Текст книги "Яблоко Немезиды"

Анатолий Жаренов
Яблоко Немезиды

 
Я не называю город,
но он есть.
Я не называю страну,
но она есть.
Я не называю планету,
но ведь не на Марсе же
это происходит.
 

(Из неопубликованных стихов Билли Соммэрса)

Глава 1. Пыльца

Билли Соммэрс писал стихи и не любил фильмы про пастухов. Никто не мог сказать, хорошие или плохие стихи пишет Билли, потому что никто, кроме него, их не читал. В отличие от многих других поэтов, он не предлагал свою продукцию издательствам и редакциям. Он писал стихи, потому что ему нравилось это делать. Может быть, слишком однообразную жизнь вел лифтер отеля «Орион» Билли Соммэрс. Может быть, он сочинял стихи потому, что, прожив на свете восемнадцать лет, не встретил девушки, которую мог бы полюбить. Но как бы там ни было, увлечение поэзией давало Билли возможность забывать и об однообразной жизни, и об отсутствии любимой. Нужна же человеку какая-то отдушина.

Будь Соммэрс богатым, как, например, Филипп Домар, он, возможно, стал бы коллекционером. Собирал бы блох, канареек или, на крайний случай, пуговицы от штанов великих людей. Но Билли был беден, а антикварные брючные принадлежности стоили дорого. Впрочем, такой роскоши не позволял себе и Филипп Домар, биографию которого Билли мог изучить досконально, пользуясь иллюстрированным воскресным приложением к «Трибуне», самой популярной и крупной газете страны. Благочестивая жизнь сенатора и миллионера Филиппа Домара, папаши Фила, или Истинного Католика, разрабатывалась воскресным приложением, как алмазная копь, с того самого дня, когда сенатор выразил желание участвовать в президентских выборах. Билли Соммэрс должен был гордиться, что папаша Фил питается теми же стандартными завтраками и обедами, к каким привык он, Билли. Что папаша Фил ведет подчеркнуто скромную жизнь, что у него, как и у Билли, имеется только необходимый комплект верхней одежды, белья и обуви, что мыло папаша Фил покупает раз в две недели, а прохудившиеся ботинки чинит сам. В этом отношении Билли не мог равняться с сенатором. Он чинил свою обувь у сапожника. В остальном, если верить воскресному приложению, сенатор и лифтер находились в одинаковом положении. Правда, у сенатора были еще миллионы. Ему не приходилось ломать голову над тем, где взять средства на покупку тех вещей, с помощью которых человек поддерживает свое тело и дух в относительном равновесии. А Билли приходилось.

Выкраивая деньги, текущие из скудного еженедельного заработка, а также черпая из мелководного ручейка чаевых, Билли Соммэрс питался, одевался, мылся, брился, спал под крышей и один раз в месяц посещал бар «Ориона». С телом, таким образом, все обстояло в порядке. С духом было несколько сложнее. Для духа страна, гражданином которой был Билли, предоставляла в его распоряжение театры и телепередачи, библиотеки и книжные магазины, рекламу и стриптиз, ночные клубы и церкви, а также кино, радио и газеты. Наиболее доступными были газеты, радио и кино. Папаша Фил, правда, усердно призывал Соммэрса и других избирателей посвятить себя Богу. Но Билли к религии относился равнодушно. Не любил он и кино.

В последние годы кинокомпании выбросили на экраны тысячи лент про пастухов. По экранам они бродили в римских тогах, еврейских хламидах, халдейских хитонах, японских кимоно и одеждах из бизоньих шкур. Они стреляли из лучевых пистолетов, любили пастушек, пили коктейль «Осьминог», молились, раздевались, танцевали под звон арф и стук барабанов, приручали диких зверей и разбивали друг другу головы рукоятками кнутов. Пастушки, с миндалевидными глазами, в коротеньких юбочках, были под стать своим возлюбленным. Они тоже раздевались, пели, танцевали на лесных лужайках или возле бутафорских озер с черными лебедями. Птицы подплывали к берегу, и пастушки кормили их самой неподходящей пищей. Иногда неподходящей пищей пастушки кормили пастухов. Тогда последние умирали. Режиссеры обставляли дело так, что агония отравленных растягивалась на четыреста метров пленки. Крупным планом показывали капли пота на лицах, разинутые рты и выпученные глаза.

