Текст книги "Бонжур, Антуан!"

ГЛАВА 10

Там, где некогда шли партизанские тропы, пролегли теперь бетонные автострады.

Дорога вывела нас в долину Урта. Голубая река извилисто петляла среди лесистых холмов. За первой грядой набегала вторая, за ними синели дальние горы, укутанные лесами. В долине пёстро и многоцветно стояли палатки, машины туристов.

Луи свернул. Дорога пошла на подъем. Спокойные ели громоздились на склоне. Лес становился все более первозданным и красивым. На вираже Луи заехал на обочину. Мы вышли. Безмолвная тишина была вокруг.

– Ля гер, – Луи сложил оба кулака на животе и радостно затараторил: – Та-та-та-та-та… – Прыгнул за обочину, скрылся в кустах, и оттуда просунулась суковатая палка. – Се Борис, – палка исчезла и через мгновенье высунулась у разлапой ели. – Се Луи. Бош, мотосикль. Борис, Луи – та-та-та-та-та…

Автомат, бивший из-под ели, замолчал. Луи как ни в чём не бывало выскочил на дорогу, победоносно поднял руку над головой:

– Виктуар!

Место для засады тут идеальное, и без пояснений понятно. Дорога делает вираж, склон круто взбегает и густ – с какой бы стороны немцы ни ехали на своих мотоциклах, их можно бить прямо в лоб.

Я прыгнул в кювет. Царапая лицо и руки, залёг за кустом, из-за которого стрелял Луи. Куски дороги призрачно просвечивались сквозь ветви. Я прижался щекой к сыроватому мху. Земля ответила мне слабым гулом. Из-за поворота показался грузовик, спускающийся вниз. Кузов был полон острыми глыбами камня.

Я смотрел, как катится грузовик. Стрелять было не в кого.

– Та-та-та, – закричал Луи, подбадривая меня.

Я промолчал и поднялся. Луи развернул машину. Мы обогнали грузовик и снова выехали в долину реки, где пестрели палатки. Красота кругом была такая, что дух захватывало.

Километра через три Луи снова остановил машину.

– Электриситэ! Видишь! – он указал рукой на вершину холма, где высилась точёная мачта высоковольтной линии. Три провода висели над рекой и уходили к другой мачте на противоположной стороне долины.

– Тур электрик. Динамит. Ба-бах! Капут! – Луи счастливо засмеялся.

На красивой земле воевал отец. Я смотрел кругом, и трудно было представить, что среди этой захватывающей красоты гремели взрывы, лилась кровь. Но так было, от этого никуда не денешься.

Луи остановил машину на краю поля, пересечённого проволочными изгородями. Светло-серая гранитная глыба и белая плита. «Героям РАФ[4]4
  РАФ – Королевские воздушные силы.


[Закрыть], павшим за нашу свободу, 2 ноября 1944 года». Луи объяснил мне, что в тот день английский лётчик упал и разбился на этом месте.

Через несколько километров Луи снова стал на глухом повороте. Я не сразу разглядел в сумраке ветвей высокую пирамиду с крестом на гребне. «Маки из Еризе», – написано на одной из граней. Понизу шли имена: Этьенн, Годо, Рене… Они дрались здесь и погибли. И камни их поросли мхом.

С самолёта не разглядеть дорог, разве что шикарные автострады экстракласса. С высоты не видать могил, даже самых пышных. Могилы прижимаются к земле, а мы летаем высоко. Два года я летал над материками, и ориентирами мне были заливы, пятна городов, слияние рек, горные пики или острова. Мне думалось, немало я повисел над ними и знаю материки. Может, я и действительно изучил их, но людей я не видел, и земли их не знал. Я не видел могил, только сувениры, только аэровокзалы. Брюссельский маршрут идёт над Балтикой: острова, польдеры, барашки волн. Но если бы мы и над Арденнами пролетали, что бы я увидел? За десять минут мы бы их миновали: плоский зелёный массив с тонкими нитями рек и пятнами городков. Но вот я спустился на землю, своими ногами прошёл по её лесам, увидел её косогоры и спуски, острые скалы, резкие тени от водокачек, деревьев, крестов. Вот когда я узнал, что красивая эта земля щедро полита кровью, густо заставлена могильными камнями. Вот когда я увидел, как хранит земля своих сыновей, павших за неё.

