Текст книги "Спаситель мира"

– Поспи часок-другой, – проворчал Сабсан и, взвалив матроса на плечи, понес его в сад усадьбы.

Положив свою ношу под навес на поленницу, он решил на улицу не выходить.

Вместо этого, перебравшись через два забора, оказался на набережной Обводного канала, затем, быстро перейдя маленький горбатый мостик, несколько раз оглянулся и побежал. Навстречу плыли дома, заборы, лавки. Гур бежал ровно, не ускоряя и не замедляя темпа, дыхание стало легким, ноги словно сами несли тело вперед, не мешая голове думать. «Господин Бокий опомнился и послал за мной.

Интересно, какой наказ получили его люди? Тот, в кожанке, держал в руке наган…» Скорее всего, преследователи хотели выяснить маршрут Сабсана и, возможно, тогда его пристрелить.

Через час гур был возле своего сада. Света в окнах дома он не увидел. Но зато все окна в особняке Филиппова светились, будто убитый сосед давал бал, в них мелькали тени. Сабсан не пошел в свой сад через калитку. Он медленно обследовал забор и добрался до места, где у него был свой потайной лаз.

Бесшумно отодвинув две доски, гур оказался на задворках своего особнячка.

Остановившись у дровяного сарая, прислушался. Ему показалось, что там кто-то есть. Постояв минуту, и вправду услышал приглушенные голоса. Один голос скорее всего принадлежал мужчине, другой – послабее – женщине.

– Тимур? – тихо спросил Сабсан и три раза стукнул по дощатой стене.

Голоса стихли, наступила напряженная тишина.

– Отец, ты? – наконец услышал Сабсан голос сына.

– Я, мой мальчик, – ответил гур. Ворота сарая неслышно отворились, в них возникли Тимур и Вера.

– Отец, мы теперь всегда будем вместе, – сказал юноша, обнимая Веру, и его темные прекрасные глаза засветились нежностью.

– Будете, – согласился Сабсан и велел молодым:

– Идите в кусты к забору и ждите меня там. Тут находиться опасно. Если в доме нет засады, а я в этом не уверен, то скоро сюда нагрянут люди Бокия.

– Тогда зачем ты идешь в дом? – спросил Тимур.

– Ты знаешь зачем, – отозвался гур.

– Отец, священный камень у меня, – улыбнулся Тимур.

– Я должен взять портрет твоей мамы, – шепнул Сабсан и, вынув из-за пазухи шелковый узелок, протянул его сыну:

– Тут наши хранители. Спрашивай у них совета, когда сам окажешься слаб.

– Это души Таши-лам? – уточнил Тимур, укладывая узелок поближе к сердцу.

– Да. Но не беспокой их по-пустому, – предостерег Сабсан и исчез в проеме окна.

Тимур обнял девушку и увлек ее в тень заросшего кустами забора. Они затаились возле потайного лаза, напряженно вслушиваясь в тишину темного дома.

Внезапно раздались выстрелы. Стреляли в мансарде. Вера обхватила голову руками и закричала. Тимур зажал ей рот. Он хотел броситься к дому, но в это время по саду с криками и ругательствами побежали солдаты с ружьями. Они разбили стекла и вломились в дом. Тимур ждал, не выберется ли отец, готовый броситься ему на помощь. Но Сабсан не появлялся.

– Уходи, – велел Тимур Вере. – Если отец еще жив, я должен ему помочь.

Вера уцепилась за одежду юноши, пытаясь его остановить. Тимур нежно, но решительно отнял ее руки и шагнул в темноту. Сделать он сумел только один шаг.

Перед ним стоял Сабсан. Тимур ясно видел отца, но его фигура казалась прозрачной. Стволы деревьев проглядывали сквозь его спину.

– Сынок, я ушел к твоей маме. Мы теперь вместе в ином мире. Ты один должен выполнить волю Богов. Ты Царь и спеши помешать самозванцу обмануть наш народ.