Билли Соммэрс терпеть не мог выпученных глаз. Пастушеская жизнь ему претила. Он вырос в городе и по-своему любил его. Бетонная глыба многоэтажного «Ориона», где он проводил треть суток, не казалась ему, конечно, архитектурным шедевром. Но в городе было много зданий, на которых взгляд Билли задерживался надолго. Город был столицей страны, и, как в любой другой столице, в нем имелось немало достопримечательностей, на фоне которых любили увековечивать себя многочисленные туристы.

Бизнесмены предпочитали фотографироваться возле дорических колонн Пантеона. Генералы увозили в портфелях снимки памятника Неизвестному Герою. Путешественники рангом помельче щелкали затворами где придется: им все казалось достойным внимания. Не желали фотографироваться только монархи, потерявшие царства. Лавры шахини Сорейи их не прельщали. Разжалованные монархи шлялись по борделям, оскорбляли проституток, спекулировали наркотиками. Некоторые целыми днями толклись в магазине-салоне, торговавшем амулетами. Здание салона, построенное в виде большого кубического кристалла из красного стекла, располагалось неподалеку от «Ориона». Заправляла здесь делом Эльвира Гирнсбей, дочь биржевого маклера, погибшего при загадочных обстоятельствах. Желающие могли приобрести у нее все, начиная от веревки повешенного и кончая ладанкой с таинственным содержанием, которая якобы оберегала владельца от семи бед сразу. Помогал Эльвире модный художник Перси. Говорили, что в салоне можно приобрести не только амулеты, но и вещи более любопытные, например порнографические комиксы. Говорили, что Перси принимает самое живое участие в оформлении произведений этого рода. Но мало ли что можно говорить…

Бизнесмены, генералы и монархи всегда останавливались в «Орионе». В обязанности Билли Соммэрса входило сопровождение знатных гостей в их передвижении с этажа на этаж. Монархов Билли быстро научился выделять из остальной публики. Они не давали чаевых. Чаевые претили царственным особам.

Генералы давали, но скупо. Зато бизнесмены отличались королевской щедростью. Кроме того, они никогда не упускали возможности поболтать с Билли о погоде, политике или скандале в клубе теософов. Генералы предпочитали не общаться с лифтером. Они, как резиновые шары, были надуты военными тайнами. А монархи смотрели сквозь Билли, будто он и не существовал вовсе. Впрочем, и он платил им той же монетой.

По утрам лифт доставлял в холл дельцов и генералов. Вверх поднимались монархи, возвращавшиеся с ночных кутежей. По вечерам картина менялась. Вниз катились монархи. А генералы и дельцы поднимались в номера, чтобы хорошо выспаться после трудового дня. «Десять, шестнадцать, двадцать», – привычно повторял Билли, нажимая кнопки. «Восемь, три, холл», – бормотал он, пуская кабину вниз.

Администрация «Ориона» могла бы отказаться от услуг лифтера. Он, в сущности, был не нужен. Но «Орион» слыл фешенебельным отелем с традициями. Лифтер был одной из традиций. И она неукоснительно соблюдалась, хотя, наверное, никто бы не заметил, если бы в один прекрасный день из кабины лифта исчезла фигурка в зеленом форменном костюмчике.

Традиции часто глупы, но поразительно живучи. Яркий пример этому – лохматые шапки у часовых лондонского Тауэра. В «Орионе», кроме лифтера, традиционными были ключи от номеров – с огромными кольцами. Рассказывали, что когда-то именитый постоялец уронил ключ, который провалился в какую-то щель. Джентльмену пришлось целый час ждать, пока ключ извлекали из дыры. Он рассердился и покинул гостиницу. С той поры и повелись ключи с большими кольцами. От старого отеля уже и памяти не осталось. На его месте вырос современный «Орион». А кольца сохранились, удивляя даже привычных ко всему монархов. Генералы колец не замечают. А бизнесменам они нравятся. Бизнесменам импонирует внешнее великолепие, в чем бы оно ни выражалось. Потому они уважают и демократические традиции «Ориона», благодаря которым коммивояжеры имеют право жить по соседству с монархами, хотя и бывшими. Это приятно щекочет самолюбие, создает ощущение собственной значимости. Демократия возвышает индивидуум, который может запросто поклониться монарху и осведомиться о его здоровье. Демократия позволяет коммивояжеру, монарху, генералу и сенатору Филиппу Домару быть держателями акций одной и той же компании. Купить эти акции может и Билли Соммэрс. Правда, он их не покупает. Но это его личное дело. Демократия тут ни при чем. Она предоставляет равные права и Филиппу Домару, и Билли Соммэрсу, и хозяину ночного клуба Вилли Кноуде…

