Текст книги "Павел и Авель"

– Но у матушки вашей, государыни Екатерины Алексеевны, были и славные дела, хоть и немного… – осмелился почтительно возразить другу детства князь Куракин. При этих словах император подскочил как укушенный.

– Славные дела? Хотел бы я узнать, какие? Похерила Запорожскую Сечь – да, славно! А в остальном?

– Присоединила Крым…

– Крым? Да на что он нам? Все эти суворовские походы – как страшный сон. Воинской дисциплины никакой, офицеры ленивы. Я изменю все былые порядки! И в кратчайшее время. Женщина не смеет занимать царский престол! Никаких преемников – только наследники. Офицеры, не явившиеся на смотр, выкинуты будут из армии вон. Конногвардейский полк – позор гвардии моей. Перепорю всех, даже дворян, если понадобится! Сибири не нюхали, вольностей захотели! И ты мне, мон СашА, первый друг и в этом помошник… Не так ли?

– Всегда к услугам вашим, милостивый государь Павел Петрович, – князь поклонился.

– Вот и хорошо, и чудесно. Рад, что у меня есть верные друзья. Ну а теперь о твоем монахе – давай его сюда! Желаем знать, что будет. Кончатся ли успехом реформаторство мое, воздаст ли мне Господь за усердие… зови!

Князь отошел распорядиться, и через пять минут оробевший пророк уже бухнулся в ноги государю.

– Встань, отче… Не всемерного повиновения жду я от тебя, но божьего благословения. Ведомо мне, что открыто тебе будущее аки святцы?

– Истинно так, твое величество Павел Петрович, многия тебе лета и всяческого благополучия!

– Благополучия? Что ж, отче, вот сейчас и узнаем, какое благополучие всех нас ожидает… Счастливо ли будет царствие мое и сколь много лет отпущено мне Господом?

– Я нижайший монах Адам обошел все края и пустыни, и видел в них дивная и предивная, великая и тайная и всему роду полезная… – забормотал провидец задрожавшим голосом. – Даже и на небесах был восхищен, и видел я там одну книжку, и зело ясно отпечаталась она в памяти моей. Прямо как на доске пращура нашего первопечатника Федорова Ваньки… Желаю я ныне оныя пустынныя тайны вам показати… – Отец Адам закрыл глаза и забормотал, как бы вспоминая:

Царская Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития. До 60-х годов прошлого столетия в России было очень мало фабрик и заводов. Преобладало крепостническое хозяйство дворян-помещиков. При крепостном строе не могла по-настоящему развиваться промышленность. Подневольный крепостной труд давал низкую производительность труда в сельском хозяйстве. Весь ход экономического развития толкал к уничтожению крепостного права. Царское правительство, ослабленное военным поражением во время Крымской кампании и запуганное крестьянскими «бунтами» против помещиков, оказалось вынужденным отменить в 1861 году крепостное право.

Но и после отмены крепостного права помещики продолжали угнетать крестьян. Помещики ограбили крестьян, отняв, отрезав у них при «освобождении» значительную часть земли, которой крестьяне пользовались раньше. Эту часть земли крестьяне стали называть «отрезками». Крестьян заставили платить помещикам выкуп за свое «освобождение» – около двух миллиардов рублей.

После отмены крепостного права крестьяне вынуждены были на самых тяжелых условиях арендовать помещичью землю. Кроме денежной платы за аренду помещик нередко заставлял крестьян даром обрабатывать крестьянскими орудиями лошадьми определенное количество помещичьей земли. Это называлось «отработками», «барщиной». Чаще всего крестьянин вынужден был платить помещику за аренду земли натурой из урожая в размере половины своего урожая. Это называлось работой «исполу».

Таким образом, оставалось почти то же положение, что и при крепостном праве, с той лишь разницей, что теперь крестьянин был лично свободен, его нельзя было продать или купить, как вещь.

– Что это за ересь? – гневно вопросил Павел Петрович. – Да он вольтерьянец, вольнодумец, я его запорю немедля!

– Наш, российский Нострадамус! – осторожно промолвил князь Александр Борисович, глядя на притихшего пророка, который видно и сам не понял, что только что сказал. – В катренах-то у Нострадамуса ничего не разберешь, а тут вам и года, и деяния… Истинный пророк в своем отечестве!

