Текст книги "Думаю – следовательно, играю!"

Андреа Пирло, Алессандро Альчато
Думаю – следовательно, играю!

© 2013 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© 2015 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© Шуйская Ю., перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Моей семье, моей жене, моим детям.

Простое посвящение непростым людям

Андреа

Никколо, за то, что каждый день стал Рождеством

Алессандро

Предисловие

Андреа Пирло принадлежит к редкому виду: это футболист, которого любят все. Любой стадион – это его стадион, болельщики видят в нем чемпиона всех клубов, способного сделать их фанатами не только своей команды. Они видят в нем Италию. Я не удивлюсь, если узнаю, что даже его пижама окрашена в цвета национальной сборной, которую он любит неизмеримой, безграничной любовью.

Прежде чем говорить о сегодняшнем (завтрашнем, всегдашнем) Андреа, необходимо сделать шаг назад – в те времена, когда я тренировал юношеский состав «Аталанты» в Бергамо. У меня была ученическая команда, и мы много говорили о более сильных соперниках, с которыми нам предстояло столкнуться в этом сезоне, или о самых талантливых ребятах, у которых были перспективы на будущее. Мы думали об «Интере», о «Милане», но прежде всего – о «Брешии», которая была рядом с нами.

Однажды перед тренировкой в раздевалку вбежал мой запыхавшийся коллега: «Чезаре, я видел такого талантливого парня, с ума сойти! К сожалению, он играет в юношеском составе «Брешии»…» Меня не так поразили его слова, как его потрясенное лицо, а ведь он наблюдал в своей жизни сотни матчей! Сложилось так, что на следующей неделе «Аталанта» играла именно с «Брешией» – той самой командой, где на поле выходил тощий парнишка, на два-три года моложе всех остальных. Это был Пирло.

Я потерял дар речи. Со мной такого раньше никогда не случалось. Мне казалось, что все, кто находился на трибунах, смотрели только на него и думали только об одном: «Вот новый Игрок». Никто не воспринимал его как ребенка.

В нем самая суть футбола, это самый техничный игрок, никогда не сделавший ни одной серьезной ошибки, он чувствует сущность мяча. Именно поэтому его считают глобальным игроком, и каждое его прикосновение к мячу приносит радость: он слишком нормален и слишком прекрасен. Нам повезло в тот день в Бергамо – мы увидели талант. На поле его отличает обезоруживающая естественность, о которой другим остается только мечтать, и в конце матчей с участием Италии у раздевалки стоит целая очередь из игроков команды соперника, которые хотят поменяться с ним футболками. Им тоже нравится его манера.

Самое удивительное то, что Андреа – молчаливый лидер, каких в мире футбола немного. Прежде чем начать тренерскую карьеру, в своей жизни игрока я знал потрясающего человека, Гаэтано Ширеа, и Пирло невероятно напоминает мне его своим образом жизни; перед этими молчаливыми лидерами – в тех редких случаях, когда они решают сказать что-то в раздевалке, – умолкают все. Я пару раз сам был свидетелем таких сцен, когда играл в одной команде с Гаэтано, когда был техническим директором национальной сборной с Андреа, – никогда не смогу этого забыть. В первом случае я подчинялся, во втором – любовался. Я вынес из этого четкий урок: тот, кому удается не повышать тона, добивается большего, включая безусловное уважение тех, кто рядом с ним.

В этой книге Андреа недвусмысленно говорит: «После чемпионата мира в 2014-м в Бразилии я перестану играть за Италию, но до того момента никто – разве что только Чезаре Пранделли по техническим причинам – не имеет права заставить меня бросить футбол». Я конечно, не возьму на себя такую ответственность, самое трудное для тренера – сказать таланту «хватит», такой выбор должен быть согласован с самим игроком, однако сейчас мы говорим ни о чем. Я не знаю ни одной причины выводить Андреа из национальной сборной с самого начала его карьеры и до 2014-го. Думаю, что он и Джиджи Буффон воплощают собой настоящий дух Италии, и если бы все так же уважали национальную сборную, как они, мы жили бы в гораздо лучшем мире. После стольких столкновений их мотивация осталась неизменной – с первого дня.