Итак, «Орион» жил размеренной жизнью, подчиненной давно установившемуся ритму. В холле круглосуточно дежурили полицейские в штатском. Импозантный портье мгновенно оценивал вновь прибывших, записывал их имена в толстую книгу и вручал ключи от номеров. Билли нажимал кнопку лифта, и чемоданы и постояльцы разъезжались по этажам, чтобы исчезнуть в длинных коридорах «Ориона». Поролоновые ковры глушили шаги. Номерные с застывшими улыбками провожали приезжих джентльменов и дам до дверей их апартаментов.

А в холле сыщики впивались взглядом в новых постояльцев. На то была причина. Полиция пронюхала, что в «Орионе» остановился крупный спекулянт наркотиками. Подозрение пало на бывшего шаха одной восточной страны – Ахмеда Бен Аюза. За ним было установлено строгое наружное наблюдение. Сыщики следили за каждым шагом подшефного и за всеми теми, кто с ним общался, но пока безуспешно. Бывший шах исправно проводил ночи в клубе Вилли Кноуде, покупал амулеты у Эльвиры Гирнсбей, с которой состоял в любовной связи, и делал много разных других дел, к торговле наркотиками явно не имевших отношения.

Билли Соммэрсу не было дела до забот полиции. Мало волновали его и предвыборные речи папаши Фила, в которых последний ратовал за увеличение полицейского аппарата страны. Папаша Фил считал, что в современном мире существуют только две силы, способные поддерживать порядок в обществе. «Полиция и церковь, церковь и полиция», – любил повторять Филипп Домар и не только словом, но и делом способствовал укреплению авторитета этих двух институтов. Шеф полиции господин Мелтон мог бы порассказать о суммах таких пожертвований, которые значительно превышали рядовые благотворительные подачки. Но шеф полиции был скромным человеком и на эти темы предпочитал не распространяться. А газеты основное внимание уделяли религиозным устремлениям папаши Фила – Истинного Католика. Его фотографировали на воскресных проповедях в моменты, когда лицо папаши выражало максимум приближения к престолу Всевышнего. Его показывали широкой публике коленопреклоненным перед распятием в домашней часовенке или беседующим на темы морали со своим личным духовником.

У Билли Соммэрса личного духовника не было. Билли гонял кабину лифта вверх и вниз, возил монархов, генералов и коммивояжеров, а в свободное время писал стихи.

«Пять, десять, семнадцать. Восемь, три, холл», – бормотал Билли, вжимая кнопки в гнезда и следя взглядом за вспышками контрольных ламп. Это была работа. Это был заработок, это были чаевые. Мысли Билли существовали отдельно от работы, заработка и чаевых. Свои мысли он поверял стихотворным строкам, которых никто, кроме самого Билли, никогда не читал.

Так текла жизнь, в которой один день был похож на другой. Пока однажды…

– Инспектор Коун?

– Да, шеф.

– Потрудитесь подняться ко мне.

– Слушаюсь, шеф.

Инспектор Коун опустил трубку на рычаг и взглянул на часы. Четверть десятого. Странно. Господин Мелтон в это время обычно завтракал на своей вилле в обществе двух взрослых дочерей. Рабочий кабинет шефа, как правило, пустовал до полудня. Что же могло случиться? Коун щелкнул тумблером селектора и наклонил лицо к микрофону.

– Ричард? – Он узнал дежурного по голосу. Получив утвердительный ответ, осведомился: – Ночью было что-нибудь особенное?

– Нет, инспектор, – сказал дежурный. – Как обычно. Несколько ограблений, убийство из ревности, разные сексуальные штучки. Ничего сенсационного не было.

– Хорошо, Ричард, спасибо. – Коун выключил селектор.

– Странно, – пробормотал он. И пошел к двери.

