Текст книги "Тень Аламута"

МАРЬЯМ И КЛАДБИЩЕНСКАЯ ВЕДЬМА

Крик застрял в горле Марьям. Девушка вцепилась в сверток, прижимая к груди. Вот и всё… Сама напросилась.

– Да ты боишься меня, что ли? – удивилась ведьма. – Подойди, девочка, не страшись, – и она вытянула руку.

Марьям робко коснулась ведьминой ладони. Пальцы призрака оказались теплыми, мягкими. Ведьма придвинулась, и чересполосица теней омыла ее лицо, унося наваждение.

Незнакомка смотрела с материнской любовью. Мать Марьям умерла при родах – откуда ей знать, как она смотрят? И вот теперь… теперь…

– Это… ты… мама?..

– Да, девочка моя. Я мать всему, что вышло из лона женщины. Всему, что явилось в мир сквозь врата боли. Доверься мне, милая, я исцелю твои раны.

Сколько людей искали доверия Марьям! Рошан, Хасан, брат его. И что же?

Чем кончилось всё?

– Дай мне что принесла, девочка. Это Мара научила тебя?.. Верная дочь моя… Один ум, одна судьба. Дай же!

Торопливо, словно боясь передумать, Марьям протянула ведьме живой сверток. Удивительно, что ребенок молчит. Маком его опоили, что ли?.. Женщина в саване приняла сверток благоговейно, положила у ног своих. Золото же в пыль бросила:

– Погань, ядом пропитана. Кровь за него покупают и горе!

К счастью, у Марьям нашлось немного серебра. Его хозяйка могил взяла.

– А теперь отдай мне, дочка, то, из-за чего пришла.

Вот оно, главное… Теперь не убежишь. Рубеж пройден.

– Вот… – девушка робко протянула перстень. – Возьми, мама…

Тонкие пальцы обхватили темный ободок. По коже ведьмы зазмеились искры – солнечная сила, заключенная в золоте, вступила в единоборство с лунной. И – проиграла.

– Вижу. Узнаю… Человек, что носил это, богат и знатен. Высоко сидит, орел степной, да?.. И не прочь полевку закогтить.

Марьям не ответила.

– А чего же ты, дочка, сама хочешь? Мести? или счастья?

– Сча… стья… – Губы Марьям не слушались, но она всё-таки произнесла: – Чтобы он… чтобы мое… Чтобы мужем стал.

– По слову и сбудется. По доверию и любви. – В руке ведьмы блеснул нож. – Хватит ли у тебя силы преступить через кровь? – Сверток у ног ведьмы зашевелился. – На что ты готова ради справедливости?

Девушка облизала пересохшие губы. Ей вдруг показалось, что пыль, которую сдула с ладони чародейка Мара, осела на лице горьким налетом.

Ударить… Серебряным ножом, лунной рыбкой.

Марьям опустила глаза. В руке ее отблескивал нож. Да вы что?! Аллах превеликий!.. Ребенка?!

Нож полетел в темноту. Звякнул о каменные плиты. В ответ задрожала земля. Дрожь проникла в ноги, размягчая кости. Сам собой порченый клинок оказался в кулаке. Свет, исходящий от савана, слепил глаза, пульсировал, вытесняя мысли, не давая понять, что происходит.

Тепло свертка под рукой. Влага – тот, кого назначено принести в жертву, обмочился. Всхлипнув девушка резанула узел. Промахнулась, ударила по пальцам. Пальцы залило кровью. Спеленатое существо заворочалось, захныкало.

Жестокая рука дернула Марьям за абайю. Оскверненная одежда затрещала, разрываясь, девушка едва удержалась на ногах. Нужные слова сами выпрыгнули на язык:

– Я! Прибегаю к Аллаху! Во избежание! Шайтана! – Неведомый спаситель обнял ее за талию. Мягко забрал из руки опасный нож.

– Мир вам, госпожа кладбища, – услышала Марьям голос Рошана. – Как же я удачно успел. Просто вовремя.

Он выпустил девушку из объятий и нагнулся за свертком. Движение получилось неуклюжим: гебру мешал посох. Сверток запищал, извиваясь, словно куколка шелкопряда.

– Грязный кафир! – взвизгнула ведьма. – Проклятье тебе!

Она протянула к Рошану скрюченные пальцы. Тот отступил на шаг, увлекая за собой девушку. О чудо! Набежало облачко, скрывая луну, и серебристая пыль рассеялась.

