Текст книги "Дыхание розы"

Дом инквизиции, Алансон, Перш,
ноябрь 1304 года

Первые дни ноября выдались теплыми и дождливыми. После каждого ливня дороги превращались в месиво из зловонной грязи, но Никола Флорен не жалел о теплом солнце Каркассона. Ему удалось, как он сам говорил, «отложить про запас» другие, более прибыльные дела, которые он будет рассматривать после процесса Аньес де Суарси. С минуту на минуту он ждал визита одной из будущих поставщиц денежных средств.

Никола Флорен приказал, чтобы Аньес де Суарси продержали неделю в подземной камере Дома инквизиции. Ей не разрешали умываться и переодеваться, а отхожее место чистили только раз в три дня. Ее рацион сводился к трем мискам молочного супа с корнеплодами[26]26
  Корнеплоды, растущие под землей (морковь, репа, сельдерей и другие), были пищей бедняков, в то время как дворяне отдавали предпочтение зеленным овощам.


[Закрыть] и четвертушке хлеба голода.[27]27
  Хлеб голода пекли из соломы, глины, коры деревьев, желудевой муки и толченой травы.


[Закрыть] Аньян, секретарь Флорена, заказывал этот хлеб у хозяина публичной печи. Удивленный хозяин решил, что в этот урожайный год подобная эксцентричность вызвана обетом покаяния.

Флорен был немного разочарован. Он думал, что Аньес откажется от столь недостойной пищи, но она съедала все до последней крошки. Он понял почему: Аньес де Суарси собиралась сопротивляться как можно дольше. Ладно… От этого игра станет лишь приятней. Неделя тянется бесконечно долго, когда ты сидишь одна в сырой мгле. Твоими единственными спутниками остаются мысли, которые кружатся в хороводе, с каждой минутой становясь все более мрачными. План Никола Флорена был простым. К тому же он всегда оправдывал себя. Держать в жутком одиночестве, сводить с ума на протяжении нескольких дней, допрашивать, потом разрешить несколько посещений, которые причиняют обвиняемому дополнительные мучения, заставляя вспоминать обо всем, чего ему не хватает, – о свободе, любимых лицах, – навязывая мысль, что на воле жить радостно даже если там и возникают трудности. По правде говоря речь шла о стратегии, призванной сломить сопротивление и вырвать признания у самых стойких. Разумеется, он не ждал признаний от прекрасной Аньес, поскольку вся ее вина заключалась лишь в отказе от притязаний похотливого сводного брата. Но применение обычных издевательств придаст этому делу вид настоящего процесса. Никола Флорен часами испытывал наслаждение, представляя, как лицо его жертвы искажается паникой.

Он вздохнул, осматривая неуютную тесную комнату, служившую ему кабинетом. Маленький рабочий стол из растрескавшегося грубого дерева был завален следственными журналами. Инквизиторы были обязаны иметь такой журнал, куда они записывали малейшие подробности о своих действиях, встречах, собранных свидетельствах, наложенных наказаниях, примененных пытках. Но цель записей заключалась не в неукоснительном соблюдении процедуры, а в том, чтобы ни одно из обвинений не было забыто. Так, если обвиняемый признавался невиновным по одному из обвинений, почему его нельзя осудить по другому обвинению?

Аньян, его секретарь, робко вошел в кабинет и, опустив голову, ждал, когда можно будет прервать мысли Флорена.

– Ну, Аньян, я жду. Поторопись.

– Господин инквизитор, пришла ваша посетительница.

– Приведи ее ко мне.

Аньян исчез, словно тень.

Маргарита Гале была женой богатого горожанина Ножана, торговавшего кораблями, от названия которых, вероятно, и произошла его фамилия.[28]28
  Galée – галеас, большой парусно-гребной корабль с низким бортом. Это название лежит в основе слова «галера» (фр.).


[Закрыть] Никола Флорен осторожно разузнал о состоянии этой семьи.

