Текст книги "Воин из-за круга"

Он притушил фонарь, чтобы свет его не выдал, и сел у двери – ноги его не держали. Ну да, конечно, ведь старик так и сказал – Дети Ночи! Только назвал он их на ортландский манер, леритами. Молодой человек знал об этих существах совсем немного, но даже этой малости было бы достаточно, чтобы нагнать ужас на людей, куда более отважных, чем сын Каса ди Марона. Лейрами называли призраков несовершеннолетних детей, умерших от голода или убитых родителями. Говорили, что их плач невыносим для слуха, что они бродят стаями и пожирают всех, кто попадется им на пути. Но откуда, во имя Единого, в Гесперополисе появились эти твари? О них уже сотни лет никто слыхом не слыхивал…

Судя по новым звукам из разделочной, твари нашли тело Кебриса. Даже сидя за железной дверью, ди Марон трясся от ужаса – его воображение и доносившиеся до слуха хруст и чавканье живо рисовали ему сцены пиршества лейров. А с другой стороны, если твари насытятся, вряд ли они будут продолжать рыскать по кухне в поисках новой добычи. Запах крови Кебриса наверняка забил его запах, так что…

– Он здесь! – внезапно раздался за дверью звонкий детский голосок. – Он спрятался!

Удар в дверь заставил ди Марона отшатнуться. Он еще не до конца осознал, что происходит, а за дверью уже несколько голосов кричали ему:

– Выходи, мы тебя нашли! Давай по-честному!

Втянув голову в плечи, обливаясь потом и моля Единого о спасении, ди Марон вцепился в тяжелый настил, пытаясь удержать дверь еще и своей тяжестью. Судя по многоголосому вою, который раздался за дверью, лейры были в ярости.

– Играй по-честному! – вопил самый пронзительный голос в этом жутком хоре. – Мы нашли тебя, выходи!

– Хрен вам! – крикнул ди Марон. – Скорее вы собственное дерьмо сожрете!

– Нечестно! – рыдал голосок за дверью. – Нечестно!

– А мне плевать! – ди Марон, как и всякий человек, находящийся в крайнем отчаянии, вдруг почувствовал, что больше никого и ничего не боится. – Проваливайте отсюда, отродье могильное! В аду вам всем место!

Несколько ударов в дверь показали, что лейры обладают нечеловеческой силой, но дверь выдержала. У ди Марона появилась надежда. Уж до утра он как-нибудь продержится, а там его найдут и спасут. Уж лучше сдохнуть на каторге, чем быть сожранным этими гнусными порождениями Тьмы.

– Он хитрый! – сказал голосок за дверью. – Но мы хитрее! Мы его сейчас достанем. Сейчас достанем!

Противно, до ноеты в зубах, заскрежетала железная обшивка двери. Вначале ди Марон не понял, в чем дело, а потом, содрогнувшись, сообразил, что маленькие дьяволы отдирают железные листы от двери. Судя по звукам, они пустили в ход и когти, и зубы. Сорвав железо, они в два счета раскрошат деревянную дверь, и тогда…

Вопя от невыразимого ужаса, поэт начал ковырять ножом стену справа от двери. Фонарь замигал и погас. Но мгновение спустя рука ди Марона с ножом будто прошла сквозь стену. Слабо понимая, что происходит, поэт продолжал кромсать стену, и дыра словно по волшебству становилась все больше. Стена оказалась не каменной, а из самана. Тот, кто строил кухню, посчитал, что стены, выходящие во двор, вовсе не обязательно делать каменными.

Когда дверь, источенная зубами и растасканная по кускам, треснула и раскололась, ди Марон уже выбрался во двор. Ноги у него тряслись от напряжения и страха, но поэт все же за считанные секунды добежал до забора и в мгновение ока перебрался через него в яблоневый сад, росший здесь с незапамятных времен и пощаженный устроителями лагеря. Отсюда, в просветы между яблонями, он увидел южные ворота.

