Текст книги "Триллион долларов. В погоне за мечтой"

Андреас Эшбах
Триллион долларов. В погоне за мечтой

© Bastei Lübbe GmbH & Co. KG, Köln, 2001

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2013

* * *

Предисловие

Есть ли у человечества будущее?

В последние десятилетия мы все чаще слышим в ответ «нет»: от маститых ученых, духовных лидеров, государственных деятелей, то есть от людей, казалось бы, достаточно компетентных в этом вопросе. Мир лихорадит в ожидании катастрофы – то ядерной, то экологической, то социальной, вызванной неконтролируемым ростом населения. Порой кажется, что нужно спрашивать не о том, грозит ли гибель цивилизации, а лишь о том, когда это произойдет.

Автор романа «Триллион долларов. В погоне за мечтой» Андреас Эшбах уже самой завязкой повествования предельно заостряет проблему будущего. Главный герой книги, Джон Сальваторе Фонтанелли, неожиданно для себя становится наследником неслыханного в истории состояния, самым богатым человеком на земле, а также, если верить древнему пророчеству, которое прилагалось к наследству, – своего рода мессией, призванным спасти мир от саморазрушения. Не возникает и тени сомнения в том, что планета нуждается в спасении. Вот только можно ли это осуществить, даже владея триллионом долларов, и если да, то как?

Беда еще и в том, что до того дня, как загадочное семейство итальянских адвокатов постучало к нему в двери, чтобы сообщить об обрушившемся на него богатстве, Джон Фонтанелли был ничем не примечательным молодым человеком, практически без образования и без каких бы то ни было перспектив. Он и о своей-то судьбе был не в состоянии позаботиться, что уж говорить о миллиардах человеческих судеб! Однако Джон – парень, возможно, недалекий, но совестливый; он не может позволить себе наслаждаться роскошью, зная, какая задача перед ним стоит. И он с наивным энтузиазмом берется за дело, ведь поначалу решения кажутся довольно простыми. Перестать разрушать окружающую среду, ограничить рождаемость, более справедливо распределить ресурсы… Но если все так просто, то почему это до сих пор не сделано? Нет ли тут чьего-то злого умысла?

Миссия Джона постепенно превращается в нечто вроде увлекательной, по-настоящему захватывающей головоломки, которую читатель, с нетерпением перелистывая страницы, будет решать вместе с ним, попутно открывая для себя в принципе общеизвестные, лежащие на поверхности, но тем не менее потрясающие факты об устройстве мировой экономики: те сведения из области финансов, политики, права, которые мы обычно считаем чем-то мало нас касающимся, не затрагивающим наше повседневное существование. Но эти законы не просто имеют к нам непосредственное отношение – они управляют нами, именно они определяют, добьемся ли мы своих целей, сбудутся ли наши мечты, будем ли мы счастливы, в конце концов.

И именно неискушенность и даже наивность Джона позволяет ему посмотреть на вещи свежим взглядом и все-таки исполнить пророчество – как раз в тот момент, когда это казалось уже невозможным. Интересно, что в итоге Джон приходит примерно к тем же выводам, что и академик Сергей Капица, который в последние годы жизни занимался проблемами демографического взрыва и экологии. «Я не сторонник катастрофического взгляда на жизнь», – говорил Сергей Капица в одном из последних интервью. Вера в человечество, в его способность справиться с любым вызовом благодаря единству и доброй воле позволяет Джону в финале романа найти «дверь в будущее» и распахнуть ее для людей.

Противоположных убеждений придерживается антагонист Джона – Малькольм Маккейн, вначале его союзник, а затем опасный враг. Увы, многие до него рассматривали человечество как неразумное стадо, нуждающееся в добром пастыре, вот только пастырь этот очень скоро обзаводится хлыстом и овчарками и перестает излучать доброту. Так же и Маккейн, подвижник и аскет, искренне переживающий за судьбу цивилизации, в конце концов становится убийцей и совершенно осознанно ведет мир к катастрофе.

