любящий да уступит». Мол, из любви. А впрочем, так это и было.

Они чуть не поссорились. Хотя, что такое это «чуть»? Менее десяти минут молчания пока они вышли на кассу – чем не первая ссора в семейной хронике!

В будущем, которое совершенно не различимо отсюда, из заповедного парка, Екатерина не единожды отбрасывала маску переговорной либеральности. Таково её правильное правило для случаев, когда достижение ближнего, осязаемого результата она считала важным. Мысль о стратегических целях, об их отличии от тактических задач чисто умозрительно ею не отвергалась. Но на практике, повёрнутой спиной к академической зауми, путь к искомому для неё лежал через поочерёдное решение конкретных задач. Они шли списком, одинаково, через запятую.

Определённо, ответственная Катя воспринимала и эту, и последующие уступки Паши как неуверенность и, заботясь о нём, заботясь обо всей своей семье, укреплялась в непогрешимости. Не скоро – через тринадцать лет – Павел признает, что, не пытаясь противодействовать всходам ранящего, обжигающего борщевика в своём огороде, он сам явился соучастником его вызревания. (На Катином языке «борщевик» – метафора воплощения зла, вопреки принятой на её биологическом факультете эволюционной толерантности.)

Этот неприятный эпизод свадебного путешествия был выгодно забыт. Так молодой организм не имеет нужды помнить неразлучные со сморканием немощные дни, вычеркнутые из календаря жаром, слезящимися глазами и неприкаянной от тяжести головой.

Катя успела сдать все экзамены. Неполнота ответов компенсировалась округлостью взывающего о снисхождении живота. Диплом она защитила тоже по упрощённой схеме, но уже между двумя кормлениями грудью.

…Как-то в двадцатом веке отделение солдат под присмотром прапорщика Сидорчука отправили рыть траншею под кабель. Во время короткого перекура присели на толстый ствол обломленной берёзы, скатившейся с крутого склона. Разжалованный из младшего сержанта в рядовые Костя Перебийнос, не доучившийся студент-геолог, медленно затянулся сигаретой; наслаждаясь лжеощущением свободы, он протяжно, с мечтательной интонацией, пригодной украсить воспоминание о первом поцелуе, изрёк: «Да… А ведь когда-то здесь было дно моря…». Прапорщик Сидорчук, человек невредный, но принципиальный, поправил его: «Не-а! Я здесь двадцать лет служу. Да не было тут никакого моря!»…

Вот так и с одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмым годом: в нём не только отсутствие интернета и сотовой связи. Следует взять в свидетели Костю Перебийноса – в продаже не было одноразовых детских памперсов, а пол новорождённого узнавали не заранее, по результатам ультразвукового исследования, а по акту визуально-лотерейной констатации.

Кто-то из молодых родителей первым произнёс имя мальчика – Никита. Никитка, Никитушка… Практичные вариации, не теряющие нежность: Ник, Никиша, Никеша, Кеша. Только Ника было отвергнуто (или была отвергнута – сразу путаница): производное имени, подходящее также Николаям. По единодушному ощущению, которое отменяло потребность в каком-либо диалоге на эту тему, имя своему сыну они придумали абсолютно вместе.

Если беспристрастно пролистывать их первые семейные годы после рождения Никеши, то, в отличие от подборки трогательных снимков в фотоальбоме, можно рассмотреть и факт тягучей бережливости «до зарплаты», и ужас. Это тогда, когда на градуснике, извлечённом из подмышки Никишки, серебристая полоска ртути вплотную подобралась к тёмной чёрточке напротив «40». И всё же, будущее, в блёстках мерцающего счастья, послушно бросало на Пашу и Катю вдохновляющий радужный отсвет. Несложно угадать, что бессловесное будущее грезилось супругам наподобие породистого скакуна, которого только надо грамотно объездить. Или что-то подобное. Справедливое в отношении обоих супругов сочетание слов «дети из благополучных семей» аукается и возвращается однообразным сходством их образов будущего.

После окончания университета Павел два месяца безрезультатно пытался устроиться на работу по специальности, тогда мало предусмотренной в штатных расписаниях высокоцентрализованного государства. Да и что можно предъявить потенциальному работодателю – диплом и отсутствие стажа? Безусловно, родители помогали деньгами по-прежнему, как и во времена студенчества. Но два месяца безуспешных попыток конкретно намекали ему на неопределённую по длительности неясность, на возможное отсутствие перспективы самостоятельно обеспечить семью посредством приобретённой квалификации. На этом фоне можно утверждать, что его трудоустройство почти по специальности – психотерапевтом в ведомственную многопрофильную больницу – есть самое настоящее чудо!

