Текст книги "Книжные воры. Как нацисты грабили европейские библиотеки и как литературное наследие было возвращено домой"

Гёте, великий поэт, олицетворявший все эти идеалы, в конце XIX века превратился в моральный образец для новой немецкой нации. Все, что не соответствовало этому образу Гёте, было скрыто на задворках архивов и даже уничтожено. Восхищенные письма, которые Гёте посылал Наполеону, оказались сожжены. Гёте открыто высказывался в пользу космополитизма и интернационализма, но после его смерти его идеи были переосмыслены как строго националистические – не в последнюю очередь после объединения Германии в 1871 году. Таким же искажениям подверглись взгляды целого ряда философов, включая Гегеля, Фихте и Гердера, идеи которых неправильно применялись, переоценивались и даже фальсифицировались, чтобы оправдать национализм.

Политическая критика Гёте впоследствии использовалась правыми националистами для противостояния формированию политических партий и демократии. При этом левые считали Гёте сторонником либерализма и парламентаризма. Битва за душу Гёте продолжилась и в следующем столетии. Сильная внутренняя напряженность между светлой и темной стороной Веймара вылилась в открытое столкновение в весьма символическом месте – на сцене Национального театра, расположенного за памятником Гёте и Шиллеру работы Ритшеля.

* * *

Шестого февраля 1919 года в Национальном театре в Веймаре открылся конгресс. Более четырехсот делегатов из десяти политических партий заняли свои места перед сценой, которая когда-то принадлежала Гёте и Шиллеру. Они собрались там, чтобы спасти Германию. Герцогство, которому не было и пятидесяти лет и которое до недавнего времени казалось сильным и даже непобедимым, пребывало в раздрае. Немецкая нация, выкованная Бисмарком «кровью и железом», рассыпалась как карточный домик. Чтобы спасти Германию, они вернулись к своим корням и собрались в Веймаре.

Почти за год до этого, 21 марта, немецкая армия начала весеннее наступление и пошла в атаку на обширных участках Западного фронта с целью переломить ход событий. Фактически эта демонстрация силы была последней отчаянной попыткой выиграть войну. Когда летом союзники предприняли контрнаступление, немецкие линии обороны оказались пробиты. В конце октября 1918 года в Киле началось восстание моряков, и за несколько дней Ноябрьская революция охватила всю Германию. Война закончилась. Но восстание продолжалось, а вместе с ним продолжался и страшный политический хаос, возникший при столкновении конкурирующих группировок и возвращении с фронта миллионов разочарованных немецких солдат. Немецкие коммунисты сформировали советскую республику по образцу российской, и весной 1919 года им даже удалось захватить власть в Баварии. Но немецкие социал-демократы оказали сопротивление, как и фрайкоры (добровольческие корпуса), военизированные группы, сформированные демобилизованными солдатами и офицерами, которые принесли с собой жестокую, бесчеловечную культуру насилия, взращенную в окопах.

Тень этих событий висела над делегатами, которые в феврале 1919 года собрались в Веймаре по инициативе немецких социал-демократов, намеревавшихся положить начало парламентской демократии. После отречения кайзера возглавляемая Фридрихом Эбертом партия сформировала временное правительство. Эберт был умеренным и прагматичным политиком, однако у него не оставалось иного выбора, кроме как заключить союз с националистами и реакционными группами фрайкоров, чтобы изолировать радикальных левых. Именно Эберт предложил перевезти всех ключевых политических деятелей в провинциальный Веймар, где планировалось разработать новую конституцию, которая в итоге легла в основу Веймарской республики.

Веймар был выбран из соображений символизма и реальной политики. В Берлине вспыхнуло так называемое Январское восстание, а потому был слишком высок риск государственного переворота против правительства Эберта. Фрайкоры с невероятной жестокостью подавили последнее сопротивление в Берлине и в Мюнхене: сотни человек были убиты на массовых казнях, а коммунисты не смогли противостоять закаленным в боях войскам. В связи с этим, хотя зарождающаяся немецкая демократия и получила крещение кровью, Фридрих Эберт решил очистить ее с помощью Гёте. Таким образом, Эберт выбрал Веймар в качестве колыбели немецкой демократии, чтобы обеспечить этой демократии легитимность, связав ее с возвышенными идеалами веймарского классицизма.

