Текст книги "Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу"

– Что ты сможешь сделать со своими пистолетами? Ты что, будешь стрелять в людей? Тебе не страшно? – засыпала меня вопросами Людочка.

– Пистолеты самодельные, однозарядные. Пугачи. Стреляют громко, а толку мало. Стрелять в людей – преступление. Стрелять в вооруженных врагов – подвиг. Шпана и бандиты – как враги. И даже хуже. Когда они вместе, это не люди, а стая злобных, но трусливых собак. Убивать я их не собираюсь, а отпугнуть – думаю, что смогу. Людочка, мне страшно только за тебя. Ты для шпаны – обольстительная приманка. И ты действительно можешь пострадать. Я не могу этого допустить, а потому буду оборонять тебя до последнего патрона, – сыпал ей очередную порцию жутковатой для нее информации.

Ведь по радио все было намного оптимистичней, чем в реальной жизни того времени.

– До последнего патрона, – повторила Людочка мою фразу, – Их же всего два! – вдруг сделала она вполне здравый вывод.

Вместо ответа, вытащил из кармана и показал ей горсть патронов. Похоже, она видела их впервые.

– И этой маленькой штучкой можно убить? – задумчиво спросила Людочка, внимательно рассмотрев и возвращая мне патрон.

– В два счета, – безапелляционно заявил ей.

– А можно мне попробовать выстрелить? – высказала неожиданную просьбу Людочка.

– Людочка, здесь же улица, а не тир, – вежливо отказал подружке.

– А где можно?

– Можно на кладбище, да и то не везде и не всегда.

– Тогда пошли на кладбище. Сейчас можно? – Людочка на глазах милитаризировалась.

– Сейчас можно, но я не пойду с тобой на кладбище.

– Почему? – недоуменно спросила Людочка. Я был поражен ее наивности в очевидных вопросах морали.

– Потому что ты девушка. А девушки никогда не пойдут в такие места с юношами, да еще с вооруженными. Твоя мама, если ты ей об этом скажешь, не поймет, и запретит тебе гулять со мной, – попытался хоть как-то объяснить ей причины отказа.

– Но ты не просто юноша, а Ромео. А я – твоя Джульетта. Ты же сам говорил только что. Или я неправильно поняла?.. Ну, пойдем, Ромео, – загадочно улыбаясь, аргументировала и настаивала Людочка.

Не знаю, может, ей не очень нравилось мое имя, но с той весны она редко называла меня по имени. Возможно, была и другая причина прибегать к косвенному обращению ко мне – это так и осталось загадкой. Но, начиная с того памятного дня, я вдруг стал у нее Ромео. В ту весну она просто обожала обращаться ко мне так.

– Людочка, согласен. Пусть я буду Ромео. Но если по правде, не хотелось, чтобы у нас вышло, как у них. Тот Ромео погубил и себя, и свою Джульетту… А ты – моя Людочка и я отвечаю за тебя… Мне не хотелось, чтобы ты ходила туда. Даже со мной. Ведь нас могут увидеть. Пойдут эти жуткие сплетни, – продолжил я настаивать по праву старшего, которое, уже нисколько не сомневался, давно растерял, сраженный волшебными чарами красавицы-подружки.

– Я сама за себя отвечаю, – возмутилась Людочка, – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но с тобой пойду, куда угодно, и на это кладбище тоже. Или тебе жалко патронов?

Последний аргумент добил. Спорить было бесполезно. Мои возражения больше не воспринимались. И еще я понял, что интуиция не подвела – видимо в непростой для нас обоих ситуации во время дождя, я поступил именно так, как ждала от меня любимая. Мы объяснились без слов. И теперь она, похоже, совсем не думала о репутации, потому что твердо знала, что любима верным другом, которого тоже любит, и что любимый, готовый защищать ее «до последнего патрона», никогда не обидит ни словом, ни поступком.

– Хорошо, Людочка. Пошли на кладбище.

И мы, наконец, покинули приютившую нас нишу, где в тот день так откровенно раскрылись наши чувства. И Людочка так и не сняла мою курточку, пока мы ни вернулись домой…

А прежде, чем вернуться, мы забрались с ней в самый таинственный и безлюдный уголок кладбища. Здесь мы с ребятами испытывали и пристреливали свое самодельное оружие. Действовали быстро. Несколько выстрелов, и врассыпную. То была не лишняя предосторожность. Одно время на кладбище часто стреляли. Орудовала банда. На выстрелы сбегались мы – ребята из прилегающих дворов.

