Текст книги "Исступлённая неделя"

3

Рабинер стоял посреди палаты, сцепив руки за спиной. После появления Олега доцент испытывал странные чувства. Сидя в больнице пять лет, он практически согласился с тем, что жена и дочка его бросили, почти поверил этим «мозгоправам», но неожиданно появляется молодой человек и будоражит воспоминания, пробуждает желание отыскать обидчиков. Рабинер нервничает, беспокоится и уже не может спокойно сидеть на месте. Он хочет убежать из этой постылой больнички. Позвонить Олегу прямо сейчас, согласиться на побег и бежать, перепорхнув через двухметровую бетонную стену. Но, – нет, мужчине уже семьдесят лет и, максимум, что у него получиться – это сломать запястья, пытаясь подтянуться на заборе. Так не пойдет! Надо придумать другое решение. Рабинер сел на свою койку и обхватил седую голову руками.

«Думай!»

Вместо гениального плана побега в голову лезли лишь воспоминания… Страшный летний вечер восемнадцатого августа тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Тогда Борису Ефимовичу было всего тридцать три года и, несмотря на то, что он был небольшого роста, женщины с восхищением любовались его черной и густой шевелюрой. Рабинер был молод, красив, умен и галантен. Однако, тогда Бориса уже не интересовали очаровательные незнакомки, он был женат на прекрасной Дине. У них имелась дочь Алина, пяти лет от роду. В семьдесят восьмом Рабинер читал лекции о духовной культуре древних славян в университете филологии, так же его статьи публиковались в различных журналах. Борис Ефимович считался успешным, состоявшимся человеком: полноценная семья; жалование в сто семьдесят рублей; очередь на автомобиль, подходящая в следующем году; ежегодные поездки на южные курорты.

Семья Рабинеров только вчера вернулась из Гагр, а на сегодня они запланировали культурный поход в кинотеатр. Еще в поезде Борис пообещал дочери отвести ее на фильм «Будьте готовы, ваше высочество!», но благополучно забыл о своем обещании. А, вот девочка, – нет! С самого утра пятилетняя Алина бегала по квартире и громко кричала: «Кино! Кино!», но выбраться в кинотеатр Рабинеры смогли только к пятнадцати часам. Утром Борис ездил в университет и решал какие-то проблемы, какие именно, сейчас он уже забыл. Зато отчетливо помнил, во что были одеты Дина и Алина. Жена вся в красном: гладкокрашеный жакет с полосатой юбкой по колено, а на голове берет. Дочка в длинном желтом платье и легкой курточке. Борис удивился, как такое можно помнить спустя почти сорок лет? На мужчине-же плохо сидел коричневый костюм, и пусть Борис выглядел слегка нелепо, главное, – он был в тот момент по-настоящему счастлив.

Молодые улыбающиеся родители шли по Московскому проспекту, держась за руки, а развеселая Алина болталась между ними, отрывая маленькие ножки от земли. Рабинеры подошли к кинотеатру «Дружба», поднялись по ступеням и вошли в большие деревянные двери. В вестибюле стояла касса, Борис купил три билета в четвертый ряд, и вся семья дружно поднялась по лестнице, в фойе. Они хотели сразу войти в зрительный зал, но Борис, заметив буфет, остановился.

– Диночка, дорогая моя, – обратился он к жене, улыбаясь. – Позволь, я быстро схожу, покушаю. Ничего не успел в университете перекусить. А?

– Хорошо, – Дина посмотрела на часы. – Кино начнется через десять минут, успеешь?

– Да. Вам что-нибудь купить?

– Спасибо, мы уже дома поели.

Дина взяла два билета у мужа и повела девочку в зрительный зал.

– Пап, ты куда? – Алина потянулась к отцу.

– Папа сейчас вернется.

Борис отправился в буфет, заказал стопку коньяка и два бутерброда с колбасой. Мужчина нашел в дальнем углу свободный столик и прекрасно устроился… Последнее, что он помнил, как выпил коньяк и почти доел второй бутерброд, а затем наступила темнота. Долгая, тревожная темнота, из которой никак не мог выбраться.

Вдруг кто-то пихнул Бориса Ефимовича в плечо. Раз, затем второй… Доцент с трудом разомкнул веки и обнаружил, что все еще сидит в буфете кинотеатра, прислонившись головой к стене. Тело будто искололи тысячами мелких булавок, а изо рта тянулась длинная слюна.