На грубой палке с перекладиной болтался череп. Его покрывал выцветший химор. Обрывки савана свисали, болтаясь бессильными руками.

Ох, плохо-то как… Ой, мамочки!

Посох Рошана взметнулся, словно трескучее крыло саранчи. Два касания, два удара. Оружие перебило рукава савана, и ведьма утратила силу.

Луна вновь вынырнула из облака.

– Зла ищешь, кафир? – качнулась ведьма. Руки ее обвисли плетьми. – Крови? Каких еще подвигов потребует от тебя твой огненный бог?

Фаррох не ответил, занятый свертком. Вот показалось мохнатое черное ухо, за ним – маленькая лапка в белом носочке. Марьям ойкнула. Щенок беспокойно завозился, заплакал. Ему было страшно.

– Какого зла, уважаемая? О чем вы? Кстати, дэвы, которых вы зовете джиннами, не переносят взгляда щенка. Я-то всё гадал – правда, нет? Куть, смотри, Килаб!

– Ты не переживешь завтрашнего утра, кафир! – взвизгнула ведьма. – И девчонка тоже!

– Ну-ну, повелительница! Я уже боюсь. Ноги отнимаются, – Рошан тяжело осел, оперся о посох.

– Ты зря насмешничаешь, кафир. Я могу порассказать много интересного. О твоей тени, например.

Марьям вцепилась в Рошана, как дитя в материнскую юбку. Чего он ждет?! У него же палка! Он сильный, ловкий. Треснуть кладбищенскую тварь и бежать. Ух, как бы она бежала отсюда!..

– Сказки, поди?

– А вот расскажу тебе историю, – продолжала ведьма, – отпустишь меня? История такая: бродил по Персии человек один. И звали его… запамятовала. Клянусь Харутом и Марутом – запамятовала! Но разве не создал Аллах истории отдельно от жизни, чтобы их было удобнее рассказывать?

Голос ведьмы лился маслом. Течет, течет, течет – масло из кувшина, вода в арыке. Ровен ее бег, ни на миг не задержится. Недоглядит землепашец – беда! Размоет берега, забьет дно илом и грязью.

– Шел однажды через горы гебр, отверженный. И довелось ему ночь скоротать в одном городке. Встретили его хорошо: приютила молодая вдова. Хоть и бедно жила, да Аллаха помнила. Одна беда: следом за путником горе вошло в дом. Сын хозяйки лежал при смерти. А к городу подошли ассасины. Нужен был им этот город, кровь его жителей и камни стен…

– Ладно. Хорошо. – Фаррох досадливо дернул щекой. Щенок заскулил, пытаясь выбраться из свертка. – Ты действительно знаешь мою историю… Одну из многих.

– Самую первую, Фаррох. Ту, в которой ты стал Защитником Городов.

Неведомым женским чутьем Марьям ощущала, что Рошан беспокоен. Ведьма что-то знала о нем. Что-то такое, чего великан не хотел открывать никому. Даже… даже ей, Марьям. Хотя, если вдуматься, кто она такая, чтобы слышать чужие тайны?

– Я отпущу тебя, – наконец сказал Рошан. – Ты останешься жить – если это жизнь, конечно.

– Милосердный, милосердный Фаррох! – скалила зубы ведьма. – О. благодарю тебя, провозвестник добра и света!

– Но взамен – ты отпустишь девчонку. Идет? Ты и вся твоя братия – все, кто служит темным ангелам Харуту и Маруту. А нет, так я выжгу ваш друдж. Я могу, ты меня знаешь.

Облачко вновь закрыло луну – на этот раз совсем ненадолго.

– Глупый, глупый кафир… – Ведьма стремительно теряла силы. Черты ее лица расплылись в лунном сиянии. – Да разве мы берем власть? Неужто твой бог ничему тебя не научил? Человек сам выбирает – в глупости своей, бессердечии или страхе. Резать черных кур и щенков – это для слабых. Для тех, кто живет в полусне. Их разум вял и пуст, они предадут бога и не заметят этого. Им и надо напоминать – кровью, болью, страхом…

– Рошан, о чем она? – Марьям колотила крупная дрожь. – Что она говорит?

– По силе сбудется, – прошелестело над могилами. – Станет Марьям женою Хасана… Ты же, гебр, помни: тень твоя близко! На северо-востоке её следы. В крепости Аламут… Имя ей – Габриэль. Постой, я покажу тебе!