Частью, преддверием чуда стала книга, снятая с полки его рукой как раз тогда.

Бывают ли книги, прочитанные не вовремя? Ответив на этот вопрос, можно решить, бывает ли спланированное чудо.

…Однажды в будущем имела место неторопливая приватная беседа в бане между Фоминым и владельцем ликёроводочного завода. По словам Павла Николаевича, о личной философии бизнесмена немало говорила ухмылка с зевотой, сродни кривлянию актёра заднего плана: ухмылка, с которой тот давал распоряжение написать миссию своей компании утром того дня. Павел Николаевич рассказывал, что поведанная история об его трудоустройстве в больницу возымела невероятный для него самого эффект, а именно: убедила распаренного собеседника, что от книги польза всё-таки случается… (Когда я узнал об этом, то весьма удивился, подгадал удобный случай – водочный босс был моим соседом по даче – и осторожно вывел беседу с ним на впечатление Фомина от той встречи. Что-то вроде: «Павел Николаевич ссылается на вас – очень воодушевлён тем, что человек, который много лет в непростом бизнесе, понимает влияние книг на судьбы людей». И услышал в ответ: «А, помню-помню… Хороший человек, чудак, правда. Обижать его не хотел, не стал разубеждать». )

Брутально-стоический персонаж Хемингуэя в «Иметь и не иметь»: «Есть что делать и есть о чём думать, а не только сидеть и гадать, чем это кончится… Раз уж ты ввязался в игру», – таков внутренний монолог Гарри Моргана, который совсем недавно потерял руку и который не соглашался вписаться в череду несчастливых обстоятельств. Муж, отец трёх дочерей и капитан лодки, угнанной им из-под таможенного ареста, чтобы добыть для семьи денег. Лодки, захваченной вскоре бандитами, намеревающимися его убить. Капитан лодки, дрейфующей в море с пустыми баками, пробитыми после перестрелки и четырьмя мёртвыми бандитами на борту, пока из раны в его животе вытекает кровь. И нет у него права не доплыть до жены и дочерей! Не то место и не то время, чтобы они смогли прожить без этих денег.

Находясь под впечатлением от книги… Нет, так слишком бессодержательно! Отказав себе в праве не добиться искомого результата, Фомин отправился в кабинет главного врача ведомственной больницы. Бравирующий далёкостью от всяческих модных поползновений в медицине, рифмующий психологию с болтологией, практикующий хирург, а заодно щепетильный и справедливый человек – Владимир Георгиевич Мишуков. Большой, грузный и усталый после недавно проведённой полостной операции. Разговор не был долгим, минут десять, или меньше. Когда за молодым парнем закрылась дверь, Владимир Георгиевич недоумевал. Удивлялся и никак не мог объяснить себе, почему согласился. А через несколько месяцев Мишуков заметил отсутствие на утреннем совещании своего психотерапевта, ставшего привычной фигурой в больнице. И внутри похвалил себя за управленческую чуйку и нестандартное решение.

В ту пору у Павла получалось непротиворечиво соединять своё образование с так называемым житейским опытом. (А вот и напрасно потерянные, по его непримиримому убеждению, два года за армейским забором! Попытка соединение опыта и логики подобна кряхтенью стульев под музыкантами в оркестровой яме.) Он не просто пересказывал Кате истории своих безымянных клиентов, но и насыщал их судьбы своими соображениями разных уровней. Эти комментарии с множеством ветвлений не хуже «Тысячи и одной ночи» наполняли, составляли сочный, объёмный мир. Мир комментатора. Катя шла за мужем, входила в этот открытый и открываемый мир, с интересом раскрашивала его, додумывала от себя.

А Павлу нравилось быть мужем и отцом. Распространённый феномен: нравится то, что получается. Проверялось это многократно. Его контакты в медицине оказались очень кстати после первого визита участкового педиатра. Молоденькая, широколицая, с наичернейшими прямыми волосами эвенкийка провела в доме час, рассказывая если не всю свою биографию, то её половину. Интересовалась и восторгалась книгами на полках, картиной. (Карпатское предгорье, подарок художника.) Подойдя к Никитке, она с ошеломительной откровенностью попросила развернуть: «Знаете, он такой маленький, я боюсь…». Пришлось искать квалифицированного педиатра с рекомендацией «от своих».