Кабинет шефа располагался на третьем этаже. Коун поднялся по лестнице, в приемной шефа кивнул секретарше и вошел в кабинет господина Мелтона.

Шеф что-то писал. Он указал Коуну на кресло и попросил подождать. Инспектор сел, вытянул ноги и вдруг почувствовал, что левый ботинок жмет. Кто-то говорил ему, что новые ботинки следует смазывать изнутри одеколоном. «Надо попробовать», – подумал Коун и скосил глаза на шефа. Тот продолжал торопливо писать. На стене, над головой шефа, висела картина, на которой была изображена богиня возмездия Немезида. Картину приобрел предшественник шефа. Господину Мелтону дама с мечом понравилась, и он ее оставил.

Наконец шеф размашисто подписал бумагу, сунул ее в ящик стола и поднял глаза на Коуна. Глаза у шефа были серые с мелкими точечками вокруг зрачков. Возле глаз пролегли морщинки. На щеках проступал склеротический румянец. Шефу было уже за шестьдесят.

– Вот что, Коун, – сказал он раздумчиво. – Звонил министр. Сенатор Домар сделал еще один запрос об этом новом наркотике. Как его, кстати, называют?

– «Привет из рая», – усмехнулся Коун.

– Да. Сенатор выражает крайнее возмущение нашей медлительностью.

– Разумеется, шеф. Но наркотиками занимается Грегори.

– Не торопитесь, Коун. Я недоволен работой Грегори. Поэтому все материалы можете получить у моего секретаря. А с Грегори поговорите. Кое-какую информацию он вам, возможно, даст. Поинтересуйтесь «Орионом».

– Да, шеф, – сказал Коун. Причина раннего вызова к господину Мелтону не стала для него понятнее. За двадцать лет службы в полиции, Коун это отлично помнил, шеф не имел обыкновения являться на службу спозаранку. Почему сегодня он нервничает из-за какого-то запроса? Это, наверное, уже сотый запрос с тех пор, как в страну по неведомым каналам стал просачиваться новый наркотик с заманчивым названием «Привет из рая». Болтали, что даже ЛСД ему в подметки не годится. Но вряд ли наркотики, даже сногсшибательные, могут волновать шефа. Конечно, папаша Фил метит в президенты. И это многое объясняет. Уничтожить заразу, ползущую по стране, завоевать доверие избирателей – что может быть заманчивее? Однако это не могло быть поводом для того, чтобы господин Мелтон стал изменять своим привычкам, торопясь исполнять волю Истинного Католика.

– Действуйте, Коун, – сказал Мелтон.

– Слушаюсь, шеф.

– Желаю удачи. – Господин Мелтон встал и протянул руку Коуну. Это тоже было не в правилах шефа. Он явно волновался, хотя его длинное лицо, как всегда, было бесстрастным, а глаза с точечками возле зрачков смотрели равнодушно и холодно…

Вернувшись к себе, Коун посидел недолго, потом включил селектор.

– Ричард? – спросил он. – Кто вчера дежурил в «Орионе»?

– Сейчас взгляну, инспектор… Джерси и Смит до полуночи. После – Никльби и Бредли. Что-нибудь случилось, инспектор?

– Нет, Ричард. Поищите этих людей. Пошлите две машины.

Коун открыл тощую папку с материалами по делу о новом наркотике, которую захватил, возвращаясь от шефа. В ней, кроме нескольких донесений агентов о поведении бывшего шаха Ахмеда Бен Аюза, не было ничего. Инспектор усмехнулся. Это было в духе Грегори. Ничего не предпринимать, пока подозреваемый не обнаружит себя каким-либо поступком, – в этом состояла суть методики Грегори. Если, конечно, ничегонеделание можно считать методикой. Прочитав донесение, Коун зевнул, потом вынул записную книжку и на чистом листе крупно написал: «Вилли Кноуде». Немного подумал и вырвал листок, пробормотав: «Ни к чему». Скомкав бумажку, бросил ее в корзину. И снова перечитал донесение агента Бредли о том, что бывший шах несколько раз заходил в кабинет содержателя ночного клуба «Все, что захотите» Вилли Кноуде и имел с последним продолжительные беседы.

Мигнула лампочка на селекторе.

– Люди ждут, – лаконично сообщил дежурный.