Перед Рошаном мелькнуло призрачное видение: твердыня Аламута, башня, старик, в ужасе вцепившимся в волшебное кольцо. Мальчишка-сириец, скорчившийся над растрепанной книгой. И тень. Вернее – Тень.

– Во имя Сулеймана!.. – проблеял тусклый старческий голос. – Его печатью, мудростью и силою! Заклинаю!!

Тут над городом разнесся крик муэдзина. Видение рассеялось мутной пленкой в глазах слепца, настало утро, и нить белая перестала походить на нить черную. Ведьма исчезла, забрав с собой ночные кошмары, предсказания и порчу.

– Пойдем, Марьям. Нам лучше поторопиться. – Девушка кивнула и засеменила вслед за своим спасителем. Разорванную и оскверненную абайю она прихватила с собой. От запаха мертвечины мутило, живот сводило противной, тянущей болью.

– Рошан, – несмело позвала она.

– Что, Марьям?

– Как же ты нашел меня? – Гебр пожал плечами:

– С большим трудом. Кой дэв потащил тебя на кладбище?

– Я… Понимаешь, Рошан… я тебе не верила. Но сейчас – клянусь! – я всё, что угодно… для тебя!.. – Она всхлипнула. – Я же не знала!..

Где-то заревел ишак. Длинная тень Рошана прыгала по камням дороги в холодной утренней пыли, указывая путь.

– Теперь мне что? Бежать… – голос девушки дрогнул, – от Хасана? Ведьма же…

– Далась тебе эта ведьма, – гебр положил руку на плечо девушки. – Бежать, спасаться! – передразнил он. – Это просто. А знаешь… Павлины нашептали мне, что Хасан будет прогуливаться по саду после обеда. Возле старой хурмы. Найдешь?

Девушка обрадованно кивнула.

– Вот и хорошо. И лучше бы тебе выспаться. Бессонные ночи красят влюбленных лишь в стихах дурных поэтов.

– Влюбленных?!

– Тс-с-с! Я же говорил, что помогу тебе. А ты не верила!

Кладбищенские пустыри закончились. Начался лабиринт бедняцких улочек. Стояла раннющая рань – самый рассвет, когда город только просыпается. Вот прошмыгнул мимо водонос – лицо помятое, словно старый медный кувшин. Прокосолапил пройдоха в потертых шароварах. Соглядатай, не иначе. Взгляд цепкий, как плеть вьюнка, смотрит – на весы кладет. Щенок на руках гебра встрепенулся, звонко облаял проходимца.

Девчонка повеселела. Истории должны хорошо кончаться. И притчи о колдунах – тоже. Зачем она – притча, если страшно? Рошан поймал взгляд Марьям и улыбнулся в ответ.

Ему было весело. Опасность рядом, а значит – надо дышать полной грудью. Жить полной жизнью, ощущая каждый миг ярким и неповторимым!

Где-то бродит Габриэль, человек-тень. Амбициозный ассасин, жестокий и беспринципный. Достойный противник. И главное, они хорошо друг друга знают. А значит, борьба предстоит не на жизнь, а на смерть.

Не это ли счастье?!

ПЛАНЫ, ПЛАНЫ, ПЛАНЫ ГАБРИЭЛЯ

– Во имя Сулеймана!.. Его печатью! Мудростью!.. Заклинаю!!

Лампа мигнула и погасла, выбросив струйку дыма. Облачко набежало на луну. Когда же лунный свет вновь наполнил комнату, наваждение отхлынуло. Никто не пытался сорвать ковер. Ушли в небытие бесплотные голоса гурий-искусительниц. Замолкли струны дутаров.

– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха великого! – прошептал Гасан. И жалобно проблеял: – Разожги лампу, Салим. Не видишь, что ли: темно мне.

Маленький сириец окоченел от страха. Гасан беспокойно завертел головой: что случилось? Едкий запах масла вызывал желание чихнуть. Серебристая полоса лунного света исказилась. Тень пересекла ее – опасная, тревожная.

– Кто?.. Кто здесь?.. – выкрикнул ас-Саббах. Голос изменил ему, сорвавшись на писк. Левую руку, близкую сердцу, наполнила слабость. – Покажись, будь ты ифрит или джинн!

Темный человек шагнул к повелителю исмаилитов:

– Поклон тебе, о мудрый Старец Горы! Ты звал меня?