– Долго еще тут сидеть будешь? – рядом с Рабинером стояла тучная буфетчица в заляпанном фартуке. – Пьянь такая! Тут тебе не место для попоек, люди тут с кинематографом знакомятся, к искусству приобщаются!

Голова ужасно раскалывалась, словно Борис выпил не одну, а двадцать стопок. Он не совсем понимал, что происходит. Посмотрел в окно. Солнце уже скрылось, и на улице постепенно начинало темнеть.

– Который час? – спросил он, вытирая слюну рукавом.

– Да, уж десять почти, – резко и грозно ответила буфетчица. – Давай, проваливай, мне еще намывать тут.

Узнав, сколько время, Борис подскочил, уронив стул, и выбежал вон из буфета. Оказавшись у входа в зрительный зал, принялся дергать ручки, но двери упорно не поддавались, тогда Рабинер побежал вниз и увидел кассиршу, которая уже запирала кассовую будку. Он подбежал к девушке и спросил:

– Гражданочка, почему зал закрыт?

Кассирша явно не ожидала такого резкого появления мужчины, несколько секунд смотрела на него округлившимися глазами и моргала, но все же смогла выдавить ответ:

– Так кинотеатр до десяти работает. Последний сеанс двадцать минут назад закончился.

Рабинер побежал к дверям, но остановился, вернулся к кассирше.

– Вы женщину с дочкой пяти лет не видели?

– Мужчина, – кассирша слегка расслабилась, наверно решила, что человек не представляет для нее опасности, – сюда каждый день приходят несколько десятков женщин с дочками. Так что, могу сказать: да, видела.

Такой ответ явно не устраивал Бориса, и он не стал слушать, что еще скажет кассирша. Побежал домой и минут через десять бросился в подъезд, галопом взлетел на третий этаж и замер около своей квартиры. На двери он увидел странный знак, намалеванный кровью, точно такой же, что показывал Олег Набатов. Борис толкнул входную дверь, но та оказалась заперта, а когда он открыл квартиру, там никого не оказалось.

Конечно, доцент первым делом позвонил в милицию, но они лишь приняли заявление и взяли кровь с двери для анализа. Через неделю Бориса вызвал следователь и сказал, что кровь не человеческая, в лаборатории не смогли точно выяснить, но скорее всего, кровь принадлежит какой-то птице. Возможно, голубю. Также следователь с сожалением сказал, что они пока не обнаружили никаких следов Дины и Алины, предложил Рабинеру поискать их у родственников и знакомых. И, вообще, лучше забрать заявление, ибо такие дела редко раскрываются…

Прошли годы, и Борис догадался, что похищение близких организовано кровавым культом «Терновый Венец». Рабинер наивно считал, что «Терновый Венец» – это безобидный древний миф, не страшнее масонов или иллюминатов. Чудовищная ошибка! Бесплодные поиски продолжались. Борис Ефимович собирал информацию по крохам, а время безжалостно уходило. Только к две тысячи десятому году доцент смог выяснить, где члены культа проводят свой главный ежегодный ритуал. Рабинер не учел тот факт, что адепты «Тернового Венца» следили за ним и оказались на шаг впереди. Бориса арестовали и поместили в Психиатрическую больницу святого Николая Чудотворца на принудительное лечение, и лишь полтора года назад перевели в простое отделение. Рабинер не был силен в юриспруденции и судебном праве, но все же понимал, что такие переводы в полтычка не решаются. Возможно, культ уже не видит в нем опасности для себя, но совсем отпустить – не готовы. Надеются, что доцент подохнет в этой психушке.

«Нет, они не дождутся этого».

Естественно, что Борис Ефимович скоро умрет, да только перед тем, как закрыть глаза последний раз, он доставит немало хлопот «Терновому Венцу».

В мужском психиатрическом отделении номер двенадцать пациентам разрешалось совершать один звонок в неделю продолжительностью не более десяти минут. Как раз на этой неделе Рабинер не воспользовался этой блажью. Хотя он и звонил только одному человеку, своему лучшему другу Старцеву Владимиру.

