Текст книги "Багдадский вор. Посрамитель шайтана. Верните вора!"

Глава 51

Аллаха надо просить, а шайтану – только намекни…

Шутка с долей истины

– Тащи её… ага, за ноги, за ноги бери-и…

– О Аллах, ты смерти моей хочешь?! Я же и одну её ногу не подниму, чтоб не на-до-рва-аться!

– Скажите, какие мы нежные… А ну, бери обе сразу! Тащи!

– Лёва-а-а… я не могу! Она слишком крупная…

– Ну, знаешь… не можем же мы переть её по частям?! Хотя…

– Что ты задумал, убийца женщин? Не надо, я уже тащу-у…

– Брось, я всего лишь хотел припрячь к этому делу осла.

Увы, Рабинович разгуливал где-то в компании хозяина лавки, а потому двум спорщикам пришлось на своём горбу волочить бессознательную девицу с порога комнаты на ковёр. Задача была непростой, и спустя какое-то время они просто рухнули рядом без сил, пытаясь отдышаться. В эту роковую минуту через парадный вход вошёл насвистывающий Ахмед с бодреньким Рабиновичем. Дальше – как в кино… У ослика отпала нижняя челюсть, а впечатлительный башмачник, увидев свою пассию с побитой физой, в рваной одежде, ногами вверх (а что делать, так тащили) в окружении двух отдыхающих по бокам проходимцев, взвыл дурным голосом! Откуда ни возьмись в его руках оказалась тяжёлая палка:

– Развратники! Насильники! Смерть вам, оскорбившим грязными домогательствами мою единственную, хрупкую любовь!

Прежде чем Лев или Ходжа успели сказать хоть слово в свою защиту, взбешённый Ахмед скоропалительно приступил к претворению угроз в жизнь. Бедолаги метались по лавке, как степные сайгаки, истошно вопя и прикрывая руками голову. В щуплого башмачника словно вселилась сила девяти пустынных дэвов – палка с визгом носилась взад-вперёд, с каждым ударом достигая цели! Рабинович демоническим хохотом только поддавал жару. Об организованной обороне не было и речи, пылкий влюблённый просто не давал на это времени. Насреддин безуспешно пытался забиться под обрезки кож для чувяков, а Оболенский, подвывая и матерясь, уже готовился к переходу в лучший мир, когда голос аль-Дюбины привёл всех в чувство:

– Ахмед, перестань их бить.

– А… что?! Ты жива, о бесценный алмаз моего истосковавшегося сердца?! Подожди ещё немного, я совсем убью этих злодеев и припаду к твоим ногам.

– Дурак. – Госпожа Ирида говорила тихо, но твёрдо. – Оставь их в покое, они ни в чём не виноваты. У меня… большое горе…

– Но… они же… кто же тогда… – не вовремя упёрся переувлёкшийся башмачник. – Давай я всё-таки сначала их прибью! Аллах не осудит…

– Дурак, – ещё раз подтвердила девушка и села, держась обеими руками за подбородок. Встревоженный Ахмед бросился к ней, на ходу роняя палку. Побитые соучастники, морщась и почесываясь, пристроились рядом.

– Что же всё-таки случилось?

Вместо ответа могучая Ирида аль-Дюбина разразилась бурным детским плачем! Слёзы текли в три ручья, а рёв стоял такой, словно Сырдарья по весне, без предупреждения, вышла из берегов. Ни одного слова добиться было совершенно невозможно, хотя все трое мужчин утешали и успокаивали несчастную, как могли…

– Надо дать ей воды!

– Лучше вина.

– Воды! Много воды! Целый таз, и прямо на голову…

– Молчи, низкий растлитель и сын шайтана!

– А ещё можно её по щекам похлопать, женщинам это помогает.

– Э-э, а вдруг она сдачи даст?!

– Так надо быстро нахлестать, и по углам!

– Молчи, сын шайтана и низкий растлитель!