Однако Веймар был выбран столицей не только из ностальгии: этот выбор обозначил новый виток культуры, который в итоге определил и новую республику. Охватившее Веймарскую республику культурное движение, нашедшее наиболее точное отражение в немецком экспрессионизме, возродило к жизни литературу, искусство, музыку, театр, архитектуру и дизайн. Новое поколение во всех сферах отходило от закостенелых принципов прошлого. И все же веймарская культура стала точкой ожесточенного столкновения двух непримиримых аспектов Германии – модернизма, космополитизма и демократии, с одной стороны, и культа красоты, насилия и фашизма – с другой. В литературе появился новый тип экспериментальной прозы, типичными темами которой стали пустые, буржуазные идеалы, патриархальные семейные структуры и подавление чувств. Новое движение могло без ограничений выпускать свою скрытую энергию, находя необходимый для роста кислород в экзистенциальном вакууме, оставшемся после войны. «Проблема не только в том, что мы проиграли войну. Наступил конец света. Мы должны найти радикальное решение наших проблем», – писал немецкий архитектор Вальтер Гропиус, основатель школы Баухаус.

Однако, хотя старый мир и казался поверженным, он так и не был разрушен. Модернистское движение тотчас разделило Веймар и Германию на две части. Модернизму противостояла старая вильгельмовская элита: аристократия, реакционная буржуазия и университеты, которые считали, что стоят на страже традиций. Новое движение казалось порочным и аморальным, некоторым становилось физически плохо от того, что они видели, слышали и читали.

В обществе копилось недовольство. Сопротивление Веймарской республике, ее демократическим идеалам, культуре и модернизму было обречено принять жестокий характер, ведь его оказывали консерваторы, националисты и правые экстремисты.

В отличие от коммунистов и демократов немецкие правые стремились к истинной консервативной революции. Это был ответ на модернизм, который, по их мнению, ворвался на арену жизни, создавая бездушное массовое общество, лишенное какого бы то ни было волшебства. Встречная волна отвергала материализм, рационализм и капитализм того времени, которые опустошали человеческие отношения и притупляли идеализм. Новый мир уничтожал все аристократические и романтические ценности, которые раньше стояли превыше всего: честь, красоту и культуру. Это движение начало зарождаться еще до войны. Многие верили в консервативное перерождение как следствие Первой мировой войны. Только война могла изменить ход событий, провести нацию через необходимый очистительный ритуал и заставить людей возвыситься над материализмом, поднявшись на более высокий духовный уровень. Для этих консервативных революционеров Первая мировая война была не борьбой за территорию, природные ресурсы или рыночную гегемонию, это была духовная война, в которой французская цивилизация схлестнулась с немецкой культурой. Иными словами, это была война французского Просвещения с немецким романтизмом.

Среди тех, кто разделял эту позицию и высказывался в поддержку консервативной революции, был писатель Томас Манн, который долгое время скептически и даже несколько враждебно относился к демократическому развитию, поскольку оно казалось ему чуждым для немецкого народа. Манн романтизировал войну и полагал, что жестокая окопная жизнь обнажила все лучшее в тех людях, которые ее на себе испытали. Согласно Манну, война наконец заставила «массы» принести себя в жертву во имя высшей цели и тем самым превратиться в «народ». «Война – действенное средство против рационалистического разрушения нашей национальной культуры», – продолжал Манн, который мечтал об авторитарном националистическом государстве, в котором власть была бы интегрирована с культурой, – о Третьем рейхе, как он пророчески его назвал. Эти идеи не исчезли и после войны и всех ее ужасов, хотя Германия и понесла невероятные потери; напротив, сопротивление цеплялось за эти идеалы, чтобы мобилизовать свое отторжение демократического «декаданса» Веймарской республики, а потому именно эти концепции сформировали картину мира крайне правого крыла. Интеллектуалы-консерваторы вроде Томаса Манна отталкивались от других вводных, но их неистовый национализм, интерес к феодальным идеям и романтизация войны как пика духовной борьбы все равно внесли свой вклад в легитимизацию национал-социализма, который характеризовал еще более радикальный взгляд на мир.

