Текст книги "Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу"

– Толик, ты умный малый, а юмора не понимаешь. В блатных ходить ума не надо. Народу для этого хватает. А вот науки одолевать – способности нужны, талант. Это не всякий сможет. Так что учись. Людочке нужен хороший жених, а не шпана всякая, – заключил Ленчик, – Ладно, будущий родственничек, давай поужинаем и выпьем по рюмочке.

Маня тут же накрыла стол. Мне налили рюмочку, как они ее называли. Их рюмочки оказались стаканами. Домой я вернулся тепленьким.

Больше у меня приключений в городе не было. Я мог безопасно ходить по улицам, паркам и скверам города в любое время дня и ночи. В ближайших районах меня знали в лицо местные авторитеты. Шпана, правда, вначале подходила. Эту публику, несомненно, привлекала молодая красивая девушка с сопровождающим. Пара казалась такой беззащитной, особенно в сумерках и в тихих местах, которые мы с Людочкой тогда предпочитали. Шпане всегда хочется почесать языки и кулаки, а здесь добыча сама шла в руки. Но стоило представиться, шпана извинялась и мгновенно испарялась.

Прозвище Проф сохранилось у меня и в училище. Я пояснял сокурсникам, что это сокращенно значит «профессор». Это воспринималось. Это легко увязывалось с тем, что я неплохо учился, много знал и умел, имел уже некоторый жизненный опыт. Никто и не догадывался, что мое прозвище – это моя кличка в криминальном мире, к которому не имел никакого отношения.

Что ж, осталось последнее – посетить могилу Людочки. Так и не дойдя до дома, свернул на Пушкинскую улицу и сел в трамвай. В районе Конного рынка сделал пересадку. И другой трамвай доставил к цели.

И вот я на месте, где спит вечным сном моя любимая Людочка, где вместе с ней похоронены наши надежды на счастье и наша большая любовь.

Здесь похоронена наша жизнь и наше будущее. Эта жизнь представлялась обоим такой светлой и такой чистой, какой была наша детская дружба, наша первая любовь, и какой всегда была моя любимая Людочка – прямой, честной, открытой.

Жизнь любимой остановилась в самом ее расцвете…

Когда это случилось, моя жизнь была безжалостно сломана. С того рокового момента она пошла совсем по другому сценарию.

Я взглянул на маленькое фото на могильной плите. Людочка смотрела на меня так, как когда-то давным-давно она смотрела в фотокамеру, сделавшую этот снимок, очевидно, для какого-то документа – с напряженным ожиданием момента завершения съемки. Но достаточно было лишь беглого взгляда на это фото, чтобы все пережитое вновь всколыхнуло во мне все чувства, которые испытывал к этой молоденькой красивой девушке – и чувство безмерной любви, и чувство безутешного горя.

Большая часть короткой жизни Людочки прошла на моих глазах. Мы много знали друг о друге. Даже, когда годами не виделись, всегда втайне искали сведения о своей второй половинке, ставшей на время недоступной, и наверстывали все, как только судьба давала возможность посмотреть в глаза друг другу. Мы не могли наговориться, хотя давно понимали друг друга без слов.

Моя цепкая память способна восстановить множество ярких эпизодов жизни любимой в местах пересечения с моей. В отличие от фото и кино, в памяти возникают живые картины прошлого, причем с любой точностью их деталировки. Эти эпизоды я вижу, как наяву, теми глазами, которыми видел их тогда, когда они происходили. Вижу движущихся живых людей, многих из которых уже давно нет на свете. Слышу их живые голоса. Вижу их взгляды в те моменты, когда наши глаза встречались. Моя зрительная память существенно лучше, чем иная. К сожалению, не смогу вспомнить дословно все, что они тогда говорили. Но помню свои ощущения, вплоть до мороза по коже, или запахов, которые тогда еще воспринимал очень остро. Помню даже мысли, которые кружились тогда в моей детской или юношеской головке.

Отчетливо помню день, когда впервые увидел незнакомую, странно одетую маленькую девочку. Почти не двигаясь, она целый час простояла у входа в общежитие, что напротив нашего дома, а потом внезапно исчезла. Куда исчезла? По улице никто не проходил – я бы заметил. А увести ее так быстро могли только в помещение – в пустое помещение! Ведь после того, как ушли строители, в здании никого не было, кроме призраков, которые – я читал – иногда живут в старых заброшенных домах.