Глубоко втянув спертый воздух больничной палаты, Рабинер вышел в коридор и направился к сестринскому посту. Сегодня дежурила Светочка, и чем она нравилась Борису Ефимовичу, так это тем, что она никогда не подслушивала разговоры пациентов. В отличии от других. Например, Раиса Сергеевна, эта толстая стервятница, постоянно стояла рядом и пихала свое ухо в трубку наравне с твоим.

Борис подошел к зарешеченному посту, который напоминал клетку для обвиняемого в зале суда, и сказал, улыбаясь:

– Здравствуйте, Светочка. Вы позволите воспользоваться телефоном? На этой неделе я еще никому не звонил.

Светочка одарила Рабинера великолепной улыбкой, и тот отметил, что нужно отдать должное ее стоматологу.

– Но я все равно должна свериться с журналом, – медсестра достала толстую тетрадь, проверила последние записи, водя пальчиком по страницам и вновь улыбнулась. – Да, все верно. Будете звонить своему другу?

– Нет. Сегодня не ему.

Медсестра протянула телефонную трубку сквозь металлические прутья, и Борис Ефимович продиктовал номер. После этого девушка тактично покинула пост и закрыла его на ключ. Рабинер тем временем ждал, когда Олег ответит. Наконец, в трубке прозвучал голос:

– Слушаю…

– Алло, Олег? – Борис Ефимович заговорил шепотом, прикрывая рукой трубку. – Слушайте меня очень внимательно. Проедете по Пряжке вдоль больничного забора метров двести и увидите ворота. В полвосьмого вечера, плюс-минус десять минут, из ворот выедет грузовик с мусорным контейнером. Куда поедет машина, я не знаю, но я буду сидеть в контейнере. Езжайте за грузовиком до самого конца…

4

После того, как Олег покинул психиатрическую лечебницу, его посетило чувство глубочайшего отчаяния, возникла странная уверенность, что Рабинер не позвонит. Вообще, после встречи с Борисом Ефимовичем у Олега на душе появился неприятный осадок безумия, хотя он не мог сказать, что Рабинер – сумасшедший. Старик выглядел абсолютно адекватным, но когда они заговорили о «Терновом Венце», то в его глазах появился неподдельный интерес и что-то еще. Художник не мог точно сказать, что именно, но осмелился предположить, что увидел неутолимую жажду мести. И Олегу оставалось уповать только на эту эмоцию, которая заставит старика бежать из больницы. Художник не мог предположить, что они будут делать дальше, если Рабинер решится на побег, но понимал, что уже ничего не боится. А, как известно, человек, которому нечего терять, может оказаться очень опасным для общества элементом. Набатов вновь ощутил накрывающее его мозг безумие, и ему захотелось вырвать руль, в который сейчас жадно вцепился. Он лихорадочно завел автомобиль и поехал в свое временное пристанище.

Войдя в квартиру, мужчина осознал, что не знает, чем себя занять на то время, пока ждет звонок от Рабинера. Хотелось есть, но как только Олег представлял, как пища попадает в рот, – появлялся рвотный рефлекс. Он прошел в комнату и уселся на диван, на глаза попались разбросанные на полу листы. Пару минут Олег смотрел на них, но не решался подобрать и начать чтение. Мужчину пугало то, что сможет узнать из этих записей, хотя самое страшное уже прочитано. Естественно, художник не мог смириться со смертью своей семьи, но раз уж с ним случилась такая ужасная история и, скорее всего, от Рабинера помощи ждать не стоит, то Олег все же решил продолжить чтение. Набатов опустился на колени и начал складывать листы по порядку, наткнулся на статью с заинтересовавшим названием.

Терновый Венец сегодня

«У меня был изрядный соблазн завершить серию статей о Терновом Венце, но решил, что с моей стороны абсолютно некорректно обрывать нить повествования столь внезапно. Я не смог оставить без ответа основной вопрос: а существует ли на самом деле «Терновый Венец»?