Ты просил имя мастера. Его зовут Мойша Рамович. Он живет в Ревеле. Скажи ему, что его дочь Руть родила сына. Она в Витебске. Иди, и пусть сердце твое станет сердцем доброго яка, а смелость и мужество отдаст тебе снежный барс. Я исполнил наказ Ригден Джапо. Дальше его свет поведет тебя…

– Отец, но я не хочу становиться Царем, – нерешительно возразил Тимур.

– Тогда отними у него второй камень и вручи его достойному. Нашим народом не должен править корыстный властолюбец.

Образ Сабсана растворился в ночной мгле. Тимур постоял немного, потом повернулся и увидел бледную как смерть Веру. В глазах девушки застыл ужас.

– Кто говорил с тобой? – спросила она дрожащим от страха голосом.

– Отец прощался. Он ушел в иной мир. Теперь кроме тебя у меня никого нет, – ответил Тимур и повел ее прочь от того страшного места, где они оба стали сиротами.

* * *

В восемь утра Слава заехал в Гороховский переулок. За ночь там ни дежуривший в квартире стажер Тема Лапин, ни наружное наблюдение в лице приданного начальством капитана Матросова никаких происшествий не отметили.

Высокий седой субъект больше не появлялся. Синицын попил кофе вместе с Темой и позвонил домой. Лена трубку не взяла.

«Спит», догадался он и поехал в райотдел. Грушин молча принял его отчет.

Сегодня он явно не был так благодушен и, слушая старшего лейтенанта, думал о другом.

– Работай, Синицын, работай, – выдал подполковник дежурную фразу, и молодой следователь понял, что он может быть свободен.

Слава зашел в свой кабинет в надежде встретить Лебедева, но в комнате было пусто. Слава уселся за стол и вытащил из ящика справочник городских телефонов.

Его интересовал раздел «Общественные организации», и в главе «Культурные общества» Синицын без труда обнаружил три объекта, связанные с интересующим его именем. Это был «Международный фонд культуры им. Святое лава Стерна», «Общество любителей Стерна» и некоммерческий просветительский университет «Живая улыбка Святослава Стерна». Старший лейтенант посмотрел на часы и подумал, что в эти организации в начале десятого звонить рано. Но все же решился. И ему с первого раза улыбнулась удача. В «Обществе любителей Стерна» трубку сняли сразу.

– Вас слушают, – проворковал звонкий женский голос.

– Я хотел бы вступить в общество, – соврал Слава. – Что для этого надо?

– Ну, во-первых, приехать к нам на собеседование. Во-вторых, прочесть все, что написал Великий Учитель, и уметь рассказать об этом другим. В-третьих, беззаветно любить Святослава Альфредовича и следовать в своей жизни его заветам. – По тому, как дама на другом конце провода поставленным голосом сообщала условия приема в общество, следователь понял, что дело там поставлено на широкую ногу.

– Когда можно приехать на собеседование? – стараясь сохранить серьезный тон, поинтересовался он.

– У вас есть ручка? – спросила звонкоголосая любительница Стерна.

– Да, есть.

– Запишите, когда собирается наш Совет.

Совет собирался раз в неделю, при этом в разные дни и часы. Слава записал расписание на три недели вперед и, поблагодарив даму, положил трубку. Ближайшее заседание было намечено на завтра.

Второй номер тоже ответил без промедления. Но в «Международном фонде культуры им. Святослава Стерна» трубку взял мужчина.

– Здравствуйте. Я бы хотел вступить в фонд. Скажите, что для этого нужно?

– Вы юридическое или частное лицо? – строго поинтересовались в трубке.

– Я лицо частное.

– Тогда это довольно сложная процедура. Мы платный фонд. Чтобы вступить в нашу организацию, надо сделать взнос.

– О какой сумме идет речь? – полюбопытствовал Слава.

– Для частных лиц взнос начинается от двадцати пяти тысяч рублей.

Заплатившие такую сумму становятся послушниками Стерна без права голоса. Но если вы хотите иметь голос в Совете фонда, то должны внести не менее пятидесяти тысяч. Тогда вы будете приняты в подмастерья Стерна и сможете участвовать в нашей коммерческой деятельности.

Синицын записал адрес и часы приема. В культурный фонд Стерна можно было приехать в любой день с десяти до семнадцати. Кассир, принимающий взносы, задерживался до девятнадцати часов.