Андреа родился, чтобы мы мечтали. В сущности, он не изменился с того дня, когда я увидел его в майке «Брешии», которая была больше, чем он сам. Был момент, когда он мог попасть в юношеский состав «Аталанты», но это было бы большой бестактностью по отношению к «Брешии». В Бергамо было собрание по этому поводу, и президент Перкасси, блестящий руководитель, понял, что здесь потребуется вся его дипломатичность. Я никогда не забуду его слова: «Пирло останется там, где он есть, потому что ему нельзя создавать трудностей, он должен играть счастливо, в удовольствие, на него нельзя давить. Он просто должен остаться игроком для всех».

Перкасси все понял. Перкасси понял Пирло.

Чезаре Пранделли

1. Прощай, Милан!

«Я не сдерживался. Я плакал, и мне не было стыдно»

Ручка. Красивая, конечно, но всего лишь ручка. От Картье, сверкающая, тяжелее, чем «Бик», с гербом «Милана». Всего лишь ручка. С синими, банально синими чернилами. Я смотрел на нее, я крутил ее в руках, я играл с ней, как младенец со своей первой погремушкой. Я смотрел на нее под разными углами, пытался понять ее скрытый смысл, познать ее глубинную сущность. Понять. От мыслей у меня разболелась голова, я даже вспотел, но, наконец, пришло просветление. Тайна разрешилась: скрытого смысла не было. Он не был предусмотрен создателем. Специально? Кто знает…

– Я надеюсь, ты не станешь подписывать этой ручкой новый контракт с «Ювентусом».

Конечно, Адриано Галлиани не мог промолчать. Я ждал от этого шутника какого-нибудь другого прощального подарка. Вот и кончились десять лет с «Миланом». Я улыбнулся. К счастью, у меня хватило даже сил рассмеяться.

– Спасибо за все, Андреа.

Когда он произнес это из-за своего стола, я взглянул на него.

Я наизусть знал его офис, пещеру за домами на улице Турати, я пережил здесь счастливые моменты – другие контракты, другие ручки, фото на стенах – легкие, веселые фотографии, если не задумываться о тех, кто на них изображен, – я никогда не обращал на них внимания, разве что рассеянно поглядывал. Там были запечатлены те неповторимые дни, когда кубок взметался в небо и над ним висели облака. Эти фото притягивали меня, но не так сильно. Скука в «Милане» – неоправданный риск для меня. И я знал, что поступаю правильно, хотя и чувствовал себя разочарованным. И Галлиани тоже. И мой агент Туллио Тинти. Мы расстались без сожаления. Через полчаса меня уже здесь не будет. Любви нужно время, настоящее чувство не может исчезнуть в одну секунду.

– Андреа, наш тренер Аллегри думает, что, если ты останешься, ты не можешь больше играть в опорной зоне. Он хочет дать тебе новую позицию: левого полузащитника.

Маленькая деталь: я считал, что, играя в опорной зоне, перед защитой могу реализовать себя гораздо лучше. На глубине рыба плавает легко, а если ее заставить плыть под самой поверхностью, она приспособится, но не поплывет так же.

– Даже когда ты был на скамейке запасных или на трибуне, мы выигрывали кубок. Андреа, с этого года политика команды изменилась. С теми, кому больше тридцати лет, мы можем заключить контракт только на год.

И еще одна маленькая деталь: я не чувствовал себя старым, даже в этот трудный для меня день. У меня было ощущение, что меня хотят вывести из себя, выбить из колеи, заставить растеряться.

– Спасибо, но я правда не могу принять это предложение. И потом, «Ювентус» обещал мне контракт на три года.

Я отказался. В этот весенний день 2011 года не было разговора о деньгах. Вообще. В эти полчаса, что я провел с Галлиани, не было сказано ни слова о финансах. Я хотел, чтобы меня правильно оценивали: я не просто игрок в списке ротации. Я могу быть центром команды.

Итак, цикл закончился, и мне было нужно нечто новое. Тревожный звонок прозвенел в тот момент, когда я приехал в «Милан» тренироваться – в середине сезона (последнего в этой команде), ознаменованного двумя поражениями, – и понял, что не хочу спускаться в раздевалку. Переодеваться. Работать. У меня со всеми были прекрасные отношения, в том числе с Аллегри, проблема была в атмосфере. Передо мной были те же стены, которые годами давали мне силы и защищали меня, но я чувствовал в них болезненное дыхание. Я испытывал сильнейшее желание оказаться в другом месте, перевести дух, и оно давило на меня все сильнее и сильнее. Поэзия, окружавшая меня, превратилась в рутину, и это новое ощущение нельзя было игнорировать. И болельщики, которые столько лет рукоплескали мне на «Сан-Сиро», в это воскресенье (и в субботу, и во вторник, и в среду), кажется, захотели передохнуть. Увидеть другие лица в альбоме Панини, услышать другие истории. Они привыкли к тому, что я делаю, к моим находкам, их ничего больше не удивляло, для них это стало нормальным. Мне было трудно принять эту мысль: «Ты больше не можешь быть Пирло». Это было несправедливо. От этого у меня даже заболел живот – я утратил свой стимул.