Характерно, что начиная с 1874 года в петербуржских газетах стали появляться заметки о пропаже женщин и их малолетних дочерей. Как правило, похищения приходятся именно в ночь на девятнадцатое августа. В 1917 году к власти пришли большевики, взяли все средства информации под свой жесткий контроль и запретили рассказывать народу пугающие и шокирующие новости. В стране, видите ли, все хорошо! Но если внимательно ознакомиться с архивами МВД, то можно обнаружить массу нераскрытых похищений. Спрашивается, как же такое, вообще, возможно? А вот подумайте: имеется конкретная община людей, в большинстве своем они представляют неуязвимую элиту. Здесь: и великолепные родословные, и неограниченные финансовые возможности, и связи – всего не перечесть. Естественно, что это весьма успешные и амбициозные люди. Но остается открытым вопрос, зачем в 1975 году праправнук купца Растеряева Григория Сергеевича обнародовал в одном из интервью информацию о «Терновом Венце»? На следующий день все газеты с сенсационной статьей были изъяты из продажи, а затем вышло опровержение. О самом праправнуке Растеряева больше ничего неизвестно, долгое время ходили слухи, что он закончил свою жизнь в одном из рабочих лагерей на Дальнем Востоке.

Продолжать перечислять подобную информацию далее нет смысла, ведь фактов и свидетельств, подтверждающих реальность существования «Тернового Венца», более чем достаточно. В книге «Страданья во благо» американского писателя и публициста, уделившего много внимания европейским обществам и сектам написано: «Терновый Венец» выжил и продолжает действовать на территории Санкт-Петербурга, хотя – по большей части – орудует руками государственных и частных организаций. При помощи всех этих организаций и благодаря давним связям с одними и теми же семействами сложилась особая несокрушимая коммуна».

Я осмелюсь добавить, что не только несокрушимая, но и тайная, и недоступная…»

Телефон неожиданно запиликал. Олег схватился за мобильник и увидел светящийся городской номер. Моментально почувствовал появление новой надежды, ведь нет сомнений, что это Рабинер, ибо следователь, со слов участкового, должен позвонить только через несколько дней. Хотя, еще есть вероятность, что вышли на связь похитители, но, если судить по статьям, – выкуп их совершенно не интересует. Олег нажал «Ответить» и поднес телефон к уху. Из динамика донесся шепот Бориса Ефимовича и уже через десять секунд послышались гудки, но главную информацию Олег уловил: в девятнадцать часов двадцать минут нужно обязательно стоять у ворот и ждать мусорный грузовик. Художник посмотрел на телефон: «15:33», до назначенного времени еще четыре часа, но мужчина решил не рисковать после того, как познакомился с «пробками» Петербурга. Начал собираться прямо сейчас. Открыл диван и вынул пачку денег, зачем-то осматриваясь по сторонам, сразу засунул их во внутренний карман, к паспорту. Набатов решил потратить еще немного времени на поиски документов жены и дочери, но через пятнадцать минут понял, – это бессмысленно.

Перед тем как покинуть квартиру мужчина постоял в коридоре, всматриваясь в дырку в стене. Ему казалось, что он уже не вернется сюда, за домом наблюдают и за ним тоже следят, как когда-то отслеживали все действия Рабинера. Надо быть аккуратнее, Олегу не хотелось, чтобы его постигла участь старика.

Мужчина вышел из квартиры, закрыл дверь на ключ и быстро выскочил из подъезда. Сел в «Ладу», завел двигатель и выехал со двора, не желая больше здесь находиться. Этот дом, двор: все теперь напоминало о Катерине и Ксюше. Оказавшись на широком проспекте, Олег уверенно направился к больнице, не превышал допустимую скорость, так как думал, что ориентировка на его автомобиль, да и на него самого, уже давно находится у всех патрульных нарядов. Но без каких-либо препятствий (помимо «пробок») Олег доехал до набережной и медленно двинулся вдоль Пряжки, высматривая ворота. Как и обещал Рабинер, художник увидел ориентир метров через двести. Остановился, осмотрелся и, убедившись, что место почти безлюдное, заехал двумя колесами на поребрик. Заглушил автомобиль и принялся ждать мусорный грузовик. А ждать Олегу оставалось еще почти два часа.