– Да как это может быть, чтобы крепостное право отменили? Я сам намереваюсь в ближайшее же время раздарить сотни тысяч крестьян в руки дворянские, ибо убежден, что за помещиком им будет лучше! А что касается барщины, то уже в будущем году собираюсь я издать манифест о трехдневной барщине… Я строг, но зело справедлив… Нет, братец мой, так дело не пойдет. В твоих предсказаниях черт ногу сломит. Видно придется по старинке – мы будем спрашивать, а ты отвечать, как в Тайной экспедиции. Сколько лет суждено мне прожить на свете, ответь-ка? – государь нахмурил брови.

– Не могу знать, великий царь, не сподобил меня господь увидеть сие. Может потом…

– Не знаешь? Ну хорошо… А кто мне унаследует? Сын мой старший Александр?

– Да, государь, однозначно он. Только вот вишь ты, какая оказия – нелегко ему придется. Француз придет на нашу землю священную, да всю Москву попалит. Солдаты ихние у наших домов будут греться аки у костерищ. Но потом погонят их с русской земли генерал Мороз да какой-то седой да одноглазый, лика не разберу…

– А цесаревичу Александру кто унаследует?

– Николай… сынок твой… Да знаешь ли, царствование его бунтом да побоищем начнется… Далее пойдут Александр Второй-освободитель, он-то всех крепостных и ослобонит, но и сам от рук заговорщиков смерть примет, Александр Третий, миротворец, с недолгим впрочем сроком, а далее снова Николай, святой мученик. На нем все и кончится.

– Как кончится? Отчего?

– Не своей смертью помрет. Расстреляет его из ружей мужичье сиволапое, и жену и детей его, штыками заколют, чтоб не мучались. Оборвется на нем род твой царственный.

– Да как ты смеешь!? Что за ересь!? – вскричал Павел, взяв излишне высокую ноту и заканчивая практически визгом. Молчи, смерд! Слушать сил нет!

Пророк бухнулся обратно в ноги государю и залопотал что-то совсем неразборчиво.

– Государь наш, батюшка! – вступился князь. – Да что с него взять, с юродивого? Авось слово правды скажет, да пять и приврет. Ну что ты, остолоп, несешь такое? Ты по делу говори, а не выдумывай!

Монах продолжал валяться в ногах государевых, князь же спешно подал царю золоченую кружку воды.

– А войн еще много будет? – поинтересовался несколько успокоившийся государь с недобро вглядываясь в заросшее лицо отца Адама.

– Много, ваше величие Павел Петрович. В новом веке, который через сто лет начнется, и с Японией, где нам весь флот утопят аки котят в ледяной купели, и с пруссаками… Да какие будут войны – мировые! А мелких я уж и не считаю. И по небу бомбы будут в бомбовозах возить, и газами друг друга травить, и из-под воды друг на дружку налетать. А потом как твой род прервется, красный царь на престол сядет, кавказец бешеный. Всех крестьян своими крепостными запишет, а помещиков перевешают. Заводы да фабрики только государевы будут а кто работать не захочет – тех в Сибирь погонят. Церкви христовы разорят, новую религию придумают – мумии на Красной площади поклоняться станут. Но сдохнет бешеный кавказец, собственными царедворцами отравленный, и придут на его место другие красные цари, и последним станет царь Михаил, по лбу меченый. Разрушит он красное царство, а затем царь Борис вновь запишет всех крестьян крепостными. Не простят ему этого смерды, и до конца дней своих от меченого народ будет шарахаться как от прокаженного. А тогда еще такую бонбу удумают, что одна целый город разорит, сотрет с лика земного, и…

– Врешь ты все, братец, красиво, аж заслушаешься! – князь Куракин прервал разошедшегося пророка. – Видно уж последний стыд потерял! Да разве Господь наш милостивец позволит, чтобы род царский прервался? Да разве допустит он, чтобы слабый человек убивал себе подобных двуногих тварей миллионами? Се божье дыхание и творение! Нет, невозможно поверить в немыслимое.

– Вот что, святой отец, – сказал монарх с видимой долей иронии, – ты знаешь, напиши-ка нам на отдельной тетрадке всех царей российских поименно на двести лет вперед. Всех, кого упомнишь. И всевозможные ратные подвиги, войны, бунты народные тоже не забудь. Мы тебя с князем пока оставим, а писать ты умеешь, мы видим. Скоро вернемся, а ты, дружок, старайся! – как видно Павел Петрович был более склонен узнать фантазии пророка до конца.