Луи тронулся дальше. Я следил по карте за маршрутом и делал пометки. Квадратик неподалёку от Ла-Роша – партизаны спустили под откос два грузовика с солдатами. Кружок к северу от Уфализа – напали на эшелон, проходящий по узкоколейке, подожгли пять вагонов. Треугольник чуть южнее Ла-Роша – произвели реквизицию в ресторане. Галочка к северо-западу от Бастони – совершили налёт на зенитную батарею, взорвали два орудия, убили пять бошей.

Мы по крупицам собирали разрозненное прошлое. Оно живёт в Луи, и он передаёт его мне. Бросаем машину на обочине, углубляемся в лес. Я вижу обеспокоенно-ищущие глаза Луи: он вспоминает.

Стоит стеной зелёный лес. Стволы елей позеленели от старости. И пни зелёные. Все тут быльём поросло и зелёным мхом.

Но память живых нетленна. Глаза Луи светлеют, он перебегает на край обрыва, начинает рассказывать, изображая в лицах то, что было давным-давно: немецкий грузовик шёл поверху, мой отец швырнул гранату и хорошо попал. В том бою партизанам досталось четыре автомата.

Шестой час мы крутимся в треугольнике Ла-Рош – Уфализ – Марш. Мы как бы очерчиваем по Арденнам гигантскую площадку, в центре которой всё время остаётся зелёный массив, где была стоянка партизанского отряда. Тут Луи не блуждает. На этих дорогах, вьющихся по холмам, взбегающих на косогоры, перерезающих поля и выпасы, он чувствует себя как дома.

Спускаемся по петлистой дороге в Ла-Рош. Небольшой городишко уютно пристроился по берегам Урта. Со всех сторон его стиснули горы, на крутом холме – старая крепость.

Заехали в Марш. Тут же вспоминаю про Альфреда Меланже, ах, как необходим он нам сейчас! Луи с готовностью отправляется на поиски, но разве найдёшь, мы даже улицы не знаем, к тому же нынче суббота, и мэрия закрыта.

Снова мчимся по автострадам, сворачиваем на асфальтовые просеки. Снова бросаем машину, шагаем в лес. Зелёные ели опять обступают меня как безмолвные вопросы. Удастся ли найти Альфреда и Матье Ру? А Мишель по кличке Щёголь? Как к нему подступиться? Почему чёрный монах не сказал мне прямо, что знаком с Жермен? А стихи-то, стихи, он как бы нарочно подложил их, хотя какой ему смысл докладывать мне о предательстве? Отвлекающий манёвр? Кто же всё-таки сказал ему о моём приезде? Вчера на собрании я задал этот вопрос молодому казначею секции, тот лишь руками развёл.

Другое имя на могильном камне: Жермен Марке. Почему она не захотела дать нам адрес Альфреда? Что она умышленно не нашла его, это точно, я ни минуты в том не сомневался. А её слова: «Прыгнул с моста». Да они же переворачивают всю картину ночного боя. Если «прыгнул с моста», значит, до того стоял на мосту. А по плану было задумано иначе: «кабаны» окружают мост, а не стоят на нём. В этом случае получается, что «кабаны» сами оказались окружёнными. Недаром Антуан задал свой вопрос, переспросил: он вмиг разобрался, что скрывается за этим словом – прыгнул. Неясно только, отчего так вскипела Жермен, когда Антуан переспросил её?.. Вопросов накопилось, что деревьев в лесу.

Луи радостно охлопывает ладонью шершавые бока старого чугунного котла, который мы нашли на месте бывшей стоянки. Трещал костёр, в котле варилось мясо, ребята сидели на брёвнышке у огня и вели свои разговоры. Ребята уходили отсюда, идут цепочкой по лесу среди зелёных стволов, мне даже кажется, что я вижу их далёкие, неясные тени, они выходят на дорогу, чтобы там столкнуться с врагом, а после боя возвращаются к костру и вспоминают. Их мечты, тревоги, надежды ушли вместе с ними, мне горько, что я уже не узнаю об этом, но печаль моя чиста. Рядом со мной Луи, он передаёт мне свою память, и этот лес не скрывает от меня своих тайн.