Джон не справился бы с ним, не справился бы со своей задачей, если бы не любовь его жизни – Урсула Вален, которая помогает ему остаться верным голосу своего сердца. И это не случайный поворот сюжета. «Женщины – ключ ко всему», – уверяет Джона сотрудник ООН и друг его детства Пол Зигель. Чем свободнее женщина в обществе, тем выше его благосостояние в целом, – эту аксиому предпочитают игнорировать лишь те, кто одержим властью и насилием.

Впрочем, автор романа не навязывает читателю какую-то определенную точку зрения. Вместо этого приглашает, а точнее, страстно призывает задуматься над тем, в каком мире мы живем и что оставим своим потомкам. Мастерски построенное повествование, живые, узнаваемые герои, мягкая ирония и оптимистический настрой, без сомнения, придутся вам по душе.

Демократия – худший вид правления, не считая всех прочих, которые человечество испробовало за свою историю.

Уинстон Черчилль

Пролог

Наконец-то перед ними открылись створки двери, и они вошли в залитую почти неземным светом комнату. Всю середину ее занимал большой овальный стол из темного дерева, перед ним стояли двое мужчин и выжидающе смотрели на него.

– Мистер Фонтанелли, позвольте представить вам моего партнера, – произнес младший из адвокатов, когда за ними закрылась дверь. – А также моего отца, Грегорио Вакки.

Джон пожал руку мужчине со строгим взглядом, в очках в узкой золотой оправе, лет примерно пятидесяти пяти, одетому в серый однобортный костюм; из-за редеющих волос он слегка походил на бухгалтера. Можно было предположить, что он – адвокат по налогам, который выступает перед административным судом и, шевеля узкими губами, цитирует сухие параграфы торгового права. Его рукопожатие было холодным и деловым, он пробормотал что-то вроде «рад познакомиться», причем возникло такое ощущение, будто он не имеет ни малейшего представления о радости.

Второй мужчина был немного старше, но благодаря густым вьющимся волосам и кустистым бровям, из-за которых лицо его казалось несколько мрачным, он выглядел намного более оживленным. На нем был двубортный темно-синий костюм со строгим традиционным клубным галстуком и идеально сложенным платком в нагрудном кармане. Легко было вообразить, как он, держа в руке бокал шампанского, отмечает победу в громком уголовном процессе, а позже, смеясь, щиплет официанток пониже пояса. Его рукопожатие было крепким, он пристально смотрел прямо в глаза Джону (что было почти неприятно), представляясь низким грудным голосом:

– Альберто Вакки. Я прихожусь Эдуардо дядей.

Только теперь Джон заметил, что в кресле с подголовником у окна есть еще кто-то – там с закрытыми глазами сидел старик, однако было непохоже на то, что он действительно спит. Скорее он слишком устал, чтобы воспринимать действительность всеми органами чувств. Его худая морщинистая шея выглядывала из мягкого воротничка рубашки, поверх которой он надел серую вязаную безрукавку. На коленях у него лежала маленькая бархатная подушка, на которой покоились его руки.

– Padrone[1]1
  Патрон (итал.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)


[Закрыть], – негромко произнес Эдуардо Вакки, заметивший взгляд Джона. – Мой дед. Как видите, у нас семейное предприятие.

Джон только кивнул, не зная, что сказать. Он позволил провести себя к стулу, одиноко стоящему с этой стороны стола, и повиновался движению руки, приглашавшей его сесть. С противоположной стороны стола вплотную друг к другу стояли четыре стула, спинки которых были плотно придвинуты к краю стола, а перед ними лежали тонкие папки из черной кожи с тисненым гербом.

– Хотите чего-нибудь выпить? – спросили его. – Кофе? Минеральной воды?

– Кофе, пожалуйста, – услышал собственный голос Джон. В грудной клетке снова шевельнулось то самое трепетное чувство, которое возникло, когда он вошел в холл отеля «Вальдорф Астория».

Эдуардо раздал кофейные чашки, стоявшие на небольшом столике на колесах, принес молочник и сахарницу из тисненого серебра, налил всем и поставил кофейник рядом с чашкой Джона. Трое представителей семейства Вакки заняли свои места: Эдуардо справа, если смотреть со стороны Джона, Грегорио, отец, рядом с ним и затем Альберто, дядя. Четвертое место, крайнее слева, осталось пустым.