Вой раздавался где-то за его спиной. Собрав последние силы, ди Марон бегом преодолел последние двести пятьдесят или триста локтей, отделявшие его от выхода из лагеря. Лейры уже побывали здесь – в кордегардии горела лампа, но от охраны остались только бесформенные лохмотья, искореженное оружие и кровавые брызги на стенах и заборе периметра. К счастью, твари, покончив с охраной, ушли дальше в лагерь. Ди Марон впервые подумал о том, что происходит сейчас в бараках, и в который раз за эту кошмарную ночь почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Лишь страх перед лейрами заставлял его передвигать ноги, чтобы побыстрее уйти из проклятого места.

Ворота были перед ним – распахнутые настежь, покореженные и покрытые черными липкими пятнами, о происхождении которых ди Марону было даже страшно думать. Когда он выбежал за периметр, радости в его душе не было. Когда же поэт сообразил, куда он попал, покинув уничтоженный призраками лагерь, то снова вернулся ужас – южные ворота выходили прямо на старое кладбище. Луна, освободившаяся от красной вуали, освещала полуразрушенные временем каменные надгробия, зияющие ямы провалившихся могил и ржавые полуповаленные ограды, оплетенные вьюном, плющем и заросшие сорняками. Под кронами гигантских деревьев, растущих между могилами, стояла такая темень, что ди Марон после недавно пережитого ужаса даже представить себе не мог, что отважится войти в этот сумрак. Оружия у него не было – кухонный нож он обронил где-то в саду, да и вряд ли против лейров сгодилось бы такое жалкое оружие. Кстати, не с этого ли кладбища эти твари заявились в лагерь строителей?

Внезапно ди Марон подумал о Ферране ди Брае. Интересно, где он, что с ним? Стал ли он точно так же, как и прочие обитатели лагеря, жертвой гнусных упырей, или же сам вместе с лейрами участвовал в бойне? Он вспомнил страшный оскал старика, кровожадный блеск в его глазах – и содрогнулся. Конечно, ди Брай был вместе с лейрами. Потому-то он и не остался с ним, не захотел, чтобы они бежали вдвоем. Сейчас в бараках уже никого не осталось – одни высосанные до последней капли крови и разорванные на куски трупы. И ди Марон вдруг осознал, что, возможно, он единственный из шести тысяч заключенных, кому удалось спастись в эту кошмарную ночь. Во всяком случае, за все это время он не видел больше никого из людей. И дьявол его знает, благодарить ли ему за это ди Брая, или, напротив, его ожидает еще более страшная судьба, чем та, что постигла несчастных каторжников.

Впереди в сумраке под деревьями словно что-то шевельнулось. Ди Марон обмер. Немедленно вернулось чувство опасности, от которого он, казалось, уже избавился. Если лейры были в лагере, то наверняка город просто кишит ими. То, что лунное затмение прекратилось, ничего не значит. Да утра еще долго, значит, могильная нечисть может поджидать его где угодно.

Внезапно ди Марон подумал об отце. Сердце его заболело, съежилось, душа наполнилась холодом. Если лейры захватили город, то никто в Гесперополисе не может сейчас чувствовать себя в безопасности. А это значит, что нужно спешить. Возможно, отец сейчас как никогда нуждается в нем.

Ди Марон больше не думал о призраках. Его больше не пугала тьма под деревьями на кладбище и возможное появление лейров. Следующие четверть часа, озираясь и перебегая от убежища к убежищу, юноша пробирался по улицам ночного Гесперополиса. Улицы были пусты – ни лейров, ни стражи, ни прохожих. Раз или два ему попадались бродячие псы, встречавшие его истошным лаем: на улице Процессий ди Марон натолкнулся на изглоданное тело какого-то несчастного. Небо начало светлеть на востоке. когда он наконец-то оказался у собственного дома. И увидел то, чего больше всего боялся увидеть. Двери особняка были распахнуты настежь, на мраморных плитах холла виднелись следы грязи и крови. Домашней прислуги – старого дворецкого Лардана, двух горничных и поварихи Илланы – в доме не было, и напрасно ди Марон звал их, разыскивал по всему дому, охваченный страшной тревогой. Хотя в первую очередь он, конечно же, искал отца.