Это общежитие восстанавливали первым из всего огромного комплекса студенческих общежитий «Гигант». Из своего окошка я часто наблюдал, как надстраивали разрушенные бомбами верхние этажи здания, как штукатурили стены и крыли крышу, как вставляли рамы и стекла, и как, наконец, черные провалы в стенах вдруг превратились в освещенные по вечерам окна. А однажды запряженные лошадьми подводы начали подвозить уголь для котельной. Очень много угля. Он стал занимать все пространство перед зданием. Я любил, осторожно перейдя булыжную мостовую, подобраться как можно ближе к конным экипажам и смотреть на лошадок. Эти удивительные животные мне очень нравились. Осмелев, стал подкармливать их травкой, благо, она росла повсюду.

Был конец августа. Мне почти семь лет. Год назад мы переехали сюда из лагеря военнопленных, где я прожил всю свою маленькую жизнь. Еще в лагере заболел паратифом, и с полгода пролежал в изоляторах инфекционной больницы. А потому в этот наш двухэтажный домик попал совсем недавно. Мне здесь нравилось, особенно после больницы. И все же я скучал по лагерю, где остались мои взрослые немецкие друзья и единственная подружка моего возраста Любочка…

На следующий день загадочная незнакомка вновь оказалась на том же месте. Появилась она так же внезапно, как до того исчезла. Я долго смотрел в окно, а одинокая фигурка девочки, казалось, застыла неподвижно, как наш фикус в кадке – тот тоже не передвигался самостоятельно, ждал, когда его переставят на другое место… «А вдруг эта девочка – призрак?!» – внезапно осенило меня. Тут же нестерпимо захотелось это проверить, а заодно узнать, что она здесь делает, и почему стоит одна возле громадного здания, в котором никто не живет.

Я вышел из дома, перешел дорогу и подошел к девочке. Оказалось, она настоящая, хотя и непохожа на пухленькую беленькую Любочку. Было непонятно, во что эта худенькая девочка одета, потому что с головы до ног ее покрывал огромный платок. И только на тоненьких ножках в чулочках болтались разбитые вдребезги большие ботинки. В таких не походишь.

– Тебя как зовут? – спросил незнакомку.

– Людочка, – тихим голоском ответила девочка.

– Таких имен не бывает, – твердо заявил ей, – Тебя зовут Любочка!

– Нет, я Людочка! – не менее твердо настаивала девочка.

– Ладно, спрошу у мамы, – согласился, чтобы не спорить, – А ты где живешь?

– Здесь живу, – показала она на вход в общежитие.

– Здесь никто не живет! – снова твердо заявил обманщице.

– А я вот живу! – так же твердо попыталась убедить меня девочка, – Но еще недолго. Только вчера, – уже вполне дружелюбно сказала Людочка-Любочка.

– А где ты жила раньше?

– Там, – показала она на дом, где жил авторитетный вор Ленчик (разумеется, тогда я его еще не знал).

– Пойдем, посмотрим лошадок, – предложил девочке.

– Пойдем. А они не укусят?

– Что ты! Они меня знают. Я кормлю их травкой, – рассмеялся я.

И Людочка-Любочка впервые радостно улыбнулась. Мы сорвали несколько пучков травы, и пошли кормить моих любимых животных.

Девочка быстро перестала их бояться, и уже весело смеялась, когда очередной пучок травы исчезал во рту одной из лошадок, и они обе тянулась к нам за другим, смешно вытягивая губы и потряхивая головами.

Вскоре разгруженная подвода уехала. Но к соседнему дому подъехала телега, запряженная давно знакомой мне лошадью. На той телеге дядя Яша развозил по магазинам и ларькам большие куски льда. Лед таял, и за телегой всегда тянулся темный след от водяных капель. По этому следу мы с братом и отыскивали экипаж дяди Яши, чтобы покормить лошадь, пока грузчики выгружали лед. Я знал, что она любит овес и кусочки хлеба с солью, и совсем не ест травку. Мы с Людочкой-Любочкой перешли дорогу на нашу сторону. Я оставил ее у телеги, а сам побежал домой за хлебом.

