Текст книги "Парадокс великого Пта"

Глава 4
Яма в лесу

В то утро, когда в Сосенске старик Бухвостов сжег яичницу, в Москве ничего из ряда вон выходящего не произошло. Яма в подмосковном лесу появилась позднее. Полковник Диомидов узнать о возникновении ямы раньше, чем она возникла, безусловно, не мог. В это сентябрьское утро он еще не думал о свойствах пространства и времени, о парадоксах сверхсветовых скоростей и о всех других загадочных явлениях, с которыми столкнулся позднее. Думал он в это утро о более прозаических вещах. Впрочем, лучше всего сейчас познакомиться с самим полковником.

В школе он любил математику. Это, правда, не мешало ему увлекаться дзюдо и успевать читать все, что попадалось под руку. Разрозненные подшивки «Всемирного следопыта» сменялись на его столике романами Жулавского и Жиффара. Эдгар По ему нравился больше, чем Конан Дойл. «Робинзон Крузо» восторга не вызвал. К «Анне Карениной» он проявил интерес, когда учился уже в десятом классе.

Потом пришла война. Младший лейтенант Диомидов встретил ее в Ломже. А в 1945 году в Москву вернулся подполковник Диомидов и стал следователем управления МГБ.

Через год его послали учиться. Через пять порог управления МГБ переступил полковник Федор Петрович Диомидов. Вскоре он втянулся в водовороты больших и малых дел. Два раза в него стреляли. Три раза стрелял он. Это вызывалось особой необходимостью. Вспоминать, впрочем, Диомидов не любил. Он по-прежнему много читал. И по-прежнему без разбора, все подряд. Счастливая особенность его ума отбрасывать ненужное и наносное хорошо ему служила. Он мог прочитать книгу и тут же забыть о ней. Или запомнить на всю жизнь.

К обезьяньему буму он отнесся спокойно, хотя с интересом следил за сообщениями печати. Некоторые из них настораживали, большинство же вызывало улыбку. Диомидов, почти не читая, отбрасывал в сторону газеты с пространными рассуждениями об инопланетном происхождении обезьян. А вот словосочетание «биологическая бомба» заставляло задумываться. Диомидов был уверен, что за этой «фиолетовой чумой» стоят люди, возможно очень опасные. Может быть, опаснее, чем сами обезьяны, сеявшие смерть и опустошение.

Полковник знал, что в стране уже предприняты меры на случай внезапных осложнений. Кроме того, правительство предложило помощь заинтересованным государствам. Знал Диомидов и об отказе последних. Это обстоятельство заставляло думать о том, что кому-то на руку обезьянья истерия, что нужно ждать дальнейших эксцессов. Западные газеты на все лады кричали о предстоящем конце света. В разглагольствованиях барахтавшихся на поверхности событий проповедников, в шумной рекламе новых напитков и патентованных средств, в воплях о гибели человечества тонули крупицы правдивой информации о действительном положении. Было необычайно трудно вылавливать их и отделять от рассуждений теософов и телекинетиков.

Но заниматься этим было необходимо. И Диомидов со свойственной ему дотошностью ежедневно изучал все материалы, прошедшие предварительный отбор в отделе. Одна из таких заметок в «Глоб» привлекла его внимание. Какой-то юркий корреспондент ухитрился заметить некоего худощавого джентльмена в момент приезда к командующему объединенными силами по борьбе с «фиолетовой чумой». Корреспонденту удалось проследить даже за отправкой вертолета в сельву, на котором худощавый джентльмен улетел выполнять свою таинственную миссию. Фамилия джентльмена в газете не называлась. Но предположений на этот счет было высказано немало. Диомидов внимательно перечитал корреспонденцию, пожал плечами и отнес ее к генералу.

– Занятно, однако, – задумчиво произнес генерал. – Что понадобилось этому «знатному иностранцу»?

Вопрос был явно риторическим, и Диомидов не стал на него отвечать. Генерал усмехнулся.