Уже через два часа изрядно потрудившийся Василий сунул в царские ручки тетрадь с атласным отливом, на которой вкривь и вкось были записаны имена всех грядущих русский правителей. Государь Павел Петрович одобрительно посмотрел на творение вещего провидца.

– Составил уже? Ну-ка, ну-ка… Александр… Николай… снова Александр… так-так… Превосходно! Перечитаю на досуге, а потом – под ключ и в ларец. Пускай-де вскроют через сто лет после моей кончины царственные потомки мои. Сие будет мое завещание… Кто, кстати, там должен быть царем в это время? Еще один Николай? Святой мученик? Вот пусть он и прочтет… Может поумнеет, исправит чего в своей политике…

«Сие исправление и тебе не худо бы произвесть, твое величество», – подумал князь Куракин, но вслух не сказал. Ему не хотелось спорить с императором после сытного, хоть и легкого обеда, состоявшего из нескольких блюд французской кухни, в том числе фрикасе из куропатки, пары бутылок бордо и выпечки, которую Павел обожал с детства.

– Ну что ж, господа. Аудиенция ваша окончена. Князь Александр Борисович, останьтесь, мы обсудим еще кое-что из государственной политики. А тебе, отче, чего надобно? – спросил государь провидца заботливо и человеколюбиво.

– Только одного желаю я, государь ты наш батюшка – снова монашество принять! – бывший отец Адам преданно посмотрел на царя как бы снизу вверх.

– Твое желание исполнится. Я составлю о тебе для генерал-прокурора особый рескрипт. – с этими словами Павел вышел из кабинета.

«Князь Алексей Борисович!

Всемилостивейше повелеваем содержащагося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по желанию его, для пострижения в монахи, к Гавриилу, митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому.

Павел»

Глава 6, хозяйственно-святочная

Через несколько часов обласканный царской милостью пророк уже спешил к новому месту постоянной своей дислокации – к Александро-Невскому монастырю. Расстригу Василия сопровождал лично его сиятельство князь Куракин. С ним рядом следовали граф Г. и Лиза Лесистратова, а также, разумеется, и примкнувший к ним Морозявкин.

Митрополит Новгородский Гавриил принял их как родных и все время слащаво улыбался, мелко крестя толстый живот. Васильев долго устраивался в своей келье подобно большой нахохлившейся птице в гнезде, но наконец остался, кажется, вполне доволен. Его скарб был уже разбросан там и сям, и казалось он жил тут уже целую вечность, и снова вполне готовый к очередному духовному подвигу.

– Ну как, Василий сын Васильев, хорошо ли устроился? – полюбопытствовал князь Куракин.

– Лучше не бывает, истинно рай земной, а не место…. – ответил пророк, с любовью обводя взглядом темные сырые стены. Тут, я чай, видения ко мне будут денно и нощно приходить… А я их, значит, в тетрадочку опять буду записывать. Тут мое, так сказать, работное место, стол мой и престол…

– Да-да, ты уж все запиши! – князь решил напомнить пророку о дисциплине. – А мы справляться будем о твоих делах, как устроился… вон граф Г. и мадемуазель Лесистратова заедут тебя навестить…

– Премного благодарен, батюшка князь, премного! А вы уж похлопочите перед государем, чтобы меня в монахи поскорее постригли, да митрополиту накажите… – пророк ни на минуту не забывал о необходимости снова войти в полчище черных попов.

– Похлопочу, любезный. Ну, прощай! – с этими словами Александр Борисович вышел из кельи.

– Оревуар, господин пророк! Не скучайте тут без нас! – Лизонька выпорхнула вслед за князем. Граф Г. замкнул шествие, и скоро уже монастырь остался далеко позади княжеского выезда.

Однако совсем избавиться от хлопот по благоустройству провидца на новом месте никому из наших героев не удалось. Царь непрерывно интересовался состоянием и самочувствием Василия, и даже сохранилась записка: «Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в монахи крестьянина Васильева».

К исполнению сего и послана была от генерал-прокурора девица Лесистратова, которая даже совершила небольшой подвиг, проникнув в одиночку в мужской монастырь, совершенно не предрасположенный принимать кого-либо женского пола. Как видно уже в те времена монахи во главе с митрополитом вполне обходились, так сказать, собственными силами – и в смысле монастырского хозяйства, и во всех остальных отношениях, на службе и в быту.