Когда объяснил маме, что мне надо, она сказала, что хлеба у нас очень мало. Его может не хватить на день, а покупать хлеб очень трудно.

То было время, когда отменили хлебные карточки. Хлеб исчез, а в магазинах появились огромные очереди. Много времени моего детства, да и юности, прошло во всевозможных бесконечных очередях – то за хлебом, то за молоком, то за маслом, то за прочими продуктами и товарами первой необходимости.

– Мамочка, дай хоть немножко. Я покушаю без хлеба, – жалобно попросил маму, – Там девочка хочет посмотреть, как кушает лошадка.

– Что за девочка? – спросила мама.

– Она живет вон в том большом доме, но только вчера и сегодня. Ее зовут Любочка, как девочку в лагере. А она говорит, ее зовут Людочка. Разве так зовут?

– Конечно, сынок… Ее зовут Людмила, а еще можно Люда и Мила, а ласково – Людочка и Милочка. Ладно, сейчас отрежу немножко, – подобрела мама.

– Как? У нее сразу два имени? – изумился я. И девочка из Людочки-Любочки тут же стала у меня Людочкой-Милочкой.

Я застал девочку на том же месте. Она безуспешно пыталась дать лошади пучок травы, но та фыркала и отворачивалась.

– Тебя зовут Людочка-Милочка! – сходу выпалил свою новость, – Эта лошадка травку не кушает. Дай ей хлебушка, – подал девочке подсоленный хлеб.

– Правильно… Когда надоест, буду Милочкой… А пока я Людочка, – рассказала мне о своих именах Людочка-Милочка.

– Хорошо. Будь Людочкой, – согласился с ней, – А когда надоест, скажи.

– Скажу, – пообещала Людочка, осторожно взяла обеими руками хлеб и прижала его к груди.

Но теперь она не торопилась кормить лошадку, а потихоньку отщипнула кусочек и с удовольствием, не торопясь, стала есть.

– Людочка, ты хочешь кушать? – спросил ее. Она молча кивнула головой, после чего быстро, не таясь, доела остальной хлеб, предназначавшийся лошади. Я был поражен. Я никогда не испытывал голода, даже в голодные послевоенные годы. В лагере всегда была пища, но, как оказалось, совсем не так было вне лагеря.

– Людочка, а тебя что, дома не кормят? – спросил ее.

– Кормят, но в новом домике у нас совсем ничего нет, – рассказала Людочка.

– Еще хочешь? – спросил, заранее зная ответ. Людочка кивнула.

Я снова сбегал домой, рассказал маме, что Людочка хочет кушать, а дома у них ничего нет. Тогда мама дала два кусочка хлеба, политых подсолнечным маслом и посыпанных солью – для Людочки и для меня. Конечно же, я отдал Людочке оба кусочка. Так началась наша дружба с маленькой девочкой Людочкой, которой тогда едва исполнилось пять лет.

Меня не взяли в школу. Я не понимал, почему. Мне же так хотелось учиться. Теперь три мальчика, с которыми проходил медкомиссию, пойдут в первый класс, а я останусь дома. Я очень переживал неудачу.

А не приняли только потому, что еще не исполнилось семи. Так из-за каких-то трех месяцев потерял целый учебный год.

Я уже умел бегло читать. По складам вообще не читал никогда. Читать выучился сам, спрашивая у мамы буквы на вывесках. Моей первой книгой стал учебник истории средних веков. Когда проштудировал его вдоль и поперек, задавая кучу вопросов, остававшихся, как правило, без ответов, мне подарили потрепанную книжечку со сказкой о потерянном времени. Выучив ее наизусть, снова заскучал.

Тогда меня решили записать в библиотеку, что была рядом с домом. Но в библиотеку не принимали дошкольников. И мама сказала библиотекарю Нине Васильевне, что я учусь в первом классе. Мне было очень стыдно, что придется постоянно обманывать взрослых, но так хотелось читать. Чтобы обман выглядел правдоподобно, меня остригли наголо, как тогда стригли всех школьников с первых по пятые классы.

Для начала в библиотеке мне выдали две тоненькие книжечки с картинками. Но уже через полчаса я их вернул.