– Пожалуй, верно, – сказал он. – Разговор праздный. А глядеть надо в оба. У меня ощущение, что вот-вот из всей этой грязи вынырнет некая фигура и замахнется на мир чем-нибудь похлеще атомной бомбы…

И фигура вынырнула. Только она не была похожа на ту, о которой говорил генерал. Худой кадыкастый немец, назвавшийся Куртом Мейером, туристом из ФРГ, неожиданно явился в управление и попросил кого-нибудь из «чиновников безопасности» принять его. Немец плохо говорил по-русски, а дежурный не понимал по-немецки. После взаимных недопониманий выяснилось, что турист желает сообщить нечто об обезьянах.

Его проводили к Диомидову.

Курт Мейер замешкался на крыльце Исторического музея, когда их группа входила в здание. Бергсон в это время садился в машину с флажком посольства одной латиноамериканской страны. Курт сразу узнал знакомый прищур равнодушных бесцветных глаз, хотя ему довелось видеть Бергсона только однажды. Тогда, немало лет назад, эти глаза так же щурились на заключенных, грузивших на танки клетки с обезьянами.

Курт вздрогнул и невольно замедлил шаг. Потом, повинуясь внезапному порыву, сбежал вниз. Хлопнула дверца. Бесцветные глаза окинули через стекло тощую фигуру, нелепо махавшую руками. Машина мягко взяла с места. И только тогда Мейер опомнился, понял, что он ничего не может сделать, даже если ему удастся задержать автомобиль. И он бросился догонять туристов.

– Что ты там потерял? – покосился на него толстый Вайнцихер.

– Уронил бленду, – соврал Курт и понял: Вайнцихер ему не верит. Он ощупал Мейера глубоко посаженными глазками и процедил:

– Не понимаю, зачем тебе бленда? Ведь солнца нет.

Курт промолчал. Отошел в сторону и сделал вид, что внимательно слушает экскурсовода. Бергсон не выходил у него из головы.

Тогда Мейеру здорово повезло. Две пули только расцарапали кожу под мышкой. Было много крови. Может, это его и спасло. И еще аптечка рыжего Вилли. Как хорошо, что этот Вилли из зондеркоманды таскал за собой аптечку. Он, наверное, сильно удивился, бедняга, когда увидел, что Бергсон, прошив двумя очередями заключенных, повернул турель пулемета и полоснул по зондеркоманде. А Курт знал, что будет так. Ибо случайно подслушал обрывок разговора.

Он задержался тогда на трапе. Клетка с огромным шимпанзе зацепилась за леер. Пока с ней возились, он услышал, как высокий эсэсовец с лошадиным лицом сказал Бергсону:

– Помните о связи.

– Все будет в порядке, профессор, – ответил Бергсон.

– И давайте скорее тех.

– Они уже в пути. Скоро вы начнете опыты.

Эсэсовец-профессор довольно осклабился. Засмеялся и тот, кого он называл Бергсоном. В этот момент Мейер понял, что здесь пахнет тайной. И не ошибся.

Когда он пришел в себя, была ночь. От реки тянуло вонючей сыростью. Где-то в лесу кричала неизвестная птица. А кругом лежали трупы. Раны саднило. Он вспомнил про аптечку. Стал искать Вилли. Достал пластырь и унял кровотечение. Пока он это проделывал, его два раза стошнило. Может, от слабости, а может, от вида трупов. Но он нашел силы, чтобы снять с груди Вилли автомат. Бергсон не потрудился собрать оружие зондеркоманды.

Ни тогда, ни позже Курт Мейер никому не рассказывал об этом. И не рассказал бы, не начнись газетная шумиха вокруг странных событий в Южной Америке. Курт в это время был в России. Фиолетовые обезьяны, о которых он читал ежедневно, ассоциировались почему-то в его голове с эсэсовцем-профессором, забравшимся двадцать лет назад на Амазонку Для проведения каких-то опытов. Мейер много думал, прежде чем решиться.