Оставался университет «Живая улыбка Святослава Стерна». В университете с утра не работали. Там стоял автоответчик.

– Если вы искренне любите великого Стерна, приходите в наш университет, – провещал записанный на пленку артистический баритон. После этих патетических слов выяснялось, что прием студентов-почитателей мудреца происходит каждое первое число месяца и обучение за шесть недель обходится в две тысячи долларов.

«Ничего себе некоммерческое учреждение! – подумал Синицын. – За шесть недель живой улыбочки две штуки баксов. Дорогая улыбочка». Слава снова поглядел на часы. Стрелки показывали без двадцати десять. Звонить в театр режиссер просил после одиннадцати. До этого оставалось почти полтора часа. Слава достал из кейса роман и продолжил чтение.

* * *

Альфред Федорович Стерн кутался в плед. В железной печурке догорали ножки его любимых стульев из столовой. Стол он сжег на прошлой неделе. Карельская береза, отшлифованная руками великих мебельщиков Франции, горела жарко, но старый человек согреться не мог. После отъезда сына в Финляндию старик остался совершенно один. Жену он похоронил в начале четырнадцатого года. Их младший сын Адольф Стерн умер от ран в первый месяц войны, и супруга Альфреда Федоровича гибель любимого сына не пережила. К Святославу она была равнодушна. Черствый и амбициозный мальчик сердце матери не согревал. Альфред Федорович, наоборот, все свои отцовские надежды связывал со старшим. Тщеславие и деловая смекалка сына ему импонировали.

Старик тяжело поднялся с кресла, нагнулся к печке и погрел от ее жара руки. Длинные искривленные ревматизмом и старостью пальцы от холода немели.

Потерев руки над огнем, Стерн пошел на кухню. После холода вторым его мучителем стал голод. Сухопарый и жилистый, он от недоедания превращался в высохшую мумию. Если другие могли держаться за счет запасов собственного организма, то сухопарый Стерн их просто не имел. В пустой и холодной кухне он немного постоял, затем открыл створки резного буфета, с грустью подумав, что древний представитель романского стиля – следующий кандидат на дрова, и принялся шарить по полкам. То, что в буфете никакой еды нет, старый юрист хорошо знал. Он далеко не в первый раз обследовал полки и все же надеялся, что где-то затерялось хоть немного крупы или муки. Но чуда не происходило. Буфет был стерильно пуст. Все фамильные безделушки, включая золотую табакерку, принадлежавшую его покойному отцу, старик давно выменял на продукты. Дорогих вещиц в доме больше не осталось, если не считать меча ордена розенкрейцеров.

Стерн продолжал себя причислять к этому тайному ордену и с мечом расставаться не желал. Он переворошил все ящики, вздохнул и вернулся к камину. Тут хотя бы было тепло. Замерзающий старик потуже укутался в плед и уже хотел погрузиться в кресло, как услышал громкий стук в дверь. Гостей Стерн не ждал, поэтому предположил худшее, что в дом ломятся грабители. Альфред Федорович не был трусом и отдавать себя на милость негодяев не собирался. Он выдвинул большой ящик своего письменного стола и вынул меч. Золоченая бронза ручки казалась такой же холодной, как его замерзшие пальцы. Но холодок металла вселил уверенность. В парадное молотили изо всех сил. Стерн сбросил на пол плед и решительно зашагал к двери.

– Кто там? – спросил он глухим голосом и сжал рукоятку меча.

– Именем революции, откройте, – услышал Стерн и замер. Пребывая в одиночестве, истощенный голодом и холодом, о чекистах он как-то на время забыл.

Рассказы о зверствах новой власти, конечно, слышал, но считал, что лично к нему это не относится. Имение давно конфисковали, да Стерны никогда и не считали себя помещиками. Доходов с усадьбы они не получали. На поддержание дома и парка Альфред Федорович тратил деньги, заработанные на юридической ниве. Поэтому и думал, что является трудящимся, так что претензий от пролетарской власти не ждал.

– Откройте, или мы выломаем дверь, – пригрозили снаружи.