Первый, кому я об этом сказал, был Алессандро Неста, мой друг и брат, товарищ по команде и за обедом, сосед по комнате и участник тысячи совместных приключений. Между первым и вторым таймом в одном из наших бесконечных сражений на PlayStation я сказал ему:

– Сандрино, я ухожу.

Он даже не удивился:

– Мне очень жаль, но это правильный выбор.

Он первым узнал о моем решении, после моей семьи. Каждый день он был рядом, шаг за шагом, слеза за слезой. Иногда мне бывало особенно трудно, внутри меня все время шел обратный отсчет – не так легко бросить то место, о котором ты знаешь все, все его секреты. Маленький мир, давший мне больше, чем я ему, без сомнения, вызывавший во мне сильные эмоции.

Я чувствовал то дискомфорт, то грусть, и это чувство в любом случае было мне уроком: от слез становится легче, они являются очевидным объяснением того, кем ты являешься. Я не сдерживался. Я плакал, и мне не было стыдно. Как будто бы я сидел в аэропорту, у меня в руках был билет, и оставалась секунда до момента, когда я попрощаюсь с друзьями, родственниками и врагами. И через мгновение мы расстанемся навсегда.

Я ежедневно звонил своему агенту, особенно в те дни, когда мне нужно было пережить горечь поражения, но ему это было не очень-то интересно. По крайней мере, меньше, чем обычно. Амброзини, а позже Ван Боммель, играли в зоне перед защитой, на моем месте были другие люди (хотя это и были мои друзья), а меня вырвали из собственного сада, как сорную траву.

– Туллио, какие новости?

Новости всегда были только хорошие и отличные. Почему-то мое расстройство повышало мою ценность для контрактов. Я был словно крестик на карте сокровищ.

Вылезли все, даже «Интер». Словно в Милане произошло землятресение. А что если бы сейсмограф был сломан? Они позвонили Тинти и задали ему простой вопрос:

– Андреа вернулся бы к нам?

Мне передали его слово в слово:

– Андреа, ты вернулся бы к ним?

Нельзя ничего сразу отвергать. И у меня был заготовлен хороший ответ для всех.

– Слушай, что они хотят.

Они хотели меня. Но они были медленными (замечательными, но такими медленными) – в смысле, что перед началом серьезных переговоров им надо было понять, как закончится чемпионат, кто будет тренером в следующем сезоне, каковы будут планы и цели команды… Лично со мной разговаривали всего один раз. Я хорошо это помню, это было утро понедельника, сезон только что закончился.

– Привет, Андреа, это Лео.

На том конце был Леонардо – тренер «Интера» на тот момент.

– Привет, Лео.

– Слушай, все, наконец-то, в порядке. Президент Моратти дал мне все полномочия. Мы можем начать переговоры.

Он сулил мне в «Интере» замечательные вещи – словно имел на это право. Это мог бы быть замечательный вызов: вернуться туда, где я уже был. Еще раз войти в ту же самую реку после десяти лет в «Милане», девять из которых были сверхурочными. И Леонардо мог бы мне помочь, если бы через пару недель не перешел в парижский «Сен-Жермен» – команду шейхов.

– Андреа, в новом «Интере» у тебя будет важная роль.

Да, я думал об этом в определенный момент, но я не смог бы. Это было бы слишком для болельщиков «Милана» – они не заслужили такого удара.

– Спасибо, Лео, но я не смогу. Вчера вечером я подписал контракт с «Ювентусом».

Никогда не скажу, какой ручкой.