У Гасана отлегло от сердца. Это же Габриэль-Тень, помощник шайтанов! Сам же приказал ему зайти ночью. Ох старость, старость… Подводит память-то старичка.

– Ох, ох! – закудахтал Гасан. – Напугал ты меня, Габриэль. Зачем тихо ходишь?.. Зачем старичка пугаешь?..

Гость сложил ладони лодочкой у груди:

– Прости, о святейший. Привычка такая.

– Бросай эти привычки. Ты ведь, Габриэль, мне как сын родной…

– …упаси Аллах!

– …а ведешь себя хуже бедуина.

– Больше не повторится, повелитель.

Он уселся напротив Гасана, глядя на него немигающими змеиными глазами. Гасан осторожно дотронулся до кольца Соломона. Теплое вроде… Ишь, как совпало всё. Потер кольцо – нате вам! А может, правду люди говорят? И Габриэль на самом деле не Габриэль, а Иблисово отродье?

– Что скажешь старичку? Чем сердце порадуешь?

– Ничем хорошим, повелитель.

Габриэль взял пиалу Горного Старца, принюхался, отпил. Гасан решил, что больше к ней никогда не прикоснется: яд Габриэль умел подсыпать виртуозно.

– Проклятый Балак, – сообщил Тень, – выгнал наших проповедников из Халеба. Сказал, что познает мудрость батин…

– Так и сказал?

– Не перебивай, светлейший. Полностью его слова звучали так: «Возведу мудрость батин на супружеское ложе и познаю ее».

– Обидел он старичка. Смерть ему.

Габриэль кивнул. Согласно учению ассасинов, последнюю фразу можно понимать иносказательно. Например, если в Коране написано: «Будьте обезьянами презренными!», в зависимости от ситуации это означает: «Идите в Казвин и сровняйте его с землей» или «Пусть Абдаллах заплатит нам десять тысяч динаров». Но слова ас-Саббаха никогда не допускали двойного толкования. В отличие от Корана.

– Он умрет, светлейший.

– Хорошо. Продолжай, Габриэль, продолжай. Старичку интересно слушать новости.

С ночной сыростью в окно вливался протяжный крик муэдзина. Аль-Иша, ночная молитва. Время, когда правоверному надлежит вспомнить о бренности всего сущего. О том, что всё пройдет, всё обернется. Об истинной родине человека, куда рано или поздно попадем все мы.

Габриэль повел плечом, отгоняя дурные мысли. Ничего. Смерть от нас еще далеко.

– Следующая моя новость… Быть может, повелитель желает помолиться?

– Позже, Габриэль, позже. Говори!

– Следующая новость касается франков. Христианский эмир Жослен – проклятье ему! – хочет освободить короля. А для этого переписывается с правителем Манбиджа…

– Которым? – заинтересовался старец. – Хасаном или Исой?

– Хасаном. Он обещает сдать город за двадцать тысяч динаров.

– Большие деньги. Зря Жослен не торгуется… Мы свои крепости приобретали дешевле.

Гасан задумался. Аллах бы пробрал мерзавца Жослена! Всё старичка обездолить норовит. И как это Всевышний допускает хитрость, подобную этой, среди франков?

С точки зрения ассасинской стратегии, граф действовал весьма разумно. Балак далеко – набирает армию. Захвати Манбидж – и прекрасный город Халеб со всеми своими садами, хлопчатниками и мечетями окажется в кольце христианских войск. Подходи и властвуй. А в крепости Халеба – франкский король. А если в руках франков окажутся сразу Халеб и Манбидж…

О-о!

Сердцем Гасан чувствовал, что пора слать убийц. Оставалась мелочь: решить, к кому именно.

К Жослену? Балдуину? А может, к манбиджским братьям?

– Старичка… – начал он.

– Да, мой повелитель?

– Нет-нет, ничего…

Тень пожал плечами и продолжил:

– Последняя новость, о светозарный, самая неприятная. В Сирию пришел Защитник Городов.

– Аллах покарает тебя, Габриэль! Ты врешь мне в глаза.

– В том-то и дело, светозарный. Шпион – тот, что принес вести из Манбиджа, – не мог ошибиться. Рошан Фаррох гостит у Хасана.

– Убей его, Габриэль! Видит небо, этот гебр постоянно обижает старичка.