Среди прочего – организация физиотерапевтических процедур для Кати, которая медленно восстанавливалась после пневмонии. Имели место и заурядные ночные походы к детской кроватке, позволяющие Кате поспать побольше. Со временем в длинный и неполный перечень функций трафаретного семьянина добавилось устройство подросшего Никиты в школу с хорошей репутацией. И так далее.

Ничего оригинального, ничего такого, что нельзя услышать про других мужей. Зато последовательно. Чтобы быть точным, следует указать, что «быть хорошим мужем» Павлом измерялось не в метрических единицах: килограммах, центнерах или тоннах заботы. В обсуждениях – место празднования Нового года, посещение друзей или родителей, спортивные пристрастия Ника и т. п. – ему удавалось, иногда посредством доводов, иногда терпеливой интонацией, продвигаться через плотные ежевичные заросли Катиной «решительности». Его не смущало, если иногда в результате получалось не так, как они рассчитывали; никто из супругов на этом не фиксировался. «Любились» – слово, которое они выбрали для произнесения вслух – часто, и никто не чувствовал, что слишком часто. Как и при выборе имени сына, никому не приходило в голову отслеживать, чьим взглядом или рукой отправлялось приглашение.

Имеется в итоге: готовый комплект образцовой «ячейки советского общества», где о брачном контракте если и вспоминали, то лишь для обличения буржуазного лицемерия. Ибо устойчивые отношения и негласные обязательства между этими двоими людьми были подобны контракту между рыбой и её плавником. Если дотошный ихтиолог отыщет рыбу без плавников, ссылаясь, что плавание для рыбы не есть необходимость, придётся обратиться за помощью к энтомологам. Пусть поищут бабочку без крыльев. Таким образом: Павел делает карьеру и заботится всячески о благах семьи, а Катя возвращает ему сполна уважением и признательностью. Несимметрично. Зато сбалансированно и жизнеспособно.

У бабочки – метаморфозы, у супружеской пары – кризис. Не все почитатели бабочек ценят гусениц при встрече; семьи, чтобы прикрыть зазорный раздор, пользуются эвфемизмами. Кризис среднего возраста. Поиск смысла жизни. Жадность гусеницы – вдруг «за соседским забором трава зеленее». И следствие – искать! Искать вокруг, озираясь по сторонам, на стороне.

Когда Никитке исполнилось три года, его определили в детский сад, а Екатерина устроилась на работу. Помогла незамужняя и бездетная Вера Филипповна, научный руководитель Катиного диплома. Работа «почти по специальности» – старшим лаборантом на кафедре биологического факультета. Маленькая зарплата и непубличное, но подразумеваемое право уходить домой пораньше.

В тысяча девятьсот девяносто первом году булькнул бесславным трагикомическим аккордом ГэКаЧеПэ (государственный комитет по чрезвычайному положению). Патетическая оратория «Советский Союз» иссякла, но Павел и Екатерина в своём нестоличном Нижнем Вяземске, как и все, кто жил внутри постоянства своей работы и круга общения, не сразу заметили существо перемены. Какое-то время перемены означали лишь множество переименований городских улиц. Маршруты транспорта оставались прежними, вычурная реклама ещё только приготовлялась изнасиловать придорожные столбы, а представление о её будущем статусе рецидивиста – недоступное горожанам пророчество.

…Через год.

Кате предстоял отпуск. Летний, как у большинства сотрудников университета. И при старом, и при новом названии страны вариантов отдыха для человека обычного, не из партийной или торговой элиты, всё ещё было не очень много; одним из лучших традиционно считалось купание в тёплой морской воде и загорание на пляжных лежаках у Чёрного моря.

Никите исполнилось пять лет, и Павел предложил жене съездить с сыном на море. Она посопротивлялась: «А ты?». Услышала заранее приготовленный ответ: «А я, пока у меня отпуск, сделаю ремонт, это очень много пыли, вам с Ником ни к чему». Что являлось безусловной правдой: после свадьбы был сделан только минимальный косметический ремонт, сейчас квартира точно в нём нуждалась. Но имелась и другая, известная супругам, часть правды: они расходовали всё, что зарабатывали. Всего хотелось: и холодильник повместительней, и купить Никитке игрушечную железную дорогу. И т. д. Откладывать деньги всерьёз не получалось, хотя Павел и прирабатывал частными консультациями. На поездку втроём к морю и, одновременно, на строительные материалы для ремонта денег недоставало. В девяносто втором о банковских кредитах никто из знакомых нижевяземцев не слыхивал. Или – не практиковал.