– Что, обе книжки не понравились? – огорченно спросила Нина Васильевна.

– Понравились, но я их уже прочитал по три раза.

– А ты разве умеешь читать? Ты же только в школу пошел… Что ж, молодец, раз сам читаешь. А пересказать сможешь? О чем там написано? – удивилась Нина Васильевна. И я почти дословно пересказал обе сказки. Она дала мне еще две книжечки, которые возвратил через три часа, готовый пересказать и эти сказки. Тогда получил одну большую книжку. Ее прочел лишь к вечеру, когда библиотека уже закрылась. С трудом дождавшись, когда школьники пойдут из школы, ринулся за новым чтивом. Чтение увлекло настолько, что стало совсем неинтересно выходить гулять во двор.

Но как только у дома напротив появлялась Людочка, тут же брал у мамы два кусочка хлеба, и бежал к подружке. Мы с ней нашли еще одно развлечение. Оказалось, кусочками угля можно рисовать. И я стал учить Людочку читать и писать. Она все быстро схватывала. Но скоро нас отогнали от угля, потому что мы писали буквы и рисовали везде – на тротуарах и на стенах. И нас часто ругал за это дворник, подметавший тротуары и поливавший цветочные клумбы – их недавно сделали у входа в Людочкин дом.

А однажды я покатал Людочку на машине. Вышло это случайно. С некоторых пор у ребят наших домов появился общий знакомый – молодой шофер, которого все звали дядей Васей. Ежедневно он по нескольку раз проезжал мимо нашего дома – то на грузовом «Студебеккере», то на легковом «Виллисе». Мы дружно бросались наперерез и кричали: «Дядя Вася! Покатай!» Он всегда останавливал машину, сажал всех желающих, довозил до угла нашего дома, сворачивал в наш переулочек, и, проехав метров пятьдесят, въезжал во двор «Сахаротреста», где был небольшой гараж на несколько машин. Тогда для нас каждая поездка была событием. А в гараже мы часами сидели в кабинах свободных от рейсов машин, и нажимали все кнопки и педали, крутили руль и дергали рычаг переключения передач – словом, представляли себя шоферами.

И вот, когда дядя Вася, увидев меня с подружкой, остановил свой «Виллис» и радушно открыл дверцу, я спросил у Людочки, хочет ли она покататься. Конечно же, она хотела. Мы приехали в гараж, и я показал Людочке все машины. Сначала девочка была счастлива оттого, что просто сидела в кабине и по очереди смотрела во все окошки. Ни руль, ни педали ее не заинтересовали. А вот клаксон очень понравился. Осмелев, она попробовала нажать на кнопку. И когда машина в ответ громко просигналила, Людочка рассмеялась. А потом стала сигналить и смеяться. Еще и еще. К моему удивлению, шоферы только улыбались, поглядывая в нашу сторону, а не отругали ее, как, бывало, нас, мальчишек.

Мы пробыли в гараже не больше получаса. Но когда уже переходили дорогу, увидел, что нам навстречу бежит испуганная женщина. Она подхватила Людочку на руки и набросилась на меня с криком: «Ты куда уводил девочку, дрянной мальчишка? Она же маленькая. Я ей запретила уходить от дома».

– Мамочка, не ругай его. Это тот самый Толик. Мы катались с ним на машине, – уговаривала маму Людочка, рассказывая ей о нашем путешествии в соседний двор.

– Ладно, Толик, – немного успокоившись, обратилась ко мне мама Людочки, – Больше так не делай, а то я очень испугалась, когда вышла, а Людочки нигде нет. Не знала, что подумать… А тебе, Толик, спасибо, что угощаешь Людочку. Ничего, скоро получу деньги на новой работе, тогда будет легче, – наконец улыбнулась женщина и поставила Людочку рядом со мной.

– Толик, – обратилась она ко мне, совсем успокоившись, – А ты знаешь, где наши окна?

– Нет, – ответил ей.

– Давай, я покажу. Будет лучше, если вы с Людочкой будете играть там. Я вас буду хоть иногда видеть, и мне будет спокойней. А твоя мама разрешит тебе там гулять?

– Разрешит, – бодро ответил Людочкиной маме, хотя и не был уверен, что разрешит.