К сожалению, мужчины в действительности очень мало чего смыслят в деликатных вопросах приведения в норму особ слабого пола. Да и где она, эта норма, хотелось бы знать?! Женщины способны впасть в неуправляемую истерику по тысяче зачастую абсолютно противоречащих друг другу поводов и выбраться из этого состояния исключительно самостоятельно. Мы же, мужики, или опускаем руки перед бурными рыданиями, или сдаёмся сразу, предлагая истекающей слезами возлюбленной всё что угодно – от мытья посуды до законной регистрации неформальных отношений! Хвала Аллаху, в данном случае этого не потребовалось… Отревев своё, выпив две пиалы воды и полкумгана вина из горлышка (плюс осторожные похлопывания по щёчкам), внебрачная дочь визиря изложила наконец суть проблемы. Оказывается, у неё всего лишь похитили сестру. Причём не кто-нибудь, а личная стража самого эмира. И не забавы ради, а для уплотнения гарема. Было бы, как говорится, ради чего огород городить! Рыженькой танцовщице несказанно повезло – её красоту отметили в самых верхах, а спорить с властью, установленной Шариатом, не только глупо, но и безнравственно. Маленькая Епифенди просто не сразу осознала глубину собственного счастья, как последняя дура зачем-то кричала и вырывалась. Свято блюдущая её безопасность старшая сестра немедленно полезла заступаться, за что и получила своё, хотя дралась как львица. Но… дело житейское, всё устроится, успокоится, и вообще, есть вещи, против которых по жизни не попрёшь, а значит… Вот где-то тут сладкие речи Ахмеда, мягко утешающего побитую воительницу, резко обрываются. Он вклинился в рассказ подруги ближе к финалу и не сумел донести до неё свою концепцию «невмешательства» в любовные дела эмира. Аль-Дюбина молча хряпнула его ладонью по макушке, и возлюбленный на время затих. Гневные глаза, словно пылающие угли, уставились на Оболенского…

– Помоги мне!

– В каком смысле? – Лев прекрасно понимал, чего от него ждут, но добровольно записываться в герои-смертники всё-таки не особенно жаждал. – Я не танкист и не командир ракетной установки. Дворец эмира нельзя взять штурмом… Честно говоря, я его сам-то толком не видел, но почему-то уверен, что нельзя.

– И не надо. Укради её!

– Украсть?! Пардон, мадам, я не чеченский террорист и не ворую женщин. Тем более из гарема… – На этом волшебном слове Оболенский споткнулся. Гарем! Столько образов, мечтаний, полётов безудержной фантазии и вдохновения… Гарем! Необременительно одетые одалиски, скучающие без мужской ласки девушки, легко подкупающиеся евнухи и – аромат любви… Гарем! Пальмы в кадках, мраморные фонтаны, золотые рыбки, сладкое вино, щербет и дурманные восточные ночи…

– Гарем? Это существенно меняет дело. Думаю, мы договоримся, только давайте поподробнее.

– Лёва-джан…

– Не надо, Ходжа, не вмешивайся.

– Вай мэ, Лёвушка, если я тебя невольно обидел – прости, ради Аллаха! Но хоть на минуту внемли голосу мудрости и шёпоту осторожности…

– Я уплачу вам обоим! – торжественно заявила успокаивающаяся девица, и в её голосе было столько силы и мольбы, что домулло дрогнул. – У меня есть серьги и ожерелья, а из даурских гор мне привезли кольцо с огромным камнем. Вам дадут за него не меньше тысячи динаров – но верните назад мою возлюбленную сестру!