То, что порой видели, было зрелищем не для слабонервных. Нас быстро разгоняли, потому что мешали милиции, медикам и всем, кто приезжал на место происшествия по долгу службы, но всегда после нас. Позже администрация студенческого общежития, что напротив кладбища, получила предписание: немедленно вызывать милицию, как только слышались выстрелы.

Людочка была в том месте кладбища впервые. Она молча, со страхом оглядывала малоприятный темный уголок. Полуразвалившиеся склепы с проваленными полами, откуда веяло могильным холодом, поваленные каменные памятники, громадные старые деревья, густой непроходимый кустарник, и вкривь и вкось кресты, кресты, кресты…

Я показал Людочке, как обращаться с оружием. Потом достал из склепа мишень и закрепил ее на дереве. Огляделся. Все спокойно.

И вот мы заняли позицию для стрельбы. Я выстрелил первым. Яркое пламя на полметра из короткого пистолетного ствола и оглушительный, на фоне окружавшей нас кладбищенской тишины, звук выстрела. Мишень поражена.

Выстрелила Людочка. Мимо мишени и даже мимо толстенного ствола дерева.

– Давай еще разик попробую.

– Людочка, время пошло. Скоро здесь будет милиция.

– Я быстренько.

– Хорошо, перезаряжай, но не стреляй, – дал ей патрон, а сам быстро снял с дерева и спрятал мишень обратно в склеп. Людочка уже была готова к стрельбе.

– Стреляй просто по дереву. Точнее целься.

Выстрел. Есть попадание. Теперь скорее, как можно дальше от этого места. Когда мы вышли на главную аллею, навстречу уже бежали ребята из нашего двора.

– Толик, там стреляли, – крикнул кто-то из них на бегу, – Айда, посмотрим!

– Мы не слышали, да и не интересно, – ответил им, и мы с Людочкой переглянулись, как настоящие заговорщики. А когда ребята убежали, весело рассмеялись.

Я проводил Людочку до подъезда. Мы расстались, обменявшись нашим традиционным приветствием. Людочка сияла. Я, очевидно, тоже. Так окончился наш первый день счастья.

С того дня, как только мы подходили к памятной нише, где состоялось наше первое взрослое свидание, и мы без слов объяснились в любви, Людочка всегда замедляла шаг, и, обернувшись ко мне, улыбаясь, спрашивала: «А где твоя курточка, Ромео?»

– Это та, которая тебя обнимала? – отвечал вопросом на вопрос.

– Да, – всегда коротко отвечала она, продолжая улыбаться.

– Она отдыхает дома, но у меня есть еще эта рубашка, и она тоже хочет тебя обнять.

– Передай ей, в следующий раз, – кокетливо отвечала Людочка, после чего, смеясь, ускоряла шаг, жестом приглашая следовать за собой.

Этот ритуал стал традиционным. И мы всегда с удовольствием его исполняли. Но никогда больше не было подобного свидания. Оно было единственным и неповторимым…

У нас было множество любимых мест, где нам с Людочкой нравилось бывать чаще всего. Мы подолгу задерживались на скамейках, что уютно располагались в тени больших деревьев наших парков и скверов или где-нибудь у фонтанов и водоемов.

Было несколько маршрутов, по которым ходили без опаски. Короткие, что целиком проходили по территории, подконтрольной нашей местной шпане. И длинные, с заходом на чужую территорию, появляться на которой можно было, только опираясь на авторитет нашей воровской братии.

Я договорился с двумя авторитетами, которые жили в нашем дворе, и которых знал с детских лет, что при необходимости могу ссылаться на них.

Глянув на мое оружие, они рассмеялись и предложили арендовать их старенький револьвер с длинным стволом от ручного пулемета. Они называли его «парадокс».

Мать, стирая мои вещи, так и не смогла понять, откуда на всех рубашках и даже майках в одном и том же месте появляются масляные пятна. Отец же, мельком взглянув, сразу все понял и сказал: «Смотри, сынок, осторожнее».