Мне показали окно комнаты общежития, где Людочка жила с мамой. Позже она стала комнатой Людочки, где прошли ее детство и юность, и где она прожила до своих восемнадцати лет.

Мама разрешила. И целый год мы с Людочкой были настоящими друзьями.

Потом я пошел в школу. Но наша дружба на этом не прервалась. Просто подрастали другие дети. Сначала к нам присоединился мой брат. Его, наконец, стали отпускать гулять со мной. Потом появилась Ирочка из соседнего дома. Наши новые друзья были ровесниками Людочки.

Девочки быстро стали подружками. У них появились свои, девичьи интересы и отдельные игры, которые нам с братом были неинтересны.

Моего брата девочки не жаловали, и иногда не принимали в свои игры. Но, как только я возвращался из школы, у нашего дома меня встречала вся троица в полном составе, которая с нетерпением ждала, когда я поем, сделаю уроки и выйду к ним.

Я придумал новую игру – в школу. И мы с удовольствием в нее играли. В эту игру постепенно втянулись другие дети. Сначала Вовка Бегун и Валера Гаражин – мои одноклассники, жившие в соседнем дворе, а затем и Наташа Корсунь, жившая в том же доме, где Ирочки. Наташу все звали Талочкой – как и ее бабушка. Наш детский коллектив расширялся. И мне нравилось быть в нем лидером.

Были у нас враги – та самая троица ребят, с которыми я так и не сдружился, когда мы проходили медкомиссию для школы. Они постоянно нас дразнили и задирались, мешая играм. Они были старше и крепче меня и моих друзей, но все вместе мы их все же одолевали, забрасывая камнями, и отбиваясь палками, которые заранее припасали. В битвах участвовали все, включая девочек. Это было небезопасно.

Однажды камень, брошенный Толиком, по кличке Фриц, попал прямо в глаз Талочке. Она громко плакала – не столько от боли, сколько от обиды. Удар был не сильным и глаз не задел. Но синяк напугал всех.

– Не плачь, Талочка, – утешала ее Ирочка, – Тебе в больнице новый, деревянный глаз вставят.

От такого утешения Талочка зарыдала еще громче. После того происшествия, при всех стычках с неприятелем, я старался, чтобы Людочка всегда держалась только за моей спиной. Мне так не хотелось, чтобы ей вставили деревянный глаз. Именно после того приключения, я всегда прикрывал собой Людочку во всех опасных ситуациях детских игр. С того же момента, в наши бои мы бросались с неизменным кличем: «Бей фрицев!», – даже, когда Толика Фрица среди нападавших не было.

А вот другой эпизод, который навсегда врезался в память.

Мне уже десять лет. Моему младшему братику – два года. Людочка уже ходит в школу. У нее появился отчим и маленькая сестричка.

И вот я смотрю в окно, и вижу, что на своем любимом месте стоит Людочка, в своем плохоньком зимнем пальтишке, и держит за шиворот что-то маленькое, закутанное во все тот же огромный платок. Быстро выскочил во двор, и подбежал к Людочке. Мы уже давно не виделись, а потому оба обрадовались встрече. Я еще бежал, а Людочка, увидев меня, тут же помахала мне рукой и улыбнулась своей доброй улыбкой.

– Людочка! Привет! Кто это? Что за куколка? – радостно приветствовал свою подружку, зная, конечно, что это «кто» – ее сестричка.

– Привет, Толик. А это моя сестричка Светочка, – улыбаясь, познакомила нас Людочка. Сестричке было, как и моему младшему братику, годика два.

– И тебе доверяют такую кроху? – удивился я, – Меня к моему младшему не очень подпускают. Боятся, уроню, или не услежу. У нас им бабушка занимается.

– У нас Светочкой, кроме меня, заниматься некому. Мама на работе. Этот тоже, – словом «этот» Людочка называла отчима, – Я ее и кормлю, и переодеваю, и развлекаю, и спать укладываю, – делилась своими проблемами Людочка. А ей самой едва исполнилось восемь.

– Да. Тебе не позавидуешь, – посочувствовал Людочке, – Понятно, почему тебя почти не видно с ребятами.

– Ты там тоже не бываешь, – вдруг проявила свою осведомленность в моих делах Людочка, – А где ты бываешь, что тебя совсем не видно?