Ремонт самостоятельно Павел делал впервые; до этого только помогал отцу, друзьям. Не быть профессионалом означает не только отсутствие навыков, но и банальное незнание оптимального инструмента и конкретных технологий. Кстати, про такой предмет, как респиратор, он слыхивал, но ни разу не видел; в местах торговли инструментами и стройматериалами в Нижнем Вяземске в присутствии Павла его не спрашивали. Многое ему приходилось изобретать по ходу процесса, пробовать. Иногда усовершенствовать свежую, не успевшую остыть, методику. Поэтому, продолжительность той или иной работы не поддавалась осмысленному расчёту. Из-за привычки делать тщательно всё получалось медленнее, чем надеялся. Боялся не успеть, работать начинал сразу после завтрака с традиционной яичницей на двух табуретках (вся мебель была выставлена с кухни), а засыпал за полночь.

В ночь перед возвращением, желанным и долгожданным, он выносил из квартиры строительный мусор, убирал пыль. Чуть подремал под утро. На вокзальной платформе три очень близких человека и три гигантские тёмно-красные розы встретились в общем объятии. Катя – стройная, смуглая, изголодавшаяся. Никита, который говорил, говорил – без умолку. Его вопрос впечатлил ощущением прошедшего времени так, что у отца где-то внутри, невесть где, ёкнуло: «Пап… ты знаешь… там, на море мы искали крабов с девочкой. Она сказала, у неё никогда не было игрушек, никаких. Почему ей не покупают игрушек? Ведь она хорошо себя ведёт. Она очень, очень хорошая!».

Фомин вёз свою семью до дома с предвкушением. Так Дед Мороз, который ночью подложил под сонную ёлку детские подарки, утром в скромном облачении отца почти дежурит у приоткрытой двери с тем, чтобы не пропустить самое что ни на есть волшебство изумлённого детского восторга. Ожидание подтвердилось: Катя повисла на нём, а Никеша ходил, трогал руками стены, узоры на стеклянных вставках заново навешенных дверей, гладил чаек на кафельной плитке в ванной и время от времени выдыхал: «Ух ты!».

Страна, перемены. Помните ли стенания строителей египетских пирамид: «Закупочные цены растут, а финансирование из фараоновой казны не поспевает!»? Если помните – тогда ничего нового. Нужна смелость портретиста, чтобы не отвернуться от натуры прежде, чем выветрится печаль. Прежде, чем историческое сообщество внутри своего термитника проголосует за то, чтобы счесть дистанцию от описываемого предмета приличествующей. С отважным любопытством Пржевальского, глянувший поутру в зеркало Бородач вдруг обнаруживает в центральном своём достоинстве несколько белых волосков. Очень постепенно поредеют волосы в некогда жёсткой шевелюре, добродушно критикуемой по этой причине парикмахером; должно случиться многое… И только тогда самопровозглашённый смельчак допустит – нет, не бубонную чуму необратимости – допустит пусть только саму идею необратимости.

Николай Степанович Фомин был беспартийным, а Зинаида Емельяновна продолжила хранить «навсегда» партийный билет члена коммунистической партии несуществующей страны. Причина состояла не в идеологическом фанатизме – для фанатизма она была умна и грамотна – а в бережливости поколений её пращуров, живших трудом при земле. Сия бережливость в голодное военное время подтвердилась, а может и спасла её.

В девяносто третьем году сестра Павла эмигрировала в Канаду, где устроилась на какую-то невразумительную временную работу. Из какого-то городка, название которого, такое же невразумительное, он никак не мог запомнить, раз в месяц-два Женя присылала родителям письма, вскользь упоминая, что почтовый формат «очень дорогой». Письма были толстые и посвящались в основном истории, культуре, и, конечно, быту «коренных» канадцев. Намного меньше писала про себя, как-то: восторг и покупка машины в кредит, шикарное ожерелье из канадских преимуществ. Сестра не писала, что провела сутки в полицейском участке: укусила за палец полицейского, когда тот выписывал несправедливый, по её мнению, штраф за парковку. В участке Женя поведала совершенно правдивую историю о стрессе у матери, когда та вынашивала её: «О, это был жуткий стресс!». Полицейский, которому повествование адресовалось, предусмотрительно держал свои руки по другую сторону стола.