5

Когда Рабинер закончил давать по телефону указания Олегу, он долго не мог «найти себе место», время тянулось мучительно долго, а с каждой прожитой минутой внутреннее напряжение нарастало. За все пять лет у Бориса Ефимовича не возникало проблемы, чем занять себя в течение дня в психиатрической лечебнице, главное – выполняй все, что тебе скажут медсестры или санитары, и тогда день пролетает незаметно. Подъем в отделении приходился на семь утра, затем прием лекарств. Уборку в коридорах, туалетах и палатах выполняли пациенты, так что скучать времени не было. В девять утра завтрак, потом процедуры. Далее прогулка в больничном сквере, если погода позволяла, в ином случае – просмотр передач по черно-белому телевизору в дневной комнате. В пятнадцать часов обед, затем вновь прием отвратительных лекарств, дневной сон, групповая терапия, ужин, опять медикаменты, черно-белый телевизор и отбой. Весь день у пациентов расписан так, что даже на часы посмотреть некогда. Однако, сейчас время тянется как разогретая смола. Борис Ефимович словно «сидел на иголках», а к нервному ожиданию еще прицепилось чувство страха. Страха за то, что «Терновый Венец» прослушивал телефонный разговор, и как только доцент окажется в контейнере и выедет за ворота, – его тут же устранят. На этот раз адепты не будут искать сложный путь, а просто убьют. И Олега, этого молодого амбициозного человека, скорее всего, тоже прикончат.

Рабинер измерил шагами длинный коридор отделения раз семь, и санитар, наблюдавший за порядком в дневной комнате и коридоре, стал подозрительно поглядывать на него. Борис Ефимович еще немного походил по скрипучему паркету, вошел в дневную комнату, посмотрел на большие белые часы с черными стрелками. После телефонного звонка прошло всего двенадцать минут.

Двенадцать минут! Всего!

Время словно вступило в заговор с «Терновым Венцом» и практически не двигалось. Еще с детства Рабинеру было интересно, почему, когда чего-то очень ждешь, то время замирает, а когда вырос, появился другой вопрос: почему, когда опаздываешь – время предательски убегает вперед?

В центре дневной комнаты вокруг круглого стола расселись десять человек в коричневых пижамах. Несколько больных играли в шашки, а остальные, словно группа поддержки, выкрикивали подбадривающие слова. По стенам стояли пластиковые стулья, на время групповой терапии их всегда выстраивали полукругом. Борис Ефимович прошел в конец комнаты и уселся на один из стульев, уставившись в телевизор, по которому, как всегда, транслировались советские мультфильмы. И, кажется, Рабинер стал погружаться, следить за тем как волк гонится за зайцем, начал забывать о существовании времени, о сумасшедшем плане побега.

В дневную комнату вошел врач в сопровождении двух санитаров. Пришло время групповой терапии.

Почему-то только сейчас Рабинер осознал, как сильно ему все это осточертело. Эта больница, в которую его поместили абсолютно здоровым человеком и пытаются сделать умалишенным. Надоели окружающие люди, ведь с ними даже ни о чем нормально не поговорить. Врачи. Медсестры. Санитары. Все они, как маленькие ботинки, – жмут, давят, а снять с ног – нет никакой возможности. Но сегодня у него появился прекрасный шанс распрощаться навсегда с неудобной обувью. Олег, словно ураган, – ворвался в никчемную, лишенную цели жизнь Бориса Ефимовича, перевернул все мысли с ног на голову и как магнит потянул за собой. Да, сомнений уже не осталось, Рабинер приложит все усилия, чтобы сбежать из этого места. Он уже решил – каким способом. Главное – это придумать, как избавиться от глухонемого парня, которого все (даже санитары и медсестры) зовут Иисусом. С тех пор, как Борис Ефимович оказался в обычном отделении, его закрепили за столовой и поставили задачу: каждый вечер, после ужина, выкидывать мусорные пакеты с пищевыми отходами в большой контейнер на улице. Как правило, пакетов было несколько и Рабинеру в помощь назначали этого самого Иисуса…

– Добрый день, – громко сказал врач.

Борис Ефимович оторвался от черно-белого экрана, словно вышел из транса. Послеобеденные лекарства почему-то всегда мутили разум сильнее утренних и вечерних таблеток.

Доктора звали Максим Александрович. Это мужчина высокого роста, в белом халате, надетым поверх черного костюма, крепко сложенный, лысая голова. Своей внешностью он не казался грубым или пугающим, наоборот был очень интеллигентен и тактичен, как врач и как человек.