Старик спрятал меч за вешалку и отодвинул засов. В квартиру ворвались четверо и за десять минут перевернули все вверх дном. Хозяин молча наблюдал, как представители нового порядка роются в его белье и бумагах.

– Золотишко, батя, где прячешь? – безразличным тоном поинтересовался сутулый тип в кожанке. Его красная усатая физиономия не выглядела злой. В глазах чекиста читалось живое любопытство к жилью человека из другого мира.

– Я вам не батя. Меня зовут Альфред Федорович Стерн. И я, сударь, три дня не ел. Если бы у меня имелось золото, я давно выменял бы его на хлеб или картофель.

– Ладно, одевайся, старик. Тебе придется поехать с нами, – видно поверив Стерну, что золота у него нет, заявил усатый.

– Куда и зачем я должен ехать? – раздраженно спросил Альберт Федорович.

Чекист залез в карман и, вынув бумагу, сунул старику под нос:

– Ты, батя, грамотный, читай сам.

– Без очков я не читаю. Уж не откажите в любезности, раз вы ввалились в мой дом, объяснить причину вашего вторжения, – стараясь говорить спокойно, потребовал старый юрист.

– Тебя велено взять в заложники. Мы таких, как ты, будем расстреливать без суда и следствия, если ваши станут убивать наших товарищей. За жизнь Моисея Урицкого мы поставили к стенке пятьсот буржуев. Ты пойдешь в следующую партию.

– Во-первых, я не буржуй. Я зарабатывал на жизнь своим трудом. А во-вторых, я не принадлежу ни к какой политической группировке и ни за какие действия неизвестных мне людей нести ответственность не обязан. Хотя, простите, о юридических нормах даже военного времени вы, кажется, не имеете чести быть осведомленным….

Усатый подмигнул своим подчиненным и, плюнув на паркет, беззлобно сказал:

– Ладно, пошли. Больно ты, батя, грамотный. Мне с тобой трепаться по штату не положено. Я к тебе без строгости, оттого что вижу – ты голодный и мебель палишь. А то бы мы тебе давно за буржуйский тон бока наломали и скулу свернули.

Стерна сильно пихнули в спину, но он сжал зубы и молча вышел из своей квартиры. У подъезда, тарахтя движком, чекистов ж; дал открытый автомобиль.

Альфред Федорович не успел надеть пальто, но от нервного напряжения не замечал ледяного ветра. Его усадили на заднее сиденье между двух охранников. От того типа, что сидел по правую его руку, отвратительно тянуло луком. При голоде обоняние Стерна сильно обострилось, и он терпел этот запах с трудом. Но на его счастье, ехали они недолго. В этой части города Альфред Федорович бывал редко, но склады купца Терехова знал. Возле складских ворот дежурил красноармеец с винтовкой. Козырнув усатому, он открыл ворота, и автомобиль въехал во двор.

Старика повели к обитой железом двери, возле которой также дежурил вооруженный солдат. Затем его впихнули внутрь, и он услышал, как за ним громыхнули замки.

В холодном, лишенном всяческой мебели и даже скамеек складском сарае уже находилось человек двести. Скудный свет из маленьких окошек не давал разглядеть лиц. В полумраке тихо говорили, и от голосов стоял монотонный гул. При появлении Альфреда Федоровича гул на минуту затих. Стерна обступили плотным кольцом. Старались разглядеть новенького, чтобы узнать, не поступил ли кто из близких.

– Альфред Федорович, голубчик, и вас тоже? Господи, что творится! Вас-то за что?

Стерн пригляделся и с трудом узнал Александру Петровну Розанову, свою давнюю соседку по имению в Ижорах.

– Здравствуйте, Сашенька. Взяли в заложники. Вломились и привезли. Как сказал их предводитель, хорошо, что не избили, – ответил Стерн и поцеловал соседке руку.

– Нас все равно расстреляют. Стреляли бы сразу. Здесь даже туалета не имеется. Лидия Прохоровна Коровина потеряла сознание от того, что не смогла при людях, ну сами понимаете… Хуже скотины держат. Даже соломы не постелили.