Вот при каких обстоятельствах турист из ФРГ оказался в кабинете у Диомидова. Он долго мялся, подыскивая нужные слова, и наконец произнес, путая немецкие фразы с русскими:

– Я хочу сделать заявление. Мне понравилось у вас в страна. Во хорошо решай коммунальпроблема. И это… – Он ткнул пальцем в лацкан диомидовского пиджака, на котором синел университетский ромбик. Диомидов помог ему.

– Образование, – сказал он по-немецки.

– О, – обрадовался Курт, услышав родной язык. – Да, да, я видел у вас много таких значков. – И тихо добавил: – Я тоже мог бы….

Он вздохнул и, отвернувшись к окну, сказал:

– Гейдельберг. Это были лучшие годы. И немного потом. Обсерватория стояла на холме у реки. Я любил ходить туда. Думать. Потом я забыл, как это делается. А сейчас мне снова пришлось задуматься. Уже о другом. Не удивляйтесь, если я скажу вам одну странную вещь. Я не пришел бы к вам. Но вчера в ресторане Вайнцихер пролил вино. На скатерти расплылось мокрое пятно. Вайнцихер расхохотался. Увидев его улыбку, я решился. Мокрое пятно напомнило мне о крови расстрелянных. И еще одна встреча. Скажите, вы верите в привидения?

Диомидов пожал плечами. Немец сказал:

– Вы меня поймете. Это, наверное, судьба. Я буду говорить с вами как с представителем страны, которую уважаю. Моей стране, – он усмехнулся, – это не нужно.

Диомидов вежливо кивнул. Он еще ничего не понял из сбивчивого рассказа немца, кроме того, что тот хочет сделать какое-то заявление. Решив не мешать Курту, Диомидов закурил и откинулся в кресле, ожидая продолжения рассказа.

– Я не люблю послевоенный мир, – говорил Курт. – Газеты кричат о заговорах и убийствах. Как мыльные пузыри, лопаются правительства. Из сельвы ползет фиолетовая зараза. Об этом я и хочу сказать. И еще об одной встрече у вас в стране. Бергсон. Его звали Бергсоном тогда.

Диомидов подбодрил замолчавшего было немца кивком головы. Курт пошарил в карманах, нашел сигареты, попросил разрешения закурить. Сделав несколько затяжек, притушил сигарету. И полковник услышал рассказ о судьбе человека, который мог бы стать ученым, но не стал им.

Курт Мейер, закончив университет, устроился на работу в маленькую астрономическую обсерваторию. Это было тогда, когда лавочники, нашпигованные идеями национал-социализма, с барабанным боем двинулись на Европу. Молодому астроному до этого не было дела. Великая Германия с оседлавшим ее Гитлером неслась мимо Курта.

Проблема «жизненного пространства» его не волновала. Его вполне устраивала тихая комнатка в доме фрау Марты, сухонькой старушки, любившей подолгу сидеть за утренним кофе и занимать своего постояльца рассказами о давно умершем муже.

Старушка не мешала думать. А думал Курт тогда о многом. Например, о рождении сверхновых звезд. Он считал, что сверхновые несут в себе главную загадку мироздания. Тогда он изучал китайские источники, просиживал ночами у телескопа, ждал вспышки таинственной звезды.

Но сверхновая не загоралась. А в обсерваторию как-то заглянули эсэсовцы.

– О, – уважительно сказал рослый и пухлый, как подушка, ротенфюрер, увидев телескоп. – Я никогда не видел небо близко. Как это делается?

Астроном не выдержал и засмеялся. Ротенфюрер крякнул и заорал:

– Почему не на фронте?

Это и решило судьбу Курта. Он плохо запомнил, что было дальше. Очнулся уже в концентрационном лагере. Перед ним стоял, осклабившись, рыжий Вилли.