В кабинете Каса ди Марона горела бронзовая лампа – отец обычно работал в ее свете. На конторке лежали банковские документы, векселя, долговые расписки и авизо, по паркету были разбросаны еще какие-то бумаги. Ветер, влетая в раскрытое окно, развевал газовые занавеси. Юноша закрыл глаза – ему очень хотелось снова раскрыть их и увидеть отца, сидящего за конторкой с пером в руке и попивающего горячий пунш, приготовленный старым Ларданом. Но он понимал, что ничего этого не увидит. Проклятые нежити побывали и тут. Его отец мертв, эти твари убили его. От этой мысли хотелось выть, метаться, крушить все вокруг себя. Но ди Марон просто стоял посреди кабинета с закрытыми глазами. Стоял, пока к нему не начало возвращаться чувство реальности.

Ди Брай ничего не сказал ему, куда идти, что делать, если он выберется из лагеря. Значит, он свободен. Он не связан никакими обязательствами, никакими клятвами, никакими законами, потому что он сейчас – всего лишь беглый преступник, которому никакие законы не писаны. Когда Гесперополис очнется от ужаса, который посетил его этой ночью, не исключено, что его сочтут погибшим в ночной резне. Если так, искать его не будут. Оно и к лучшему. Он не сможет получить наследство отца, но отомстить за его гибель сможет. Он найдет того, кто напустил на Гесперополис кровожадную свору лейров. Если то, что рассказал ему ди Брай, – правда, он рано или поздно сумеет связать вместе все концы и сделать так, что Кас ди Марон будет отомщен. А пока ему надо уходить. Оставаться в мертвом доме небезопасно. Рано или поздно сюда придут, и не надо, чтобы его здесь видели.

Юноша хорошо знал, где у отца хранятся деньги на хозяйство – больших сумм Кас ди Марон у себя в доме не держал. Ди Марон-младший время от времени приворовывал у отца небольшие суммы, а отец делал вид, что этого не замечает. Но сначала молодой человек занялся провизией и одеждой. На кухне он отыскал головку сыру, половину каравая хлеба, кусок мяса, кое-какую зелень и покидал все это в большую сумку, найденную тут же. Потом он вернулся в свои покои. Оказавшись среди привычной роскоши, ди Марон снова почувствовал болезненную пустоту в сердце и тоску. Он в последний раз находился среди этих вещей, среди всего того, что когда-то было его жизнью. Он медленно переодевался в чистую одежду и спрашивал себя, с чего же ему лучше начать новую жизнь. Подумав немного, поэт открыл ящик комода и вытащил из вороха бумаг футляр, в котором хранил свитки со своими стихами. Здесь были не все его стихи, только самые лучшие. Прочие не стоили того, чтобы брать их с собой.

В ларце, который ди Марон впервые за много лет отпер не своим, сделанным тайно от отца, а собственным отцовским ключом, найденным в кабинете, оказалось не так много денег, как он ожидал. Впрочем, этой суммы хватит на первое время. Вдобавок у него остались галарны, полученные от ди Брая. Не бог весть какие деньги, но в провинции на них можно купить неплохую ферму.

Уже в холле, покидая дом, ди Марон захватил с паноплия на лестничной площадке один из кинжалов. Это был один из двух кинжалов работы мастера Гарраша, которыми ди Марон-старший очень дорожил – неизвестно, почему. Убивать молодого ди Марона никто не обучал, но кинжал сгодится в дорогу хотя бы для большей уверенности в себе…

Небо совсем посветлело. Набросив на голову капюшон широкого дорожного плаща, Уэр ди Марон покинул родной дом, так и не заперев за собой дверей. С улицы Парфюмеров, где находился их дом, он по темным проулкам добрался до рыночной площади, а отсюда еще до рассвета оказался в западном конце города, недалеко от Новых Императорских ворот. Здесь он впервые увидел живых людей – двух мертвецки пьяных босяков, которые, обнявшись, ковыляли вдоль придорожной канавы, горланя какую-то песню, ни мотива, ни слов которой ди Марон так и не разобрал. Юноша почувствовал злобу; эти два никчемных подонка пережили ночь затмения, а его отец погиб. Но время шло, а он все еще не выбрался из города, и думать о пустяках было некогда.