Все наливали себе сливки, насыпали сахар, помешивали кофе. Джон не отрываясь смотрел на чудесную текстуру красного дерева столешницы. Должно быть, это корневой спил. Помешивая кофе тяжелой серебряной ложкой, он попытался как можно незаметнее оглядеться.

За окном, находившимся за спинами трех адвокатов, открывался вид на яркий, сверкающий Нью-Йорк, во всех уголках которого плясал солнечный свет, и на Ист-Ривер, блестевший густой искрящейся синевой. Справа и слева от окна ниспадали легкие светло-розовые шторы, идеально сочетаясь с тяжелым безупречным темно-красным ковром на полу и белоснежными стенами. Невероятно. Джон отпил кофе, крепкого и пряного на вкус, больше всего напоминавшего эспрессо, который иногда готовила ему мать.

Эдуардо Вакки открыл лежащую перед ним папку, и тихий звук, с которым кожаный переплет опустился на столешницу, прозвучал подобно сигналу. Джон отставил чашку и еще раз вздохнул. Начинается.

– Мистер Фонтанелли, – начал молодой юрист, слегка наклоняясь вперед, опираясь локтями на стол и сложив ладони. Теперь его голос звучал не любезно, а скорее по-деловому. – Я просил вас принести на эту встречу удостоверение личности – водительские права, заграничный паспорт или что-то подобное – разумеется, исключительно для проформы.

Джон кивнул.

– Мои водительские права. Минутку.

Он поспешно сунул руку в задний карман брюк и испугался, ничего не обнаружив, а затем вспомнил, что положил права во внутренний карман пиджака. Горячими, едва ли не дрожащими руками он передал документ через стол. Юрист взял водительские права, мельком взглянул на них, кивнул и вручил отцу, который, в отличие от него, принялся изучать их настолько пристально, будто был уверен в том, что это подделка.

Эдуардо слегка усмехнулся.

– У нас тоже есть удостоверения личности. – Он предъявил два больших, очень официально выглядевших документа. – Семья Вакки уже много столетий проживает во Флоренции, и почти все представители этого семейства мужского пола на протяжении многих поколений становились адвокатами и поверенными. Это подтверждает первый документ; второй представляет собой перевод первого документа на английский, заверенный штатом Нью-Йорк.

Он протянул Джону оба документа, и тот принялся беспомощно разглядывать их. Первый, вложенный в прозрачный карман, казался довольно старым. Итальянский текст, в котором Джон понял только каждое десятое слово, был отпечатан на пишущей машинке на посеревшей гербовой бумаге, под ним стояло бесчисленное множество выцветших печатей и подписей. Английский перевод – чистая лазерная распечатка, снабженная гербовой маркой и нотариальной печатью, – казался запутанным и содержал массу канцелярских оборотов; насколько понял Джон, он подтверждал сказанное Вакки.

Он положил обе справки на стол перед собой, скрестил руки на груди. Одна ноздря задергалась; оставалось надеяться, что этого никто не заметил.

Эдуардо тоже сложил руки. Водительские права Джона тем временем перекочевали к Альберто, который рассмотрел их, благожелательно кивая, и затем аккуратно передвинул на середину стола.

– Мистер Фонтанелли, вы являетесь наследником солидного состояния, – начал Эдуардо, снова взяв деловой тон. – Мы находимся здесь, чтобы сообщить, какова причитающаяся вам сумма, а также предельные условия наследства, и, если вы согласитесь вступить в наследство, обсудить с вами шаги, необходимые для передачи права собственности.

Джон нетерпеливо кивнул.

– Эмм, да… А вы не могли бы сказать мне для начала, кто умер-то?

– Если позволите, ответ на этот вопрос я отложу на некоторое время. Это долгая история. В любом случае никто из ваших близких родственников.

– А как же я тогда оказался в наследниках?