– Коммунист? – спросил Вилли, грозно выпучив глаза.

Мейер покачал головой. Говорить он не мог: кулак ротенфюрера сделал что-то с языком.

– Значит, еврей, – брезгливо резюмировал Вилли и повел Курта в глубь двора, где группа изможденных людей чистила большой сарай – нужник.

Ученому всунули в руки ведро. Этим способом Вилли переключил его внимание с судеб Вселенной на судьбы рейха. Фрау Марта, не дождавшись тихого квартиранта, сожгла листки с тензорными уравнениями. Сверхновая не вспыхнула. А на земном шаре количество ученых уменьшилось еще на единицу.

В один далеко не прекрасный день группу заключенных отвезли в Гамбург и посадили на пароход, отплывавший к берегам Амазонки. Рыжий Вилли в припадке неожиданной откровенности сообщил Курту, что получит за рейс кругленькую сумму. Он целыми днями сидел на палубе, пиликал на губной гармошке или вынимал толстую записную книжку и что-то считал, морща лоб. Может, подсчитывал будущие доходы. Но итога ему подвести не удалось. Точку поставил Бергсон. А танки, к башням которых были привязаны клетки с обезьянами, вспороли лес и исчезли вместе с загадочным профессором-эсэсовцем.

Курт все-таки выбрался. Работал на оловянных рудниках, грузил бананы. А когда кончилась война, решил вернуться на родину. Здесь его ждал сюрприз. В Бонне умер его двоюродный дядя, державший небольшую зубопротезную мастерскую. Курт стал наследником маленького капитала. После войны спрос на зубы скакнул вверх. Нужно ли говорить о том, что было дальше. Кто знает, думал ли Вилли о домашних туфлях, теплых кальсонах и туристских поездках. Во всяком случае, жизнь кинула к ногам Курта счастье рыжего Вилли, и он от него не стал отказываться. И звезды его больше уже не тревожили. Ночное небо перестало манить Курта в мерцающую глубину. Теперь на звезды безмолвно скалит зубы череп рыжего Вилли, нашедшего свой конец на берегах Амазонки.

…Человека, которого Курт Мейер знал как Бергсона, звали Фернандесом. В посольстве той страны, которую оно представляло, Фернандес-Бергсон был мелкой сошкой. В Москве он вел себя вполне прилично. Ли с кем не встречался, хотя часто посещал выставки и музеи. И только два раза позвонил кому-то по телефону-автомату. Это обстоятельство и заставило Диомидова усилить наблюдение.

Полковник не связывал рассказ Курта с событиями, взволновавшими весь мир. Четверть века – слишком большой срок. За это время профессор-эсэсовец мог свободно умереть, а Бергсон сменить покровителей. Кроме того, Курт мог и напутать. Ведь встречаются люди, похожие друг на друга. Правда, Бергсон кому-то звонил. Тот факт, что звонил он из автомата, настораживал. Вероятно, он ищет встречи и не хочет, чтобы о ней знали в посольстве. И полковник не снимал наблюдения, ежедневно интересовался поведением «подшефного». Вчера тот снова заходил в будку автомата.

Разговор был, видимо, коротким и неприятным, потому что у Бергсона не сходило с лица кислое выражение.

Диомидов доложил обо всем генералу.

– Так, – сказал генерал, ломая сигарету пополам и засовывая половинку в мундштук. – Так, значит, – генерал чиркнул спичкой, – значит, туман?

Полковник промолчал. Генерал задумчиво произнес:

– Меня в этой истории занимает одно слово – «Амазонка». Во время войны Курт видел Бергсона на Амазонке. Фиолетовые обезьяны, или как их там, тоже на Амазонке. А теперь вот еще… Полюбуйтесь, – и генерал вынул из ящика стола телеграмму Ромашова.

– Что это? – спросил Диомидов.