У дамы, одетой в беличье манто, слишком теплое для этого времени года, была горделивая походка. Вероятно, ей исполнилось двадцать два, самое большее – двадцать четыре года. Восхитительная прозрачная накидка обрамляла красивый овал ее лица. Огонек вульгарности горел в ее глазах, вступая в явное противоречие со смиренной изящной походкой. Она шла, слегка отклонившись назад, чтобы не наступить на опушку, удлинявшую перед платьев благородных дам. При каждом ее шаге из-под платья показывались перепачканные шелковые туфельки, служившие лишним доказательством ее богатства, поскольку к вечеру уличная грязь неминуемо испортит их.

Никола Флорен поднялся даме навстречу. Он протянул руку, чтобы помочь ей сесть в кресло, стоявшее напротив его стола. Она вздохнула, мило передернув плечами, и нерешительным тоном начала:

– Один из моих дальних родственников с восторгом отзывался о вас, господин инквизитор. Барон де Ларне. Я оказалась в весьма щекотливом положении и не знаю, как из него выпутаться. Цель моего визита… ваш совет, господин инквизитор. Ваша мудрость, равная лишь вашей снисходительности, уже заставила говорить о себе в… узком кругу.

До чего волнующей была жизнь! Эта очаровательная, очень богатая молодая женщина опускала перед ним глаза и величала «господином инквизитором» при каждом удобном случае. Что касается барона де Ларне, он оказался более интересным, чем думал Флорен.

– Вы льстите мне, мадам.

– Что вы, мессир инквизитор. Напротив. Я… До чего деликатен этот вопрос…

Прощупывая почву, Маргарита Гале продвигалась вперед. С какого-то момента она стала делать точно просчитанные шаги. Он же выжидал. Осторожность требовала чтобы он продолжал изображать из себя бдительного и беспристрастного инквизитора. И все же он боялся, что дама испугается и откажется от своих первоначальных планов. Тогда он рискует потерять звонкие ливры* вознаграждения. Хищный огонек, который он заметил в ее глазах, едва она вошла в комнату, позволил ему сжечь мосты.

– Помилуйте, мадам, этот кабинет сродни исповедальне. Здесь я выслушивал множество историй, но лишь немногие из них удивили меня. Порой справедливость не торопится свершиться. Но моя роль и заключается в том, чтобы исправить это… а наградой мне служит признательность таких чистых душ, как ваша…

Она подняла голову. Понимающая улыбка озарила ее губы, соблазнительные как экзотический плод.

– Какое облегчение, господин инквизитор… К сожалению, я до сих пор не смогла зачать. Это первая причина моего беспокойства. Но есть и вторая: мой супруг очень болен… Врачи боятся, как бы боль в груди, вот уже несколько недель вызывающая у него одышку, не усилилась…

Она замолчала и принялась кусать губы. Флорен ободрил ее ласковым движением руки.

– Как ни странно, но отец моего супруга, человек весьма преклонного возраста, демонстрирует такое крепкое здоровье, что оно начинает вызывать у меня подозрения.

Так вот почему дама нанесла ему визит. Вероятно, свекор был очень богатым. Если ее муж умрет раньше своего отца, состояние старика ускользнет от алчной красавицы, поскольку у нее не было детей. В душу Флорена закралось сомнение. Ядов вполне хватало, чтобы быстро разделаться со стариком, цеплявшимся за жизнь, а такая женщина была, несомненно, способна достать их. Впрочем, он не раз убеждался, что убить собственноручно гораздо труднее, чем совершить убийство при помощи стороннего исполнителя. Она немного разочаровала его. Но, в конце концов, инквизиторская процедура выше всех подозрений, в отличие от отравления, которое могло явно указывать на заинтересованное лицо.

– Подозрения? Вы ведь так сказали?

– Да, как и мое необъяснимое бесплодие. Видите ли, мой свекор… Он не жалует меня, и это самое меньшее, что можно сказать.

– Вы подозреваете, что он прибегал к недопустимой практике?

– Я в этом убеждена.

– К магии? Я хочу сказать к магии venefica? Творящей зло? Заклинание и вызов нечистой силы, ведь мы об этом говорим, не так ли?

– Разумеется. Я даже думаю, что он виновен в болезни моего дорогого супруга.

«Которого ты сведешь в могилу, как только старик отдаст концы», – подумал Никола, прикинувшийся потрясенным.

– Речь идет об очень серьезном обвинении, мадам. Ведь колдун подобен еретикам. Он тоже поклоняется демоническим идолам. У вас есть доказательства?