Литературное сопротивление модернизму вылилось в особый жанр, получивший название «литература фрайкоров». Добровольческие корпуса, сформированные возвращающимися с фронта солдатами, просуществовали все 1920-е годы и заполнили духовный вакуум, который образовался в обществе, после того как численность немецкой армии была ограничена 100 000 человек по условиям Версальского договора. Фрайкоры не вписывались в новый порядок Веймарской республики, где высмеивались и всячески попирались старые военные доблести – честь, послушание, братство. Их жертвы на фронте теперь казались в сущности бессмысленными. Именно в добровольческих корпусах возникла так называемая легенда об ударе ножом в спину, согласно которой Германия потерпела поражение не на Западном фронте, а на внутреннем фронте, где нация получила удар в спину от социал-демократов, социалистов и евреев. Укоренившись в немецком сознании, эта легенда в конце концов стала главным политическим вопросом только что сформированной национал-социалистической партии.

Появившаяся в 1920-х годах литература фрайкоров представляла собой совокупность книг, продававшихся в киосках и подобных местах, где можно было купить недорогое чтиво. В этих книгах идеализировались война, насилие и мужество. Такая литература добилась огромной популярности в межвоенные годы, некоторые книги даже завоевали поистине массовое признание. В этих книгах находили выход горечь, недовольство и ненависть, которые после войны испытывали многие немцы, но также в них было и нечто более глубокое – тоска по потерянному миру.

Как правило, сюжет этих историй вращался вокруг самопознания и духовного развития молодого человека буржуазного происхождения. Озадаченный поверхностным материализмом и духовной нищетой жизни современных городов на «внутреннем фронте», он искал глубокий смысл своего существования. Близость смерти на фронте заставляла его «пробудиться» и увидеть истинную цель жизни, которая заключалась в том, что он должен принять свою судьбу и пожертвовать собой во имя родины, друзей и близких. Полученные на фронте уроки формировали экзистенциальный, почти религиозный опыт. Они также служили источником легенды об ударе ножом в спину, ведь это несведущая масса горожан вонзала кинжал в спину благородных солдат, которые по возвращении с фронта чувствовали лишь презрение да недовольство. Здесь ветераны встречались со всеми омерзительными аспектами зарождающегося модернистского движения: демократизацией, расширением прав рабочих, экспериментальной культурой, сексуальным раскрепощением и женской эмансипацией. Военные идеалы литературы фрайкоров – подавление сексуальности, романтизация жестокости и чувство отвращения к модернистскому миру – в большинстве случаев были тесно связаны и переплетены с нацистской идеологией насилия.

Но были и другие писатели, которые представляли иной взгляд на действительность. В романе «На Западном фронте без перемен» Эрих Мария Ремарк изучил идеалы сражений на передовой и подчеркнул пустоту и неискренность «благородных» жертв. Он также описал близкую дружбу, которая рождалась в постоянном соседстве со смертью, но не сделал акцента на героизме – друзья в романе один за другим встречают нелепую и бессмысленную гибель. Прошедший войну Ремарк своим романом ударил прямо в сердце военного романтизма, в связи с чем после первой публикации в 1928 году эта книга спровоцировала недовольство реакционеров и крайне правых, а потому одной из первых пала жертвой сожжения книг в 1933 году.

В межвоенный период также зародился жанр очевидно расистских, антисемитских романов, ряд которых дошел до массового читателя. Литература стала массовым средством распространения и закрепления фашистских представлений о мире. Немцы любили читать, а потому у них на тумбочках лежали не только «Будденброки» Томаса Манна, но и романы, которые уже не так известны сегодня, включая «Народ без пространства» Ганса Гримма и «Квекса из Гитлерюгенда» Карла Алоиза Шенцингера.

До прихода нацистов к власти модернистские и экспрессионистские идеи сосуществовали с литературой фрайкоров, которая романтизировала жестокость, а также антисемистскими и расистскими романами. В литературной и культурной жизни Веймарской республики постоянно присутствовало напряжение между насилием и прогрессивными идеями. По одну сторону баррикад стояли симпатизирующие левым либеральные писатели и поэты, включая Генриха Манна, Курта Тухольского и Бертольда Брехта, а по другую – правые писатели-экстремисты и националисты вроде Эмиля Штрауса, Ганса Кароссы и Ганса Йоста. Были также писатели, которые занимали промежуточную позицию.