После длительных расспросов неразговорчивого бывшего коновала Лизонька написала отчет: «означенный Васильев и был распрашиван наедине бесприметным образом, на что тот Васильев и говорил, что он нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу дают ему единожды в день, отчего слаб в силах; притеснения ему никакого ни от кого нет, ибо сего надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не постригают его в монахи, а говорят, чтобы еще трудами утвердился; жалуется, что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит человеколюбивейшаго в пособии милосердия».

На самом деле Васильев по своему обыкновению устроил целый спектакль – пил лбом об пол, пытался поцеловать Лесистратовой руку, бубнил что всеми гоним и никем не любим, и что всю жизнь, как видно суждено провести ему по трем крепостям и шести тюрьмам, да еще и без монашеского клобука. Через князя Куракина весть о том дошла до государя, который декабря 21-го поблагодарил митрополита Гавриила за его попечение о Васильеве. Для улучшения благосостояния оного послано было десять рублев.

На Рождество, декабря 25-го весь стольный град Санкт-Петербург веселился и наряжался. Это представляло собой разительный контраст с мрачнейшим зрелищем, которое город имел счастье лицезреть совсем недавно. В начале декабря утром от Нижней Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря во дворец отправился траурный кортеж, сопровождаемый августейшими особами. Перед шествием несли императорскую корону. Так проходило невиданное доселе – перезахоронение давно уже убиенного батюшки нынешнего императора супруга Екатерины II Петра III.

Летописец донес, что «1796 г. ноября 19 числа повелением императора Павла Петровича вынуто тело в Невском монастыре погребенного покойного императора Петра Федоровича, и в новый сделанный великолепный гроб, обитый золотым глазетом, с гербами императорскими, в приличных местах с гасами серебряными, с старым гробом тело положено. В тот же день, в семь часов по полудни изволили прибыть в Невский монастырь его… величество, ея величество и их высочества, в Нижнюю Благовещенскую церковь, где стояло тело, и, по прибытии, открыт был гроб; к телу покойного государя изволили прикладываться… и потом закрыто было»

А до того, в конце ноября, совершено было ритуальное сокоронование праха Петра III с оным государыни Екатерины Алексеевны. Их величество Павел Петрович изволили лично возложить корону на гроб покойного отца своего, а жена его Мария Федоровна то же самое осуществила с телом покойной Екатерины II, для чего пришлось даже приподнять усопшую как если бы она была жива. Затем гроб с ее телом выставили в траурном шатре Зимнего дворца а рядом поставили привезенный из Невского монастыря гроб Петра III. Через несколько дней гробы перевезли в Петропавловский собор на предмет поклонения, и только затем прах был погребен, причем в один день, как любящих и проживших всю жизнь в мире и согласии сердец.

«Самодержавный государь Петр III, родился в 1728 г. февраля 16 дня, погребен в 1796 г. декабря 18 дня». «Самодержавная… государыня Екатерина II, родилась в 1729 г. апреля 21 дня, погребена в 1796 г. декабря 18 дня»

Надо сказать, что все это произвело на современников тягостное впечатление. Лучшие умы пытались найти сему объяснение, но отступались, бессильные уразуметь. Некоторые полагали, что так Павел подчеркивает, что все-таки он сын Петра III, вопреки слухам, другие сочли, что так он высказывал пренебрежительное отношение к своей матушке, и не в силах отомстить ей на этом свете, стал уничижать уже на том. Тихо шептались, что так «вольные каменщики» – масоны – отомстили императрице за гонения на них, а князь Александр Куракин, как посвященный в тайны масонства, принимал в организации сокоронования самое деятельное участие. Говорили, что и сам император Павел через Куракина стал посвящен в тайны сии, и недаром заставил заговорщиков нести убиенного ими Петра.

Однако рождественская фантасмагория развеяла все мрачные мысли. На Руси издревле было много славных рождественских обычаев. Ель, это «темное и сырое дерево» тогда еще не играла в празднике центральную роль, хотя по повелению Петра I еловыми лапами украшались питейные заведения и к тому же катальные горки для скатывания на санях. Европейские порядки на Руси вводились принудительными мерами – так достопамятный приказ Петра «По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе» положил начало будущим гуляньям вокруг наряженной новогодней елочки. Но в конце XVIII века елки только начали появляться в домах петербургских немцев, хотя рождественские гулянья проходили вовсю.