Хорошо, хоть ящиков от шампанского вдоволь. Спасибо купцу Терехову, царство ему небесное, расстреляли сердешного за этого еврея Урицкого. Уверена, что бедняга Терехов его и в глаза не видел. Господи, спаси и помилуй! – Старушка перекрестилась и стала долго и подробно перечислять имена находящихся здесь людей.

Присутствие нескольких господ из правительства Александра Керенского старого юриста не удивило. Политики – игроки, а игры у взрослых бывают опасные.

А вот за что приволокли в заложники профессора ботаники Юдина и директрису частного пансиона для девочек Веронику Дурновскую, он понять не смог. Альфред Федорович услышал от старушки Розановой еще много знакомых фамилий, но подходить ни к кому не стал. Он ослаб, с трудом стоял на ногах и думал лишь о том, чтобы не упасть. Розанова поняла, что сосед по имению ее не слушает, и тихо отошла, растворившись, словно тень, в толпе узников.

Внезапно дама в шляпке с вуалью в трех шагах от Стерна сказала:

– Сейчас у меня на руках умер Липский. Мой муж страдал сердечной слабостью. Я умоляла его не трогать, а они требовали золота. Откуда у нас золото? Они думают, что человек, который пользуется зубной щеткой и ходит в чистом белье, обязательно имеет золото. И вот мой муж умер…

Проговорила она все это негромко, но все услышали. Монотонный гул стих, и несколько минут толпа заложников молчала, затем из левого угла раздался чей-то истерический крик. Кричал мужчина высоким тенором: «Господа, это произвол! Мы русские люди! Они не имеют права! Мы же не каторжники!»

Стерн постарался вспомнить, не знаком ли он с обладателем этого голоса, но не вспомнил. Пока он думал об этом, юноша с прекрасным породистым лицом русского дворянина тихо поставил возле его ног ящик от шампанского.

– Садитесь, Альфред Федорович.

– Благодарю вас, молодой человек. Откуда вы меня знаете? – удивился Стерн.

Юношу он не признал.

– Я слушал ваши лекции на юридическом, господин профессор, – ответил бывший студент и улыбнулся Стерну так, будто они встретились не в грязном и вонючем складском сарае, а на бульваре Ниццы.

– Еще раз благодарю, но мне пока сидеть не хочется, – отказался бывший профессор.

– Помните, вы нам говорили, что человеческое общество, переставшее чтить закон, превратится в зверинец. Похоже, ваши слова сбываются.

– Конечно, помню, мой юный друг, – подтвердил Стерн и с грустью подумал, что и этого прекрасного юношу расстреляют.

Молодой человек побоялся быть навязчивым и отошел. Стерн с трудом отыскал свободное место у стены, прислонился и застыл. И сколько так постоял, не помнил. Вздрогнул от того, что кто-то взял его за рукав.

– Роза и крест, – услышал он хрипловатый шепот.

– Крест и роза, – машинально отозвался Альфред Федорович и попытался разглядеть брата по ордену. Никого не увидел, но снова почувствовал, что его трогают за рукав. Наконец глянул вниз и обнаружил возле себя горбуна.

– Иди за мной. Среди чекистов есть посвященные. Они хотят тебе помочь. – С этими словами калека взял Стерна за руку и повел сквозь толпу заложников.

Угол огромного складского сарая занимали груды пустых ящиков. Горбун завел Стерна за них и юркнул в низкую дверцу, которую в полумраке было трудно заметить.

– Пригнись, чтобы не повредить голову, – едва слышно предупредил он высокого старика.

Альфред Федорович пригнулся и кое-как вошел. Брат по ложе прикрыл за ним дверцу, и они оказались в кромешной тьме.

– Я ничего не вижу, – растерянно прошептал Стерн.

– Не бойся. При мне электрический фонарь. Сейчас я его включу. – Горбун с минуту провозился, так что слышалось только его сопение, затем узкий луч фонарика осветил грязную деревянную лесенку. – Двигайся за мной, я буду светить на ступени.

Альфред Федорович опасливо последовал за своим доброжелателем, стараясь не упасть. Подниматься по крутой лестнице без перил ослабшему старику было нелегко. Одолев несколько ступеней, он остановился.