– Это, как уже было сказано, в двух словах не объяснить. Поэтому я прошу вас потерпеть еще немного. А пока что такой вопрос: вы должны получить значительную сумму денег. Вы хотите иметь ее?

Джон невольно хмыкнул.

– Отлично. Сколько же?

– Более восьмидесяти тысяч долларов.

– Вы сказали «восемьдесят тысяч»?

– Да. Восемьдесят тысяч.

Ого! Джон откинулся на спинку стула, со свистом выпустил воздух. Ох. Ну и ну. Во-семь-де-сят ты-сяч! Неудивительно, что приехали все четверо. Восемьдесят тысяч долларов – кругленькая сумма. Сколько-сколько? Одним махом! Боже мой! И все сразу, это нужно еще переварить. Это же… Боже мой, это значит, что он может пойти в колледж, совершенно спокойно, и больше не потратит ни единого идиотского часа, вкалывая в какой-то там идиотской пиццерии или где-нибудь еще. Восемьдесят тысяч… Боже мой, одним махом! Просто так! Невероятно. Если он… Ладно, надо следить за тем, чтобы не развилась мания величия. Можно остаться на той же квартире с соседями, она ничего, не роскошная, но если экономить – боже мой, хватит даже на подержанный автомобиль! И хороших тряпок немного. То да се. Ха! И больше никаких хлопот.

– Неплохо, – наконец выдавил он. – И что еще вы хотите узнать? Беру ли я деньги или нет?

– Да.

– Можно глупый вопрос: в чем подвох во всем этом деле? Может быть, я наследую и какие-то долги или что-то в этом роде?

– Нет. Вы наследуете деньги. Если вы согласитесь, то получите деньги и сможете делать с ними все, что угодно.

Джон в недоумении покачал головой.

– Вы можете представить, чтобы я сказал «нет»? Можете представить, чтобы хоть кто-то отказался?

Молодой адвокат поднял руки.

– Это установленная законом форма. Мы должны спросить.

– А. Ну ладно. Вы спросили. И я согласен.

– Прекрасно. Мои поздравления.

Джон пожал плечами.

– Знаете, я все равно поверю только тогда, когда в руках у меня будут купюры.

– Вы в своем праве.

Вот только он соврал: он уже поверил. Хоть это и было сущим безумием, более чем странным: четыре адвоката прилетели из Италии в Нью-Йорк, чтобы подарить ему, бедному, ничем не примечательному разносчику пиццы восемьдесят тысяч долларов – просто так, безо всяких; но он уже верил. Было что-то такое в этой комнате, что заставляло верить. Верить в то, что наступил поворотный момент в его жизни. Такое было ощущение, что он всю жизнь ждал, когда придет сюда. Безумие. В животе растекалось приятное тепло.

Эдуардо Вакки закрыл свою папку, и, словно он только этого и ждал, сидевший рядом с ним отец (как там его звали? Грегорио?) раскрыл свою. Джон почувствовал, как по спине и над бровями побежали мурашки. Вот это выглядело уж слишком отрепетированно. Вот сейчас все и завертится, ягодки впереди, начнется вымогательство. Нужно держать ухо востро.

– По причинам, которые еще предстоит пояснить, – заговорил отец Эдуардо, и его голос звучал настолько безучастно, что казалось, будто изо рта у него летит пыль, – ваш случай, мистер Фонтанелли, единственный в своем роде за всю историю нашей конторы. Несмотря на то что Вакки на протяжении многих поколений занимаются управлением имуществом, нам никогда еще не доводилось вести разговор, подобный сегодняшнему, и, пожалуй, не придется больше никогда. В связи с этим мы считаем, что в сомнительных случаях лучше проявить излишнюю внимательность, чем беспечность. – Он снял очки и повертел их в руках. – С одним нашим другом и коллегой несколько лет назад произошло печальное происшествие, когда во время чтения завещания один из присутствующих скоропостижно скончался от инфаркта, вызванного, по всей вероятности, шоком из-за приятной неожиданности, из-за того, что он вдруг стал наследником значительного состояния. Впрочем, следует добавить, что речь шла о несколько большей сумме, чем вам сейчас назвал мой сын, но тот человек вовсе не был намного старше вас и до того момента ничего не знал о своей сердечной болезни. – Он опять надел очки, тщательно поправил их и снова посмотрел на Джона. – Вы понимаете, что я хочу этим сказать?