Самые противоречивые взгляды были характерны для буржуазных, консервативных интеллектуалов вроде Томаса Манна, которые не одобряли демократического развития, но при этом и ужасались вульгарности нацистов. В 1922 году, после жестокого убийства немецкого министра иностранных дел Вальтера Ратенау, Манн счел необходимым пересмотреть свою позицию, что и сделал в произнесенной в Берлине речи «О немецкой республике», которая получила широкое освещение в прессе. В своем выступлении он открыто отверг имперские амбиции вильгельмовской Германии и вместо этого выступил в поддержку Веймарской республики. Манн заявил, что он пришел к выводу, что демократия на самом деле «более свойственна немцам», чем он думал ранее. Его перемена взглядов была обоснована чувством вины за то, что он в некотором роде принял участие в пропаганде политического насилия. Но вполне вероятно, что он также боялся «демона», которого породили насилие, война и военное поражение и который теперь делал первые, нетвердые шаги в качестве радикальной, фашистской партии в Мюнхене.

Старая, иерархически организованная Германия с ее милитаристскими, империалистическими и националистическими идеалами переродилась в новое политическое движение, радикализированное войной и подпитываемое легендой об ударе ножом в спину. В свою очередь, фрайкоры нашли новый выход своей тяге к насилию, отныне работая от имени растущей национал-социалистической партии.

Движению суждено было добиться первых побед на той самой сцене, где родилась Веймарская республика. Национал-социалистическая партия была заново сформирована в 1925 году, после того как несколько лет пребывала под запретом за неудачную попытку «Пивного путча». Всего через четыре года Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП) впервые добилась серьезного успеха на выборах, когда она вошла в коалицию, которая встала во главе Тюрингии. Возглавляемые министром внутренних дел и образования Вильгельмом Фриком нацисты яростно атаковали веймарскую культурную жизнь, предложив бескомпромиссную, институционально расистскую культурную программу, разработанную Альфредом Розенбергом и его приспешниками. Возглавляемый им Союз борьбы за немецкую культуру был основан в 1928 году и стремился объединить многочисленные радикально правые культурные организации страны, чтобы очистить немецкую культуру от еврейского и других «чуждых» влияний. Всего за несколько лет Веймар превратился из свободной зоны модернистских экспериментов в культовый город нацизма. Тюрингия стала тестовым полигоном для апробации радикальной расовой политики, которая вскоре будет развернута на всей территории Германии.

В Тюрингии был запрещен к показу фильм «На Западном фронте без перемен», а из музея в Веймарском замке были убраны работы Василия Кандинского, Франца Марка и Пауля Клее. В черный список попали композиторы вроде Стравинского, а также «черная» музыка, включая джаз.

Если раньше эта земля привлекала прогрессивных людей искусства, то теперь в Тюрингию стекалась более темная интеллигенция. Вильгельм Фрик назначил евгениста Ганса Гюнтера профессором расовой биологии Йенского университета. В то время Гюнтер, которого прозвали Расовым Гюнтером или Расовым Папой, считался ведущим мировым экспертом по исследованию рас. Теории Гюнтера во многом сформировали основу нацистской расовой политики. Еще один расовый теоретик, архитектор и культурный критик Пауль Шульце-Наумбург, был назначен директором Веймарского колледжа искусств, который пришел на смену школы Баухаус Гропиуса. Шульце-Наумбург, который среди прочего написал книгу «Искусство и раса», считал, что истинное искусство могут творить лишь расово чистые художники. Правая рука Фрика – закоренелый нацист и литературный эксперт Ганс Северус Циглер был привлечен к работе в качестве политического эксперта по культуре, искусству и театру. Через несколько лет он стал президентом Ассоциации Шиллера и художественным руководителем веймарского Национального театра.

Также была запущена масштабная программа «нацификации» Иоганна Вольфганга Гёте, которая требовала немало хитрости и работы. Хотя националисты начали искажать образ Гёте еще в XIX веке, его до сих пор считали гуманистом и интернационалистом, поскольку именно этим ценностям были привержены основатели Веймарской республики. Гёте также имел целый ряд «неугодных» связей: высказывалось предположение, что он был «другом евреев», а также ходили слухи, что еврейская кровь текла и в его жилах. Более того, Ассоциация Гёте и несколько веймарских организаций, связанных с поэтом, были «загрязнены» евреями. К примеру, евреем был профессор Юлиус Вале, бывший директор архива Гёте и Шиллера.

К счастью, новый директор архива Ганс Валь был готов заняться «отмыванием» образа Гёте и его подготовкой для национал-социалистического пантеона. Несколькими годами ранее Валь участвовал в создании веймарского отделения Союза борьбы за немецкую культуру.