– Должен отдышаться. Извините, оголодал, – виновато попросил Стерн.

– Не тревожься об этом. Торопиться нам некуда, – успокоил его брат по ложе.

Наконец они поднялись. Горбун распахнул скрипучую дверь и выключил свой фонарь. Они оказались в чердачной кладовке, забитой одеждой и обувью. Возле маленького круглого оконца Стерн заметил конторский стол и несколько стульев.

– Присаживайся, – по-хозяйски пригласил горбун и, указав Альфреду Федоровичу на стул, уселся и сам. – Разреши представиться. Серафим Маркович Шульц, мастер-наблюдатель рижского отделения.

– Мое имя, брат, тебе, как я понял, известно, – ответил Стерн и с удовольствием сел. – Кто посвящал тебя в ложу?

– Я принял чин от неведомого начальника, он родом, как и я, из Риги. И зовут его бароном Мебесом.

– Григория Оттоновича я имею честь знать лично, – слабо улыбнулся Стерн.

– Тебя, наверное, удивляет, что я оказался здесь? – поинтересовался Шульц.

– Меня уже мало что может удивить, – парировал Альфред Федорович.

– Хорошо сказано. Я согласился работать в ЧК, чтобы иметь возможность помочь нашим, – пояснил горбун. – Здесь таких несколько. Я попробую тебя освободить, но и ты должен оказать нам услугу.

– Чем может пригодиться голодный старик всесильному чекисту? – не без иронии проговорил Стерн.

– Твой сын заканчивает книгу, но ему нечего есть. В Кремле нашлись люди, которые считают эту книгу очень серьезной работой. Они хотят поддержать Святослава материально и посылают меня в Финляндию. Ты, брат, должен написать мне к нему рекомендательное письмо.

Стерн прикрыл глаза и вытянул над столом руки. Так он просидел несколько минут. Горбун не мешал.

Наконец Альфред Федорович заговорил. Голос его изменился и звучал отстранение:

– Я проник в твои мысли. Ты говоришь не всю правду. Золото, которое ты повезешь сыну, пахнет кровью. Он не примет вашей помощи и не пойдет с вами.

– Оставь это решать Святославу, – возразил Шульц.

– Письмо я писать не стану. Святослав благородный мальчик. Я знаю, как он поступит. Как знаю и то, что лежит в ящике стола, за которым ты сидишь.

– Да, там лежит твой меч, – оскалился Шульц и, выдвинув ящик, выложил меч на стол. – Можешь ничего не писать. Эта штука скажет Стерну-младшему больше, чем любое послание.

– Я не позволю… – Альфред Федорович приподнялся и попытался дотянуться до меча, но не успел.

Шульц молниеносно схватил сверкающий клинок и вонзил его прямо в сердце старика.

– Что ты можешь не позволить? – устало поинтересовался горбун у умирающего.

Но тот уже не слышал. Стерн так и остался сидеть, только голова его с громким стуком опустилась на канцелярский стол Шульца.

– Отнесите его в подвал, а вещи как обычно, – приказал Серафим Маркович вошедшему красноармейцу и, аккуратно вытерев носовым платком кровь старика с лезвия, вышел. Красноармеец принялся деловито раздевать покойника. Вещи Альфреда Федоровича присоединились к одежде и обуви, сваленным в углу каморки.

* * *

Слава взглянул на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Он зачитался и позвонил режиссеру в одиннадцать, как они договаривались. Но служители муз пунктуальностью не отличаются, оказалось Эраст Митрофанович только что вошел в свой кабинет.

– Извините, что опоздал со звонком, – начал Слава.

– С кем я говорю? – не понял режиссер.

– Это я, следователь по делу Каребина, – напомнил Синицын.

– Разве мы с вами договаривались? – удивился Переверцев.

– Да, вы обещали выяснить у вашего бухгалтера, какая организация снимала здание театра в день прихода писателя, и просили меня сегодня в одиннадцать позвонить…

– Наверное, молодой человек, все так и было. Простите, ремонт мозги расплавил. К сожалению, наша бухгалтерша слегла с простудой. Болезнь Гали для меня катастрофа. Ремонтные работы требует постоянных расходов, а без нее я не могу рассчитываться с людьми, – пожаловался Переверцев. – Позвоните через пару дней.