А Людочка, узнав о новинке моего арсенала, не успокоилась, пока ни расстреляла полный барабан дефицитных патронов.

Я уже довольно долго простоял в нашей нише, где много лет назад мы с Людочкой были так счастливы. Слезы лились по щекам. Я их даже не замечал, пока кто-то из обеспокоенных прохожих ни подошел ко мне:

– Что с вами, молодой человек? Вам плохо?

– Нет. Спасибо. Мне хорошо… Очень даже хорошо.

– Что-то не похоже, – и прохожий, интеллигентного вида пожилой мужчина, пошел своей дорогой, подумав, очевидно, что я просто пьян.

Смахнув слезы, понял, что мне действительно стало легче. Это были первые слезы после того, как я навсегда простился с моей любимой Людочкой.

Тогда я не плакал. Тогда я умер, а мертвые не плачут.

«Прощай навсегда, ты – любовь моя первая», – вдруг припомнилась первая строчка одного из юношеских стихов. Я попрощался с памятным местом, где родилась наша с Людочкой первая любовь, и медленно, на свинцовых ногах, ушел оттуда, где мне вдруг захотелось остаться навсегда.

Я шел по направлению к центральному парку. А вот и его обветшалый вход. Знакомая каштановая аллея. Скамейки вдоль аллеи. Как всегда – люди. Шахматисты, играющие на деньги. Просто отдыхающие.

Тут же припомнились соответствующие строки одного из моих первых стихов:

 
Теплый майский вечерок,
Люди на скамейках.
Дует легкий ветерок
В парковых аллейках.
 
 
Словно ранняя весна,
Милая и свежая,
К нам девчонка подошла,
Робкая, несмелая.
 
 
Жизнь безоблачно текла,
Словно песня звонкая.
Но любовь ко мне пришла
Вместе с той девчонкой.
 

Эти слова об этом парке, и, конечно же, «та девчонка» – моя любимая Людочка. Она тогда, естественно, еще ни о чем не догадывалась.

И снова о ней, только из другого стихотворения той же поры:

 
Еще не знаешь, ты, что я тебя люблю,
Что жизнь свою тебе навеки отдаю.
Так знай, что, невзирая на года,
Я буду помнить о тебе всегда…
 

А может, она уже догадалась обо всем, причем, гораздо раньше меня? Хотя бы потому, что я всегда оберегал ее так, как никого другого. Это повелось еще со времен наших детских игр. А особенно страшно было за нее, когда мы играли в простой волейбол без сетки. Дело в том, что в соседнем доме жили сразу несколько будущих членов сборной СССР – будущих чемпионов страны и мира по этому виду спорта. Тогда они были такими, как мы. Разве что чуточку старше.

Правда, по-моему, у них было плохо с головой. И если мы просто играли, то эти «будущие», постоянно норовили с силой погасить мяч. И казалось, буквально торжествовали, когда гашеный мяч попадал в наших девочек, отбивая им руки, или другие части тела.

Я бросался под все их удары, направленные в сторону Людочки. Иногда, неумело падая, разбивался в кровь, но принимал их мощные удары на себя. Людочка сердилась. Она не понимала, что не сможет принять такой мяч.

Другие девочки откровенно плакали после особенно сильных ударов. Но когда играл я, ни один такой мяч не попадал в мою Людочку. А без меня она, похоже, играла редко, или вообще не играла. Особенно после того, как ее подруга, рыдая от очередного сильного удара, сказала успокаивающей ее Людочке: «Тебе хорошо. У тебя такой защитник».

А вот наша любимая скамейка в парке. Она уже, конечно, занята другими влюбленными. Я махнул им рукой, они помахали в ответ. Счастливые…

Мне хотелось еще посетить овраг, дно которого было выровнено так, что представляло собой абсолютно ровную площадку приличных размеров. Это было место наших тренировок и футбольных баталий.

В школьные годы и еще пару лет после окончания школы, мы с друзьями, побегав часик-другой за мячиком, обязательно отмечали нашу очередную победу или поражение.

Пили отвратительный портвейн, прямо из горлышка и без закуски. Вот таким был наш спорт. Нет, не пойду в этот раз. Людочка сюда с нами не ходила.

Стадион «Динамо», парашютная вышка, детская железная дорога – сколько связано со всеми этими местами. Нет, тоже не успею попрощаться.