Он спустился по каменной лестнице и оказался в узком переулке, один конец которого выходил на дорогу, ведущую к воротам, а второй упирался в зловонный тупик. Шум шагов ди Марона спугнул нескольких тощих бродячих собак, завтракавших отбросами. Юноша остановился, его снова охватил страх. Однако оставаться в этом унылом месте он тоже не собирался. Собравшись с духом, поэт шагнул в сумрак под невысокой аркой, и тут перед ним возникла фигура нелепая и зловещая, а главное – странно знакомая ди Марону.

– Давай деньги, проклятый лавочник! – зашипел незнакомец, размахивая молотком на длинной рукоятке. – Гони монету, а то я тебе башку расшибу, клянусь титьками моей мамаши!

Еще одна фигура метнулась к ди Марону с другой стороны арки, схватила юношу за руку. Ди Марон рванул из-под плаща кинжал, но в следующий миг замер с открытым ртом. Нападающий тоже встал, его окровавленное и исцарапанное лицо вытянулось от удивления.

– Прах меня покрой! – выпалил он. – Это же наш молодой петушок!

– Ты! – Ди Марон узнал ушастого каторжника, того самого, что назвался Килле-Зайцем. – Живой!

– И ты живой! Балль, ну-ка придержи его.

– Как вам удалось бежать? – спросил ди Марон, пока ушастый освобождал его от пояса с кошельком, сумки с провизией и кинжала.

– Сам не знаю, – Килле посмотрел на поэта. – Расскажи кому, не поверят. А ты как ушел?

– Мне повезло. А старик ди Брай – где он?

– Мы его не видели, – сказал второй каторжник.

– Мы с Баллем спрятались на стройке, – пояснил ушастый. – Залезли в сарай, где стояли бочки с дегтем и смолой, вот нас твари и не учуяли. Остальным хана. Никто не ушел. Весь плац был в крови и в том, что от трупов осталось. А нам и дьявол в помощники! Дождались рассвета и давай тикать! О, где-то бабками хорошими разжился! Кого гробанул, а, малахольный?

– Никого. У себя в доме взял.

– У тебя и дом есть? – Ушастый присвистнул. – А этот дед кем тебе приходился?

– Да так, знакомец просто. Я с ним в корчме познакомился, когда меня приставы арестовали.

– Слушай, Балль, а может, возьмем этого желторотого с собой? – вдруг предложил Килле. – Сдается мне, что петушок этот нам сгодится, если не для работы, то на жаркое. А, фраерок, пойдешь с нами?

– А у меня есть выбор? – спросил ди Марон.

– Во, умный парень, все понимает! – Килле хохотнул, по-дружески хлопнул поэта по плечу. – Ты не ссы, малахольный, Килле покажет тебе, что такое воровская жизнь! Только одно запомни; у нас закон один – слушать старшого и не понтоваться. Нарушишь закон, пожалеешь, что на свет народился. Верно я говорю, Горемыка?

– Ага, – прохрипел Балль. Один глаз у него был мутный, белесый, будто наполненный гноем.

– Сейчас мы пойдем к воротам, – начал Килле, направив острие кинжала в грудь ди Марона. – Стража наверняка сидит в кордегардии, обосранные от страха штаны стирает. Но коли вылезут они до нас, молчи и не дергайся. А то враз с одного удара почку вырежу. Говорить я буду, понял?

– Он понял, Заяц, – сказал Балль.

– Он-то понял. Он дворянчик понятливый. Пошли!

– Один вопрос, Килле, – сказал ди Марон. – Куда мы идем?

– В Венадур, – помолчав, ответил ушастый. – Там сейчас заварушка какая-то идет, не до нас будет. Авось фарт нам подвалит, заживем красиво! Давай, топай, а то до утра не доживешь. Лейры не доели, так я прирежу!