Джон, с трудом следивший за его мыслью, машинально кивнул, но тут же покачал головой.

– Нет, я не понимаю. Я стал наследником или не стал?

– Стали, не переживайте. – Грегорио сунул нос в папку, полистал бумаги. – Все, что сказал вам Эдуардо, верно. Не считая суммы.

– Не считая суммы?

– Вы наследуете не восемьдесят тысяч, а более четырех миллионов долларов.

Джон уставился на него, и ему вдруг показалось, что время остановилось и единственное, что сохранило способность двигаться, это его нижняя челюсть, начавшая отвисать – неудержимо, неостановимо.

Четыре!

Миллиона!

Долларов!

– Вау! – вырвалось у него.

Он схватился руками за голову, поднял взгляд к потолку, снова повторил: «Вау!», а потом рассмеялся. Принялся ерошить волосы и смеяться, будто обезумев. Четыре миллиона долларов! Он не мог успокоиться, он смеялся, а те, должно быть, уже подумывали о том, не вызвать ли скорую. Четыре миллиона! Четыре миллиона!

Он снова смотрел на него, адвокат из далекой Флоренции. В падающем из окна весеннем свете его редеющие волосы напоминали нимб святого. Джон готов был расцеловать его. Приехали и вручают ему четыре миллиона долларов! Он снова смеялся, смеялся, смеялся.

– Вау! – снова произнес он, наконец совладав с собой. – Я понял. Вы боялись, что меня хватит удар, если вы сразу скажете мне, что я унаследовал четыре миллиона долларов, верно?

– Можно выразиться и так, – кивнул Грегорио Вакки, и в уголках его губ мелькнула улыбка.

– А знаете что? Вы правы. Меня хватил бы удар. О, боже мой… – Он прикрыл рот рукой, не зная, куда девать глаза. – Вам известно, что позавчера у меня была самая худшая ночь в жизни, причем только потому, что у меня не было денег на метро? Вшивого доллара, вшивых пятидесяти центов? А теперь приходите вы и говорите о четырех миллионах…

Фух, фух, фух, фух. Точно, насчет удара они не ошиблись. Сердце стучало, словно ошалев. От одних мыслей о деньгах кровь мчалась по венам так, словно он занимался сексом.

Четыре миллиона долларов. Это же… Это больше, чем просто деньги. Это другая жизнь. С четырьмя миллионами долларов он может делать все, что угодно. С четырьмя миллионами долларов ему можно ни дня не работать. Будет он учиться или нет, будет ли он самым дерьмовым художником в мире или нет, уже неважно.

– А это правда? – вдруг спросил он. – Я имею в виду, вот придет сейчас кто-нибудь и скажет: «Улыбнитесь, вас снимает “Скрытая камера”!» или что-то в этом роде? Мы говорим о настоящих деньгах, о настоящем наследстве?

Юрист поднял брови, словно такая мысль показалась ему граничащей с абсурдом.

– Мы говорим о настоящих деньгах. Не беспокойтесь.

– Я хочу сказать, что если вы решили меня надуть, то я кого-нибудь задушу. И не уверен, что это понравится зрителям «Скрытой камеры».

– Могу вас заверить, что мы здесь исключительно ради того, чтобы сделать вас богатым человеком.

– Прекрасно.

Нет, на самом деле он не переживал. Но мысль возникла, и от нее нужно было избавиться, как будто, высказав ее, он мог избавиться от опасности. Почему-то он знал, что его не обманывают.

А здесь жарко. Странно, когда они только вошли, ему показалось, что в комнате прохладно, как будто выставили слишком низкую температуру на кондиционере. А теперь было такое ощущение, что кровь вот-вот закипит в его жилах. Может быть, у него жар? Может быть, это последствия позапрошлой ночи, когда он шел пешком домой через Бруклинский мост на влажном холодном ветру с моря, который едва не превратил его в сосульку?