Я вышел из парка. Влево уходило Московское шоссе. Вдоль него шли трамвайные пути – дорога моего основного транспорта. Здесь подряд размещались все памятные объекты, где я в разное время работал или учился. Завод ФЭД, авиационный завод, база нашего училища, харьковский авиационный институт, техническая база училища. Но мы с Людочкой здесь не бывали, а потому дальше я пошел по нашему маршруту.

Обычно из парка мы поворачивали направо. Шли мимо военного училища, в стенах которого мне тогда еще предстояло провести целых пять лет, и дальше – по центральной улице города.

Сумская улица – или харьковский Бродвей, как его называли местные «стиляги». Сколько связано с этой улицей! Демонстрации и гуляния – и в праздники, и в будни. Здесь всегда многолюдно. Много молодежи – местной, и приезжей. Здесь всегда надо быть начеку. Но здесь все же менее опасно, чем ходить по более тихим, но отнюдь не спокойным параллельным улицам.

Я дошел до центральной площади города – имени Дзержинского, но с памятником Ленину – прошел мимо обкома партии, где принимали в комсомол. Махнул на прощанье харьковскому университету, который очень помог мне в освоении математики. И, наконец, бросил взгляд на уникальное здание Госпрома с его телевизионной вышкой.

Следующий наш объект – парк Шевченко. Харьковчане чаще говорили – сад Шевченко. Он не такой большой, но ухоженный, в сравнении с центральным парком.

Отыскал все наши любимые скамейки под огромными раскидистыми деревьями на открытых местах. На некоторых удалось немного посидеть, вспоминая наши с Людочкой разговоры из серии «обо всем на свете».

Я прошел через весь парк – к каскаду искусственных водопадов, откуда с высоты открывался чудесный вид на город. Это было одно из самых любимых наших мест – в центре города только отсюда можно было во всей красе наблюдать солнечные закаты.

В годы нашей вынужденной разлуки я часто приходил сюда один. Мне было плохо. Я грустил.

И вспоминал, вспоминал, вспоминал…

 
Если б смог я в стихах передать
Те порывы моей души,
То волненье ее и ту боль,
Что заставила сердце страдать —
Неокрепшее, юное сердце…
Если б мог я в стихах передать…
 
 
Занимался багровый закат
Уходящего в прошлое дня.
Словно грустный, прощальный взгляд
Моей юности светлого сна.
 
 
Я навстречу закату бреду.
Солнце, милое, стой, погоди!
В темноте я свой путь не найду —
Хоть немного еще посвети.
 
 
Неизбежность меня страшит
Затеряться во мраке ночном.
День окончен. И нет впереди
Той, что сердце зажгла мне огнем.
 
 
Ничего, что светило звездой,
Освещая мой жизненный путь,
И что новою, дивной зарей
Разогнало душевную муть.
 

Я очень долго здесь не был. Это прекрасное место давно не вызывало иных чувств, кроме печали. Я вспоминал, как мы стояли на этом самом месте с моей любимой Людочкой и были счастливы.

Мы пришли сюда вскоре после памятного дня счастья. С того дня мы оба были в каком-то приподнятом, восторженном состоянии. Чувство взаимной любви подпитывало и окрыляло. У нас все стало получаться – и в школе, и дома. Мы стали более остро чувствовать и восторгаться красотами окружающего мира. Уже не таясь, подолгу смотрел на Людочку любящим взглядом, и она расцветала, на глазах превращаясь в красавицу. Иногда ощущал на себе ее взгляды, и это радовало необыкновенно. Она уже не отводила в смущении глаз, как раньше, а всегда награждала своей открытой, дивной улыбкой. Моя любимая…

В тот вечер Людочка любовалась фантастическими красками водной феерии нового, недавно построенного каскада, а я любовался восторженным личиком юной Богини, освещенным лучами заходящего солнца и бликами от струящейся воды, мерцающей и переливающейся всеми цветами радуги. Излучающее счастье, оно было удивительно прекрасным.