Джел ди Оран едва дождался утра. Ему пришлось провести бессонную ночь – в Красный Чертог беспрерывно прибывали курьеры с сообщениями о том неслыханном ужасе, который творится в столице. Ди Оран делал вид, что изумлен и испуган жуткими новостями. Он с тайным удовольствием всматривался в лица полицейских чинов, военных, представителей магистрата, которые так скоро прибыли в Красный Чертог, что канцлер понял – все они рассчитывают отсидеться в императорской резиденции, пока Дети Ночи свирепствуют в бедняцких кварталах Гесперополиса. Возвращенных среди этих людей не было, неудивительно поэтому, что шалости лейров их так пугают! Ди Орана самого пробрал холодок по спине, когда агенты сообщали ему о том, что происходит в ночном городе. Они приходили в малый рабочий кабинет канцлера – здесь был искусно сделанный макет Гесперополиса, и ди Оран мог проследить путь выходцев из Вторых врат. Аина ап-Аннон сделала то, о чем давно ему говорила – отдала лейрам на растерзание те районы города, где селились бедняки. Заречный квартал по донесениям гонцов был просто наводнен нежитью – там к утру мало кто спасся. Та же участь постигла Старый город. Ди Орана огорчило сообщение, полученное ближе к утру, – лейры прошлись по стройке императорского святилища. У канцлера не было повода сожалеть о судьбе шести тысяч уголовников, собранных на этой стройке, но он представил себе, в каком гневе будет Шендрегон, когда узнает, что стройку храма в его честь теперь придется надолго заморозить. Богатая часть города пострадала от шалостей лейров куда меньше: видимо, Аина крепко держала их на магическом поводке. Здесь были единичные случаи нападения, и все пострадавшие были теми, кого Аина считала подозрительными и случайными людьми в окружении императора. Ди Оран вслух сокрушался, узнавая о гибели того или иного знатного вельможи, а в душе понимал, что так или иначе эти люди были обречены. С исполнением пророчеств и открытием всех семи ворот безмолвия эти люди все равно погибли бы. Аина знала, что делала.

В половине седьмого ему принесли завтрак. Ди Оран распорядился, чтобы его оставили в покое, и сел за стол. Едва он успел пригубить чашу с соком, как в кабинет вошла Тасси. Она была в нарядном красном платье, шитом золотом, в ее глазах было ликование. Ди Оран встал, чтобы ее поприветствовать, и помог сесть в кресло.

– Я полагаю, для тебя был бы уместен другой наряд, – сказал он, вернувшись к своему завтраку. – Многие могут неправильно понять, почему императорская фаворитка надела такое роскошное платье вместо вполне уместного траура.

– Ты считаешь, у нас есть повод для траура?

– Он есть сегодня у всех верноподданных живого бога, – ди Оран преувеличенно сокрушенно покачал головой. – Вон, прочти, на столах лежат донесения из города. Известно уже о восьми тысячах погибших, и я не сомневаюсь, что уточнять число горожан, убитых твоими шалунами, придется еще долго. Это настоящее стихийное бедствие. И что прикажешь говорить императору?

– Ты сожалеешь о том, что воинство Заммека очистило город от всякого сброда, от всех этих вонючих плебеев, ленивых, жадных и вечно пьяных? Я же говорила тебе, что к утру Гесперополис станет другим городом. Отныне всякий, кто желает жить здесь, будет получать специальное императорское разрешение. Нельзя допустить, чтобы столицу опять наполнили все эти прожорливые, глупые и безобразные выходцы из захудалых местечек и деревень.

– Они такие же подданные императора, как и мы, – заметил ди Оран.

– Джел, ты разучился шутить. Иногда твои шутки бывают ужасно неуклюжими. Уж не знаю, как тебе пришла в голову мысль равнять меня с этими уродливыми и дурно пахнущими простолюдинками, у которых гнилые зубы, тонкие ноги и отвислые животы. Но я не в обиде. Я сделаю так, что Гесперополис станет местом, где будут править Богатство, Красота и Наслаждение. Я поговорю с императором, и он издаст особый указ. Бессмертие получат лишь те, кто этого достоин. Возвращенные должны получить тела, которые должны даровать им радость и удовольствие.

– Я думал, им все равно.

– Ах, Джел! Ты даже не подозреваешь, какое удовольствие доставляет телесная жизнь тому, кто был ее однажды лишен! Вы, люди, не умеете ценить свое тело. Вы не заботитесь о нем. Вы просто живете, стареете и умираете. Возвращенные стареть не будут. Они будут вечно наслаждаться радостями плоти. Но тела при этом должны быть достойны новых хозяев.