– Учусь, много читаю, – ответил уклончиво. Мне не хотелось рассказывать Людочке об истинных причинах моего затворничества.

Мы простояли с ней почти час, прежде чем ее сестричка попросилась домой. Мы говорили с Людочкой обо всем, и не могли наговориться.

Единственное, о чем не рассказал тогда Людочке – это об истинной причине, которая вынудила отказаться от дворовых игр и отсиживаться дома. То была не моя тайна, поэтому я не стал посвящать в нее подружку.

А все началось с того, что мы, подрастающее поколение двора, заинтересовали Ленчика и Малыню, которые уже тогда начали выбиваться в авторитетные воры. Первыми они втянули в свои делишки троицу наших врагов. Потом занялись нами. Из всей мужской части нашей команды поддался только мой брат. Естественно, воры знали, кто у нас лидер. Потому весь удар обрушился на меня. Нас по одному ловили и били. Да и наши групповые стычки становились все более жесткими. Доставалось и девочкам. Особенно старались достать Людочку, зная мое отношение к ней. Словом, опасаясь, что Людочка может ни за что пострадать, вынужден был сдаться.

Мы проходили обучение профессии воров-карманников. А, кроме того, нас учили приемам драки, в стае и в одиночку. Учили запрещенным приемам, приемам владения финкой, палкой и любыми подручными предметами. Мы обучались говорить на «фене». А главное – нам пытались привить романтическое представление о криминальном мире.

Но всякое обучение завершается практикой. И здесь я проявил характер – наотрез отказался воровать.

– Толик, ты же классно берешь карман. Даже я не замечаю, – убеждал Ленчик, – Давай на дело. Станешь вором. А то так и будешь фраером дешевым. Не стыдно?

Но я стоял на своем. Посыпались угрозы.

– Ты что, думаешь, так от нас отскочишь? Не выйдет. Или, может, папашке своему пожалуешься? – зондировал обстановку Ленчик.

– Ленчик, – отвечал ему уже не раз, – Я ни к кому в сексоты не нанимался. Но и к тебе не подписывался.

– Знаешь, что бывает, если кто пытается отскочить? – продолжал свои угрозы Ленчик.

Я знал. Тогда-то начал вооружаться. У меня уже был свинцовый кастет и самодельная финка. Вдобавок, сделал двуствольный капсульный дробовик. И однажды, когда Ленчик попытался в очередной раз отпустить оплеуху, вынул свое оружие и сказал: «Ленчик, отвали – выстрелю».

Тогда меня отпустили. Я знал, что это только на словах. Так и оказалось. Несколько раз меня пыталась отловить наша банда. Но я уже владел их методами. Мгновенно вычислял засады, и делал ноги. Однажды, когда бежать было некуда, пальнул в их сторону из дробовика. Они рассыпались.

Ленчик жаждал меня вернуть. Для него это стало делом принципа. Это влияло на других. Уже пытались отойти Вовка с Валеркой.

Кто-то посоветовал Ленчику воздействовать на меня через Людочку. Но, как мне передал брат, слышавший тот разговор, Ленчик, узнав про Людочку, сказал, что она его родственница, и потому запретил любые действия против нее, а заодно и против меня. Я не очень в это поверил, а потому предпочел какое-то время отсидеться дома.

К сожалению, мой брат зачастую помогал не мне, а банде. У нас с ним надолго возникло полное непонимание.

Потому так и получилось, что пока Людочка возилась с сестричкой, я прятался от бывших «друзей».

Но об этих своих приключениях я не мог рассказать моей подружке, хотя мы ничего не скрывали друг от друга. Не расскажешь же ей, что семья их родственников, у которых они долго прожили, к которым до сих пор ходят в гости, работают ворами. Что они сделали ворами часть наших друзей, и хотели сделать меня…

Теперь у меня появилось место прогулок. Как только Людочка с сестричкой выходили из подъезда, я был тут как тут. Здесь вряд ли кто посмел меня тронуть. Слишком многолюдно около студенческого общежития. Да и при Людочке никто бы не стал на меня нападать, потому что она, конечно же, не осталась в стороне. А Ленчик запретил ее трогать.