– Я родилась в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Мама работала учительницей в школе и была беременна мною, на пятом месяце, когда в марте умер Сталин. Как раз тогда ей понадобился свободный сарафан, и она сшила его сама из двух старых платьев. – Женя, жестикулируя для убедительности, пыталась донести до терпеливого полицейского, в чертах которого без видимых оснований предполагалась кровь индейских предков, тех самых «коренных народов» из её писем, что такое были советские магазины пятьдесят третьего года, будто бы не мама, что вынашивала её, а она сама видела и помнила их. Не прекращая жестикулировать, она продолжала: – Невозможно прийти в магазин и сказать: «Мне нужна свободная одежда для беременных». Нет, если долго искать, одежда больших размеров где-то имелась, наверное, но маме это было не по карману. Сарафан получился ярким и контрастировал со всеобщим тёмным цветом повседневной одежды.

По словам арестантки, когда умер Людоед Джугашвили, хорошо промасленные детали машины продолжали свой неодушевлённый, бездушный труд, им не было никакого повода менять их ритм. (Публицистическая штамповка в Женином повествовании: упрекнуть машину в отсутствии души, в отсутствии заботы о людях, которые создали её такой и обслуживали её функционирование.)

– Коллега, обиженная на маму за какой-то упрёк в небрежности, принесла в партком, – «partcom», так Женя и сказала, – заявление, что мама «радуется смерти великого вождя, чему подтверждением служит праздничный наряд». Партком на заседании серьёзно рассматривал заявление.

Ужасное ожидание решения парткома мамой и её ожидающим рождения ребёнком. Цепкое следование за пунктами Жениной истории связывает это ужасное ожидание со многими, если не со всеми нынешними бедами. В итоге выходило, что именно злобная мамина коллега должна предстать перед канадским судьёй и ответить за укушенный палец «коренного народа».

Паше, в таком случае, следовало быть обязанным своим появлением на свет девятью годами позже безымянному секретарю парткома, который решил принять объяснения мамы в качестве официальной, внесённой в протокол, версии. – «Странно», – думал он, – «отчего человеку, уехавшему за лучшей долей, никак не удаётся быть довольным этой долей?». Письма сестры аргументированно, исчерпывающе доказывали не только их читателям, но и ей самой неоспоримые плюсы эмигрантского выбора. Плюсов столько, что хочешь – прикапывай впрок, как лиса, а хочешь – откладывай в защёчные мешки, как бурундук. Разве эти непридуманные преимущества не есть достаточная глина, чтобы Женя придала повседневной жизни те желаемые очертания, которыми останется довольна?

А для Павла Фомина, представителя коренного баскского народа переформатированной России длилась его жизнь. И в ней – суспензия из радости или возмущения, удовлетворения или недовольства: после открытия, что жизнь есть творчество, после защиты диссертации, после консультирования клиента, тренинга или лекции… Профессиональное сообщество в девяносто третьем году только формировалось, квалифицированных и опытных специалистов было немного, и потому предложение о переходе на работу в университетскую клинику обрадовало, но не удивило. Согласился охотно, с тёплыми словами и естественной грустью попрощался с коллегами в больнице. Зарплата выросла чуть-чуть, но не она в первую очередь повлияла на решение: в психотерапевтическом отделении клиники сложился коллектив специалистов-единомышленников. Добавилось преподавание, в котором была новизна и вызов. И условная карьерная перспектива.

Это был год, когда многие разочарованные, уставшие от непонятного ожидания сотрудники и преподаватели Нижевяземского университета выстроились в очередь, чтобы «по трапу сойти на берег». (Будет несправедливо и неверно как по отношению к ним, так и по отношению к университету сказать, как сказал тогда ректор, что они «бежали с тонущего корабля». ) В их числе и Вера Филипповна, добровольно опекающая Катю. Освоившись «на берегу», она через несколько месяцев посоветовала ей последовать примеру и поменять работу на «настоящую».