Под влиянием романтической обстановки этого чудного вечера, мне не терпелось сохранить в стихах свои ощущения неповторимости мгновения, и отразить в них, как пожелание влюбленным, переживающим это мгновение, любить друг друга до конца дней своих – так же сильно, как они любят сейчас. Как всегда, мысленно возникали и пропадали, какие-то строфы и рифмы. Шел обычный творческий процесс. А когда он заходил в тупик, в голове, как девиз, как колокол, звенели и будоражили две фразы: «И только смерть разлучит нас», и другая – «Остановись, мгновенье. Ты прекрасно».

В моем стихотворении сложились иные слова, но я всегда помнил эти ключевые фразы, когда впоследствии приходил сюда один. Они живо напоминали мне ощущения того памятного вечера. Отталкиваясь от них, я продолжал сочинять другие стихи.

И только теперь, когда впервые после смерти Людочки пришел к этому памятному месту, меня неожиданно, как удар молнии, поразил жуткий смысл фразы, показавшейся пророческой: «И только смерть разлучит нас».

Слезы ручьями хлынули по щекам. Не видя ничего, бегом бросился подальше, чтобы никто не увидел, как безмерно страдаю без тебя, моя любимая, моя вечная невеста.

Постепенно успокоился. Надо спешить. Времени не так уж много. Дошел до памятника Шевченко, вышел из парка и пошел дальше по Сумской улице.

А вот и стеклянная струя. Маленький прудик, окруженный плакучими ивами. В центре прудика – домик для пары лебедей. Небольшая каменная беседка, из которой вытекает ровный поток прозрачной воды, создавая иллюзию непрерывно движущейся гибкой и бесконечной стеклянной ленты. Но нас с Людочкой больше, чем этот водный поток, привлекали чудесные плакучие ивы, склонившие свои нежные листочки до самой воды. А еще пара прекрасных белых лебедей.

Мы садились вон на ту скамеечку и любовались.

– Эти лебеди, как мы с тобой, – сказал Людочке буквально на следующий день после дня счастья. Она не ответила, но придвинулась ближе так, что я снова на мгновенье ощутил ее плечи и бедра, как тогда в нише. Очевидно, она тоже знала легенду о лебединой верности… И мне вдруг стало так хорошо, так спокойно…

Людочка, лебедушка моя белокрылая, почему я так и не успел стать твоим верным лебедем?.. Я так устал парить в опустевшем без тебя небе – в одиночку, без цели, без желаний – уезжая сейчас из родного города, неизвестно, куда и зачем.

Я вдруг отчетливо представил мое лето в Крыму. Школа планеристов. Я совсем как белоснежный лебедь – один в бескрайнем небе. Я набираю высоту в восходящем потоке. Наблюдаю знакомые ориентиры. Курс – в сторону любимого моря. Вот и мыс Казантип. Вот и море…

А сейчас – это моя роковая цель, и она подо мной. Ручку чуть на себя – гашу скорость. Правая педаль, ручка слегка вправо-вниз – скольжение на правое крыло. Левая педаль, ручка чуть дальше по диагонали – крутое скольжение, переходящее в пике… Еще круче… Еще… Что дальше?..

Момент удара о воду я, очевидно, не почувствую…

Людочка, любимая. А кто сохранит память о нашей бессмертной любви? Кто знает о ней больше, чем знали мы с тобой?

А сейчас остался только я один.

Шекспир сделал бессмертными Ромео и Джульетту. Я не Шекспир…

Я и не Ромео, хотя ты так любила называть меня этим именем. Но я люблю тебя сильнее, чем Ромео Джульетту. Я готов это доказать – моя любовь проверена временем… Я люблю тебя и сейчас, когда смерть навсегда разлучила нас…

Ромео не писал стихов своей Джульетте. Я же могу написать повесть нашей любви. Я могу включить в нее мои стихи, посвященные тебе, любовь моя.

Эту книгу будут читать люди, эту книгу, возможно, прочтут мои потомки. И они сохранят, как эстафету, память о нашей великой любви…

Людочка, я не забыл, и буду помнить о данном тебе обещании – учиться всему и всегда…

Я вдруг понял, что рождается какая-то цель, которая сможет поддержать меня на моем непростом жизненном пути.

Так размышляя, и глядя на ивы, склоненные к зеленоватой глади пруда, я понемногу оттаивал душой, окоченевшей от могильного холода.

Наш маршрут в точке возврата. Полчаса ходьбы – и мы дома. Но я пройду только часть пути.

Что ж, в путь.