Рабинер не заметил, что пациенты уже убрали стол и расставили двадцать пластиковых стульев полукругом. Доцент встал, подошел к полукругу и сел примерно по центру.

– Итак. Давайте приступим, – заговорил добрым голосом Максим Александрович и сел на отдельный стул напротив полукруга. Санитары, сопровождавшие врача, стояли за спинами пациентов. – Вчера мы закончили собрание разговором о том, что у Шубина Антона садистские наклонности, за что, собственно, он и находится в нашем медицинском учреждении, – доктор достал из внутреннего кармана пиджака черный блокнотик. – Согласно моим записям с ваших слов, Антон, первое животное вы замучили в одиннадцать лет. И на вчерашнем собрании вы разнервничались, когда мы начали вспоминать тот день и стали выкрикивать агрессивные ругательства. Я все правильно говорю?

Антон Шубин встал. Это был молодой человек двадцати одного года от роду, низкого роста и со слегка уродливым лицом. Сейчас он часто закивает головой и начнет беззвучно плакать, а затем обмочится, хотя последнее случается последнее время все реже. А в самом конце, скорее всего, бросится на доктора. Рабинер видел это сотни раз, но сегодня, надеялся, что последний.

– Да… да… я не должен… – начал мямлить Антон, но затем заговорил более внятно. – Да доктор. Вы правы.

– Антон, как вы сами считаете, вы совершали хорошие поступки? – Максим Александрович закрыл блокнот и убрал его. – Скажите нам всем, не бойтесь. Ведь мы все для этого здесь и собрались. Чтобы разобраться в себе, побороть свои страхи, вновь выйти на улицу и влиться в общество как полноценный социальный элемент.

Все присутствующие на собрании молчали с потупленными взглядами. Рабинер понимал, что никто не хочет оказаться на месте Антона. Максим Александрович ждал, что кто-нибудь хоть что-то скажет, потом вновь обратился к Шубину:

– Антон, подумайте, что о ваших поступках сказала бы ваша мать?

– Все вы знаете про мою мать! – было видно, как Шубина начало трясти, его лицо сначала побледнело, а затем залилось красным. – Вы знаете, какой она была мразью! Я все вам рассказывал на личных встречах.

– Расскажите всем нам.

– Нет.

– Антон, чего вы боитесь?

– Чего я боюсь?! – выкрикнул Шубин, и по его щекам потекли слезы. – Я боюсь своей матери даже сейчас, когда она мертва уже, как два года.

– Что она делала с вами? – Максим Александрович спросил ровным и успокаивающим голосом.

– Я не хочу говорить об этом при всех.

– Но ведь собравшиеся здесь люди не желают вам зла. Суть групповых собраний и заключается в том, чтобы все помогали разбираться в проблемах друг друга.

Доктор смотрел прямо в глаза Антона, тот выглядел нашкодившим школьником, затем начал говорить:

– Она… она сука. Тварь! Она всегда надо мной издевалась. Била. Привязывала голым к батарее. Водила в квартиры разных мужиков, напивалась с ними, и эти гады издевались надо мной, – Антон говорил все громче и агрессивнее, выпученными глазами уставившись на доктора. – Могла голым выгнать в мороз на открытый балкон! А она пьяная со своими хахалями смеялась и трахалась! Сука! Ненавижу! Тварь! Тварь! Смеялась и трахалась! Ха-ха. Смеялась и трахалась!

К концу своей маленькой речи Антон кричал, все его тело вытянулось в напряженную струну, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из глазниц. Он обмочился и кинулся на Максима Александровича, но не успел сделать и двух шагов, как санитары скрутили психа и вывели из дневной комнаты. В помещение тут же вошли двое других санитаров, не уступающих в росте предыдущим, и расположились за спинами пациентов.

– Итак, только что мы с вами видели пример агрессивного поведения, – продолжил, как ни в чем не бывало, доктор, – которое доказывает, что Антон Андреевич на данный момент не может сосуществовать в социальном обществе. А теперь давайте побеседуем с вами, Дмитрий Яковлевич…

И еще около часа доктор тормошил внутренний мир пятидесятилетнего мужчины, которому изменила супруга, и он пытался покончить сначала с женой, а потом и с собой. Но у него ничего не получилось. К счастью остальных пациентов подошло время ужина, и Максим Александрович оказался вынужден закончить терапию.