– Видите ли…

Казалось, она потеряла почву под ногами, но все же продолжила:

– В постные дни он ест скоромное…

«Разумный человек, ведь нет ничего печальнее, чем пост», – мысленно прокомментировал Никола. Надо помочь прекрасной Маргарите, которая, по всей видимости, не подготовилась к этому этапу нападения.

– Очень ценное сведение. Наверняка есть и другие, более разоблачительные. Значит, вы думаете, что ваш свекор использовал небольшие восковые фигурки, чтобы навредить здоровью вашего супруга и помешать вам зачать ребенка? – подсказал он.

Она кивнула головой в знак согласия.

– Хорошо. Как вы думаете, он вызывает демонов в подвале или в сгоревшей церкви?

– Недалеко от того места, где он живет, есть такая церковь.

– В сгоревших церквях часто находят следы проведения черных месс, опрокинутые кресты, свечи из черного воска. Надо проверить, мадам. В сопровождении нотариуса. Вы думаете, что он предается противоестественным сексуальным бесчинствам?

– Я в этом убеждена… Он пытался меня…

«А также человек со вкусом», – мысленно одобрил Флорен, если только это обвинение было обоснованным.

– Какой мерзавец! Принимая во внимание ваши слова, я представляю даже омерзительные акты, звериные.

Маргарита Гале подняла брови, и Флорен понял, что она не догадалась, куда он клонит.

– С животными, например с козлами…

В течение следующего получаса Никола Флорен перечислял доказательства, слухи, которые должна была распространить Маргарита, чтобы жандармы и нотариус, назначенный инквизиторами, без особого труда собрали их.

Прощаясь с Флореном, Маргарита сияла от счастья. Она подошла к его столу, протягивая руки в знак благодарности. Он схватил их, поднес одну кисть к своим губам и провел по ней языком. Она закрыла глаза от удовольствия и прошептала:

– Я чувствую, что это дельце доставит мне пьянящую радость, мессир.

– Я надеюсь, что вы, мадам, скоро дадите о себе знать и считаете меня готовым вмешаться в любой момент.

Она обольстительно улыбнулась и вышла. Он развернул бумажку, которую она сунула ему в руку, и увидел сумму: пятьсот ливров. Никола не нуждался в письменных договорах. Кто бы имел глупость отрицать долги, связывавшие его с инквизитором? Долги в виде денег или в виде жизни.

Мнимая Маргарита Гале шла размеренным шагом благородной дамы. Но, завернув за угол Дома инквизиции, она почувствовала, как у нее подкосились ноги. Она прислонилась к ограде и несколько минут глубоко дышала. Раздавшийся густой голос сразу же успокоил ее. Голос, который однажды стал для нее голосом чуда.

– Идем, здесь недалеко есть таверна. Ты очень бледна. Пойдем, тебе надо немного отдохнуть, друг мой.

Высокий силуэт, закутанный в плащ с капюшоном, обнял за талию мнимую Маргариту Гале и повел ее по улочкам. Молодую женщину била такая сильная дрожь, что она не могла вымолвить ни единого слова, пока они не сели за стол в таверне, почти безлюдной в этот час. Поднося стакан к губам, она едва не вылила его содержимое на дорогое манто, взятое напрокат. Тем не менее обжигающий алкоголь помог ей подавить тошноту, подступавшую к горлу. Франческо де Леоне снял тяжелый плащ и спросил:

– Как ты себя чувствуешь, Эрмина?

– Мне было так страшно.

– Ты смелая женщина. Выпей еще немного и отдышись.

Эрмина вняла его совету. Странно, но этот великодушный человек – единственный, кто ответил ей отказом, когда в знак благодарности она не могла предложить ничего Другого, кроме своего тела, – умиротворял ее своим взглядом, одной из своих удивительных улыбок. Странно, но только он сумел примирить ее с собственной душой. А по рой и с душами других людей.

В ее памяти отчетливо, словно это произошло вчера, всплыло воспоминание о том дне ужаса – горькое, но и дорогое воспоминание. Прекрасный архангел, он не судил, он даже почти ничего не сказал. Без единого слова он, который ее совсем не знал, встал между ней и яростным градом камней. Кровь окрасила его лоб, его щеки. Он не запротестовал, не отступил назад, не вытащил меч из ножен висевших у него на боку. Он просто смотрел на них. Его голубой взгляд и крест, закрывавший его сердце, заставили опустить головы самых неистовых ее палачей.

