Текст книги "Решение"

IV

Соединенные усилия трех «мирмеков» уверенно влекли «Велос» к НИС-641, солнцу Ксении, а на расстоянии двух десятых мегаметра параллельным курсом следовал космоскаф.

В рубке царило молчание, наполненное комариным звоном гравитров да изредка простреливаемое короткими диалогами, состоящими из строго уставных фраз. Болл и не пытался пробить брешь в немоте, отделившей его от экипажа, зная, что сейчас это бессмысленно. Может быть, потом…

Дважды Шорак связывался с базой, и Болл разговаривал с Костиным. Хотя тот явно поостыл, разговор все же носил несколько натянутый, подчеркнуто официальный характер. Впрочем, Болла скорее удивило бы обратное. Он знал, что поймут его не сразу. И не все.

На пятые сутки Болл начал маневр расхождения. «Велос» и «мирмеки» продолжали идти прежним курсом, все ускоряясь, – уже не только за счет энергии гравитров, но и притягиваемые исполинской массой светила. Космоскаф же понемногу отставал, не выпуская их из поля зрения локаторов.

Трое в ходовой рубке не сводили глаз с экрана, на котором медленно таяла в огненном буйстве хромосферы точка последнего романовского корабля. Затем Болл передал Гуллакяну управление и приказал возвращаться.

– Это славная могила, Геворк, – устало сказал он. За эту неделю он действительно очень устал. – Лучшая, какую они могли получить…

Ни слова, ни тон, какими они были сказаны, не перекинули даже шаткого мостика между ним и его молчащим экипажем. Да Болл и не рассчитывал на это. Шорак, прекрасный – побольше бы таких – мальчик; Гуллакян, великолепный пилот, хотя для командира и чересчур горячий, – оба они не могли принять горькой правоты его решения. Но были и другие. Шайгин, шеф-пилот «Кристы»; Трессель, поведший свой «Хаммер» на последнюю посадку потому лишь, что его ждала не известная опасность, а неизвестность; и, наверное, даже экипаж «Велоса» – эти поняли бы его. И там, в Земляндии, в Совете Астрогации найдется немало таких, кто понимает не только умом, но и сердцем, что прошло уже то время, когда за любую крупицу знания Человечество жертвовало жизнями людей. Что сейчас, когда жизнь человека стала высшей ценностью Человечества, пришла пора пересмотреть многие критерии и понятия. Слишком это дорогая цена за знания – кровь. Ею могли платить в те времена, когда Человечество было заперто на одной планете и с непостижимой расточительностью бросалось всем: людьми, природными ресурсами – едва не погубив при этом себя. Но сейчас это уже невозможно. И кто почувствует себя вправе воспользоваться знанием, добытым такой ценой? И если правда, что индивид в своем развитии повторяет историю вида, тогда понятно, откуда в молодых так много этой реликтовой жертвенности – той, которая заставила Шорака требовать, чтобы его пустили на «Велос». Это можно понять, но нельзя допустить.

– Вы не станете возражать, если я спишусь с «Сирруса», шеф-пилот? – нарушил молчание Шорак. Он мог и не спрашивать, но поступить иначе было бы неэтично, да и вообще не характере стажера.

Болл покачал головой.

– Нет нужды, Карел. А вы, Геворк, готовьтесь принять «Сиррус». Вот вы и дождались…

Три года назад, когда Болла назначили на «Сиррус», Гуллакян, уже бывший к тому времени первым пилотом, сам надеялся занять это место. Естественно, кому же из пилотов не хочется иметь свой корабль… И хотя ни тот, ни другой ни разу не обмолвились об этом, понадобилось почти два года, чтобы их отношения из осторожно-отчужденных превратились в почти дружеские. Ненадолго, увы.

– Что вы хотите сказать, шеф-пилот? – спросил Гуллакян.

– С «Сирруса» спишусь я, Геворк. И вам обоим не придется летать с… могильщиком, – да, я слышал ваш вчерашний разговор. – Шорак густо покраснел и отвернулся. Болл продолжал: – Через полтора месяца пойдет в Земляндию «Дайна», и я полечу докладывать Совету Астрогации. Вместе с Костиным, вероятно. Потом останусь на Земле: меня приглашали преподавать в Академии, и я, пожалуй, это приглашение приму.

Охотнее всего Болл ушел бы в каюту и постарался уснуть, будь он на «Сиррусе» или любом другом корабле. Но космоскаф есть космоскаф, и здесь никуда не денешься из своего кресла. И он продолжал сидеть, молча глядя на носовой экран, где сверкающая точка Ксении медленно превращалась в диск.