– Если я правильно тебя понял, – ди Оран отложил ложку, – Возвращенные не могут сменить однажды выбранное тело, правильно?

– Ты очень догадлив.

– Аина, я узнаю все больше и больше о тебе и о тех, кого ты возвращаешь в этот мир. Я представляю, какой мир ты собираешься создать. Скажу честно – мне этот мир нравится. Мне тоже по душе красивые женщины и богатые наряды, драгоценности и изысканная пища. Я тоже терпеть не могу грязь и вонь, обшарпанность и убожество. Но твое царство – это царство избранных. Избранные будут наслаждаться жизнью в новом теле. Кто же будет воевать, пахать, торговать, убирать с улиц Гесперополиса дерьмо, ловить форель, которую ты так любишь, шить шелковые платья, которых у тебя так много, и выполнять другую такую нужную, но такую постылую работу? Кто будет содержать в чистоте и порядке наш Красный Чертог, не говоря уже о всей стране? Очень скоро каста Возвращенных, несколько тысяч халан-морнахов, которых пока удалось вернуть обратно, останется без рабов, без удобной и такой приятной роскоши и… – ди Оран погрузил ложку в чашу с салатом, – без пищи. Как я понимаю, сами халан-морнахи не намерены заселять Заречный квартал и прочие бедные районы города? Вы же раса господ, для которых люди – рабы и источник силы, которой вы питаетесь. Уничтожьте людей, и вам самим придется делать все то, о чем я только что говорил.

– У тебя появились опасные мысли, милый, – Аина-Тасси шутя погрозила канцлеру пальцем, но в глазах ее промелькнула злоба. – Но я тебя прощаю. Знаешь, почему? Ты подзабыл текст пророчеств. С приходом Заммека люди станут не нужны.

– Я помню текст пророчеств. Там говорится, что когда миры поменяются местами и наступит царство Заммека, мир мертвых станет миром живых, а мир людей – миром мертвых. Эти слова можно понимать по-разному. Как ни крути, люди вам нужны. И первое, ради чего они вам нужны, – это война.

– Словом, ты осуждаешь то, что произошло этой ночью, так?

– Не так. Эту жертву надо было принести, чтобы открыть Вторые врата. Но теперь, когда кровожадность лейров удовлетворена, надо выбрать другой путь для исполнения пророчеств.

– Вот как? И какой же?

– Во-первых, нам нужно сделать так, чтобы уцелевшие жители города больше не боялись за свои жизни. Во-вторых, надо найти виновника сегодняшнего кошмара. Мы объясним нашествие лейров злыми чарами северян. Скажем, что это волахи при помощи черной магии пробудили мертвых и попытались убить императора. Народ не любит волахов. Он с готовностью поверит в то, что на Гесперополис было совершено нападение, подстроенное северянами. Император вынужден будет послать армию на север. И ты получишь войну, которую так хочешь.

– Ты ведь еще что-то хочешь сказать? Договаривай!

– Война должна быть неудачной.

– Ты желаешь поражения собственной стране?

– Я желаю поражения императору Шендрегону. Потом придет новый император и одержит победу. Только новому императору – ты, конечно, понимаешь, о ком я говорю, – будет под силу бороться с нашими врагами, пришедшими из-за круга.

– Понимаю. – Тасси засмеялась. – Твоя идея и впрямь неплоха. Но куда же мы денем нашего бедного милого возлюбленного императора, живого бога Лаэды? Он так красив!

– А разве Заммеку, когда он вернется на Землю, не понадобится совершенное тело? – сказал ди Оран и тоже засмеялся.

После разговора с ди Ораном Тасси вернулась в свои покои. Здесь ее уже ждал императорский посланец.

– Жемчужине Лаэды велено явиться к Божественному, – с низким поклоном сообщил посланец. Тасси заметила в его глазах страх; видимо, сегодня утром в Гесперополисе все жители до полусмерти напуганы. Тасси с наслаждением ощутила вкус этого страха; если у страха есть цвет, то у посланца он бледный, мертвенный, как кожа леритов. Похоже, в городе не осталось ни одного человека, который сумеет спокойно заснуть в ближайшие десять-двенадцать ночей.