– На голове и глазах, повелитель. Именно я возглавлял поход в Мазандарран, когда Защитник встал на нашем пути.

– Так что же ты медлишь? Пошли убийц.

– Фаррох изворотлив. Мы послали шестерых – и где они? – Тень возвел очи горе: – В раю. Гурий обхаживают.

По лицу ас-Саббаха пробежала судорога. Кулаки сжались.

– Обидел… Обидел старичка мерзавец Фаррох!

– Имам, дозволено мне молвить?

– Говори! И пусть слова твои будут приятны слуху.

– Пусть беспокойство покинет повелителя. Я знаю, как победить Фарроха. Я придумал план, объединяющий в себе совершенства тысяч планов. Благодаря ему мы убьем Защитника Городов…

– Аллах благословит тебя!

– …а также расправимся с Балаком и получим город вместо Халеба.

Гасан подпрыгнул на циновках. От резкого движения полы халата распахнулись, обнажая впалую старческую грудь. Имам схватил Габриэля за рукав:

– Речи твои схожи с шербетом и курагой. Порадовал старичка, мерзавец! Что тебе нужно для этого, Габриэль?

– Бумагу. Чтобы мои приказания – беспрекословно.

– Будет тебе такая бумага.

Гасан хлопнул в ладоши. Маленький сириец встрепенулся. Старик забрал у него книгу и калам и принялся что-то писать прыгающим почерком «сульс». Затем вырвал страницу и отдал ее Габриэлю.

– Передаю в руки твои Кийа Бузург Умида, начальника стражи Аламута. Отныне он будет подчиняться тебе, как мне самому. Если, конечно, я не скажу обратного.

– Благодарю, лучезарный. Теперь дело в чалме. В нетерпении отбываю. Пора мне в Халеб – на встречу с пленным франкским королем.

– С Балдуином? Он погибнет?

– Как знать, повелитель. Как знать… – Габриэль загадочно улыбнулся. Миг – и его не стало. Старик вскочил и принялся простукивать стены.

– Ведь нет же… Не может тут быть ходов! Пугает старичка, негодяй… ай, нехорошо!

Маленький Селим сидел ни жив ни мертв.

МЕЛИСАНДА И СЕНЕШАЛЬ ГРАНЬЕ

Разбудили Мелисанду звуки колоколов. Девушка прислушалась: звонили час первый. Надо было отправляться на заутреню. Мелис позвала служанку, оделась и отправилась в сад.

Иерусалимский дворец вызывал у нее глухую тоску. Ну помилуйте, что это за жилище короля, если под самым боком скотный рынок и тянется он до самых Силоамских ворот? А дома? Что это за дома? То ли дело Эдесса! Или Антиохия.

Он Антиохии Мелисанда мечтала страстно. Так страстно, как только может мечтать девятнадцатилетняя девушка, понимающая, что жизнь ее угаснет в стенах пыльного древнего города.

Захватывая Иерусалим, крестоносцы постарались всерьез. Многие здания превратились в руины, а что осталось – наводило уныние и печаль. «Полуразрушенный замок уже наполовину построен», – говаривал ее отец. Крестоносцы не столько строили, сколько восстанавливали ими же уничтоженное.

Когда король Балдуин переехал из Эдессы в Иерусалим, город был почти пуст. Прошедшие годы изменили многое, но Мелисанда до сих пор помнила ужас, который испытала, увидев присыпанные пылью оливы в Гефсиманском саду. Здесь Иисус провел страшную ночь перед распятием. Здесь повесился Иуда.

О, как она хотела бежать отсюда в Антиохию!

У ворот Мелисанда остановилась. Сама не замечая, что она пришла к выходу из дворца: так всегда случалось, когда она задумывалась и не следила, куда идет. У решетки застыли стражники; утреннее солнце свинцово отблескивало на их кольчугах.

Мелисанда уже собиралась вернуться, как услышала цокот ослиных копыт. К воротам подъехал вшивый человечек в драном халате.

– Я хочу видеть коннетабля, – без предисловий вымолвил он. – Весточка у меня. О короле, Его Величестве Балдуине.

Стражники не шелохнулись. Плешивый терпеливо ждал. Наконец из караулки выглянул рыцарь и угрюмо сообщил:

– Господина коннетабля нету. Уехали они, того… В Хеврон.

«Врет, – про себя отметила Мелисанда. – Никуда он не уезжал. Рожу пудрит небось. Перед тем как мамочку завалить».