Подаренная Антуаном карта расцвечена пёстрыми знаками, весь зелёный массив в северной части Арденн усеян ими. Немало дел успел совершить отец. Но кто расскажет мне, что было на мосту? Вот мой вопрос, единственный и главный, все остальные вопросы лишь должны подвести меня к нему.

А здесь какой знак поставить? Давно уже не попадаются дорожные указатели, и я не могу точно определить, где мы: где-то за Ла-Рошем.

У дороги одинокий дом, сразу за ним громоздятся скалы.

Смотрю на Луи. Сунет в рот палец – причмокнет, сунет – причмокнет. А что? И в самом деле – проголодались. Вот Луи и остановился у придорожного ресторанчика.

На фасаде вывеска: «Остелла». Дом невелик, чист и опрятен. С мансарды призывно выглядывают весёленькие занавесочки.

В зале никого. На стене голова оленя с рогами, под ней карта Бельгии и чучело совы. Простые столы и стулья. Скромный бар с пёстрыми бутылками. Дёшево, но со вкусом.

Она вошла легко и почти неслышно. И дверь открылась также неслышно. Она вошла, высокая, с надламывающейся талией и огромными глазами тоскующей мадонны.

– Бонжур, мадемуазель, – сказал я и схватился за стул, чтобы не упасть от такой красоты. – Как вас зовут, мадемуазель?

– Тереза, мсье, – ответила она, даже не улыбнувшись, и в глазах её цвета морской волны осталась та же пронзительная тоска. Не уловить мой акцент она не могла и потому повернулась к Луи в надежде, что тот лучше поймёт её. – Что вы желаете?

Они заговорили, на меня она даже не смотрела, а я глаз не сводил.

Как она очутилась в такой глуши? Какая тоска её гложет?

Вера тоже стояла тогда в столовой. Я увидел её, когда она морщила лоб перед стойкой, мучительно раздумывая, что взять с прилавка. И глаза у неё были такие же тоскующие. «Раз, два, три, – скомандовал я, – берём шпроты». Она засмеялась, и мы сели за столик. Оказалось, она только поступила в отряд, но летала с другим экипажем.

А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: «Завтра полечу с вами». – «Сама напросилась?» – «Два раза ходила к Арсеньеву», – похвастала она. «Ну и зря, – ответил я, – у нас же рейсы тяжёлые». – «Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался». – «А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа». Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил её тоскливые глаза.

Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнёт. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернётся волной.

Сейчас она уйдёт, потом вернётся с едой и ещё раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась.

Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру.

А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живётся тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у неё небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать её за тридевять земель на реактивном ковре-самолёте.

Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в лётной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла.

Я взял в руки нож и глазам не поверил. Это был тот самый нож. С такой же дутой ручкой и такой же старый. И та же монограмма была на нём: сплетённые M и R.

Луи с наслаждением жевал мясо. Кажется, он даже не заметил нашу переглядку. Я потянулся к папке, которая лежала сбоку, и достал свой нож. Все завитушечки на обеих монограммах точь-в-точь сходились. Только мой нож чуть покороче, и выпуклость на дутой ручке чуть иная, но при чём тут выпуклость, монограмма-то одна, одна.

– Смотри-ка, Луи. – И положил оба ножа перед ним.

Луи сравнил ножи, то ли удивился, то ли не понял – покачал головой.

– Тихо, Луи, – сказал я, оглядываясь на дверь. – Надо узнать, как зовут хозяина этого пансионата? Только про нож пока молчок. Комплот, понимаешь?

Конечно же, ничего он не понял, а я, дурак, не сообразил, что он и не поймёт. Едва я взял нож и спрятал его обратно в папку, как Луи поднял крик.

– Луи, Луи, – умолял я. – Комплот…

А Тереза уже показалась из кухни. В руках у неё флакон с жидкостью для вывода пятен.