Побить камнями. Они хотели уничтожить ее градом камней. Эрмина стала собственностью одного кипрского сеньора, который купил ее наряду с шелковыми тканями, охотничьими собаками и кадильницами. Когда сеньор умер, истеричная вдова стала кричать на всех углах, что Эрмина околдовала ее мужа, заставила покинуть супружеское ложе, а затем убила ласками и настойками. Нелепость этого обвинения никого не остановила. Напротив, оно оправдывало убийство. Человеческое стадо, состоявшее из мужчин, женщин и даже детей, в течение нескольких часов преследовало ее вдоль утесов. Они кричали, весело окликали друг друга, передавали бутылки с водой. В конце концов они ее загнали в грот. Измученная Эрмина забилась внутрь, как обезумевшее животное, пытаясь защитить голову руками. Она увидела в их глазах радость. Радость дозволенного убийства. В нее полетели камни… И вдруг появился он. Тот, кто закрыл ее своим телом. Они отступили, злобные крабы, которых даже самая ничтожная власть опьяняла до такой степени, что они превращались в убийц.

Странно. Ради своего рыцаря она пошла бы на край света, но он попросил ее дойти лишь до конца улицы. До Дома инквизиции.

Эрмина протянула Франческо де Леоне свою ладонь, и он сжал ее обеими руками. От этого прикосновения глаза молодой женщины закрылись. Он разжал руки, и она прошептала:

– Прости.

– Нет, это ты прости меня. Я вовлек тебя в очень опасное дело.

– Ты предупреждал меня об этом. Мне так сладостно нравиться тебе. – Она робко улыбнулась, словно извиняясь, и добавила: – Мне нравится быть твоей вечной должницей. Я тебе обязана жизнью, и ты не можешь меня забыть, потому что спасенные жизни принадлежат спасителям. Никто не может уйти от этого, даже если хочет.

Франческо де Леоне улыбнулся. Эрмина, как и Элевсия, как до этого его мать и сестра, пробуждали в нем, сами того не ведая, нежность. С ними он забывал об алчности и корысти, мог спать, не сжимая рукой эфес своего меча. Эрмина и другие женщины, жившие в его памяти, за несколько минут избавили его от Джотто Капеллы и ему подобных, от множества подлых хищников, которых он встречал на своем пути.

– Какое у тебя о нем сложилось впечатление?

– Речь идет не о впечатлении, а о фактах, мой рыцарь. Он худший из всех подонков. Нет, слово «подонок» здесь неуместно. Он нечисть. И он никогда не сможет очиститься от скверны.

– Понимаю. Для него очень удобно, что Папа[29]29
  Это право было предоставлено в 1256 году Александром IV и подтверждено Урбаном IV в 1264 году.


[Закрыть] разрешил инквизиторам отпускать друг другу грехи за допущенные ошибки и чинимые беззакония. Подобная щедрость теперь позволяет им присутствовать при пытках, что раньше было строжайше запрещено. Держу пари, что более лакомого подарка Флорену никто не смог бы сделать.

– Они внушают мне ужас, – прошептала Эрмина.

– Они всем внушают ужас. Страх, который они наводят, является их главным оружием. Расскажи мне обо всем.

В мельчайших подробностях Эрмина рассказала о своей встрече с Никола Флореном, не забыв и ту слюнявую ласку, след от которой еще оставался на ее ладони. Леоне покачал головой.

– Я не понимаю, Франческо, – продолжила Эрмина. – Твоя тетушка должна была тебе сообщить то, что ты узнал о сделке, заключенной Ларне с Флореном.

– Несомненно, тем более что…

Леоне в нерешительности замолчал, но потом все же объяснил:

– Понимаешь, милая Эрмина, речь идет о приговоре человеку. Мне надо было понять, чем вызвана его жестокость, болезнью души или болезнью разума. Благодаря тебе я узнал, что его мозг прекрасно работает, поскольку он продает процессы ради собственной выгоды. Я хочу предоставить ему… последнюю попытку. Если он ею не воспользуется, его время благодати истечет.