Она с неприязнью и тайной жалостью посмотрела на плешивца. Безумцы, подобные ему, время от времени приходили к воротам дворца. Бог знает, на что они надеялись. Хлеба выпросить, что ли? Или же сыскать теплое местечко при дворце.

– Проваливай, – стражник сплюнул, стараясь попасть ослу на копыто. – Щас как звездану по ребрам. Вот этим вот сиром коннетаблем, – он помахал копьем и засмеялся. – Ему и расскажешь свою весточку, значица.

Оборванец не уходил. Унылые россказни «вестников» Мелисанда знала как «Отче наш». Ну да… Можа видел, а можа нет. Далече было, господа могущественные владетели. Подайте хлебушка Христа ради.

Странно, что стражники не отдубасили проходимца древками копий. Видимо, ранний час да благодать, разлитая в весеннем воздухе, подействовали на них расслабляюще. Мелисанда хотела было приказать, чтобы плешивца пропустили, но передумала. Нечего тунеядцев поощрять.

Ворота остались закрытыми. Бродяга глазел на них, почесываясь, а потом удалился восвояси.

И тут Мелисанда поняла, чего ей не хватало все эти дни. Коннетабль предал короля? Прекрасно! Но в Иерусалиме есть человек, который ненавидит Гильома де Бюра белой ненавистью.

Евстахий Гранье. Сенешаль и второй регент королевства.

«Ну держись, овца! – злорадно подумала она. – Еще посмотрим, кто кого».

Мелисанда направилась к дворцу. Следовало поторапливаться. Морафия приказала Евстахию спешить в Тивериаду, и, возможно, старый рыцарь уже в пути. Тогда придется ждать несколько дней, пока ом вернется, а принцесса хотела действовать сразу, без проволочек.

Не повезло, Гранье пока никуда не уехал. Годы научили его отличать государственные нужды от бабьей блажи. Приказ звучал слишком дико, чтобы требовать немедленного исполнения. Инспекция Тивериады не имела никакого смысла, отчет из города прибыл неделю назад. За это время там мало что могло измениться. Но тогда зачем же ему ехать?

Евстахий оделся, сходил к заутрене и сел завтракать. Наливая себе вина, он как раз размышлял, что бы могло означать бестолковое королевское повеление.

– Ах, это ты, моя девочка, – рассеянно приветствовал он принцессу. – Присаживайся. Разделишь со мной скромную трапезу?

– Не откажусь, сир Гранье.

– Вот и славно. – Евстахий налил девушке вина, придвинул миску с похлебкой. – Только не обессудь, Мелис. Яскромно, по-солдатски. Мы, старые крестоносцы, разносолов не признаем.

С глазу на глаз он никогда не называл Мелисанду «Вашим Высочеством». Принцесса любила его и за это тоже.

– Как делишки? – поинтересовался он. – Куклы, рукодельничание?

– В куклы я давно уже не играю, – кисло отвечала Мелисанда.

О своих успехах в вышивании она предпочитала не распространяться. Добрая глупая Сатэ, глядя на ее художества, только всплескивала руками: «Ай, горлинка моя! Ктэ ж тэбэ замуж-то возьмет?»

– А я вот – в мечи да солдатики до сих пор. Балуюсь помаленьку. – Сенешаль подмигнул: – Только игрушки дороговатее стали. И погрубее. Рассказывай, с чем пришла?

Мелисанда отщипнула от краюхи хлеба, запила вином.

– Сир Евстахий… А вот если кто-нибудь… ну поклялся защищать – и вдруг предаст? Что бы вы сделали?

– С предателем-то?.. Собрал бы верных людей да всыпал мерзавцу. У нас, которые старые крестоносцы, это запросто.

– А если всыпать – никак? Если он сильнее?

– Сильнее? Ты, девонька, Кедрон-то не мути! Кто тебя предал и почему?

Мелисанда вздохнула. Раз, два, три, четыре… Досчитав до двадцати, как учил отец, она сказала:

– Гильом де Бюр. Он не поедет спасать отца. Совсем.

Евстахий прекратил жевать. Вытер усы, отставил в сторону миску с похлебкой.

– Да-а, девонька… – протянул он. – Выросла ты, милая. А я-то, старый дурак, к тебе с куклами! Подожди. Я сейчас.