– Все четверо? – спросил Коун.

– Трое. Бредли не оказалось дома.

– Ладно. Просите их ко мне.

Агенты зашли в кабинет. Румяный темноглазый Джерси приветливо кивнул инспектору. Он не возражал, что его вытащили из постели во внеурочное время. Джерси был молод, недосыпание никак не отразилось на его внешности. Смит хмурился и прикладывал к глазам платок. Смиту было за пятьдесят, а он продолжал ходить в рядовых агентах. Способностей за ним не числилось, но он был честен, исполнителен и силен. Эти качества ценились. Смит мог быть уверен, что прослужит до пенсии без треволнений за свою судьбу. Никльби, в отличие от Смита, – новичок. Коун мало знал его. Он внимательно оглядел ладную фигуру агента, отметил сшитый со вкусом костюм и почему-то подумал, что этот человек явился сюда после свидания с женщиной.

Обождав, пока агенты рассядутся, Коун постучал ногтем большого пальца по подлокотнику кресла и сказал:

– Шеф поручил дело о новом наркотике мне. – Он мельком взглянул на лица агентов. Смит и Джерси молча ждали продолжения. Они не выразили ни восторга, ни порицания. Никльби завозился на стуле и нахмурился. Коун был достаточно опытен, чтобы понять недовольство молодого полицейского. Вырывать человека из объятий возлюбленной для того, чтобы сообщить ему о смене начальника, – слишком ничтожный повод. Но Коун помнил о несостоявшемся завтраке господина Мелтона. И он решил ковать железо, пока оно горячо.

– Что случилось ночью в «Орионе»? – задал он вопрос и кивнул Смиту.

Тот пожал плечами. Ответил Джерси.

– Ничего, инспектор. Мы сдали пост в десять. Шах сидел в номере.

– А вы? – спросил Коун у Никльби. – Где, кстати, Бредли?

– Не знаю, инспектор. Наверное, спит. Ночью он ушел за шахом. Он был старшим и приказал мне не покидать поста. Утром меня сменили. Я доложил им.

– Подробнее! – попросил Коун.

Никльби рассказал, что шах вышел из лифта в холл около двенадцати ночи. Обычное для него время. Шах, вероятно, отправился в кабак Вилли Кноуде. Бредли пошел за ним.

– Что говорил Бредли?

– Ничего, инспектор. Мы в такие минуты не разговариваем. Бредли кивнул мне. Это означало, что я должен сидеть на месте. Вот и все.

– Кто вас сменил?

– Грейвс.

Коун поднял трубку, набрал номер.

– «Орион»? Попросите к телефону господина Грейвса… Грейвс? Это Коун. Подшефный вернулся?.. Нет?.. Бредли появлялся?.. Какого же черта вы не докладываете?.. Звонили?.. Кому?.. Грегори?.. Нет на месте?.. Вы забыли, Грейвс, где работаете!

Коун бросил трубку. Три агента смотрели на него. В их взглядах читались растерянность и беспокойство. Смит зашевелился и пробормотал:

– Не может быть. Бредли – аккуратист.

Успокоительная фраза повисла в воздухе. Коун махнул рукой и обратился к Никльби:

– Припомните ваши разговоры с Бредли. Ведь вы в последние дни дежурили в паре. Не делился ли он с вами своими подозрениями, сомнениями?

Никльби смущенно потер лоб.

– Не знаю, инспектор. Не помню. Он болтал о пустяках.

– Ну-ну, – поощрил Коун.

– Вчера он спрашивал меня, что я думаю о последней речи папаши Фила в Брикстон-паласе. А я об этой речи и понятия не имею. Я не слежу за газетами. Это Бредли читает их от корки до корки.

– Так, – протянул Коун. – Еще что?

– Не помню, инспектор. Про шаха мы не говорили.

– Кроме клуба Кноуде, шах бывал еще где-нибудь?

– В салоне амулетов. Хозяйка – его бывшая любовница.

– Бывшая?

– Да. Она дала Бен Аюзу отставку. Нашелся другой молодчик. И Эльвира вот уже с месяц возится с ним.

– Как его зовут?

– Кнут Диксон. Из этих… Ну, парней от поп-искусства…

– Ясно, – сказал Коун. – Вернемся к шаху. Почему на него пало подозрение?