Эрмина долго колебалась, прежде чем задать ужасный вопрос:

– Он умрет?

– Не знаю. Я… никогда не подстраиваю смерть своих врагов. Смерть наступает или не наступает.

Леоне помолчал, а затем продолжил:

– Хозяин таверны разрешил тебе подняться, чтобы переодеться. Милая подруга, пора возвращаться в Шартр. Я нанял для тебя повозку. Я не знаю… Я не знаю, как тебя отблагодарить.

– Не стоит меня благодарить. Я тебе уже говорила: мы ответственны за свои долги, неважно, берем ли мы в долг или отдаем. Тебе никогда не избавиться от меня, от воспоминаний обо мне, мой рыцарь.

Он молча смотрел на нее несколько мгновений, потом закрыл глаза и, улыбаясь, сказал:

– А я и не хочу избавляться, Эрмина. До свидания с тобой, моя доблестная.

Эрмина попыталась побороть чувство, от которого у нее на глазах выступили слезы, весело сказав:

– Не забудь вернуть беличье манто хозяину и, главное, забери залог, он был просто баснословным. Если этим людям дать волю, они выпьют всю кровь. Кстати, туфли находятся в плачевном состоянии. Он потребует оплатить их стоимость.

– Я знал, что Флорен их заметит.

Дом инквизиции, Алансон, Перш,
ноябрь 1304 года

Липкая грязь, в которой были измазаны ее руки и ноги, вызывала у Аньес отвращение. Голова зудела, а от запаха, исходившего от ее платья, пропитанного потом и супом из прокисшего молока, который она пролила на себя вечером, поскольку не смогла в темноте разглядеть миску, ее подташнивало. Она сняла накидку, намочила ее в кувшине с водой и кое-как умылась. Сколько дней она уже здесь? Она потеряла счет времени. Три дня, пять, восемь, десять? Она не смогла бы этого сказать, упорно цепляясь за мысль, что инквизитор вскоре начнет допрос.

Затем… Главное, не думать о том, что произойдет затем. Флорен рассчитывал, что из страха она сломается, чем облегчит его задачу. Нет ничего более разрушительного, чем отчаяние, кроме, возможно, надежды.

Аньес не была уверена, спала ли она днем или ночью. Один кошмар сменялся другим. И все же она нашла средство, чтобы противостоять ужасу в часы бодрствования. Она вспоминала о самых приятных моментах своей жизни. Но подобных моментов было так мало, что ей приходилось вновь и вновь возвращаться к ним. Она заставляла себя заново переживать те минуты, когда рвала цветы, собирала мед, присутствовала при рождении жеребенка, замечала хитрую улыбку Клемана. Часы напролет она читала лэ Марии Французской, начиная сначала, если сбивалась. Она придумывала целые диалоги, вспоминала о милых пустяках: о баснях, которые ей рассказывала мадам Клеманс, о своих распоряжениях насчет обеда, о том, как утешала Матильду, о теологических беседах с братом-каноником. По правде говоря, всего этого оказалось так мало… Ее жизнь была пуста.

Аньес вздрогнула. До нее донеслось эхо тяжелых шагов, спускавшихся по каменной лестнице, по которой она шла в сопровождении Флорена, поскольку он лично хотел ей показать место ее заключения. Она выпрямилась, прислушиваясь к каждому звуку, пытаясь понять, что бы это значило. Может, он пришел, чтобы допросить ее?

Шаги остановились далеко до ее камеры. Какое-то скольжение, потом топтание на месте. Тащили что-то тяжелое. Она бросилась к тяжелой деревянной двери, прижалась ухом и стала ждать, напряженно вслушиваясь в тишину.

Отчаянный крик, за которым последовало рыдание. Кто? Мужчина, который умолял ее умереть как можно быстрее?

Отчаянный крик повторялся вновь и вновь. Ей казалось, что тот человек страдал целую вечность.

Зал пыток находился недалеко от камер.

Перед ее глазами прошла череда образов, кровавых, мрачных, вопиющих.

Аньес упала на колени прямо в грязь и горько заплакала, словно наступал конец света. Она оплакивала этого человека или какого-нибудь другого. Она оплакивала бессилие невинности, силу жестокости.