Валь не жалел сил во имя спасения чести великого сына Веймара. Будучи вице-председателем Ассоциации Гёте, он сделал так, чтобы членство в ней предоставлялось только арийцам, и заявил, что эта ассоциация стала «самой антисемитской из всех литературных ассоциаций Германии». На самом деле литературная ассоциация не выгнала своих членов-евреев до самого конца 1930-х годов. На страницах своего журнала ассоциация пыталась искоренить гуманистическую «ауру» Гёте, публикуя статьи о том, как поэт предсказал возвышение Третьего рейха. Ганс Валь предположил, что Гёте был антисемитом и противником масонства, хотя это было очевидной ложью, ведь поэт и сам состоял в масонском ордене. Валь грозился, что заставит замолчать любого исследователя, который осмелится сказать, будто Гёте был «другом евреев». Председатель ассоциации Юлиус Петерсен завел процесс еще дальше, когда сравнил Гёте с Гитлером, сказав, что оба они были «великими» политиками и людьми искусства. Когда Томас Манн в 1932 году приехал в Веймар, чтобы принять участие в мероприятиях по случаю столетия со дня смерти поэта, он с отвращением заметил: «Веймар стал центром гитлеризма».

Венцом трудов Валя стал новый музей Гёте, финансирование которого обеспечил сам Адольф Гитлер. Музей открылся в 1935 году и разместился в здании, прилегающем к дому Гёте. У входа Валь поставил бюст Адольфа Гитлера и прикрепил табличку, в которой рассыпался в благодарностях перед покровителем. На стене музея красовалось «родословное древо» Гёте, которое демонстрировало чистое арийское происхождение поэта.

Сегодня в музее не осталось и упоминания о прошлом покровителе. Бюст убрали, как и родословное древо. Но на одном из камней в фундаменте музея по-прежнему красуется медальон с изображением Адольфа Гитлера.

* * *

«Все началось с пожара», – сказал Микаэль Кнохе, выглядывая в окно. Из комнаты на верхнем этаже дома, который называют Зеленым замком, открывался прекрасный вид на парк на Ильме. Буйная июльская зелень едва ли не врывалась в распахнутое окно. Кнохе, скромный человек в сером клетчатом костюме, возглавляет одну из самых знаменитых библиотек Германии – Библиотеку герцогини Анны Амалии. В 1761 году герцогиня Анна Амалия Брауншвейг-Вольфен бюттельская превратила свой замок постройки XVI века в библиотеку придворных собраний. Отделанная в стиле рококо библиотека входит в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Сегодня она относится к Веймарскому фонду классики, который руководит работой веймарских учреждений культуры.

«Приехав в Веймар в начале 1990-х, я не верил, что здесь существует проблема с украденными предметами. Еврейские организации связывались со мной по этому вопросу, однако я сказал им: „Здесь проблем с этим нет“. Так тогда считалось. Однако пожар все изменил», – сказал Кнохе.

Одной ночью в сентябре 2004 года в библиотеке заискрил поврежденный кабель. Искра попала на сухую потолочную балку, и верхний этаж роскошной библиотеки с десятками тысяч сухих, как щепки, книг оказался объят пламенем. Огонь перекинулся и на картины – написанные маслом портреты монарших особ, которые пять столетий правили Германской империей. В огне погибло пятьдесят тысяч книг, включая огромное количество первых изданий XVI века. В Библиотеке Анны Амалии, где работал Гёте, хранилась самая большая в Германии коллекция изданий Шекспира и «Фауста». Тысячи книг также получили повреждения от дыма, жара и воды.

«Одни потери невосполнимы, на восполнение других уйдут десятилетия», – сказал Кнохе, который все равно рад, что ему удалось спасти из огня библиотечную копию Библии Гутенберга.

Библиотеку отстроили заново, но десятки тысяч книг по-прежнему заморожены в ожидании крайне трудоемкой реставрации. Пожар не только уничтожил десятую часть культурного наследия Германии, но и обнажил гораздо менее славные страницы истории библиотеки.