Никльби этого не знал. Ответил Смит.

– Бредли докладывал об этом Грегори, инспектор.

– Я еще не разговаривал с ним, – сказал Коун.

– Одна девчонка из клуба Кноуде проболталась подружке, что шах угостил ее «Приветом из рая». Подружка сообщила Бредли. За шахом стали следить.

– Немного, – сказал Коун.

Смит пожал плечами. В разговор вмешался Никльби.

– Я вспомнил, инспектор, – вдруг сказал он. – Бредли спрашивал меня, какой пастой я чищу зубы.

– И что же?

– Я ответил, что обычно пользуюсь «Менгери». Бредли засмеялся и сказал, что у меня и шаха одинаковые вкусы.

– Дальше?

– Все, инспектор. Мы посмеялись.

Отпустив агентов, Коун позвонил дежурному и дал команду организовать немедленный поиск Бредли.

– Не забудьте про больницы и морги, – напомнил он. Потом подумал и снял трубку внутреннего телефона. – Это Коун, шеф, – сказал он. – Докладываю: исчез Бредли. Он дежурил в «Орионе».

Шеф молчал. Коун слышал только его дыхание. Он молчал так долго, что инспектор успел нарисовать в блокноте чертика. Наконец шеф сказал:

– Меры к розыску приняты?

– Да, шеф. Я отдал необходимые распоряжения.

– Вот видите, Коун… – Трубка задышала порывисто и сердито. – Я недаром призывал вас к немедленным действиям. Вы говорили с Грегори?

– Его нет сейчас в управлении, – сказал Коун и нарисовал черту усы. – Допросил людей, дежуривших в «Орионе».

– Кто сообщил об исчезновении Бредли?

– Никто, шеф. Они даже не подозревали об этом. Бредли ушел ночью за шахом. И не вернулся. Грейвс звонил Грегори. Того не оказалось на месте.

– Я накажу Грейвса, – строго сказал шеф. – Какая безобразная беспечность. Но, может быть, с Бредли ничего не случилось? А, Коун?

– Бредли – аккуратный человек, – сказал Коун угрюмо.

– Да-да, – откликнулся шеф. – Такой опытный агент. Я полагаюсь на вас, Коун. И будьте осторожны с репортерами.

– Едва ли это удастся, шеф.

– Я сказал, что полагаюсь на вас, Коун. Делайте то, что считаете необходимым.

– Слушаюсь, шеф…

Коун вспомнил, что у Бредли есть сестра. Лики. Так, кажется, ее зовут. Ей трудно будет, бедняжке… А проклятый ботинок опять жмет. И надо что-то предпринимать… Побеседовать с Грегори? Это успеется. Лучше всего, пожалуй, съездить в «Орион». И надо решать, как вести себя с журналистами. Через полчаса, от силы через час они уже будут знать о происшествии в «Орионе» все или даже больше того… А шеф сегодня не завтракал. Странно.

С этой мыслью он сел в машину. С этой мыслью подъехал к «Ориону». Войдя в холл, увидел Грейвса, скучавшего с газетой. На миг мелькнула надежда, что Бредли вернулся. Мелькнула и пропала. Грейвс поздоровался с инспектором, в его глазах читалась растерянность.

– Я болван, инспектор, – сказал он.

Коун промолчал. Подошел к портье, взял ключ от номера, в котором жил бывший шах Ахмед Бен Аюз. Вдвоем с Грейвсом они направились к лифту. Напарник Грейвса остался в холле.

– Но я не думал, что это так, – сказал Грейвс, оправдываясь.

– Вы в самом деле болван, – резко произнес Коун. – Помолчите, так будет лучше.

Они вошли в лифт. «Восемь», – пробормотал Билли Соммэрс и нажал кнопку. Билли часто возил полицейских и не выразил удивления при виде Коуна. Кроме того, Билли очень хотелось спать.

Труп Бредли был найден в тот же день в канализационном колодце на северной окраине города. Полицейский врач установил, что сначала агента оглушили ударом тяжелого предмета по голове, а потом зарезали. Кинжал остался торчать в спине трупа. Отпечатков пальцев на нем не оказалось, но Грейвс сказал, что он видел этот кинжал у шаха. Показания Грейвса подтвердили Смит и Джерси.