Аньес не молилась. Тогда ей пришлось бы молить о смерти для всех них, иначе ее молитва не имела бы смысла.

Было ли утро, когда Аньес проснулась на своей койке, не помня, как она туда попала? Произошло ли это после бесконечных пыток? Потеряла ли она сознание? Предоставил ли ей рассудок милостивую возможность временно погрузиться в бессознательное?

Значит, зал пыток находился недалеко от камер.

Таким образом, крестный путь одних усиливал страх других, тех, кто ждал в темноте и зловонии застенков.

В этом месте, которое не допускало никакого утешения она вдруг почувствовала мимолетное облегчение. Вероятно, ее начнут допрашивать лишь через несколько недель. Мерзость, которую подразумевала эта надежда, была сродни пощечине: пытать будут других, тех, кто представал перед ее взором как бесформенные массы, лежавшие на полу, но не ее, пока еще не ее. Аньес становилась понятна стратегия Флорена, всех инквизиторов. Низвести их до состояния измученных, запуганных, сломленных бедных животных, чтобы затем внушить, что спастись они могут, лишь встав на сторону палачей, признав и даже выдумав свои прегрешения, изобличив в свою очередь других, унизив свои чистые души.

Сломать. Сломать члены, кости, совесть и душу.

Кто-то подошел ближе. Аньес показалось, что ее сердце перестало биться, когда шаги затихли перед ее камерой. Заскрежетал замок, и тут же к горлу Аньес подступила тошнота. Она встала лицом к двери. Флорен нагнулся, чтобы попасть в это миниатюрное пространство. В руках он держал башенку.[30]30
  Башенки – небольшие деревянные или металлические фонарики, защищавшее пламя от сквозняков и позволявшие переносить свечи.


[Закрыть]

– Вы привели свою душу в порядок, мадам? – спросил инквизитор без всякого вступления.

В голове Аньес промелькнула мысль, порожденная страхом: «Разумеется, господин инквизитор». Однако она услышала, как ее твердый и спокойный голос произнес:

– В ней никогда не было беспорядка, мсье.

– Это и надлежит выяснить. Мне показалось, что процедурная комната больше подходит для первого допросы дамы, чем эта камера, которая…

Сморщившись от отвращения, он понюхал воздух, пропахший нечистотами и пищевыми отбросами, и продолжил:

– …ужасно воняет.

– Как вы и говорили, к этому привыкают. К тому же в этой комнате только вы сможете сидеть, а я буду вынуждена стоять перед вами согнувшись.

– Дадите ли вы, мадам, мне слово, что путы и стражники не понадобятся?

– Я сомневаюсь, чтобы кому-либо удавалось убежать из Дома инквизиции. Тем более что эти несколько постных пней лишили меня сил.

Флорен довольствовался тем, что кивнул головой, и вышел. Аньес последовала за ним. Белокурый молодой человек, осторожно державший в руках письменный прибор, на котором стоял рожок, служивший чернильницей, и маленький масляный светильник, ждал их неподалеку. Это был grapharius, письмоводитель, на которого возлагалась обязанность записывать ее показания.

Когда они шли вдоль клеток, Аньес взглядом искала человека, который схватил ее за щиколотку. Напрасно. Она прониклась твердой уверенностью, что он умер. Почувствовав бесконечное облегчение, она закрыла глаза. Он сумел от них сбежать.

По мере того как они поднимались к залу с низким потолком, Аньес казалось, что воздух становился более свежим, более легким, более жизненным. Они пересекли большую комнату и попали в приемную. Когда в крошечном окне, выходившем во двор, Аньес увидела клочок неба, покрытого тяжелыми дождевыми тучами, она почувствовала, как ее переполняет неуместное в данных обстоятельствах счастье. Они свернули направо и стали подниматься по другой лестнице, на этот раз из темного дерева. Добравшись до лестничной площадки, Флорен обернулся к Аньес. Аньес задыхалась от усилий, потребовавшихся, чтобы преодолеть четырнадцать ступеней. Флорен прокомментировал:

– Лишения позволяют разуму освободиться.

– И вы тому служите превосходным доказательством.