– Донесение о несостоятельности, – усмехнулся генерал. – Телеграмма скупа, но я выяснил: Ромашов в Сосенске с ног сбился. Загадочное самоубийство какого-то Беклемишева. И ко всему еще мистика. Свет над домом самоубийцы, который когда-то, во времена туманной юности, путешествовал по Амазонке. Ну и вообще все атрибуты. Несостоявшаяся любовь плюс мистика.

– То есть?.. – поднял брови Диомидов.

– То и есть, – буркнул генерал. – Чего вы не понимаете? Любовь и мистика. Нонсенс какой-то. Потом дневники.

– Какие дневники?

– Дневники этого Беклемишева о путешествии по Амазонке.

Диомидов покрутил головой. Генерал рассказал о последних событиях в Сосенске. Федор Петрович слушал его рассказ как сказку.

Закончив, генерал заметил:

– Учтите вот что. Около старика лежал «вальтер».

– Хорошо, – кивнул Диомидов. – Когда ехать?

– Да завтра и поезжайте.

Но выехать Диомидову не пришлось. Не удалось даже как следует позавтракать, хотя встал он рано.

Город еще спал. Под окном скреб лопатой дворник.

Выключив бритву, Диомидов взял тюбик с кремом и выдавил на ладонь маленькую белую колбаску. Растирая по щекам пахнущую яблоками массу, бросил взгляд на часы и подумал, что встал он, пожалуй, рановато. Старость, что ли? Или устал?

Он приблизил лицо к зеркалу. Как будто нет причин для недовольства. Конечно, припухлые губы и широкий, плоский нос не давали повода величать себя красавцем, но грустить об отсутствии античного профиля можно в двадцать лет. В сорок человека одолевают другие заботы. В сорок человек начинает считать морщины на лбу и выдергивать по утрам седые волоски с висков. Диомидову считать ничего не пришлось. И он довольно ухмыльнулся своему отражению.

На подоконнике забулькал кофейник. Мордатый рыжий кот, севший погреться около него, подозрительно покосился на шумного соседа и мягко спрыгнул на колени к Диомидову. Тот щелкнул кота по лбу. Зверь обиделся. Перешел на кровать и уставился оттуда на Диомидова немигающими желтыми глазами.

Полковник стал нарезать сыр. Кот замурлыкал. Диомидов засмеялся. Кота он приютил с год назад. Возвращаясь как-то поздно вечером из управления, увидел под дверью мокрого котенка. Диомидову стало жаль зверя, и он впустил его. Котенок быстро привел себя в порядок, освоился. Уезжая в командировку, полковник поручал котенка старушке, жившей через площадку. Та добродушно ворчала, что Диомидову надо жениться, раз он так любит животных. Диомидов хохотал и отмахивался. Котенок вырос и превратился в большого ленивого кота. За меланхоличный нрав и брезгливое отношение к мышам Диомидов нарек его доном Педро.

Отхлебнув кофе, Диомидов придвинул поближе вчерашнюю газету со статьей, которая его заинтересовала. Неведомый ему кандидат биологических наук Тужилин громил своего коллегу Лагутина за антинаучные взгляды на проблемы наследственности.

«Наследственная память, – писал Тужилин, – есть не что иное, как зашифрованная в молекуле ДНК информация о развитии организма. Носителем этой информации является молекула ДНК в особой структуре тимина, гуанина, аденина и цитозина. Приписывать «наследственной памяти» какие бы то ни было другие посторонние функции – значит уводить науку в туманную область, из которой только один выход – к мистицизму, к признанию Бога…»

Диомидова заинтересовали «посторонние функции», но дочитать статью не пришлось. Зазвонил телефон. Диомидов снял трубку и услышал голос майора Беркутова.

– Товарищ полковник, – взволнованно кричал Беркутов. – Федор Петрович! Такое дело!

– Какое? – осведомился Диомидов.

Он не любил Беркутова за излишнюю суетливость, за присущую ему способность громоздить из пустяков видимость сложных и запутанных дел.