Бессмысленно спрашивать слугу, что именно нужно императору. Видимо, Божественный просто соскучился. Тасси жестом отослала посланника и подошла к зеркалу. Если отражение ее не обманывает, она стала еще красивее. Это хороший признак – Сила почти вернулась к ней. Восемьсот лет она не знала такой полноты бытия. Интересно, смогла бы она чувствовать себя так же, живи она в теле этой потаскушки Вирии?

Арания знала ответ. Едва Вирия появилась в императорском дворце, принцесса Вирхейна сразу почувствовала, что в этой девчонке что-то не так. Что-то непонятное и угрожающее. Она пыталась наблюдать за ней, но слишком тесного контакта избегала – у девушки могли появиться подозрения. Арания почувствовала, что замарашка из Заречного квартала по непонятной ей самой причине может быть опасной. Откуда у нее появилось это ощущение опасности, ей поначалу было неясно. А потом она поняла. И постаралась внушить Джелу ди Орану, что надо избавиться от девчонки. Но император, проклятый бабник, был без ума от Вирии. До поры до времени это приходилось терпеть.

Арания Стирба хорошо усвоила урок, который преподали ей люди и сиды восемь веков назад. Тогда она была сверх меры уверена в своем могуществе и поторопилась. Когда имеешь дело со скроллингами, торопиться нельзя. Йола ди Криффа она взяла терпением. Рыцарь разыскивал своего ребенка и был в таком отчаянии, что имел глупость обратиться за помощью к ди Орану, раскусив в нем опытного мага. Остальное было делом несложным; тот, кто по доброй воле отдает себя силам тьмы, становится их добычей. Арания узнала, что у скроллинга есть дочь. Но кто мог представить, что это и есть новая императорская наложница Вирия?

Тасси еще раз осмотрела себя в зеркало. Она безумно хороша. Такое тело даже лучше ее прежнего. Когда-то ей понадобилась вся мощь черной магии, чтобы восстановить свою красоту, погубленную убийцами. Потом ее тело у нее отняли. Ей сказали, что она халан-морнах, что она должна быть изгнана в Пустоту за ее преступления. И никто не сжалился над ней, когда она умерла во второй раз. Никто не отозвался на ее вопль, на ее зов о помощи. И тогда, прозябая в Пустоте, она сказала себе – она уничтожит своих врагов. Людей и сидов. Всех, кто заставил ее умирать дважды.

А теперь зеркало говорит ей, что она настоящая принцесса халан-морнахов. Ее красота совершенна. Демоны тоже могут быть прекрасны. И эта красота будет вечной. Третий раз ее не убьют. Теперь, когда она получила тело, когда к ней вернулась Сила, она сумеет исполнить пророчества. И сумеет отомстить. А потом, когда пророчества сбудутся, Тасси-Арания станет Аиной ап-Аннон, королевой халан-морнахов и правительницей мира. Жаль только, что своим настоящим именем она никогда не сможет назваться.

Но это в будущем. А пока она всего лишь девушка для любви, и император зовет ее. Она знает, что он ее любит. И Джел ди Оран ее любит. А теперь еще и этот воин, которого она привела из-за круга. Пришло время заключить союз и с ним. Император подождет.

Тасси произнесла несколько заклинаний. Зеркало заколебалось, словно прозрачный занавес под ветром, вместо отражения Тасси в нем открылся новый интерьер. Тасси просто вошла в зеркало, как в дверь. По ту сторона зеркала был огромный рыцарский зал, со стенами, увешанными оружием, с жарким пламенем в громадном камине. Большие пятнистые псы, увидев Тасси, испуганно заворчали, попятились от нее, но потом успокоились. Тасси подошла к столу, взяла с него колокольчик и позвонила.

– Скажи своему господину, что я хочу говорить с ним, – сказала она вошедшему слуге. – Пусть не мешкает.

Слуга немедленно покинул зал. Тасси подошла к окну. Ей нравился этот вид. Она смогла создать хорошую иллюзию. Ей не потребовалось для этого особых усилий. Мир, откуда она забрала Хорста, так похож на Лаэду, что ничего домысливать не пришлось.