2. Юный Марадона

«У меня было два варианта: обидеться и бросить или обидеться и продолжить, но по-своему. Второй вариант показался мне лучше первого, и я начал действовать. Я сам пошел за мячом»

Я был опустошен. Выброшен. Утилизирован. Вычеркнут, отменен, разряжен. Занесен в архив, забыт, похоронен. Если кто-то в «Милане» хотел для меня такого финала, то у них получилось: я тонул. Как маленький «Титаник». Смог вместо айсберга. Но спасибо тому, кто это сделал. Если бы калькулятор не ошибся, если бы предсказания хрустального шара были интерпретированы точнее, я бы никогда не почувствовал себя таким же, как все. Нормальным человеком. Игроком из табеля. Этот краткий период своей жизни я прожил в виртуальной реальности, я был другим Андреа Пирло, тем, за кого меня хотели выдать, тем, кем я должен был стать, но не стал. Со мной обращались, как с одним из многих, давая мне перевести дух, но добились обратного эффекта: во мне лишь крепла вера в то, что я – нечто большее.

Ребенком, а после подростком, я пытался бороться с этими определениями: уникальный, особый, предрасположенный. Потом я научился уживаться с ними и извлекать из них пользу. Это не было легко – ни для меня, ни для тех, кто меня любит. С детства я знал, что сильнее всех, и поэтому обо мне начали говорить. Слишком много. И не всегда хорошо. Однажды мой отец Луиджи даже ушел с трибуны, с которой он смотрел на мою игру, ушел на другую сторону стадиона и сел один, чтобы не слышать неприятных комментариев других родителей. Он убежал, чтобы не реагировать или чтобы не расстраиваться. Ему не было стыдно за меня – он просто уходил от этого негатива, как Форрест Гамп, который просто искал место потише. Спокойнее и уютнее. К сожалению, и моя мама Ливия не избежала лишних нервов.

– Кем он себя считает, Марадоной? – Вот вопрос, который чаще всего я слышал по поводу себя, его произносили громко, желая спровоцировать меня, лопаясь от зависти, не понимая, что на самом деле мне дарили один из самых дорогих комплиментов. Черт возьми, Марадона! Это как назвать гимнаста Кеки, баскетболиста – Джорданом, топ модель – Кемпбелл, или назвать Берлускони Ватуссо. Взрослые люди обзывали мальчишку, силы были неравны, и я не мог им ничего ответить, лишь соответствовать этому определению. Делать именно то, в чем меня обвиняли. Чувствуя свою непонятную вину. Я был защищен невидимыми доспехами, но через них то и дело проникали удары ножа и отравленные стрелы. Впервые это потрясло меня в четырнадцать лет, в матче юниорского чемпионата. Я играл в «Брешии», но на этот раз вся «Брешиа» ополчилась против меня.

– Сыграйте на меня.

И тишина. Хотя я громко кричал и говорил на вполне понятном итальянском.

– Ребята, отпасуйте на меня!

И снова тишина, даже слышно эхо моих слов.

– Да что такое?

И снова тишина, словно все оглохли.

Мяч никто не передал. Мои товарищи играли между собой, не замечая меня. Я там был, но они не видели меня – точнее, вели себя так, как будто меня там не было. Меня исключили из общества, словно прокаженного, только потому, что я был лучше их. Я бродил как привидение, мне казалось, что я сейчас умру. Против меня был заговор. Со мной даже не разговаривали. Даже ни одного взгляда в мою сторону. Ничего.

– Так вы мне отпасуете или нет?

И снова тишина.

Со мной случился нервный срыв, я разрыдался. На поле, при всех, в присутствии двадцати одного противника – одиннадцать из команды соперников и десять из моей. Я не мог прекратить. Я бежал и плакал. Прыгал и плакал. Останавливался и плакал. Потрясенный, раздавленный подросток. А с подростком не должно происходить таких вещей. В этом возрасте надо забивать гол и радоваться, но тот факт, что я их забил слишком много, мешал огромному количеству людей.

Именно в этот момент моя карьера, будучи в самом начале, повернулась, приняв верное направление. У меня было два варианта: обидеться и бросить или обидеться и продолжить, но по-своему. Второй вариант показался мне лучше первого, и я начал действовать. Я сам пошел за мячом. Один, десять, сто раз.

Я против всего мира, я против всех, кто был в моем мире. Я был как крестоносец. Они не хотят играть со мной? Тогда я буду играть один – у меня есть все для этого. Они вдесятером не могли забить, а я один мог.

Я сделал их всех, даже тех, кто носил такие же майки, как я. И в одном они ошибались – у меня не было ни малейшего желания изображать из себя феномен, я просто таким родился. Я действовал инстинктивно, это не было продуманным планом. Мне в голову приходили игра, проход, гол, и я сразу же делал это: я бежал быстрее, чем мои собственные мысли. Уже тогда я был вынужден жить как тот, кто все время должен что-то показывать, для меня существовал иной стандарт: всем можно было играть в нормальный футбол, а мне нельзя, для меня это считалось поражением. И с самого начала говорили, что я устал, что я больше не смогу, осуждая то, как я двигаюсь, мои маленькие шаги (маленькие шаги для меня, но большие шаги для человечества…).