– В общем, вы меня ждите, – кричал Беркутов. – Я сейчас подскочу.

– Ну, ну, – пробормотал Диомидов и стал торопливо одеваться.

«Волга» уже стояла у подъезда. Взглянув на лицо Беркутова, Диомидов подумал, что на этот раз произошло что-то действительно серьезное. Он втиснулся на сиденье рядом с Беркутовым. Мельком оглядел третьего пассажира – капитана милиции. И приготовился слушать. Беркутов не заставил ждать.

– Это тут, – начал он. – По дороге на Юхнов. В общем, дело выглядит так. Утром нам позвонил вот он. – Беркутов кивнул на капитана милиции. – Малинин. ЧП с какой-то чертовщиной. Понимаете? Я его принял, Малинина. В общем, в лесу все и произошло. Места там грибные, дачи стоят редко. До электрички километра два. Один грибник на них и напоролся. Увидел – и драла. До станции добежал, на пост заскочил. А дежурный, не будь дурак, взял этого грибника да обратно повел. Пришли. Видят – перед ними яма. Вроде воронки от полутонной бомбы. Дно гладкое и блестит словно зеркало. А в ямке лежит мужчина. Затылок прострелен. Около ямы – женщина без чувств, руки связаны шарфом. Рот заткнут. Мужчину-то милиционер сразу узнал. Вор он. Бывший карманник. Недавно из тюрьмы. Милиционер попытался привести в чувство женщину. Не удалось. Тогда сообразил он что-то на манер носилок. Вдвоем с грибником доставили ее на станцию, в больницу. Потом звонки. Генерал распорядился, чтобы я вам сообщил. И ученым. Потому что в этой яме кино какое-то… И свет…

– Что за свет? Какое кино?

– Не знаю, – сказал Беркутов. – Капитан видел. Прямо в яме этой кино. Как на экране. Только понять ничего нельзя.

Диомидов покосился на капитана милиции. Тот сидел неподвижно, устремив взгляд на дорогу, и, видимо, не испытывал потребности разговаривать.

Диомидов вспомнил про свет над домом самоубийцы в Сосенске, о котором говорил генерал, и спросил Беркутова:

– Эта женщина… Кто она?

– Зубной врач Беликова. Живет на Беговой, – быстро откликнулся Беркутов.

– Что-нибудь еще вы предприняли? – обратился Диомидов теперь уже к капитану.

– Определили место, с которого был произведен выстрел. Собака след не взяла, хотя трава там, где стоял убийца, явно примята.

– Так. А почему он не стрелял в женщину?

Капитан пожал плечами.

– Я думал, – сказал он медленно. – Тут, по-видимому, есть какая-то связь с этой ямой. Но, может, сама женщина скажет…

– Может, – откликнулся Диомидов и стал смотреть на дорогу.

Машина уже свернула на проселок. Мимо бежали деревья. Диомидов разглядывал лес и завидовал счастливцам, которые вот в такое прозрачное утро могут взять в руки корзинку, кинуть в нее несколько огурцов, ломоть хлеба, круто посыпанный солью, и отправиться бродить между деревьями, не думая ни об убийствах, ни о других чрезвычайных происшествиях.

Наконец машина, переваливаясь, как гусыня, с боку на бок, выбралась на поляну. Взревел и заглох мотор. Хлопнули дверцы, и наступила тишина. Только шумел ветер в верхушках деревьев, словно напевая унылую ямщицкую песню. Диомидов, Беркутов и Малинин направились к группе людей в милицейских шинелях.

Трое, стоявшие возле ямы, отдали честь. Четвертый лежал на траве около синей машины с красным кантом. Диомидов подошел к яме. Она напоминала Углубление, оставленное большим тяжелым шаром. Шар кто-то аккуратно убрал, а углубление покрыл тонким слоем черного блестящего лака. И сейчас дно ямы загадочно посверкивало в лучах неяркого осеннего солнца.