Настоящая работа – это страховая компания «Бывшие». В действительности компания имела какое-то благозвучное, но лысое, трудно запоминающееся название; что-то такое насчёт доверия, только не о нём. Но все без исключения работники – это бывшие сотрудники научно-исследовательских институтов, бывшие врачи, историки, моряки, учителя, офицеры… Один философ и даже один водолаз. Парадоксально, но страховые агенты советской эпохи подвернули ноги и распластались где-то по пути к вывеске.

Кичливый протомодернизм, театральная постановка по мотивам «Пира во время чумы», актёры-любители в униформе крупным планом. Чума как крупномасштабная инсталляция. Фон, а не повод для веселья каждого из действующих лиц. Причины пира отданы на волю актёров, режиссёру они не интересны. Для одних «бывших» наступил удобный, безопасный момент пожить так, как «природой велено». Другие пируют и веселятся из детской мстительности, от обиды на сдувшийся пузырь несбывшихся надежд: так, словно ребёнок вёл мучительно долгий отсчёт до своего дня рождения, пока его предвкушение желанного подарка нарастало до размера полновластного гиппопотама и… И вдруг выходит государственное постановление, полностью отменяющее календарь! Третьи веселились на халяву. Четвёртые…

Мошенничество – не всегда статья в уголовном кодексе, а и склад души. В компании всё исчислялось деньгами; сотрудники использовали и обманывали друг друга, но обижались недолго. Обманутый, в свою очередь, искал способы поиспользовать других. Если пойти на поводу у фантазии насчёт персональных интервью сотрудников, то и на условиях анонимности «бывшие» без запинок продекларируют необходимость кормить и одевать детей, платить за свет, воду, газ, покупать лекарства детям и престарелым родителям. Лишь некоторая толика из этого душещипательного списка обладает залоговой ценностью! По крайней мере, в тот год никто не смотрел с укоризной в глаза должника, что не оплачивал коммунальные услуги вовсе.

Есть ещё кое-что. Когда-то очень давно был поднят флаг с идеей супружеской верности. Это случилось примерно тогда, когда люди обратили внимание на различия прямохождения, возвышения и эрекции. Флаг сразу стал подвержен круглогодичным мытарствам, поскольку атмосферные турбулентности равнодушны к человеческим символам. Сверхнаивно полагать, что идея, вознесённая на этот флаг, останется в стороне от общего тренда «бывших». Тот, кто ещё держался за вертикаль флагштока, боковым зрением различал снисходительные поднимания-и-опускания плеч, понижался в рейтинге и перемещался вперёд в очереди кандидатов на обиду. Горизонтальный тренд реализовывался просто: в компании существовала практика выездных корпоративных мероприятий и коротких командировок.

Всего достаточно, да с избытком, чтобы перевесить то, что было ценным ранее.

Да ладно! Да было бы что перевешивать! «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?»88
  ^*Устойчивое выражение русского языка, означающее сомнение говорящего в самом факте существования предмета обсуждения.


[Закрыть]. Есть слово «ценность», а есть она сама. Или её нет… Так, триста спартанцев – это триста неграмотных придурков-фанатиков, упустивших возможность коллаборации с персами.

Новичок, который осваивался «за пиршественным столом» страховой компании, имел простой выбор: упражняться в искусстве притворства, присоединиться к чумному застолью или быть изгнанным. Человеку, способному заметить сам выбор или хотя бы его привидение уготована иная судьба. Катя таковым человеком не была. Старательная ученица, она и здесь очень скоро освоилась в команде. Все сотрудники страховой компании кучно скомпоновались вокруг приверженности нескольким салатно-закусочным понятиям: сам о себе не побеспокоишься – никто не побеспокоится, сильный (равно – богатый) всегда прав, обмани ближнего своего и будешь вознесён, живи моментом, на наш век хватит, пожар всё спишет.

Катя – госпожа Екатерина Фомина – наслаждалась количеством денег и приобретённым на них, легализованным правом властвовать. Наслаждалась и вещами. Переживала мощный, устойчивый эмоциональный подъём, как график положительной линейной функции «у» от «х». – «Вот оно, для чего я была рождена: для успеха». – Слова, встроенные в эндокринную циркуляцию; ту самую, о которой мы предпочитаем лишь знать гипотетически, а не замечать её. Но слова отнюдь не табуированные. – «Есть деньги, есть успех»! – Главное – это не сомневаться, не задаваться вопросом: «А сколько это в цифрах – есть деньги?». Только математика – «и ничего личного». Противоречие? Посмело б оно прошмыгнуть перед госпожой Фоминой – ему бы не поздоровилось!