Луи схватил мою папку и вытащил нож. Что он сказал, я не понял. Но догадаться могу. Примерно это было так: «Простите, пожалуйста, моего друга, но этот юный оболтус по ошибке положил ваш нож в свою сумку. Возьмите его, силь ву пле, обратно».

Тереза недоуменно взяла нож, и я увидел в её переменчивых глазах мгновенный испуг, который она всячески старалась спрятать. Боже мой, отчего она так перепугалась?

Тереза покачала головой, видимо, сказала, что нож не их. Она как будто овладела собой, но испуг ещё таился на дне её глаз.

Я вскочил, с грохотом опрокинул стул и ещё успел подумать при этом: надо его опрокинуть, так будет натуральнее. Луи удивлённо глянул на нас и нагнулся, чтобы поднять стул.

– Простите фройляйн, – выпалил я по-немецки, потому что иного выхода уже не было. – Шпрехен зи дойч?

– Очень плохо, – ответила она.

– Тысяча извинений, милая фройляйн, – продолжал я взволнованно. – Мой друг не понял меня. Он ошибся и подумал, что это ваш нож, вы меня понимаете? Меня зовут Виктор, я только четвёртый день в вашей стране, и этот нож принадлежит мне, вернее, не мне, а моему отцу. Ах да, я ведь ещё не сказал вам о том, удивительная Тереза, что мой отец был здесь партизаном. Он погиб в Арденнах, а его нож я нашёл в старой лесной хижине.

Тереза слушала сначала напряжённо, потом с интересом, огромные глаза её то и дело менялись, то удивление в них вспыхивало, то лукавинки, то пронзительная голубизна. Но тоска-то, тоска всё время таилась в их глубине. А я вовсю разошёлся, откуда только слова взялись.

И она под конец улыбнулась:

– О, вы есть Виктор. Это ужасно, что ваш отец погиб вдали от родины. Вы, наверное, приехали из Праги? – Видно, решила так из-за моего акцента.

– Да, очаровательная Тереза, я прилетел издалека, – что-то удерживало меня от того, чтобы открыться ей.

Луи пытался вставить слово, даже со стула приподнялся, но я остановил его движением руки. Тогда он сел и стал изображать молчаливую усмешку. А я продолжал:

– Извините, пожалуйста, Тереза, что так получилось. Вас, конечно, удивило совпадение инициалов, но это чистая случайность, уверяю вас. Я счастлив, что случай познакомил нас. Разрешите вручить вам визитную карточку моего друга, у которого я остановился. Сколько вам лет, удивительная Тереза?

И в глазах Терезы вспыхнуло такое, что я и сказать не могу: надежда вспыхнула в её ненасытных глазах, но внешне она оставалась спокойной, сказала «данке шон», деловито сунула карточку в кармашек фартука. Итак, главное сделано. Остались сущие пустяки: узнать, как хозяина зовут?

– Прелестная Тереза, – начал я с подходцем, – вы так чудесно нас накормили. У меня нет слов: вундербар, колоссаль, шарман, манифик…

Луи внезапно поднялся и двинулся на меня со сжатыми кулаками. Лицо перекошено от гнева. Я пытался было подмигнуть ему украдкой, но он лишь пуще разошёлся, цепко схватил меня за руку.

– В машину, негодяй! – скомандовал он. – Сию же минуту! – Повернулся к Терезе и закричал на неё. Та вмиг поникла. Луи швырнул деньги на стол и со свирепым видом зашагал к машине. Я кинулся за ним.

– Что происходит, Луи? Мне же нужно объясниться.

Но он уже не слушал:

– Мы едем! Немедленно!

Тереза с недоумением смотрела на нас. Я обернулся и крикнул по-немецки:

– Небольшое недоразумение, очаровательная Тереза, мы очень спешим, но я все объясню позже. – Тычок в спину только придал мне сил. – Я сам к тебе приеду!

ГЛАВА 11

Так вот отчего рассвирепел Луи. Я посмеивался и отнекивался, а перед глазами Тереза стояла, нет, Тереза двигалась перед глазами, как надламывающаяся волна.