Молодежь разных сословий, ребятня собиралась в говорливые стайки и шла колядовать. Под Москвой любили такую шутку – в рождественскую ночь везли в санках красавицу «Коледу» в рубашке поверх платья. Даже солидные барыги и то надевали личины, сиречь машкерадное убранство, и шли славить Христа. Пели святочные песни, читали молитвы, зажигали масляные фонарики на длинных палках и после восхваления дома и хозяина «христославцы» собирали дань в виде пирогов, конфет, гусятины и прочего. Например читали так:

 
«Новая радость во всем мире,
Мире нам явися,
Бог царь, от девы Марии
На земли родися.
Дайте, воспевайте,
Возыграйте,
Дай Бог вам,
вам господам,
господиновым женам
Скупно здравствовати.
Виват, виват, многие лета».
 

Пророк Василий также не забывал о праздниках и молитвах и к Рождеству написал князю Куракину такое послание:

«Ваше сиятельство, Александра Борисович! Приношу вам благодарность: вы меня избавили из темных темниц и от крепких стражей, в которых я был вечно заключен от Самойлова. Вы о сем сами известны, а ныне я по Его Императорскому приказу и вашему благословению свободен и пришел к вам поздравить вас с Христовым торжественным праздником и вас благодарить за таковое ваше ко мне благодеяние. И крайняго я вам за сие желаю душевнаго спасения и телеснаго здравия и многая лета и прочая вся благая и преблагая и пребуду в таковой памяти вечно-незабвенно. Богомолец ваш Василий».

В свою очередь Александр Борисович сообщил о здравии и обустройстве Васильева его величеству, и тот изъявил желание поторопить митрополита Гавриила с пострижением пророка в монахи. Сия царственная просьба была князем немедленно доведена до сведения митрополита. И крестьянин Василий был пострижен в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре с наречением ему имени Авеля. Василий, не в привычках которого было ждать милости от природы, решил отблагодарить и царя – и написал ему отдельное послание. Утром 5 января нового 1797 года Павел Петрович изволил осведомиться у князя:

– Дражайший Александр Борисович, как там поживает наш провидец? Не нуждается ли в чем? Посланы ли ему деньги на обустройство?

– Не извольте беспокоиться, государь Павел Петрович, все исполнено в точности. Сам он полон благодарственных верноподданических чувств. Даже письмо вам сочинил от оных избытка, – пояснил ситуацию князь.

– Письмо? Ну-ка дай сюда послание святого… – Павел I протянул царственную длань и лично, с трудом разбирая почерк, прочел следующее:

«Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить. Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному оказуемыя, неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем:

1-е) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин, дабы мог я стояти во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст Бог вам дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты.

2-е) Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость, и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят, и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его.

3-е) Чтобы я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облобызать вашу дражайшую десницу и буду почитать себя счастливым.

4-е) Благоволите вы мне изъяснить на бумаге, за что меня наиболыпе посадил Самойлов в крепости, в чем и остаюсь в ожидании благонадежным».

– Однако каков наглец этот пророк! – иногда государь прибегал к сильным выражениям. – В Иерусалим его отпусти… а здесь кто мне пророчествовать будет? Дорога дальняя, случится все может…

– Совершенно с вами согласен, ваше величество.

– А эта просьба вновь принять его? Я устал уже от лобзаний отшельника. Но особенно, князь, меня радует просьба в письменном виде объяснить ему, за что тот очутился в крепости. Я намерен завести особый почтовый ящик, послание в коий сможет опустить всякий желающий, и собственноручно доставать оттуда почту, дабы таким образом знать все о чаяниях и нуждах моего народа, но это – уже явное злоупотребление милостями моими. Если бы в империи нашей цари лично бы писали всем арестантам причину их заточения, не хватило бы ни бумаги, ни перьев, даже если ощипать всех гусей, сколько их ни есть на Руси!

– Несомненно, Павел Петрович, – князь всегда соглашался с Государем, когда речь шла о вещах философских.

– Хоть он и свят и Богом просвящен, но зело дерзок. Другого бы выпороть приказал. Не пророчествовал бы – и никаких крепостей бы не было.

– А еще митрополит Гавриил попрекал Васильева, что мечтает-де достичь архиерейского достоинства, а сие иеромонаха звание – лишь первая ступень высокой лестницы, – Александр Борисович не стал покрывать зазнавшегося пророка.