«После пожара мы стали перебирать все книги в библиотеке. Нам необходимо было оценить потери. Мы занялись изучением старых регистрационных журналов, чтобы понять, откуда появились наши книги. В журналах не было прямого указания на какую-либо „незаконную“ деятельность, однако мы обнаружили кое-какие пометки, которые возбудили в нас подозрения, что ряд книг попал в собрание не надлежащим образом, если можно так выразиться… Там были штампы, письма и другие свидетельства активности подобного рода».

Проведенное в библиотеке расследование показало, что между 1933 и 1945 годами в коллекцию было добавлено более 35 000 книг, происхождение которых «вызывало подозрения». Новая информация подтолкнула Библиотеку Анны Амалии и Веймарский фонд классики полностью пересмотреть собственную историю и деятельность библиотеки в ходе войны. Ганса Валя долгое время считали спасителем Веймара, но теперь в нем видят личность противоречивую – настолько противоречивую, что недавно исследованию его деятельности была посвящена целая конференция.

После войны Ганс Валь сумел убедить советскую власть в своей невиновности, хотя и состоял в национал-социалистической партии и не раз заверял всех в своем агрессивном антисемитизме. Валь не только смог сохранить свою должность при новом режиме, но и добился повышения: в 1945 году его назначили вице-председателем только что сформированного культурного органа, который должен был заняться демократической перестройкой Германии, для чего планировалось первым делом избавить немецкую культуру от фашистского влияния. В 1946 году он также возглавил архив Ницше в Веймаре.

Защитники Валя предполагают, что при нацистах он вел двойную игру, чтобы спасти культурное наследие Веймара. В глубине души, утверждают они, он был демократом, который провел город через самый сложный период истории, зачастую соглашаясь на политические компромиссы, казавшиеся ему необходимыми. После войны Валь твердил, что у него была одна цель – «не позволить очернить Гёте в этот период». С другой стороны, доказать, что Валь действительно был «нацистом поневоле», весьма и весьма сложно. За пять лет до прихода нацистов к власти в Германии он уже участвовал в организации веймарского отделения Союза борьбы за немецкую культуру Альфреда Розенберга.

Появившаяся в последние годы новая информация о собрании Библиотеки Анны Амалии также ослабила позиции Валя. После войны ему все сошло с рук отчасти потому, что новый режим, подобно Веймарской республике и Третьему рейху, также хотел обеспечить себе законность с помощью имени Гёте. И снова образ Гёте необходимо было пересмотреть. Десятью годами ранее Валь превратил Гёте в антисемита, а теперь должен был сделать из поэта героя-социалиста.

Ганс Валь скончался от сердечного приступа в 1949 году – в год Гёте. В знак признания его заслуг по сохранению духовного наследия Гёте его с почестями похоронили рядом с Шиллером и Гёте на Веймарском историческом кладбище. В его честь назвали улицу, которая идет к архиву Гёте и Шиллера по другую сторону парка на Ильме. Она и сегодня носит его имя.

«О нем по-прежнему много говорят в Веймаре. Одни считают его героем, другие… Пожалуй, к нему такие определения неприменимы. Правда в том, что коммунистам нужны были люди вроде Валя. Им нужен был Веймар. Трофейные бригады Красной армии похищали предметы искусства и культуры по всей Германии, но этот город не тронули. Казалось, Веймар был священным местом», – сказал мне Кнохе.

Сегодня в Веймарском фонде классики работают три эксперта по установлению провенанса, которые пересматривают миллионы книг, документов, писем, предметов искусства и других объектов, хранящихся в фонде. Из находящегося на верхнем этаже кабинета Кнохе я спустился на лифте вниз – мимо фойе и подвалов. Под замком, под институтами, библиотекой, пивными и неровными мощеными улицами простиралась сложная сеть подземных катакомб. Они были прекрасны. В полированных полах отражались горящие лампы. Сегодня большая часть собрания библиотеки хранится в этом подземном комплексе, где контролируется уровень освещения, кислорода и температуры.

Два работающих в фонде эксперта по установлению провенанса, Рюдигер Хауфе и Хайке Кроковски, показали мне на полку, идущую вдоль стены очень длинного коридора. Там лежали их «находки».

Подобно библиотекарям Берлинской городской библиотеки, Ганс Валь не стал отказываться от уникальной возможности расширить свое собрание. Сняв с полки несколько книг, Хауфе и Кроковски показали мне изящные экслибрисы еврейских семей, которые некогда жили в Веймаре. Одни книги считались «подарками» гестапо или партии. Другие поступили с центральной сортировочной станции, организованной в Прусской государственной библиотеке в Берлине. Несколько крупных партий было приобретено у беспринципных книготорговцев, которые неплохо наживались на евреях, которые бежали из многих городов, включая крупную Вену.