Впрочем, и это прояснилось не сразу. А сначала Луи сардонически захохотал и принялся петлять по дорогам, чтобы запутать меня и отлучить от Терезы. Не на такого напал: я засёк километраж по спидометру, затвердил все повороты, мысленно набросал кроки – в общем, «Остелла» располагалась к северо-западу от дороги № 34 и на юго-запад от Ла-Роша, меня на таких дешёвых штучках не проведёшь.

Луи упрямо гнал машину, бросая на меня гневные взгляды. Было неприятно, что я расстроил его, тем более что я никак не мог уяснить причину. Но пока Иван не приедет, мы не сможем объясниться. Я принялся размышлять о ноже. Ясно, что посетителям таких приборов не подавали. Эти ножи с семейными монограммами в особой коробке лежат, их даже для своих не по всякому случаю достают. Тереза этот нож по ошибке принесла. Или знак особый пожелала подать? Так или иначе, одно точно: мне удалось напасть на след Мишеля. Сходство монограмм не могло быть простым совпадением. Все эти завитушечки, вензеля, кренделя – одна рука их вырезала, по одному заказу. Если бы не Луи с его неожиданной выходкой, я уже сейчас, не вызвав никаких подозрений, знал бы имя хозяина «Остеллы».

Дома Луи окончательно утихомирился, заглядывал мне в глаза, подсовывал семейные альбомы, журналы с картинками. Мне все хотелось спросить, за что он так рассердился? Но не со словарём же в руках нам выяснять отношения?

Луи начал рассказывать, как строил свой дом. Он переехал сюда недавно, три года назад, когда вышел на пенсию. Всю жизнь мечтал жить в Арденнах, где прошли его лучшие годы. И сбылась мечта на старости лет.

На специальной подставке стоит блестящая шахтёрская лампа: подарок от администрации при выходе на пенсию. Луи зажёг огонь, демонстрируя, как красиво горит лампа. Шарлотта хлопотала на кухне. Я уж думал, мир настал. Но едва за окном прошуршала машина, как глаза Луи вмиг вспыхнули гневом. Мы одновременно бросились к двери. Я подскочил к машине первым:

– Иван, спроси у него про нож. Почему он нож у меня отнимал?

– Какой нож? – растерялся Иван, попав с корабля на бал.

Луи перехватил Ивана, двинулся на меня с кулаками. Я отступил.

– Он говорит, что будет сейчас рассчитываться с тобой, – непонимающе перевёл Иван. – Что между вами случилось?

– Сейчас я рассчитаюсь с ним, – кричал Луи. – Идём в дом.

– Он зовёт тебя в свой дом, – переводил Иван.

– Передай ему, что я и сам могу кое-что сказать, – требовал я.

– Запрещаю вам говорить по-русски, – кричал Луи. – Слушай только меня и переводи.

– Он запрещает мне разговаривать с тобой, – перевёл Иван.

– Молчи! – цыкнул Луи.

Ладно, кто-то из нас должен проявить благоразумие. Пусть Луи выскажется, и тогда я отвечу. Мы прошли в дом. Иван поздоровался с Шарлоттой.

– Как Мари? – спросила Шарлотта.

– Утром я отвёз её в родильный дом, – отвечал Иван с тревожной улыбкой. – Я только что из Льежа, потому и задержался. А Тереза там сидит. Пока ничего нет.

– Не волнуйтесь, всё будет хорошо, – говорила Шарлотта, не замечая нетерпения Луи, должно быть, она привыкла к подобным выходкам мужа.

Луи продолжал наскакивать на меня.

– Он говорит, что ты турист и ничего не понимаешь в ихней жизни, – сказал Иван, оторвавшись от семейных забот.

– Это становится интересно, – заметил я, присаживаясь к столу. – Ну что ж, давай послушаем.

Луи ладонью хлопнул по столу, очами сверкнул.

– Ты говоришь о предателях, а сам ни одного предателя не видел, – кричал Луи. – Замолчи же ты! – это уже к Ивану.

– Как же я буду переводить, если ты не даёшь мне сказать, – Иван тоже сбился и сказал это по-русски, отчего Луи вскипел ещё более:

– Говорить буду я, а вы будете молчать и слушать меня.