– Пишите, князь – повелеваю: «прошение Васильева оставить без уважения, но для сведения митрополита заявить ему сие»

Между тем наши герои тоже были не чужды мирских радостей. Во дворце князя Куракина, где окопались граф Г. и Морозявкин, подготовка к светлому Рождеству Христову шла полным ходом. Слуги чистили и скоблили все залы и комнаты куракинского дома, вылизывая их чуть ли не языком, в сияющих цветных паркетинах отражался потолок, лепнины протирали тряпками, позолоту чистили нашатырем и зубным порошком. Повара в кухмистерской жарили и парили гусей, уток, пекли пироги с капустой и зайчатиной, варили рождественские наливки, словом все было прямо замечательно.

Но зайдя однажды к Морозявкину, граф обнаружил его весьма грустным и рассеянным. Это удивило Михайлу и даже слегка расстроило.

– Что с тобой? – поинтересовался он заботливо. – Съел чего-нибудь не то или служанка Надин наконец послала тебя к черту?

– Да нет, желудок в порядке. А Надька – да куда она денется… Дело, брат, не в этом, – Вольдемар поправил подарочную рубаху и метко запустил гусиным пером в подсвечник на стене.

– А в чем же тогда?

– Чую я – конец нашим приключениям. Ну что это, в самом деле – съездили за пророком, привезли, посмотрели на него и назад отправили. Вот и все… Нет, скоро нас отсюда попрут. Тебе-то хорошо – ты граф и с Куракиным коротко знаком, а вот я… Скоро попросят меня с квартиры, чую. Сколь веревочке не виться…

– Ну вот еще, что за мрачные мысли! Не пророк, так еще что-нибудь подвернется… Да и это приключение еще не закончено… у меня тоже есть чутье. Кроме того пора уже нам очнуться от спячки – к нам в гости едет Сашка Надеждин со своей законной супругой!

– Святые угодники! Это та самая баронесса Ольга, к которой ты клеился, а он у тебя ее увел? – Морозявкин был правдив, но бестактен.

– Да, она, – граф Г. не любил, когда приятели шутил над его почти уже совсем погибшей любовью.

– Пора тебе наряжаться и прихорашиваться! – с этими словами Вольдемар решил не жаловаться более на судьбу, а подождать развития событий.

И в одно прекрасное зимнее утро у ворот действительно остановилась сияющая карета и оттуда выпорхнула счастливая семейная чета – барон и баронесса Надеждины. Они выглядели ужасно счастливыми как в медовый месяц и все время перешучивались на французский манер. Немедленно состоялась бурная и радостная встреча в стиле «сколько лет, сколько зим!» Баронесса, как отметил про себя граф Г., а Морозявкин не приминул высказать вслух, нисколько не изменилась – она была как и прежде прекрасна, молода, легкомысленна и небрежна. Одета она была в скромное муслиновое платье и беличью шубку. Сам господин барон был принаряжен весьма модно, но в то же время казалось, что он только что загнал волка или стаю лисиц – что-то егерское нельзя было полностью изгнать из его наряда.

Похихикав с графом и милостиво разрешив себя поцеловать, баронесса поприветствовала Морозявкина и прошла в дом – обрадовать своим визитом «папеньку» князя Александра Борисовича. А граф Г., Вольдемар и Александр Надеждин еще долго трепались на конюшне, затем пошли в дом, прокурили голландскими трубками комнаты и решили выпить за встречу. Вспоминалось все то же – студенческая юность, «мои университеты», пьянки и гулянки, драки и попойки, скоро перепились до того, что вспомнили даже лекции и перечислили имена профессоров вкупе с названиями предметов. Возгласы вроде «а помнишь…», «еще бы» и прочие разносились по гулким залам. Дым стоял столбом, хотя пространство и возможности наших героев были весьма ограничены.

В это время баронесса Ольга уже впорхнула в кабинет свекра – отца «милого СашА» и обвила его шею своими нежными ручками. Князь Куракин за свою долгую жизнь (историки указывают, что он завел до семи десятков внебрачных детей, устанавливая связи с различными слоями общества) привык, что его шею часто обнимали нежные женские ручки, но здесь он был слегка смущен. Ольга была как всегда прелестна, ее щеки пахли морозом и свежестью, слегка покраснев от волнения госпожи.

– Ах, папА! Я так рада вас видеть… Вы слоль шарман и манифик – ком тужур!

– Вы же, госпожа невестка, беспримерно очаровательны… – князь улыбнулся тонкой улыбкой мудрого змия.