Синицын положил трубку и посмотрел на открывшуюся дверь, в которой возникла конопатая физиономия сержанта Сани Рушало.

– Товарищ старший лейтенант, там до вас крутая дивчина домогается, – сообщил он с порога.

– Сильно?

– Что – сильно? – не понял конопатый хохол.

– Домогается сильно, спрашиваю? – растолковал Синицын.

– Настойчиво. Гутарит, что с радио.

– Зачем же я ей понадобился, пускай к начальству идет. Михаил Прохорович голос имеет бархатный, для радиослушателя приятный, – усмехнулся старший лейтенант.

– Она до вас домогается, – стоял на своем Рушало.

– Откуда же ей про меня известно? Я вроде подвигов не совершал, ранения от бандитской руки тоже не принял… – с недоумением произнес Синицын. – Ладно, зови свою радиодиву.

– Есть звать, – обрадовался концу беседы сержант. Он мыслил простыми, понятными категориями, и речь Синицына с его иронией и подвохами его утомила.

Слава оценил свое отражение в стеклянной дверце шкафа для бумаг, быстро причесал чуб и, создав на лице безразличное выражение, уставился в телефонный справочник. Он предполагал увидеть серьезную девицу в очках и при портфеле, а в дверь впорхнуло нечто белобрысое в непристойно короткой юбке и с ярко намалеванным лицом. Слава подумал, что ей лет семнадцать.

– Елизавета Тихонева, – представилась радиожурналистка, произнеся первую букву своего имени как «Э» и протянула Славе руку с фиолетовым маникюром.

– Старший лейтенант Синицын, Вячеслав Валерьевич, очень приятно, – протараторил Слава, хотя ничего приятного пока не ощутил.

– Я так рада, так рада. Впервые вижу настоящего следователя, – заворковала Тихонева, при этом с любопытством оглядывая помещение. – Вот здесь вы допрашиваете преступников и проводите очные ставки?

– Вы не назвали вашего отчества, – напомнил старший лейтенант, с трудом проникая в речевой поток посетительницы.

– Мне еще нет и сорока. Можете называть меня просто Элиз. Так меня все знакомые называют, – разрешила она.

– Вам нет сорока? – : опешил Синицын.

– Да, мне всего тридцать восемь и три месяца. А вы думали, мне за сорок?

Неужели я так скверно выгляжу?!

– Я. думал вам лет восемнадцать, – признался Слава.

– Какой вы милый мальчик! Давайте дружить, – расплылась в улыбке Елизавета.

– В каком смысле? – Слава покраснел, потому что понял, что сморозил глупость.

– Это зависит от вашего желания. Я умею дружить в общечеловеческом смысле, но как женщина я очень темпераментна, и даже монахи становятся со мной первоклассными любовниками, – томно сообщила радиожурналистка.

Слава смутился и замолчал. С подобными красавицами он опыта общения не имел. Пауза становилась неловкой. Выручил Тема Лапин. Стажер открыл дверь и замер у порога.

– Заходи, Лапин. У нас в гостях журналист с радио, – пригласил юношу Синицын и тут же представил его Тихоневой:

– Перед вами стажер. Заканчивает школу милиции и в нашем отделе проходит практику.

– Тоже прелестный молодой человек. И такой высокий! Как вас зовут, Лапин?

– Темой, – и стажер густо покраснел. Журналистка сделала вид, что этого не заметила:

– Вот что, мальчики, тут у вас замечательно… – Елизавета вновь обвела взглядом унылый милицейский кабинет. – Но давайте поговорим в каком-нибудь не столь официальном месте. У вас я от страха деревенею.

– Хорошо, если не очень долго, – согласился Синицын, – а где бы вы хотели?

– Найдем. Моя машина у подъезда. Шагом марш за мной! – весело скомандовала бойкая женщина и, звонко отстукивая высокими каблуками, повела молодых людей за собой.