– Хорошо, я буду молчать, – послушно согласился Иван. – А кто же будет переводить?

– Я этих предателей убивал своими руками, – бушевал Луи, не давая Ивану слова молвить. – Молчи и слушай. Я знаю, что такое предатели и с чем их едят. Я с ними не любезничал, не целовался.

– Подожди же, – взмолился Иван на французском языке. – Я все забуду, что ты мне говоришь. А я хочу переводить хорошо.

Луи всё-таки понял, что если он хочет что-то сказать мне, то должен давать слово Ивану и ждать своей очереди.

– Я коммунист, – горячился он. – Я уже тридцать лет коммунист. Тебя ещё на свете не было, когда я стал коммунистом. Мы, бельгийские коммунисты, всегда стояли за народ. И мы, шахтёры, – ядро рабочего класса. Я сделал все, что мог. Мне сказали: ты уйдёшь с шахты. И я пошёл в Сопротивление. Боши сволочи. Я не считаю, что я спас Бельгию от бошей, но я боролся так, что лучше я не мог бороться. Мы боролись вместе с русскими. Тут были и такие борцы, которые получали от Англии деньги, парашютаж, оружие, но они ничего не делали, а сидели по домам. А мы сами добывали оружие для себя и этими же автоматами убивали бошей, – с каждой фразой разговор входил в более спокойное русло, вынужденные паузы, когда Иван переводил, а Луи слушал и собирался с мыслями, хочешь не хочешь, успокаивали его. Луи сцепил пальцы рук, положил руки на стол. Желваки на скулах нервно поигрывали.

– Я тебе скажу, – с болью продолжал он, – как мы с Борисом воевали. Нам сказали: нельзя бить бошей без приказа. Мы видели много бошей, но не убивали их, такой был приказ. Я не понимал, зачем такой приказ, но я солдат, мы делали присягу, а этот приказ пришёл из Лондона. Боши разбили лагерь и поставили свою артиллерию против самолётов, но мы не могли их тронуть. Тогда Борис сказал: «Такой приказ могли дать только проклятые буржуи. Но если мы не имеем права нападать на бошей, пусть боши нападают на нас». И мы стали их дразнить. Они нападали на нас, и тогда мы их убивали, защищаться нам можно было. Мы не прятались по лесам, не получали денег из Лондона, мы воевали сердцем. Только в сорок третьем году мы получили разрешение драться, как мы хотим, а после освобождения у нас сразу отобрали оружие. Вот что мы получили за свою кровь.

– Иван, дорогой, спроси всё-таки про нож. Я понимаю его чувства и сочувствую, но при чём тут нож? А у меня конкретный вопрос: почему он из-за этого ножа на меня накинулся? Должна же быть причина?

Луи сверкнул глазами, однако промолчал на этот раз. Похоже, он уже выкипел. Даже смилостивился, погладил меня по руке.

– Он говорит, что любит твою страну, и мы скоро сядем обедать, но ему больно знать, что он воевал напрасно. Он воевал за свободу, а ему ничего не дали. Все осталось так же, как было до войны. Вот почему у него болит сердце. Он говорит, что слушал в первый вечер, у Антуана, ваш разговор о предателях. И он хочет тебе сказать, что в ихней стране предатели ходят на свободе. Шарлотту отправили в немецкий лагерь Равенсбрюк, и он знает, кто на неё сделал донесение, когда Луи страдал в лесах. Этот человек живёт в сорока километрах отсюда, в долине. И Луи ничего не может с ним сделать. Убивать его? Но Луи коммунист, его партия не разрешает ему убивать людей. Если бы он узнал об этом во время войны, он сам бы расправился с ним, но Шарлотта сказала ему, когда она вернулась домой, а тогда война кончилась. Он написал документ об этом предателе, отдал его властям, но они бросили его бумагу в корзину. И этот предатель сейчас процветает. Ты должен знать это и слушать его. А сейчас он хочет сделать тебе выговор за нож как старший товарищ и коммунист, который любит нашу революцию.

– Ну-ну, это интересно, – я подвинулся к Ивану. – Наконец-то добрались до дела.