Лев Оболенский, Ахмед-башмачник, страдающая Ирида аль-Дюбина и даже вездесущий ослик смотрели на Ходжу как на лицо, облечённое правом высшего решения. Как он скажет – так и будет! О, достопочтеннейшему Насреддину, конечно, было что сказать… Он раза три или четыре открывал рот, твёрдо вознамерившись обрушить на безумцев монументальную плиту неумолимой логики. Ибо поставленная задача была совершенно нереальна при взгляде на неё с любой точки зрения, и даже его зарождающиеся чувства к рыженькой танцовщице мгновенно охладевали, едва домулло вспоминал, из чьих рук её надо вытащить. А если ещё точнее, то из чьей постели… У эмира можно попытаться украсть многое, но это чревато, так как обворованный эмир страшен в гневе. А если кража оскорбляет собственнические инстинкты человека, то что же будет, если владыку Багдада оскорбят ещё и как мужчину?! Одни мысли на эту тему вызывали спазм горла и холодный застой крови… Особо суицидного желания закончить жизнь молодым и красивым Насреддин никогда не испытывал. Более того, он всерьёз намеревался дожить до ста лет, понастроив домов, понавыращивав сыновей и понарассаживав деревья. Таким образом, вся его разносторонняя натура категорически противилась любым рискованным мероприятиям, но одна маленькая, робкая и всё-таки настырная мыслишка билась где-то в подсознании, заставляя болезненно щурить глаза. Мысль о том, что он всё равно пойдёт и поможет этому ненормальному Багдадскому вору (порази шайтан его в поясницу!) украсть у великого эмира его новую наложницу. Теперь Ходжа понимал это кристально ясно…

– Будь по-вашему, о преступные умы, разрушающие в душах правоверных само понятие Закона и Правопорядка! Никому не дозволено безнаказанно нарушать установления Шариата! Ибо за такой великий грех нам нечем будет оправдаться перед Создателем, когда Азраил представит нас на суровый суд небес. Ради чего правоверный может пойти против воли эмира? Ну, разве что… ради денег. Ради горсти презренных золотых динаров, ради пропитания бренного тела и укрывания его от зноя, пыли и ветра я готов пойти на столь ужасающий проступок, противный сердцу истинного мусульманина! Аллах всё равно не простит, но хотя бы поймёт… И не благодарите меня, ибо меньшим злом я искупаю зло большее! Я иду на поводу у вас, забывших честь и стыд, только из-за…

Проникновенная до колик, самозабвенная речь Ходжи оборвалась, когда он наконец пошире раскрыл глаза. Оказалось, что весь ораторский дар пропал впустую – его никто не слушал. Даже Рабинович! Все участники описываемых событий давно сгрудились в противоположном углу, тихо, по-деловому обсуждая детали предстоящей операции. Домулло почувствовал себя идиотом… К тому же лишним. После секундного размышления он решительно шагнул вперёд и, растолкав всех, потребовал полного введения его во все нюансы плана. Как равноправного соучастника, разумеется…

Глава 52

Аллах любит храбрых! Но не при всех…

Непроверенный хадис

Дворец эмира Багдада поражал двумя особенностями архитектуры: во-первых, филигранным изяществом и богатством отделки, а во-вторых, надёжнейшими фортификационными свойствами. Внешне это напоминало расписанное под хохлому пушечное ядро – так же красиво и фиг чем расковыряешь. Ворота одни, из окованного железом привозного дуба; стены высотой под пять метров, гладкие и белые, как яичная скорлупа, никаких калиточек, форточек, дыр в заборе, а самое главное – везде стоит обученная, надменная в своей грубой массе стража. Как проникнуть внутрь – неизвестно… А самое неприятное, что никто из мятежников ни разу не был в самом дворце. Ну, Ахмед и Ходжа – понятно, а вот внебрачную дочь визиря туда тоже почему-то не пускали. Визирь был человеком пожилым, опытным и в чём-то даже порядочным: от ребёнка не отказался, деньгами помогал, но ввести в аристократические круги… увы, он тоже имел ограниченные возможности. Хотя обычно во всех восточных сказках визирей представляют хитрыми и коварными, эдакими управителями из-за спины султана, эмира или падишаха. Не будем спорить, наверное, почти везде так и было – только не здесь и не сейчас. Отец аль-Дюбины наверняка нашёл бы причину наказать слишком ретивых драчунов из эмирской стражи, но отобрать у властителя Багдада какую-то сводную сестру своей дочери… С его точки зрения – это было глупой затеей. И, глядя на неприступную твердыню дворца, домулло вновь полностью разделил это мнение. Поэтому он ещё раз помянул «голубоглазого шайтана», громко цокнул языком и поторопил лошадей. Арба, гружённая шестью здоровенными кувшинами с маслом, споро пошла вперёд. Маленький ослик, привязанный недоуздком позади, зыркал по сторонам самыми воровскими глазами. Операция под кодовым названием «Ни дна ни покрышки» началась! Мы же с вами обозначим эту историю как «Сказ о Багдадском воре, храброй девице аль-Дюбине, её возлюбленном Ахмеде, предусмотрительном Ходже Насреддине и похищении рыжеволосой танцовщицы!». Видите, на этот раз мы и домулло упомянуть не забыли…