Утром Коун и Грейвс тщательно осмотрели комнаты номера, в котором жил Ахмед Бен Аюз. В ящике письменного стола в груде счетов Коун нашел чековую книжку и несколько крупных денежных купюр. Он тихонько свистнул. Бедному изгнаннику было что прокучивать. Инспектор аккуратно сложил находки в целлофановые пакетики. Перелистал несколько книг, лежавших на прикроватном столике в спальне. Грейвс со скучающим лицом следил за действиями Коуна. Грейвсу все в этом номере было знакомо. В отсутствие хозяина полицейские не раз обыскивали временное пристанище бывшего монарха. Когда Коун перешел к осмотру одежды, Грейвс сказал:

– Напрасный труд, инспектор. Этот человек ничего не оставляет в карманах.

Коун пропустил слова Грейвса мимо ушей и методично обшарил карманы всех костюмов Бен Аюза. Потом заглянул в ванную комнату. На стеклянной полочке лежали футлярчик с зубной щеткой, мыло и тюбик с пастой. Коун повертел в руках тюбик и отвернул колпачок. Резко запахло жасмином. Полицейские переглянулись. Так могло пахнуть отлично известное им вещество.

– «Привет из рая», – хрипло сказал Грейвс.

Инспектор продолжал задумчиво смотреть на тюбик. Ему на память пришли слова Никльби. Вернее, Бредли. «У вас с шахом одинаковые вкусы». Но там речь шла о пасте «Менгери». А Коун держал в руках тюбик, на котором было четко написано «Дорис». Имеет это обстоятельство какое-нибудь значение?

Грейвс облизал губы.

– Целое состояние, – буркнул он. – Ведь эта штука в сто раз дороже героина.

Коун подумал, что Бредли знал о пасте. Иначе с какой стати он стал бы заводить об этом разговор с Никльби? Люди крайне редко спрашивают друг друга, какой пастой или каким мылом они пользуются. Мужчинам, во всяком случае, подобные вопросы не приходят в голову. Если, конечно…

В данном случае «если» было налицо. Только почему «Дорис», а не «Менгери»?

И вот труп Бредли найден в канализационном колодце. В спине – кинжал шаха. Тоже странное обстоятельство. Кричащая улика. Для чего Бен Аюзу потребовалось афишировать себя? Ему вовсе не обязательно было оставлять оружие на месте преступления.

Детальный осмотр останков Бредли не внес ничего существенного в ход следствия. Коун попросил прислать ему карту медицинской экспертизы и заперся в кабинете. Через полчаса раздался телефонный звонок.

– Инспектор Коун?

– Да, шеф.

– Меня осаждают репортеры. У вас есть что-нибудь?

– Они маскируют это под зубную пасту «Дорис», – сказал Коун. Он подумал, нужно говорить шефу о словах Бредли насчет «Менгери» или нет. Решил, что не нужно. И повторил: – Да, «Дорис».

– Любопытно. А что вы думаете относительно Бредли?

Коун думал относительно Бредли. Но свои мысли по этому поводу он держал при себе. У него не выходил из головы кинжал шаха. Это было похоже на подсказку. А Коун подсказок не любил. Шефу он сказал уклончиво:

– Пока не ясно, шеф.

– Вы уверены, что убийца – шах? – спросил господин Мелтон.

– Нет, не уверен, – поколебавшись, ответил Коун. – Но мы ищем его.

– Правильно, – одобрил шеф. – Надо торопиться, Коун. Мне очень жаль Бредли. Он был способным агентом.

– Да, шеф, – сказал Коун. – Мы постараемся.

Он опустил голову на руки и посидел так минут пять. Потом позвонил и попросил принести чашку кофе и два бутерброда. «Надо торопиться», – сказал шеф. Что он имел в виду: поиски убийцы Бредли или спекулянтов наркотиками? Одно, конечно, вытекало из другого. Но убийство Бредли автоматически отодвигало дело о наркотиках на второй план. С исчезновением шаха рвалась тонкая ниточка, за которую случайно удалось зацепиться полиции. Надо заниматься шахом. Это логично вытекало из всего хода начавшегося следствия. И в тоже время это была порочная логика. Она уводила следствие в сторону от дела о наркотиках. Одно понятие незаметно подменялось другим. В свете этих рассуждений требование шефа быстрее искать убийцу Бредли, мягко говоря, противоречило его же требованию ускорить ведение дела о наркотиках. Это была очень странная мысль, и Коун постарался от нее отмахнуться. «Нельзя умничать», – подумал он. Но мысль не уходила. Память услужливо подбросила Коуну историю с несостоявшимся завтраком шефа, слова Бредли о пасте «Менгери» и кинжал шаха. Коун достаточно долго работал в полиции. Он умел не только подмечать мелочи, но и оценивать их.