Он встал из-за стола и отправился к сундуку, где хранил снаряжение. Мелисанда потянулась к бокалу. «Гильом небось сейчас штанами трясет перед зеркалом. Матушку тискать готовится». О том, что де Бюр и Морафия любовники, она говорить остереглась: Евстахий, он, конечно, из старых крестоносцев, но в придворных интригах мало-мальски мыслит.

Если же он заодно с де Бюром и Морафией…

Мелисанда вновь вздохнула. Ей вспомнилось про поваренка, щупавшего спящую Годьерну. Когда его достали из котла, он напоминал ошпаренного цыпленка. Чтобы сохранить доброе имя, Морафия и родной дочери не пожалеет.

Гранье тем временем рылся в сундуке. Гремел старым железом, перекладывал тряпки, что-то неслышно бурчал себе под нос. Наконец то, что он искал, обнаружилось.

– Слава Христу. Уж думал, мыши сгрызли. – он бережно выложил на стол кусок ткани. Когда Мелисанда потянулась помочь разгладить ткань, Евстахий прикрикнул: – А ну не трожь! – И, смягчившись, объяснил: – Вещь ветхая, в предурственном состоянии. Трепетного ухода требует.

Неизвестно, какой трепетный уход сенешаль имел в виду. Сам он не особо церемонился. Когда корявые лапищи крестоносца развернули ткань, Мелисанда поняла, что это карта Леванта.

– Смотри, – палец с обгрызенным ногтем указал на синюю полосу в белой вязи орнамента: – Вот море. Видишь? Я тоже путался спервоначалу. Потом пообвык. – Палец сместился на сушу. – А вот здесь мы, Иерусалим, значица. Тут на побережье города: Яффа, Сидон, Бейрут. А вот – Тир.

Мелисанда кивнула. Она уже догадывалась, что ей расскажет Гранье, и боялась этого.

– Тир – последний город на побережье. Из тех, которые сарацинские. Чуешь? Купчишки, они ведь тоже не дураки. На кораблях разных плавают, союзы у них, гильдии… И с нами приторговывают, проходимцы, и с магометанами.

Мелисанда снова кивнула.

– А знаешь, что будет, когда мы Тир того?.. – Ладонь крестоносца придавила карту. – А? Куда купчишки безанты свои золотые да динары понесут?

– К нам, – севшим голосом произнесла Мелисанда. – К нам понесут.

– То-то! – Гранье перегнулся через стол. Заглянул принцессе в глаза: – Крепости-то да мечи – они безантов стоят. Мы, которые старые крестоносцы, которые от самого Урбана, это хорошо понимаем.

– Так что же? А король, значит, – неважно? Сперва безанты, потом король?

– Дурочка! – Гранье ласково потрепал девушку по волосам. – Да кто ж спорит-то? Король в плену – тоска для всего народа. Мы, которые старые крестоносцы, завсегда… Но ты ж глянь сама, – он вновь потянулся к карте, – Халеб – вон он где. Пусть Жослен его и захватывает. Нам от Халеба ни жарко, ни холодно. А графу, может быть, владения. Он, может быть, на Халебе благосостояние себе построит. И очень запросто.

Некоторое время девушка подавленно молчала. Потом сузила глаза:

– Вот что, сир Гранье. Я так понимаю, что вы все сволочи и стяжатели…

– Но-но!

– Никаких «но-но!». Сволочи и стяжатели. Если вы, рыцари, со всеми вашими копьями, конями и аркобаллистами не хотите спасать короля, то… то… я пойду вместо вас! Ясно?

– Ясно.

– Да. Дайте войск, сколько можете, и я отправлюсь в путь.

Гранье встал. Мелисанда тоже вскочила. Минуту или более они смотрели друг на друга. Наконец Евстахий не выдержал и со смехом отвел взгляд:

– Надо же! Пигалица какая. Войск ей подавай! – В лице его проступила грусть. – Эх, девонька… Где мои девятнадцать? Я ж влюбчивый был, дьявол! Уж я за тобой к Вельзевулу бы в пасть отправился. В Халеб или там к султану сарацинскому… – Мелисанда зарумянилась. Гранье жестко закончил: – Нет у меня войск. Ни хрена лысого, запаршивейшего юбочника дать не могу. Все, кто есть, все при деле.

Евстахий в раздумьях опустил голову. Мелисанда украдкой смотрела на его жизнерадостную плешь, обрамленную седыми волосиками. Воспоминание об утреннем плешивце неприятно ее кольнуло. А может, в самом деле какие-то вести у него были о короле?