В девяносто шестом году декан психологического факультета пригласил Фомина на создаваемую кафедру. Вполне объяснимо: доцент, кандидат наук, практик и преподаватель, а также уважаемый в городской профессиональной среде человек. Павел стал совмещать работу на факультете с работой в клинике, хоть и пришлось уменьшить там нагрузку, перейти на полставки. По-прежнему оставались частные консультации и проведение тренингов по дополнительным трудовым договорам. Выросшая цифра заработков позволила ему получить водительские права и приобрести первую семейную машину. Но цифра та сильно уступала Катиной. Она к этому времени уже руководила отделом в компании. С лучшими намерениями, от всей души уговаривала мужа, что ему хорошо «стать как все», что с новорусского диалекта99
  ^*Термин «новые русские» появился вскоре после распада СССР и стал использоваться в ироническом значении для называния людей стремительно разбогатевших, при этом использующих лексику и обладающих манерами социальных слоёв, из которых они вышли.


[Закрыть] переводится как «примкнуть к победоносному шествию бывших». И отводила волосы за плечи, и поднимала при этом подбородок и брови в ответ на вопрос Павла: «Послушай, разве мы голодаем или не имеем крыши над головой, или нам нужны деньги на лечение, или сына дразнят одноклассники из-за одежды?». И отвечала, разминая и опуская его вопрос до риторической консистенции: «Знаешь, мы в другой стране живём».

В число достижений современной культуры входит универсальный довод для подобных случаев, сродни абсолютному оружию: «Для перемещения колесо не обязательно, а ещё я крестиком умею вышивать». Запасной вариант: аргументировать свою правоту скорым (?) выстраиванием Меркурия, Марса и Юпитера в одну линию. Ничего удивительного в том, что сгодятся также спутники разных планет: Деймос, Каллисто и Энцелад. Наоборот, так будет даже убедительней!

Фомин хотел законсервировать свой Семейный Мир (с большой буквы – так, как он ощущал), изолировать от всех потрясений в постоянной температуре под музейным присмотром. Путал по предвзятости: люди не константа, а создатель – не собственник. Безотчётно смущала непредсказуемость, потеря контроля над ситуацией. Так, как если бы они с Катюшей с обоюдным удовольствием согласились на ренту в «десять», а потом он узнаёт, что «надо – двадцать!». А было ли согласие, чего теперь стоит та «десятка»? Но как это выразить словами? Так и выходило, что его протест оседал легко сдуваемой, легко смываемой пылью на осязаемой поверхности ударного барабана, на переводе жизни своей семьи в денежный эквивалент.

Другой вопрос, но уже летаргический. Перед кем виновата эта молодая тридцатичетырёхлетняя женщина с лицом, которое, если смотреть разборчивым мужским взором, никак не нуждается в посягательстве изощрённых манипуляций пластического хирурга? Нормальная дурочка, истово убеждённая в том, что теперь-то уж она точно всё знает про то, каков мир на самом деле. Школа жизни окончена с привычными пятёрками.

Продолжить фразу до однозначности: «Полуправда – это…». Две супружеские полуправды не составляют одной правды. Схоластика, не приближающая к пониманию.

Бывшая Катина «решительность» – теперь придётся искать другое определение – разрослась прямо пропорционально её доходам. Обстоятельства, которые Екатерина считала слишком важными, чтобы допустить ошибку в её семье, повторялись всё чаще и чаще. Если идеи, предложения супругов различались, то, вопреки статистике, способность являться «верными» отличала только Катины решения. И вообще, зачем тратить время на разговоры с мужем, если он всё равно заблуждается, давно перестал что-либо смыслить в современной жизни?! Проклятая статистика отказывалась игнорировать ошибки Екатерины (те, что выяснялись вскоре), но Павел стеснялся на это указывать. Всё равно, что бить лежачего – гипертрофированный кодекс из детства. (Неприглядность и недопустимость подобного не въелась в него пылью из мумифицированных книг, а вбилась падениями, ударами о землю в уличных драках.) Если ошибочность решения вопила до хрипоты так, что до Кати долетал отзвук, то остаток дня она была пристыженно-тихой, а ночью – страстной. Но приходил следующий, категорически новый, обнулённый день и засасывал любые её сомнения, как сверхмощный пылесос засасывает в свою похоронную механическую утробу все улики дня предыдущего.