Около года мы гуляли втроем. А через год мне, наконец, доверили моего, теперь уже трехлетнего, младшего братика. Наша дружба с Людочкой с каждым годом становилась все крепче и крепче, пока однажды ни переросла в нашу первую любовь…

Взглянув на часы, понял, что уже около двух часов простоял у могилы любимой. И не мог уйти. В памяти возникали все новые и новые эпизоды наших отношений…

Я так и не узнал от Людочки, почему она так резко разорвала нашу многолетнюю дружбу. Расставаясь ненадолго, мы и не предполагали, что потеряли друг друга на целых пять с половиной лет, искалечивших наши души и наши жизни, которые, не будь этого несчастья, могли бы сложиться совсем по-иному.

Бесконечные мучительные раздумья заводили в тупик, но даже тогда, в далекой юности, я понимал, что только очень сильное потрясение могло таким образом повлиять на мою Людочку.

Годами перебирая возможные варианты, порой отчетливо представлял единственное, вполне достоверное развитие событий: кто-то из наших недругов намеренно оклеветал меня в глазах любимой. Оклеветал настолько правдоподобно, что Людочка поверила клеветнику.

Пытаясь выявить конкретную личность, я рассматривал всех, кому было бы интересно разрушить нашу дружбу, а главное – нашу любовь. Даже не задаваясь вопросом «зачем», быстро пришел к выводу, что этот человек, скорее всего, в ближайшем окружении Людочки. Возможно даже, одна из ее подруг, которой она могла доверить свою «тайну».

Но что же такого та могла рассказать обо мне, чтобы разрушить любовь молоденькой девочки? Да все, что угодно! Мы все такие гордые и ранимые в этом возрасте. Бедная-бедная Людочка… Ведь стоило ей тогда поговорить со мной, как все рассеялось, как утренний туман в канун ясного дня, и не было бы наших горьких лет.

Ах, если бы мы все еще дружили, как в детстве, то, конечно же, рано или поздно встретились, даже после выдуманных рассказов подруги, хотя бы из любопытства, и возникшая между нами стена неприятия мгновенно рухнула, растаяла как первый снег в октябре, исчезла бы как страшный сон в момент пробуждения… Но не может быть никаких переговоров с человеком, предавшим любовь… Именно так, скорее всего, и думала моя любимая Людочка – искренний, прямой и бескомпромиссный человечек. К анализу мы оба тогда были неспособны.

Наша многолетняя дружба была разрушена. Но любовь осталась. Мы замкнулись, переживая горечь разочарования и боль потери. Любовь – экстремальное чувство. Здесь, или все – или ничего…

И не было силы, которая помогла бы нам – таким юным, чистым и доверчивым. Только время и какой-либо благоприятный случай смогли бы помочь восстановить наши отношения. И этим случаем стала моя встреча с Ирочкой.

Ирочка без всякого анализа рассказала мне все. И я понял ее и простил. Простила ли ее Людочка? Мне трудно об этом судить.

Ирочка совершила поступок – она, возможно, потеряла подругу, но исправила то, что натворила. Она вернула нам с Людочкой нашу любовь, разрушенную с помощью обмана.

Пусть это оказалось слишком поздно. Судьба оставила нам с Людочкой так мало времени после запоздалого раскаяния подруги.

Но Людочка ушла из жизни моей невестой – любящей и любимой человеком, который осветил ее коротенькую жизнь верной дружбой, первой любовью и верностью этой любви до конца. Она ушла, не разочарованная жизнью.

 
Над могилой твоею цветы
Выткали яркий узор.
А я знаю, что это ты,
Смерти наперекор.
Это дыханье твое
В прозрачных алмазах-росинках,
Это твоя красота
В утренней свежести листьев…
 

Я покинул могилу моей любимой Людочки, без камня на сердце…

На душе стало светло от общения с тобой, любимая. Я вспоминал тебя, вспоминал эпизоды нашей жизни. И ничего бы из нее не выбросил. Ты была в моей жизни – как самое дорогое ее украшение. Ты была моей радостью и счастьем.

Спи спокойно, любимая. Я выполню обещание, данное тебе накануне твоей смерти. Я покидаю наш родной город, унося в душе светлую память о тебе и нашу великую любовь, которая переживет века, как любовь Ромео и Джульетты.