Он оглядел себя. Джинсы вдруг показались изношенными, у пиджака обтрепались рукава – он никогда прежде не замечал этого. Ткань начинала просвечиваться. А рубашка его была нищенской, дешевой тряпкой из лавки старьевщика. Даже когда она была новой, она не выглядела по-настоящему хорошо. Дешевка. Хлам. Он поймал взгляд Эдуардо, который слабо улыбался, словно прочитав его мысли.

Город в окне все еще сверкал, словно сон из стекла и хрусталя. Значит, теперь он состоятельный человек. Джон Сальваторе Фонтанелли, сын сапожника из Нью-Джерси, стал им – не приложив ни малейших усилий, не сделав ничего, просто по прихоти судьбы. Может быть, он всегда подозревал что-то подобное и никогда не напрягался слишком сильно, никогда по-настоящему не старался? Потому что фея в колыбели нашептала ему о том, что все это не понадобится?

– Окей! – воскликнул он и хлопнул в ладоши. – Что дальше?

– Итак, вы принимаете наследство?

– Да, сэр!

Адвокат удовлетворенно кивнул и снова закрыл свою папку. Джон откинулся на спинку стула и сделал глубокий выдох. Что за день! Он был словно полон шампанского, маленьких, весело лопающихся пузырьков, которые все поднимались и поднимались, чтобы собраться в какой-то смешок в верхней части грудной клетки.

Интересно, как на практике переходит такое наследство? Каким образом он получит деньги? Вряд ли наличными. По переводу не получится, потому что счета у него больше нет. Может быть, он получит чек? Точно. И ему доставит огромное удовольствие пойти именно в тот банк, который закрыл его счет, сунуть своему бывшему консультанту под нос чек на четыре миллиона долларов и посмотреть, какое у него будет лицо. Ему доставит огромное удовольствие вести себя как свинья, как последняя богатая сволочь…

Кто-то откашлялся. Джон поднял голову, вернулся из своих грез на землю, в реальность конференц-зала. Откашлялся Альберто Вакки.

И открыл папку, лежавшую перед ним.

Джон посмотрел на Эдуардо. Посмотрел на Грегорио, его отца. Посмотрел на Альберто, его дядю.

– Вот только не говорите мне, что на самом деле сумма еще больше.

Альберто негромко рассмеялся. Смех его напоминал воркование голубей.

– Скажу, – произнес он.

– Больше, чем четыре миллиона долларов?

– Намного больше.

Сердце снова гулко застучало. Легкие опять превратились в воздушный шар. Джон поднял руки, словно защищаясь.

– Подождите. Не так быстро. Четыре миллиона – вполне хорошая цифра. Зачем преувеличивать? Четыре миллиона вполне могут сделать человека счастливым. Больше было бы… ну, пожалуй, слишком много…

Итальянец взглянул на него из-под кустистых бровей. В его глазах сверкнул странный огонек.

– Это единственное условие, которое связано с наследством, Джон. Либо вы берете все – либо ничего…

Джон судорожно сглотнул.

– Больше, чем в два раза? – поспешно произнес он, словно нужно было отвести беду, упредив ее другой.

– Намного больше.

– Больше, чем в десять раз? Больше сорока миллионов долларов?

– Джон, вам придется научиться мыслить более крупными масштабами. Это нелегко, и, видит бог, я вам не завидую. – Альберто ободрительно, почти заговорщически кивнул ему, словно предлагая сопровождать его в пользующийся дурной славой дом. – Мыслите масштабно, Джон!

– Больше, чем?..

Джон запнулся. В одном журнале он читал о состоянии крупной поп-звезды – Мадонны, и там говорилось, что у нее шестьдесят миллионов долларов, а у Майкла Джексона – даже и в два раза больше. Возглавлял хит-парад экс-«битл» Пол Маккартни, состояние которого оценивалось в пятьсот миллионов долларов. У него закружилась голова.

– Больше, чем в двадцать раз?

Он хотел сказать «в сто раз», но не решился. Предположить, что он мог – просто так, без труда, без таланта – завладеть состоянием, приближающимся к состоянию таких легендарных личностей… в этом было что-то кощунственное.