– Ты не должен забывать, что находишься в капиталистических странах, здесь много плохих людей. По тому, что ты здесь делаешь, бельгийский народ будет судить о твоей стране. А ты себя неправильно ведёшь. Зачем полез к этой девчонке? К какой девчонке ты полез? – озадаченно переспросил Иван.

Я улыбнулся. Ах, Луи, дорогой, чистый, искромётный и наивный Луи!

Луи увидел мою улыбку, повысил голос.

– Откуда ты знаешь, что это за девчонка? Может быть, она и красивая, в ихних капиталистических странах много красивых мадам, которые продают себя за деньги. Они делают стриптиз, и мужчина сразу падает в обморок. Но коммунист должен презирать таких красивых тварей. А ты ведёшь себя как несоветский человек, ты полез к ней целоваться.

Вот когда мне стало весело. Так вот по какой причине ты вскипел, мой дорогой Луи. Спасибо тебе, что ты следишь за моей нравственностью. Я смеялся, а в глазах Тереза стояла.

– К кому ты полез целоваться? – вопрошал Иван. – Нашёл себе бельгийскую невесту? Где вы её нашли?

Я перестал смеяться. Не до смеха мне сделалось.

– Да объясни же ему наконец, что мне плевать на эту Терезу, – я понимал, что беспардонно вру, но продолжал. – Я же только про нож хотел узнать. Убеждён, что у этих двух ножей один и тот же хозяин. И мы должны разгадать эту загадку. Нам надо ехать туда.

– Ты начитался американских детективов, – с угрозой заявил Луи. – Я не пущу тебя к этой девчонке. Ты мой гость, и я за тебя отвечаю.

– Я американских детективов не читаю, – отозвался я. – У нас своих детективов хватает.

– Где находится этот пансионат? – поинтересовался Иван. – Наш отряд как раз партизанил в тех местах за Ла-Рошем.

Я показал Ивану место на карте. Луи смотрел на меня подозрительно. Я тоже глянул на него: что, Луи, не удалось меня провести?

– Такой небольшой дом, – продолжал Иван с оживлением. – Два этажа и мансарда. А за домом скалы.

– Совершенно верно, – удивился я. – Откуда ты знаешь?

– В этом доме жил предатель, – невозмутимо заявил Иван. – Мы там реквизицию делали.

– Что я говорил? – воскликнул я. – Переведи-ка ему, пусть он послушает и успокоится. Посмотри на него…

– Он тебя любит, – возразил Иван, – он хочет сделать тебе хорошо.

Но я продолжал идти по следу.

– Как звали этого предателя, ты не помнишь, Иван? На пари: M и R – принимаешь?

– Его звали Густав. Он был рексистом, и поэтому его убили.

– Вон куда тебя занесло. Густав, да и к тому же убитый – вариант отпадает. Это не тот дом. Мало ли домов с мансардами, тут на всех чердаках мансарды.

– Это тот самый дом, – упрямо настаивал Иван. – Там близко нет никаких других пансионатов, я два года там партизанил, все места помню. Там дорога делает поворот, а за поворотом мостик. Я у этого мостика замерзал.

– Верно, был мостик. Вот чудеса. Наверное, всё-таки не Густав? – Я задумался, пытаясь сплести звенья разрозненной цепи. – Сколько лет прошло, Иван, ты мог и забыть.

– Это я никогда не забуду. Если бы вы попали в такую страшную историю, вы тоже до самой смерти не забыли бы.

– Говори по-французски, – потребовал Луи.

– Хорошо, – коротко согласился Иван, – я стану рассказывать сразу на двух языках эту страшную историю, – Иван перевёл себя.

Луи откинулся на стуле с выжидательно-насмешливым видом. Я закурил. Шарлотта вошла с тарелками, поставила их на стол, присела, подперев рукой подбородок.

И вот что рассказал Иван, привожу этот рассказ с характерными для него выражениями.