– Да разве замужем за Александром можно быть не очаровательной? Ведь он ваш сын и во всем на вас похож… Те же глаза, тот же взгляд, за это я в него и влюбилась! – Ольга кокетливо потупила глазки.

Князю всегда казалось, что со стороны сына это действительно была влюбленность, со стороны же невестки – лишь холодный расчет, но он не стал делать нотаций на сию тему. А Ольга не пожелала ее развивать – дело в том, что ей и вправду ужасно хотелось стать баронессой, жить во дворце, иметь прислугу и роскошный выезд, не считать деньги на наряды от парижских и лучших петербургских портных, а кроме того она умела влюбляться тогда когда это было нужно и в кого нужно.

Несмотря на молодость, она быстро сделала свой выбор – Александр, хотя и незаконнорожденный сын, пользовался большой любовью своего папеньки князя, который выхлопотал для него у Австрийской империи грамоту на баронство. У влюбленного когда-то в Ольгу графа Михайло тогда еще не было ничего, а его папенька, старший граф Г., пребывал во вполне добром здравии и лишь изредка снабжал сына некоторыми суммам с доходов от имения, необходимыми для безбедного проживания в Санкт-Петербурге и обучения за границей.

Впервые увидев Ольгу, которая тогда была еще милее, граф просто потерял голову от ее прелести, но сама будущая баронесса Надеждина терять ее отнюдь не собиралась и мягко, но жестко, как кошка лапой, держала графа на дистанции, не отпуская но и не давая слишком приближаться. Это был ее запасной вариант.

– Я весьма рад, что ты любишь Сашу за его достоинства, а не за титул или богатство! – князь Куракин любил откровенных женщин. – Все ли у вас хорошо? И когда порадуете меня внуками?

– Да, мерси, все идет слава богу, папенька. СашА увлечен охотой, целыми днями ездит по лесам с егерем и собаками. Но зато вечерами он так любезен…

– Охота – это дело зело доброе. Может как выедет на вольный ветер, в голове ветру поубавится. А что любезен – так это и к лучшему, как говорится совет да любовь! Надеюсь что за внуками дело не задержится…

– О, князь, мы постараемся! – Ольга покраснела еще очаровательнее.

– Надеюсь на вас! Ну ступай… устраивайся! Надеюсь, погостите неделю, не менее.

– Наверное дня три… СашА не может без охоты! Хотя мне так скучно в деревне. Я так мечтаю посмотреть, чем сейчас живет, чем дышит столица – театры, модные салоны, портные, куафюр… На это нужно месяц, но сие невозможно!

– Все возможно – было б желание! Помните – здесь вы в родном доме, не гости, а хозяева.

– Да, я даже недавно услышала премиленький стишок про ваше имение в Надеждино! – Ольга звонким голосом первой ученицы наизусть продекламировала стихи.

 
– Здесь пристанище покоя.
Удаляся от сует,
Сам прелестно все устроя,
Здесь КУРАКИН князь живет.
 
 
Здесь не те уже забавы,
Забав имя что несут
Здесь нет блесков пышной славы,
Что тщеславный дух влекут.
 
 
Здесь природа, упражненье,
Здесь богатство дар земли.
Здесь двор тем, кто для веселья
Изо-всех стран притекли.
 
 
Здесь поля, луга и рощи,
Быть в печали не дают;
Здесь спокойно спят средь нощи,
И в забавах дни текут.
 
 
Здесь музыка, здесь катанье,
Сердоба стала Невой;
Здесь тем весело гулянье,
Что нет почести пустой.
 
 
Здесь все веселы предметы,
И в палатах, и в избе;
Здесь и песни и Арьеты,
Здесь рожок и Изабе.
 
 
Прелесть сельску здесь вкушаем,
И приятность городов;
Изъяснить что здесь встречаем,
Нет на то способных слов.
 
 
Здесь и воздух столь полезен,
Что не можно больну быть;
Здесь хозяин столь любезен,
Что нет способу грустить.
 

– А, помню, помню, это про мое скромное земное обиталище Алешка Копьев сочинил! А мадам Изабе знаешь кто? Настоящая маркизша, как ее князь Долгорукий звал, из Парижа! У нас ее «Изабейшей» дразнили. Приятная дамочка была, ловкая, муж на скрыпке скрыпел! Да, славно у нас там бывает, но и тут, в Санкт-Петербурге, мы повеселиться умеем… Ну, ступай, – с этими словами князь отпустил баронессу и принялся разбирать многочисленные бумаги.