Возле входа они сразу заметили розовый «Мерседес». У скромного парадного райотдела машина казалась рождественской игрушкой. Спортивная модель имела только две двери, и Тихонева посадила стажера назад, а Синицына рядом. Лапин согнулся в три погибели и задышал Славе в ухо. Правила женщина лихо. Слава смотрел в окно и гадал, куда они едут. «Знакомое место», – подумал он, когда води-тельница крутанула в переулок за универмагом «Детский мир». Ведь совсем недавно у следователя была встреча на Кузнецком мосту. Но до того места метров двести они не доехали. Елизавета завернула во двор Центрального дома работников искусств.

Ресторан в клубе давно не работал, а в бар на пятый этаж пускали по пропускам. Тихонева показала свое удостоверение и провела Синицына с Темой мимо вахтера. Тощий и высокий стажер вышагивал за раскрашенной дамочкой, как журавль за лисицей, и не знал, куда деть свои длинные руки. Слава замыкал шествие и с трудом сдерживался, чтобы не прыснуть. В бар посетителей поднимал старый скрипящий лифт. Небольшой зал был заполнен, но Тихонева пококетничала с барменом, и столик для них нашелся. В помещении было накурено, к тому же тут же крутили видеофильм. Синицын подумал, что для интервью журналистка выбрала не лучшее место.

– Вы сможете тут работать? – удивился он.

– Не волнуйтесь, живой шум наложится естественным фоном. Так гораздо легче воспринимать беседу нашему слушателю, – успокоила его Тихонева и подозвала официанта. – Пить будете?

– Мы на работе, а я вообще алкоголя не употребляю, – отказался Слава.

– Тогда я закажу вам кофе с пирожными, а себе немного белого вермута со льдом. Моей работе это не мешает.

Синицын решил не спорить. Через минуту они с Темой получили по капучино в бокалах и по бисквитному пирожному, а журналистке подали вермут в высоком стакане с прицепленным к стеклу кусочком лимона.

– Итак, мальчики, давайте немного поговорим о вас, – поставив на стол портативный магнитофончик, начала интервью Елизавета.

– А что говорить? – пожал плечами Слава. – Ни одного громкого дела я самостоятельно не провел. Вооруженных преступников не задерживал и вообще я не очень понимаю, почему вы выбрали лейтенанта и стажера?

– Я вам отвечу. – Тихонева враз перестала улыбаться, и голос ее резко изменился, приняв специфический оттенок голосов радиодам:

– Вам, Слава – можно я буду вас так называть? – поручили вести дело об убийстве известного писателя.

Такое дело каждому не доверят. Вот об этом я и хотела бы поговорить. А Тема немного разбавит серьезность нашей беседы. Молодым радиослушателям очень интересно узнать о практике студента школы милиции.

– Откуда вы взяли, что мне поручено дело писателя? Это служебная тайна, – нахмурился Синицын.

– А уж это моя служебная тайна, – игривым тоном заявила Елизавета.

– Пускай тайна остается тайной, но я говорить о деле до его завершения не имею права. Поэтому о чем угодно, только не о текущем расследовании.

– Наша радиокомпания может заплатить за интервью. Думаю, долларов триста на двоих я выбить сумею, – вкрадчиво сообщила Тихонева.

– Плату за интервью в данном случае можно расценивать как взятку должностному лицу. Нам за решетку не хочется, а вам? – поинтересовался Синицын.

– Ну хорошо. Тогда я обращаюсь к вам двоим как к рядовым читателям, продолжая держать тон, специфическим голосом продолжала Тихонева. – Вам знакомо творчество погибшего? – обратилась она к стажеру.

– Нет, я не читал его книг. А вот Вячеслав Валерьевич мне говорит, что читает последний роман Каребина, – неожиданно выпалил Тема.

Синицын зло зыркнул в его строну, но промолчал. Лапин восторженно смотрел в рот журналистке и взгляда начальника не заметил. «Мерседес» Тихоневой, ее короткая юбка и удивительная моложавость юношу восхищали.

– Вы читаете одну из последних вещей писателя? Попробую угадать какую.

«Гусар его величества»? – Журналистка изобразила восторженный интерес.

Слава промолчал.

– По глазам вижу – не угадала. Тогда «Наместник Востока» о Скобелеве?