Аньес чуть не прикусила губу от испуга. Неужели она потеряла голову? Что на нее нашло? Если она будет его оскорблять, он не замедлит выместить на ней свою злобу. Для этого он располагал всевозможными средствами.

На какое-то мгновение Флорена покинула уверенность. Перед его мысленным взором предстала другая женщина, та, которую он уже однажды видел за прекрасным лицом Аньес. Он мог бы поклясться, что она нисколько не осознавала произошедшей с ней метаморфозы. Но он ошибался. Аньес охватило стойкое спокойствие, заглушившее семена страха, которые пытался посеять Флорен. Могущественные тени, присутствие которых она чувствовала во время первой встречи с инквизитором, вновь поселились в ней.

Молодой письмоводитель бросился вперед, чтобы открыть высокую дверь, перед которой они остановились. Аньес вошла в комнату и посмотрела вокруг, словно хотела просто ознакомиться с обстановкой. Ее охватило странное чувство нереальности. Ей казалось, что ее дух отделился от тела.

Комната была огромной, почти ледяной. Аньес стояла посреди нее, ожидая продолжения, ни о чем не думая. Как ни странно, бессилие, которое она чувствовала, покидая застенки, исчезло, уступив место желанному оцепенению. Пять человек с непроницаемыми лицами, сидевшие за длинным столом, ждали ее: нотариус и его клерк, а также два брата-доминиканца, не считая инквизитора. Нищенствующие монахи склонились, разглядывая свои руки, лежавшие на столе. Аньес подумала, что, несмотря на разницу в возрасте, они выглядели почти как близнецы. Флорен мог бы потребовать присутствия «мирян с безупречной репутацией», но миряне были менее сведущи в вопросах теологии, а значит, менее опасны для так называемой еретички. Пятеро столь хмурых, так близко сидевших друг к другу мужчин, казавшихся грозной черной волной.

Монж де Брине, бальи Артюса д'Отона, отсутствовал на допросе. Флорен намеренно не попросил его приехать.

Инквизитор уселся в грубо сколоченное большое кресло, стоящее во главе стола, а письмоводитель устроился на скамье.

Сквозь туман до Аньес долетел громкий голос Флорена:

– Будьте любезны, мадам, сообщить нам вашу фамилию, имена и статус.

– Аньес Филиппина Клэр де Ларне, дама де Суарси.

После чего нотариус встал и произнес:

– In nomine domine, amen.[31]31
  Во имя Господа, аминь (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] В 1304 году, 5 числа ноября месяца, в присутствии нижеподписавшегося Готье Рише, нотариуса Алансона, одного из его секретарей и свидетелей по имени брат Жан и брат Ансельм, доминиканцев из Алансонского диоцеза, урожденных соответственно Риу и Юрепаль, Аньес Филиппина Клэр де Ларне, дама де Суарси лично предстала перед досточтимым братом Никола Флореном, доктором теологии, господином инквизитором территории Алансона.

Нотариус сел, так и не взглянув на Аньес. Флорен начал:

– Вы, мадам, обвиняетесь в том, что приютили еретичку, некую Сивиллу Шалис, свою служанку, спрятав ее от нашего правосудия, а следовательно, Божьего правосудия, и позволили соблазнить себя еретическими мыслями. Против вас выдвинуты и другие обвинения. Но мы предпочли не говорить о них сегодня.

Процедура позволяла Флорену это сделать. Он припас главный козырь про запас, на тот случай, если Аньес чудом удастся доказать свою невиновность, опровергнув обвинение в ереси.

– Признаете ли вы эти факты, мадам?

– Я признаю, что в моем услужении находилась Сивилла Шалис, скончавшаяся в родах зимой 1294 года. Я клянусь своей душой, что никогда не подозревала ее в ереси. Что касается соблазна, который могут вызвать еретические мерзости, то он полностью мне чужд.

– Позвольте об этом судить нам, – возразил Флорен сдерживая улыбку. – Признаете ли вы, что оставили при себе сына, рожденного этой еретичкой, чтобы и его тоже взять на службу?… Некого Клемана…

– Я рассматривала это лишь как жест христианского милосердия, поскольку не знала, что его мать была еретичкой, как я уже говорила. Ребенок был воспитан в любви и уважении к Церкви.