Однажды вечером мы не спеша, шли с Людочкой по улице, параллельной Сумской. Мы, как всегда, обсуждали что-то, волновавшее нас обоих. Мы довольно часто возвращались именно по этой улице, и до сих пор у нас не было проблем.

Неожиданно, как из-под земли, перед нами возникли три фигуры. Они преградили нам путь. Мы остановились. Случилось то, о чем совсем недавно рассказывал Людочке.

Кто они, шпана, или бандиты? Сейчас все выяснится. Тогда буду решать, как поступить.

Действовать надо быстро, уверенно, но спокойно, без паники. И, главное, обеспечить безопасность Людочки.

Их трое. В центре, напротив меня – здоровяк моего возраста, но на полголовы выше. По бокам – два шкета, чуть помоложе. Один поигрывает складным ножом, внушительных размеров. Боковым зрением, по теням, заметил, что сзади уже пристроились еще двое.

– Быстренько все из карманов. Деньги, часы, кольца, серьги, – последовала команда здоровяка.

Все понятно. Мелочь вышла на пробный промысел. Суеты много. Улов смешной. С такими можно попробовать говорить, выдавая себя за фигуру из воровского мира.

Моих авторитетов – Ленчика и Малыню – они должны знать. Соседние районы все-таки. Самое смешное другое – у нас с собой не было ничего из перечисленного здоровяком. А вот за это, с досады, могут и побить. По крайней мере, стукнуть пару раз.

Воровской язык – «феню» – я уже давно растерял, как и немецкий. А потому, постараюсь просто рассказать, как нам тогда удалось избежать большой беды. Естественно, не буду воспроизводить поток мата, который эта публика обрушила на нас, виртуозно «украшая» им все, что они произносили.

– Ну, напугали, горе-разбойники. Я карман беру тихо и один, а тут кодла в пять рыл, перышками машет. А кошту – на пятерых, да в общак. Не густо, – начал игру, явно выдавая себя за карманника. Нападавшие переглянулись. Поняли и то, что узрел их засаду.

– Ты кто? – попросил представиться здоровяк. Он явно был старшим. Главное, что пошел разговор. Это всегда дает шанс.

– Людочка, пройди немножко вперед. Я с дядями потолкую, – вместо ответа обратился к Людочке, которая стояла бледная, ни жива, ни мертва.

– Я останусь с тобой, – неожиданно твердо сказала Людочка.

– Людочка, Ленчику пожалуюсь. Иди, – не менее твердо повторил просьбу. Ленчика Людочка знала, но под другим именем. Хорошо, не спросила, кто это. Она отошла метров на двадцать и остановилась. За ней увязались двое – тот, что с ножичком, и тот, что стоял позади меня. Это плохо. Тот, что с ножичком, вдруг попытался снять с ее плеча сумочку. Людочка тут же резко и сильно стукнула его. Молодец, мысленно похвалил ее.

– Эй, сявота, отвянь от девчонки, а то бошки поотвинчиваю! – крикнул им, а для оставшихся, как бы невзначай, чуть сдвинул полу пиджака с тем, чтобы заметили мой «парадокс».

Заметили, напряглись.

– Убери своих уродов! – уже грозно приказал старшему, – Я с тобой базлать не стану. Зови кого постарше. Ты мне надоел.

Старший тут же отозвал тех двоих. Один из них быстро нырнул в подворотню, откуда, похоже, они и возникли на нашем пути. Людочка осталась одна. Я облегченно вздохнул.

Вскоре посланец вернулся:

– Ляма сказал, зайди к нему.

О Ляме слышал давно. Да и Ленчик что-то говорил. Не бог весть, какая фигура, но мы на его территории. Задачка. Мгновенно сообразил, что карманники считаются квалифицированными и, конечно же, более авторитетными ворами. Значит, нельзя никому подчиняться.

– Я тебе что сказал? – обратился к старшему, – Когда щипачи кланялись гоп-стопникам? Пусть Ляма выйдет, если я ему нужен, – приказал посланцу.

Тот убежал. Минуты через три показался авторитет. Да, кажется, сам напросился. С этим будет потруднее.

– Ты кто? – последовал вопрос, на который уже нельзя было не ответить.

– Так, травку щиплю, – нашелся я.

– Почему на чужом поле?