– Вот что, милая. – Гранье поднял взгляд. – Войск я тебе дать не могу… – Мелисанда хотела что-то сказать, но Евстахий жестом ее остановил. – Нисколько не дам, – повторил он, – но с одним человеком сведу. Вот с таким человеком! Уж если он не поможет, то никто. Понимаешь?

– И кто он?

– Сир де Пейн. Магистр ордена Храма.

Сердце Мелисанды затрепетало. Орден Храма возник недавно, и его мало кто знал. Но Гуго, оруженосец ее верный, рассказывал о храмовниках чудеса. Из его слов получалось, что для завоевания Сирии других рыцарей, кроме храмовников, и не требуется. Они одни справятся. А предводительствует ими сир Гуго де Пейн, тезка ее Гуго. С некоторых пор Мелисанда относилась с доверием ко всем, кто носил это имя.

– Соглашайтесь, принцесса. Дело верное. Сир де Пейн – верный слуга Его Величества. Коль спонадобится, весь орден на уши поставит. Подумайте: целый орден!

– А сколько у Храма человек?

– Врать не буду, девять… Хотя нет. Со вчерашнего восемь. Но что это за люди! Кровь с яйцами!

Это уж слишком… С восемью рыцарями ей предлагают идти воевать Халеб! Мелисанда задохнулась от возмущения:

– Стыдно, сир Гранье! Если зубоскалить – ищите кого-нибудь другого. А я… я… Позвольте раскланяться.

С этими словами она выбежала из покоев сенешаля. Мелисанда не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее плачущей.

Коридоры дворца расплывались перед глазами. В горле распух ком обиды, щеки горели. Мелис бежала и бежала, не разбирая дороги. Подальше, подальше от насмешника Гранье!

Навстречу ей попался Гуго с подносом в руках. Мелисанда врезалась в оруженосца; поднос вылетел у него из рук. Чашки, миски – всё оказалось на полу, в мешанине соусов и вин.

– Ох! Гуго, ты?!

– Мелис? Безумица ты, что ли, так нестись?

Мальчишка бросился собирать черепки, а Мелисанда устало прислонилась к стене. Господи, ну что он копается в этой дряни? Зачем это, когда всё кончено?

Гуго и сам понял, что занимается ерундой. Он поднял на Мелисанду растерянный взгляд:

– В черепки-то. Вот незадача… Сир Гильом из меня ремней нарежет… Ой, вы плачете, Ваше Высочество?! Что случилось?

Мелисанда отвернулась и смахнула слезы со щек. Вот еще… Плачет, как же. Она будущая королева! Королевы не плачут.

Гуго вытер о рубаху грязные пальцы.

– Ваше… Мелис! Что случилось-то? Если это… кто обидел – только скажи! Я вмиг!..

Он неуклюже поднялся с корточек. Мелисанда чуть придвинулась. Лицо оруженосца оказалось близко-близко. Девушка с удивлением отметила, что веснушки нисколько не портят Гуго.

«А он красивый… – подумала она. – И как я раньше этого не замечала?»

– Ваше Высочество…

– Слушай, Гуго, – твердо сказала она. – Бросай ты«высочества». Мне нужна помощь. Но поклянись, что никому не скажешь!

– Клянусь! Христом-господом, здоровьем мамочки, жизнью…

– Хватит, хватит! Я тебе верю. – Девушка оглянулась: не подслушивает ли кто? – Пойдем. Я только что была у сира Гранье, и он…

Сир Гранье налил себе еще вина. Вытянул ноги под столом, пошевелил пальцами в растоптанных сапогах. Сделал глоток из бокала.

– Глупая девчонка… – пробормотал он. – Глупая, гордая и бесстрашная. Но ведь мы, которые старые крестоносцы, тоже не без понятия, а?.. Что ж ты так-то к нам, старикам?.. В Иерусалиме тебе никто не поможет. Никто, кроме сира де Пейна.

…Сир Гуго де Пейн, магистр ордена Храма принадлежал к удивительным людям. Как и Мелисанда, он всегда добивался своего. Трудности не страшили храмовника. Ведь всем известно: чем невероятней дело, тем больше слава.

Гранье был уверен в одном. Сир де Пейн – единственный, кто способен с восемью рыцарями пробиться в Халеб и спасти короля.