На миг воцарилась тишина. Юрист посмотрел на него, закусил нижнюю губу и ничего не сказал.

– Свыкнитесь, – наконец посоветовал он, – с суммой два миллиарда.

И добавил:

– Долларов.

Джон уставился на адвоката, и показалось, что на него, на всех присутствующих опускается что-то тяжелое, свинцовое. А вот это уже не шутки. Солнечный свет, падающий в окно, ослепил его, стал резким, словно лампа, которую направляют в глаза на допросе. Точно – не шутки.

– Вы же не шутите, правда? – спросил он.

Альберто Вакки кивнул.

Джон огляделся по сторонам, словно в поисках выхода. Миллиарды! Цифра опустилась на него, словно тяжеленный груз, надавила на плечи, стиснула виски. Миллиарды – это такие измерения, по направлению к которым он никогда даже двигаться не пытался. Миллиарды – это значит оказаться на уровне Рокфеллера и Ротшильда, нефтяных магнатов из Саудовской Аравии и японских гигантов недвижимости. Миллиарды – это уже не просто благосостояние. Это… безумие.

Сердце продолжало стучать. На правой лодыжке задергался мускул и успокаиваться не хотел совершенно. Сначала нужно прийти в себя. Все-таки то, что происходит здесь, – это очень странная игра. Такого не бывает, не бывает в том мире, который ему знаком! Чтобы просто появились четыре человека, о которых он никогда в жизни не слышал, и принялись утверждать, что он унаследовал два миллиарда долларов? Нет. Так не бывает. Это какая-то неправильная игра. Он понятия не имел, как обычно происходят церемонии передачи наследства, но эта в любом случае странная.

Он попытался вспомнить сцены из фильмов. Проклятье, он ведь посмотрел так много фильмов, в той или иной степени провел юность перед телевизором и в кино – как там это было? Вскрытие завещания, точно. Когда кто-то умирает, то происходит вскрытие завещания, на которое собираются все возможные наследники, чтобы узнать из уст нотариуса, сколько же они получили. И потом поцапаться.

Точно! Как вообще это случается, когда кто-то умирает и оставляет завещание? Ведь первыми наследниками становятся жена и дети, так ведь? Как могло произойти, что он наследует что-то, а его братья – нет? И как он вообще может что-то наследовать, если его отец еще жив?

Что-то тут не так.

Сердце и дыхание снова пришли в норму. Пока что еще рано радоваться. Сначала нужно устранить подозрения.

Джон откашлялся.

– Я вынужден еще раз задать совершенно глупый вопрос, – начал он. – Почему именно я должен унаследовать что-то? Почему вы пришли ко мне?

Адвокат спокойно кивнул.

– Мы провели очень подробное и основательное расследование. Мы не стали бы приглашать вас для разговора, если бы не были на сто процентов уверены в своем деле.

– Прекрасно, вы теперь уверены. А я нет. Вот, к примеру, знаете ли вы, что у меня есть два брата? Разве я не должен разделить наследство с ними?

– В этом случае нет.

– Почему нет?

– Вы названы в качестве единственного наследника.

– Единственного наследника? Кому, черт возьми, пришла в голову идея назвать именно меня в качестве единственного наследника двух миллиардов долларов? Я хочу сказать, ведь мой отец сапожник. И хоть я немного знаю о наших родственниках, но я уверен, что среди них нет миллиардера. Самым богатым человеком можно назвать, пожалуй, моего дядю Джузеппе, который владеет таксопарком в Неаполе, у него десять или двенадцать машин.

– Верно. – Альберто Вакки улыбнулся. – И он еще жив и, насколько нам известно, отличается отменным здоровьем.

– Ну вот. Так откуда же взялось такое наследство?

– Звучит так, как будто вы в нем не заинтересованы.

Джон почувствовал, что постепенно начинает злиться. Он очень редко злился, еще реже злился по-настоящему, но здесь и сейчас легко может случиться так, что он дойдет до ручки.