– Свое далеко. Пасусь у Ленчика. Здесь гуляю, – вполне внятно объяснил ситуацию.

– А волына зачем? – спросил Ляма. Значит, уже доложили. Потому, похоже, и вышел. Возможно, с оружием.

– Чтоб вопросов не задавали, – слегка схамил ему.

– Все равно, спросят, – уже вполне дружелюбно продолжил разговор Ляма.

Шайка тоже расслабилась, значит, пока все идет нормально. Только бы пронесло. Я видел, что Людочка уже нервно ходит туда-сюда. Скорее всего, немного замерзла, да и переживает, конечно.

– Спросят, отвечу. В легавке бы не спросили. Потому у Ленчика кантуюсь. Он и волыну дал, – пояснил я.

– Залетный… Откуда?

– Ростовский. Остальное у Ленчика, или Малыни спроси, – ответил уклончиво, иначе начнет еще допытываться.

– А баба тоже блатная? – почему-то поинтересовался Ляма.

Сработало! Принял за своего. Конечно же, доложили, что Людочка знает Ленчика и дала отпор.

– Нет, Ленчика сестра троюродная, кажется. Я ее к тетке провожал. Заодно подышал.

– Ладно. Привет Ленчику. Проводить?

– Сам дойду, – пожал его протянутую руку, не обратив никакого внимания на поданную руку старшего. Ляма сам резко стукнул по руке своего незадачливого «главаря».

Облегченно вздохнув, пошел к Людочке. Она буквально побежала навстречу. Если бы не остановил, скорее всего, бросилась бы на шею. Настолько переволновалась за меня.

– Людочка, спокойно, на нас смотрят, – тихо, но внятно пресек всплеск ее эмоций, – Отойдем подальше.

Я взял ее под руку, что сделал впервые. Она – молодчина. Все поняла, не отдернула руку. И мы, не оглядываясь, пошли в сторону дома.

Когда прошли квартал, остановился, снял пиджак и утеплил дрожавшую Людочку. Она все еще выглядела потерянной. Я и сам еще не очень пришел в себя, но, прежде всего, надо было вернуть душевное равновесие девушке.

– Людочка, а где ты научилась так лихо махать кулаками? – спросил ее бодрым тоном.

– Я?.. Кулаками? – она засмеялась, видно припоминая свой подвиг. Ну, слава богу.

– Ты молодчина. Вела себя достойно. Тебя даже за блатную приняли, – похвалил Людочку. Она тихо смеялась, но уже на грани истерики.

– Лю-ю-дочка… Лю-ю-дочка, – попытался остановить ее эмоциональный срыв после стресса. Она постепенно успокоилась.

– А кто такой Ленчик? Откуда ты его знаешь?

– Людочка, я знаю его с детства. Да ты тоже знаешь… Давай лучше говорить о чем-нибудь хорошем. А обо всех этих тварях лучше не вспоминать. Хорошо?

– Да. Но я не думала, что такое бывает на самом деле. А почему ты в них не стрелял? Зачем тогда пистолет? – задавала вопросы Людочка, все еще находясь под впечатлением пережитого.

– Людочка, револьвер помог. Я не стрелял, потому что не было необходимости. Но они его заметили. Помнишь, когда их отогнал от тебя? Они бы не отошли, если бы ни знали, что у меня оружие, – пояснил ей.

В тот момент мы проходили мимо затемненного скверика, что напротив сельскохозяйственного института. Я дал Людочке револьвер:

– Пальни два раза вверх в честь нашей победы.

Грохнули два выстрела. Мы со смехом, напрямую через скверик, а потом через низенький заборчик, бегом пробежали прямо к Людочкиным окнам. После второго приключения за день она уже была прежней Людочкой – доброй и веселой. Она постучала в окошко. Выглянула ее мама. Они быстро объяснились жестами. И мы с Людочкой еще полчасика постояли под ее окошками.

Не заходя домой, направился к Ленчику. Тот стоял на улице у черного входа своего дома.

– Это ты там палил полчаса назад? – спросил Ленчик.

– Нет, Людочка.

– Какая Людочка?

– Которая была со мной. Тебе привет от Лямы. Его шпана нас недавно встретила.

– На нашей территории? Пошли со мной, по дороге расскажешь.

– Да нет – у него. Все нормально.