– Моя госпожа!

Хорст порывисто шагнул к ней из дверей, опустился на колено и поднес руку к сердцу. Тасси благосклонно кивнула. Ей нравились его манеры. И его красота. Чем-то этот юноша похож на Шендрегона. И на ее Кирнана. Только Хорст более мужествен. Его лицо – лицо воина.

– Вы соизволили посетить меня, – сказал он, глядя на нее с обожанием, – и теперь я счастлив. Я тосковал без вас.

– Простите меня, мой друг, но я действительно была занята, – Тасси позволила юноше поцеловать свою руку. – Мне пришлось уехать.

– Почему вы не сказали мне о своем отъезде? И почему не позволили мне вас сопровождать? Дороги опасны, по ним бродят разбойничьи шайки.

– Моя дорога была безопасной. Я ездила недалеко, в соседнее поместье. А как вы проводили время?

– Думал о вас, – с жаром признался фон Гриппен. – С тех пор, как я попал в ваш замок, я не могу поверить своему счастью. Мне дана великая радость быть рядом с вами, мой ангел. О чем я мог еще мечтать?

– Вы превосходный рыцарь, Хорст, – сказала Тасси. – Любая дама мечтает о таком рыцаре.

– Так же как любой рыцарь о такой прекрасной даме, – сказал фон Гриппен. – Боже мой, как я был глуп, когда посчитал, что Бог отвернулся от меня!

– Почему вы так подумали?

– Я был влюблен. Это было несколько лет назад. Я влюбился в племянницу одного барона, нашего соседа. Тогда мне казалось, что она идеальная дама. Но она меня отвергла.

– Расскажите мне о своей любви.

– Зачем вам это? Это слишком печальная история, моя госпожа.

– Расскажите. Я хочу больше знать о вас.

– Мой рассказ не будет долгим. Мне было неполных шестнадцать лет, когда я полюбил госпожу Катарину. Она была чуть старше меня, но разве это было важно? Она была красива, прелестна и утонченная. Мне она казалась совершенством. Но она не обращала на меня внимания.

– Отчего же?

– Я был майстеркнаппе[2]2
  Майстеркнаппе – старший оруженосец


[Закрыть] у ее дяди. Говорили, что Катарина фон Равенсбург просватана за какого-то знатного вельможу из Баварии. Мне казалось, что я могу добиться ее любви, заслужить ее. Но я ошибся. Однажды мне удалось поговорить с Катариной, и я открылся ей. Она высмеяла меня и запретила даже думать о том, что я, сын небогатого рыцаря, могу завоевать ее благосклонность. Это был жестокий удар для меня.

– Наверное, потому, что вы были влюблены впервые в жизни, верно?

– Ваша проницательность равна вашей красоте, моя госпожа.

– И вы стали храмовником?

– Рыцарем Ливонского ордена Святой Девы Марии, моя госпожа. Я решил, что лучше послужу Богородице, чем светским владыкам. Но сердце мое жаждало истинной и чистой любви.

– Вы любите меня?

– Больше жизни! Больше, чем это можно сказать словами.

– Это очень странно?

– Почему? Вы сомневаетесь в моей любви?

– Любовь не может вспыхнуть так внезапно.

– О, что вы знаете о любви, моя госпожа? Когда я увидел тогда в языческом святилище, я сначала подумал, что это языческие боги насылают на меня свои бесовские мороки. Потом я решил, что надышался дыма и умираю, что это ангел небесный спустился на землю, чтобы сопровождать в рай мою душу. Но когда вы заговорили со мной, я понял, что случилось удивительное диво. Нечто удивительное, о чем я много раз слышал, но даже не мог представить себе, что для меня такое возможно.

– Какое диво?

– Неведомым промыслом Божиим я в тот миг нашел скрытый путь в страну Аскалун, королевство грез и миражей. А вы были его королевой, прекраснейшей из всех женщин мира. Случилось то, о чем мне рассказывали прославленные рыцари, познавшие такие героические приключения, о которых я мог только мечтать.