Этот стал словно пружиной: обычно, если я вижу вокруг себя много людей, я стараюсь промолчать, не испытывать эмоций, ни хороших, ни плохих, ничего не показывать, но в тот день все пошло по-другому. Я начал внутри себя длинную речь, про себя, внутренним голосом: «Андреа, привилегия – это не груз, ты высшего уровня, гордись этим. Мать-природа была щедра с тобой, она была добра в момент твоего рождения, она коснулась тебя волшебной палочкой, так пользуйся этим. Ты хочешь стать футболистом? Это твоя мечта? Другие мечтают стать космонавтами, а ты не собираешься летать? Тогда иди и возьми этот мяч. Бери его. Он принадлежит тебе, он твой, твои завистники его не заслужили. Они крадут твои чувства – забери у них то, что принадлежит тебе. Улыбайся. Будь счастлив. Сделай этот момент счастливым. И остальные моменты тоже. Иди в другую часть поля, как твой отец, пока завистники теряют время. Беги, Андреа. Беги».

Я даже сегодня не уверен в том, что уникален или непобедим, но я не могу этого объяснить тем, кто меня окружает, тем, кто привык видеть меня лишь поверхностно. Сам я пришел к выводу, что секрет прост: я по-другому вижу игру. Это вопрос точки зрения, широты взгляда, своего рода охвата взглядом. Обычно центровой игрок смотрит вперед и видит атакующих, а я концентрируюсь на пространстве между мной и ними, чтобы провести мяч. Больше геометрии, чем тактики. Я вижу это пространство свободным, я могу пройти сквозь него, калитка открыта. Меня сравнивали с Джанни Риверой, говорили, что этим я его напоминаю, но я никогда не видел, как он играет, даже на видеокассете. Мне не с чем сравнить. И никогда мне не удавалось увидеть себя в других игроках – ни прошлого, ни настоящего, хотя, возможно, когда-нибудь это и произойдет. Я не ищу своих клонов, мне не интересна овечка Долли, она все равно не идентична другим овцам. Я не чувствую давления, я пытаюсь от него избавиться. Днем 9 июля 2006 года в Берлине я поспал, поиграл в PlayStation. А вечером я выиграл чемпионат мира. С точки зрения интеллекта моим невольным учителем – но не бессознательным – был Мирчеа Луческу, тренер, который в мои пятнадцать лет забрал меня из юниоров «Брешии» и привел в команду первого дивизиона, в мир великих. Я начал тренироваться с тридцатилетними, которым не нравилось, что я путаюсь у них под ногами. Они были в два раза старше меня и, в некоторых случаях, в два раза хуже.

– Андреа, продолжай играть, как в юниорах, – это первое, что мне сказал Луческу, и я, как хороший солдат, последовал этому приказу. Не всем это нравилось, кроме тех сенаторов раздевалки, которых больше всего слушали на поле, стариков по сравнению со мной. Однажды при них я три раза подряд совершил удачный дриблинг, а четвертый раз оказался для меня фатальным. Один из них задумал совершить убийственный подкат в меня. И было бы глупо говорить, что это было не специально, никто бы не поверил. Он тоже думал, что я изображаю из себя вундеркинда, а на самом деле я просто делал то, что мне сказал Луческу, бросив на меня взгляд: «Все нормально, так хорошо. Давай еще раз».

Он был очень внимателен ко мне, а команде громко крикнул:

– Дайте мяч Пирло, он знает, что с ним делать.

Странная дружба между вещью и человеком. Я умел делать некоторые вещи, сам того не осознавая. Первым настоящим триумфом стал момент, когда количество пасов моих партнеров друг на друга стало меньше, чем на меня. В первые дни соотношение было десять к одному (десять бессмысленных попыток и один мяч на меня, и почти всегда по ошибке). Время шло, и статистика улучшилась в мою пользу, показатели увеличились. А потом я стал вырываться вперед.

Я был так счастлив, особенно за своего папу, который, наконец-то, мог сидеть на стадионе на центральной трибуне, на самом удобном месте, в кожаном кресле и без беруш в ушах. Завистники остались на поле юниоров.