– Ладно, тогда пошли в дом. Расскажи подробней.

Мой рассказ его развеселил. Он тут же позвал Малыню и попросил, чтобы я повторил рассказ.

Теперь они смеялись вдвоем.

– Ну, Толик, ты даешь. Выдать себя за блатного. И Ляма хорош, уши развесил. Повезло, что Яша не вышел. У него к ростовским есть кое-что. Да, впрочем, Яша и не пошел бы разбираться неизвестно с кем. На это только Ляма способен, – долго хохотали авторитеты.

– А кто такая Людочка? И почему она моя троюродная сестра? – продолжал смеяться Ленчик.

– Людочка – это моя девушка. Она живет в «Гиганте». Ее мама там работает, – пояснил ему.

– Постой, Толик. Людочка же еще девчонка. К тому же она действительно моя родственница. Маня, иди сюда, – позвал он свою сестру. В комнату вошла Маня, – Кем нам доводится Людочка Кучеренко? И сколько ей лет? – засыпал Ленчик вопросами сестру.

– Она нам двоюродная племянница. Ей лет четырнадцать – пятнадцать от силы, – быстро выдала информацию Маня.

– Да, связался черт с малолетками, – ворчал, напряженно думая о чем-то своем, Ленчик, – Толик, а тебе, сколько стукнуло, если не секрет?

– Шестнадцать, – ответил, почему-то вдруг обидевшись на Ленчика.

– Не густо, – оценил Ленчик.

– Ленчик, а вы с Малыней, когда учили карман брать, спрашивали мой возраст? А ведь мне тогда лет десять было. Да и отвешивали не слабо, – с досады выпалил ему свои обиды.

– Ладно, не кипятись. Всех так учат. Карман ты брал хорошо, но для дела не годился – совестливый очень. А когда взбунтовался, вообще готов был тебя прибить. Сказал бы своему отцу – мы бы по этапу загремели. Но ты молодец. И нас не сдал, и сам не сдался, не стал блатным… А вот сегодня стал! – снова захохотал Ленчик и надолго замолчал…

– А что у тебя с Людочкой, раз уж она мне племянница? – неожиданно спросил Ленчик.

– Я люблю ее, – не стал я ходить вокруг, да около, ибо давно знал, что в этой среде лучше не вилять, а говорить, как есть – открыто. И лучше не врать.

– А она?

– И она любит.

– Откуда знаешь? Она что сказала?

– А разве обязательно? Я и сегодня это видел по ее глазам. Особенно, когда все закончилось с Лямой, и я подошел к ней. Она так на меня смотрела.

– Ну и молодежь пошла, – снова заворчал Ленчик, – Ладно, Толик. Давай так решим. Людочку я с детства опекаю – она, ведь, все время без отца росла. Ты, я думаю, парень, что надо. Но, как родственник, предупредить обязан. Обидишь Людочку, голову оторву, – завершил угрозой свой монолог Ленчик. Меня это просто взбесило.

– Ленчик, я за Людочку всю эту кодлу готов был положить, если бы они до нее хоть пальцем дотронулись. Да и «парадокс» у тебя брал, чтоб ее защищать, а не себя, – горячась, ответил ему.

– Ладно, Толик, своих ребят, хоть и глупых, класть не стоит. Эти дела надо делать не так. Я сам виноват, но я не знал, что ты будешь гулять с Людочкой. Это меняет дело, – задумался Ленчик. Подумав немного, он продолжил, – Значит, так. «Парадокс» сдай Малыне. Он тебе больше не понадобится. А то легавые заметут – срок схлопочешь. Людочка скучать будет. Тебе нужна кликуха… Будешь работать на меня, кликуха «Проф». Дня три походите с Людочкой рядом с домом. Я за это время все улажу. Потом можете ходить, где захотите. Вас больше никто не тронет. Представишься, и все. Понял? – озвучил свое решение Ленчик.

– Чего тут не понять. А почему Проф? – спросил я.

– А говоришь, понял. Проф – это сокращение от «профессор». Надеюсь, ты им когда-нибудь станешь. А я тогда буду тобой гордиться, и всем хвалиться, что это я тебя учил карман брать, – развеселился Ленчик.

– Ты что, снова хочешь из меня щипача делать? – удивился я.