– Моя история состоялась в марте сорок четвёртого года. Тогда мы вели ля гер в лесу около ихней деревни Монт и сильно страдали. Англичане не давали нам никакого парашютажа, потому что имелась плохая погода, и всё время падал дождь. У нас даже на ногах ничего не было, не говоря про еду. Бельгийцы приносили нам хлеб, но они тоже были бедные и сами страдали. Тогда я сказал командиру: «Пойдём в этот пансионат и сделаем реквизицию. Там есть шнапс, и мы согреемся». Командир мне говорит: «Мы там уже забирали один раз, у них ничего не осталось». Тогда я говорю: «Они богатые капиталисты и недавно зарезали корову». – От кого ты знаешь про корову?» – спросил командир, но я имел значение в своём отряде, и я ответил честно: «Мне сказал мой тёзка Жан». Жан делал с нами связь и жил в деревне Монт. Командир послушался меня и сказал: «Хорошо, мы пойдём на эту реквизицию, но надо делать разведку». Я и мой товарищ Гога дошли до этого дома и три часа замерзали в разведке. Там было тихо. Один раз приехала немецкая машина, в ней сидело гестапо, и они уехали обратно. Потом из дома вышла монашка. Мы побежали к себе в лес и сказали командиру: боши уехали. Ночью мы пошли по той дороге, где был мостик. Нам хотелось погреться у ихнего шнапса. Вокруг дома было пусто, но мы ещё раз все осмотрели, там все лежали в постелях. Командир стал стучать в дверь. Они молчали, потому что не имели любовь до нашего голодного народа. Командир отдал приказ: «Ломайте эти двери». Тут все затрещало, и мы вошли в вестибюль, по-нашему – сени. Мы пошли дальше и увидели свет в большой комнате, где они встречают гостей. «Дай нам реквизицию, мсье Густав», – сказал командир, он сделал шаг в комнату и тут же выбежал в обратную сторону. «Зачем ты испугался?» – сказал я и пошёл вперёд. Там горели четыре свечи, и колени мои затряслись, как от ихнего шейка. На столе стоял длинный чёрный гроб, и в гробу лежал мёртвый хозяин этого дома. Он был в чёрном костюме, руки крестом и лицо белое, как у мертвеца. А две женщины стояли на коленях и молились своему богу, на них имелись чёрные халаты. Они увидели меня и стали швырять бутылками. «Зачем ты пришёл? Уходи, дай ему умереть спокойно». Я испугался и сказал: «Пардон. Если в этом доме имеется покойник, то пусть он умрёт спокойно, а мы уйдём голодными». Мы не взяли ни кусочка и ушли. Ребята ругались на нас с Гогой: «Зачем вы не разведали про покойника?» – «Но он же не выходил из дома», – ответил я им, и тогда они замолчали. Я думал, что этот Густав умер сам по себе, но потом туда пошёл Жан, и он разведал, что Густав был предателем, он записал всех бельгийцев, которые сражались в резистансе, и патриоты отомстили ему за это. Они убили его за день до нашей реквизиции. Поэтому и приезжало к ним гестапо, но мы же не знали. На другой день бельгийцы принесли нам еды, и мы поели сухого хлеба. Вот какая страшная история была у меня в этом пансионате. Мы ушли голодными и злыми.

– Напугал ты меня, Иван, и расстроил, – отвечал я со смехом. – Всю мою игру поломал ты своей историей. Вариант отпадает, ты прав.

– Кто же всё-таки убил его? – спросила Шарлотта.

– Жан сказал, что это сделал специальный бельгиец, который приехал из города Льежа. Он убил его пулей. Если ты хочешь, я завтра поеду к этому Жану из Монта и узнаю фамилию Густава.

– Спасибо, Иван, – ответил я. – И без Жана всё ясно. След на «Остеллу» закрывается до выяснения дополнительных обстоятельств.

– Зачем ты притворяешься? – продолжал со смехом Луи. – Ты просто влюбился в неё, как мальчишка, я же видел, как ты перед ней плясал.

– А она красивая? – с улыбкой спросила Шарлотта.

– Они хотят женить тебя на этой молодой Терезе, – подытожил Иван. – Тогда ты станешь хозяином этого пансионата и будешь наливать мартини туристам. И она будет жарить фри. Так Луи говорит. А Шарлотта ему отвечает, что ты хочешь пожалеть эту бедную бельгийскую девушку, наверное, она страдает.