Но Ганс Валь также интересовался конкретными собраниями – в частности, коллекциями еврейского бизнесмена Артура Гольдшмидта, который сколотил состояние на производстве кормов для животных. Однако истинной страстью Гольдсмита были книги. Когда нацисты пришли к власти, в его библиотеке насчитывалось около сорока тысяч книг. Ее бриллиантом была уникальная, весьма известная коллекция старинных альманахов XVII–XIX веков, в которую входило около двух тысяч томов. Гольдшмидта поражало разнообразие иллюстрированных альманахов, которые в ту пору затрагивали любые темы, от балета и карнавалов до насекомых и сельского хозяйства. Альманахи часто были адресованы конкретным группам населения и перечисляли важные праздники или периоды цветения определенных растений. Издавались также литературные альманахи, в которых публиковались стихи и прозаические произведения. Неудивительно, что Гёте тоже заинтересовался этим форматом и сам опубликовал несколько альманахов, первые издания которых сумел раздобыть Гольдшмидт. В 1932 году Гольдшмидт опубликовал библиографию коллекции под заголовком «Гёте в альманахах». Валь не оставил эту публикацию без внимания. Так случилось, что веймарскому архиву Гёте и Шиллера как раз не хватало этих альманахов в собственной коллекции. Через несколько лет Валь воспользовался шансом, когда государство конфисковало компанию Артура Гольдшмидта. Чтобы выжить, Гольдшмидт вынужден был продать свою коллекцию архиву Гёте и Шиллера. Гольдшмидт оценил свою коллекцию как минимум в 50 000 рейхсмарок. Валь сообщил ему, что архив не может заплатить более одной рейхсмарки за альманах, и заявил, что Гольдшмидту следует «пойти на жертвы», чтобы его коллекция оказалась в известном архиве. Подобно многим другим евреям в Германии 1930-х, Гольдшмидт не мог торговаться. Вывезти столь знаменитую коллекцию за пределы Германии не представлялось возможным, а денег оставалось все меньше. Гольдшмидту пришлось принять предложение Валя. Во внутреннем отчете Валь удовлетворенно заметил, что все предприятие «было настоящей авантюрой, но в результате бедная коллекция альманахов, собранная в архиве, пополнилась весьма желанными экземплярами». Он также объяснил, как архиву удалось купить коллекцию по столь низкой цене: «Причина очевидна, ведь герр Гольдшмидт – еврей». К концу 1930-х годов семейство Гольдшмидтов сумело покинуть нацистскую Германию и бежать в Южную Америку, где Гольдшмидт и умер в нищете в Боливии.

После войны альманахи переместили из архива Гёте и Шиллера в Библиотеку Анны Амалии. Происхождение этих ценных альманахов было отмечено лишь загадочной буквой А – первой буквой имени бывшего владельца. Только в 2006 году, когда библиотека начала расследование, появились подозрения, что что-то здесь не так.

«С помощью лондонского филиала Европейской комиссии украденного искусства мы сумели разыскать потомков владельца, которые приехали сюда взглянуть на коллекцию», – сказал Рюдигер Хауфе.

После переговоров стороны согласились, что коллекция останется в Веймаре, при условии что фонд компенсирует ее истинную стоимость, и в результате библиотеке пришлось заплатить за нее 100 000 евро.

Дело Гольдшмидта на сегодняшний день представляет собой самую крупную реституцию, выплаченную немецкой библиотекой. Хотя расследование в Библиотеке Анны Амалии ведется уже около десяти лет, работы еще много. Библиотека сумела вернуть небольшое число украденных книг, однако огромное их количество по-прежнему остается в катакомбах под Веймаром. «К 2018 году мы планируем закончить пересмотр каталогов за период с 1933 по 1945 год. Однако после этого нам придется пересмотреть все книги, которые поступили в библиотеку после войны – вплоть до сегодняшнего дня. Честно говоря, я не знаю, сколько времени это займет, но совершенно очевидно, что этот процесс не завершится в ближайшее десятилетие. Порой высказываются мнения, что это труд целого поколения», – сказал Микаэль Кнохе, прежде чем я вышел из его кабинета.