– Почему вы постоянно уходите от ответа? Почему делаете из этого такую тайну? Почему просто не скажете мне, что умерли тот-то и тот-то?

Адвокат полистал бумаги, и это снова походило на отвлекающий маневр. Как будто кто-то перелистывает пустой ежедневник, притворяясь, что не может найти время для встречи.

– В данном случае речь не идет об обычном случае наследования, – наконец признал он. – Обычно есть завещание, исполнитель завещания и вскрытие завещания. Деньги, о которых мы говорим, являются собственностью фонда – в некотором роде можно сказать, что в данный момент они принадлежат самим себе. Мы просто управляем ими с тех пор, как умер учредитель, – а это было очень давно. Он оставил распоряжение, согласно которому состояние фонда должно перейти к самому младшему потомку мужского пола, который будет в живых по состоянию на 23 апреля 1995 года. И это вы.

– 23 апреля… – Джон недоверчиво прищурился. – Это было позавчера. Почему именно этот день?

Альберто пожал плечами.

– Так написано.

– И я – самый молодой Фонтанелли? Вы уверены?

– У вашего дяди Джузеппе есть пятнадцатилетняя дочь. Но ведь дочь. У кузена вашего отца Романа Фонтанелли был шестнадцатилетний сын Лоренцо. Но он, как вы, вероятно, знаете, неожиданно скончался две недели назад.

Джон уставился на зеркальную столешницу из корневой древесины, словно то был оракул. Вполне вероятно, что это так. Брат Чезаре и его жена каждое Рождество выводили Джона из себя многочасовыми дискуссиями о том, как бессмысленно, почти преступно сейчас рожать детей. И Лино – что ж, у него в голове одни самолеты. А его мать недавно рассказывала по телефону о Лоренцо, который умер от чего-то до ужаса банального, от укуса пчелы или подобного. Да, когда бы ни зашла речь об итальянских родственниках, говорили о свадьбах и разводах, о болезнях и смертях и никогда о детях. Это действительно могло быть правдой.

– А в чем заключаются эти два миллиарда долларов? – спросил он наконец. – Я так полагаю, в каких-нибудь долях предприятий, в акциях, месторождениях нефти и тому подобном?

– В деньгах, – ответил Альберто. – Просто в деньгах. Множество сберегательных счетов во множестве банков по всему миру.

Джон посмотрел на него, и в животе у него появилось какое-то режущее ощущение.

– И я должен получить это наследство только потому, что случайно два дня назад оказался самым молодым Фонтанелли? Какой тут смысл?

Адвокат долго и почти примирительно смотрел ему в глаза.

– Я не знаю, какой тут смысл, – признался он. – Просто так случилось. Как и многое в этой жизни.

Джон снова почувствовал головокружение. У него шла кругом голова, он чувствовал себя грязным, оборванным человеком в дешевых тряпках, которые едва ли заслуживают названия одежды. В голове продолжал бормотать голос, твердо уверенный в том, что его здесь обманывают, обжуливают и каким-то образом надувают. А под ним, глубоко внутри коренилось чувство, массивное, словно фундамент Манхэттена, что этот голос ошибается, что он – не что иное, как продукт бесчисленного множества проведенных перед экраном телевизора часов, а в телевизоре никогда не бывает так, чтобы с людьми просто происходило что-нибудь хорошее. Драматургия фильма такого не допускает. Ничего подобного не может быть в действительности.

Чувство, которое возникло, когда он вошел в эту комнату, – чувство того, что он достиг поворотного момента в своей жизни, – все еще не покидало его, более того, стало сильнее, чем прежде.

Вот только теперь пришел страх того, что этот поворотный момент раздавит его.

Два миллиарда долларов.

Он мог позволить им отдать ему деньги. Если они приехали, чтобы передать ему два миллиарда долларов, то могут и дать ему пару тысяч вперед, и никому от этого плохо не станет. Тогда он наймет своего адвоката, который все перепроверит. Вспомнился старый друг Пол Зигель. У Пола есть знакомые адвокаты. Наверняка он знает лучших адвокатов в городе. Точно. Джон глубоко вздохнул.