– Вот именно… а как дела обстоят с вашей любовью к нашей святой Церкви?

– Моя любовь к ней абсолютна.

– Правда?

– Правда.

– Ну что же, почему бы нам не проверить это немедленно? Вы клянетесь вашей душой, и смертью, и воскресением Христа, что говорите правду? Вы клянетесь, что не будете ничего скрывать и ничего утаивать?

– Клянусь.

– Осторожнее, дочь моя. Ни одна из клятв, которые вы до сих пор давали, не была столь серьезной.

– Я вполне осознаю это.

– Хорошо. Поскольку я обязан прежде всего попытаться использовать все средства, чтобы признать вас невиновной, я спрашиваю: знаете ли вы людей, которые стремятся навредить вам?

Несмотря на усталость, Аньес пристально посмотрела на Флорена, сделав вид, будто не понимает. Один из двух присутствовавших доминиканцев, более молодой, брат Ансельм, счел своим долгом просветить ее и объяснил, предварительно взглядом спросив совета у другого монаха.

– Сестра моя, думаете ли вы, что некоторые люди способны совершить клятвопреступление, чтобы нанести вам вред, движимые ненавистью, завистью или дурными мыслями?

Вторая хитроумная ловушка. Клеман предвидел ее. Лучше предложить длинный список потенциальных доносчиков, чем признать невиновным близкого человека, который мог оказаться худшим из обвинителей.

– Думаю, что да. И по причинам столь ужасным, что мне стыдно говорить о них.

– Назовите их имена, мадам, – попросил доминиканец.

– Мой сводный брат барон Эд де Ларне, похотливые ухаживания которого не дают мне покоя с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Его служанка Мабиль, не имеющая родового имени. Он приставил эту девицу ко мне, чтобы та шпионила за мной. Не найдя ничего, что могло бы удовлетворить ее хозяина, она принялась измышлять еретические басни или приписывать мне гнусные плотские желания, чтобы навредить мне.

Аньес замолчала, лихорадочно вспоминая, кто еще мог желать ей зла. Ей хотелось верить, что ее каноник, брат Бернар, которого она знала не слишком хорошо, пощадил ее. Но, в конце концов, что ей было известно о нем?

– Кто еще? – настаивал брат Ансельм.

– Возможно, мой новый каноник. Он плохо меня знает и, следовательно, мог ошибаться во мне. Возможно, несколько сервов или крестьян, недовольных из-за того, что вынуждены платить мне аренду. Возможно также, эта девица, которая прислуживала мне, Аделина. Я не знаю, в чем она могла бы меня упрекнуть, но сейчас я вынуждена подозревать всех. Возможно, я ее когда-то отругала, и она затаила на меня злобу?

– О, о таких нам известно… Их подлая желчность. Они появляются на каждом процессе, но к их свидетельствам мы относимся с осторожностью. Что касается священнослужителя… Но мы рассмотрим и это. Значит, никого больше?

– Я не считаю себя виновной в какой-либо несправедливости.

– Если это так, Господь дарует вам прощение и просветит нас в этом. Никого больше, мадам? – упорствовал брат Ансельм, вновь обменявшийся взглядом с другим доминиканцем, который даже бровью не повел.

Аньес лихорадочно соображала. В ее мозгу один за другим возникали Клеман, Жильбер Простодушный, Артюс д'Отон, Монж де Брине, Элевсия де Бофор, Жанна д'Амблен, многие другие. Никто из них не был способен оболгать ее из злости. А вот Жильбер… У него была чистая, но такая хрупкая, такая легко управляемая душа, что инквизитор мог вывернуть ее наизнанку, как перчатку. Она возненавидела себя, когда добавила:

– Жильбер, один из моих батраков, слабоумный. Он многого не понимает и живет в мире, который нам недоступен.

Испугавшись, что она может навредить Жильберу, Аньес добавила:

– Его душа никогда не расставалась с нашим Господом, который любит чистых и невинных…

Аньес подыскивала слова. Ни в коем случае она не должна была обвинить Флорена в том, что он собрал лжесвидетельства или неполноценные сведения. Она не была уверена, что братья Ансельм и Жан поддерживали инквизитора, но опасалась настроить их против себя, обвинив представителя их ордена, к тому же доктора теологии.