Бредли, безусловно, был способным агентом. Если он заметил, что шах пользуется пастой «Менгери», то этому следовало верить. А на полочке в ванной лежал тюбик «Дорис». Кто положил его туда? Шах? Сейчас впору бы заняться фирмами «Дорис» и «Менгери». Или одной – «Дорис». Пока. Пожалуй, он так и сделает.

Коун позвонил дежурному.

– Никльби на месте? – спросил он и, получив утвердительный ответ, попросил пригласить агента.

– Вот что, Никльби, – сказал Коун, когда молодой полицейский уселся у стола. – Мы с Грейвсом осмотрели номер шаха. Бредли ошибся. Шах пользовался пастой «Дорис».

Никльби промолчал. Он не понимал, зачем Коун говорит ему об этом.

– В тюбике был «Привет из рая», – продолжал Коун. – Они маскируют это под пасту «Дорис». «Дорис», – повторил он, наблюдая за выражением лица Никльби.

Лицо Никльби отразило работу мысли. Он наморщил лоб, потом резко тряхнул головой.

– «Дорис» так «Дорис», инспектор, – откликнулся он. – Не все ли равно, в чем они его прячут.

– Вот именно, – сказал Коун. – Важно, что мы знаем, в чем они прячут. Не правда ли, Никльби? – И, не дав агенту возможности ответить на вопрос, быстро изложил ему суть задания. Никльби должен был осторожно собрать сведения о фирме «Дорис» и ее руководителях.

– Только без шума, – Коун погрозил пальцем. – Чтобы в газеты не попало ни полслова.

Никльби понимающе кивнул. А Коун усмехнулся про себя. Он был уверен, что шеф не смог отказать себе в удовольствии сообщить репортерам о пасте «Дорис». Материал, конечно, попадет в вечерние газеты. Скандал отвлечет внимание прессы. Коун на пару дней избавится от назойливых журналистов. Этого времени хватит, чтобы спокойно разобраться в обстановке. Туповатый Никльби, по мнению Коуна, как нельзя лучше подходил для роли исполнителя замыслов инспектора. Игра есть игра. Если в ней не хитрить, то можно легко оказаться одураченным. Или трупом, как Бредли.

Ни то, ни другое Коуна не устраивало. Кроме того, дело Бредли разбудило в нем профессиональное любопытство. Куда, в какую клоаку заглянул этот опытный агент? С чем он столкнулся? Или точнее – с кем? Ведь наркотики – не столь серьезный повод для убийства, даже если банде спекулянтов грозит разоблачение. Ну, посадили бы несколько человек из мелюзги. А крупная рыба все равно уплыла бы, откупилась. Разве это первый случай? Ясно, что Бредли, занимаясь наркотиками, напоролся еще на что-то. В его донесениях Грегори на этот счет нет ни одного намека. Он решил вести следствие на свой риск. Почему? Почему он не доверял никому?

Никльби все еще сидел в кабинете. Коун, задумавшись, забыл про него.

– Идите, Никльби, – сказал он. Полицейский встал и двинулся к двери. Он уже взялся за ручку, когда Коун спросил: – Слушайте, Никльби, была ли у Бредли женщина?

– Не знаю, инспектор. Мы об этом не разговаривали.

– Хорошо, Никльби. Идите.

Решив больше не мучить себя вопросами, Коун спустился вниз, сел в машину и поехал на северную окраину города. Ему захотелось побывать еще раз на месте убийства Бредли. Утром здесь было слишком много людей: ремонтные рабочие, обнаружившие труп, полицейские, любопытные. Все галдели, кричали, что-то доказывали друг другу. Шум мешал Коуну. И он только сейчас подумал о том, что следовало сделать еще утром.