Но вернёмся к делу. Две крепенькие лошадки, телега, кувшины, масло и прочее были куплены час назад. Учитывая, что всю бухгалтерию компании вёл именно Насреддин, траты были минимальными, но качественными. Метод «троянского коня» предложил Лев Оболенский, остальные дружно проголосовали за. И вот теперь к узорчатым воротам эмирского дворца, покачиваясь, приближалась добротная крестьянская арба с простоватым возницей в круглой тюбетейке и двумя диверсантами на борту.

– Куда прёшь, репоголовый?!

– На кухню великого эмира, о почтеннейший страж! – елейным голоском пропел Насреддин, мысленно вознося молитву за надёжность приклеенной бороды.

– Я что-то не видел тебя раньше… – Начальник караула попристальней всмотрелся в простодушное до туповатости лицо «честного декханина».

– А я масло привёз! Два кувшина подсолнечного, два гречишного и два кунжутного, – пустился перечислять Ходжа, по ходу дела сдвигая тяжёлые крышки. – Вот! Хорошее, свежее, вку-усное! Отведайте, уважаемый!

– Не надо. – Стражник брезгливо отодвинулся от сунутого ему прямо под нос черпака с тёплым маслом. – Проверьте телегу и обыщите этого глупца.

– Во всех кувшинах налито настоящее масло, только кунжутное не в двух, а в трёх, – спустя пару минут доложили охранники. – У возницы ничего нет, кроме засапожного ножа и трёх монеток.

– Поезжай. Свой нож заберёшь на обратном пути.

– А… э… почтен… уваж… благороднейший господин, а как же мои таньга?! – тоскливо взвыл Насреддин, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запеть.

– Сказано же, получишь на выходе! С процентами… – хохотнули стражники, делая знак кому-то наверху. Ворота открывались долго и торжественно. – Поторапливайся, чёрная кость!

Ходжа не стал дожидаться повторного приглашения, прикрикнул на лошадок и махнул внутрь. За крепостной стеной оказался довольно обширный двор, мощённый белым кирпичом. Двое рослых нубийцев в бело-красных одеяниях и с кольцами в носу жестами показали, как свернуть на эмирскую кухню. Домулло попытался припрячь обоих к разгрузке, но они только угрожающе оскалили зубы и отвернулись. В народе поговаривают, что гарем владыки охраняется такими вот молчаливыми евнухами, не носящими никакого оружия, но голыми руками ломающими шею быку. Успешно делая вид, будто бы он здесь в первый раз (а ведь, по сути, так оно и было), предусмотрительный Насреддин позволил себе объехать весь дворец вокруг, по периметру стены. Пару раз его сурово окликали, он униженно кланялся, тыча черпаком в кувшины с маслом, его вновь направляли на кухню, а он тихохонько делал своё дело. Насчитал около шестнадцати разных дверей, калиточек, чёрных ходов и четыре парадных подъезда в самом дворце. Это давало хорошую возможность ускользнуть, хотя вопрос выхода со двора за стену по-прежнему оставался весьма проблематичным… В целом здание имело два этажа, третий был уже выходом на крышу, где среди фонтанов и пышных оранжерей многочисленные жёны эмира совершали вечерний моцион. Понятия о численности гарема на Востоке всегда являлись предметом сложных этических споров. Одни утверждали, что мусульманину не подобает иметь больше четырёх жён, но охотно допускали разных наложниц, фавориток и даже просто «девочек, приятных глазу». Другие резонно возражали, что чётких указаний по этому щекотливому вопросу Коран не даёт, а значит, правоверный может брать столько жён, сколько в состоянии удержать. Удержать – это, видимо, в смысле «управиться». То есть не ублажать всех сразу в постели, а как-то по-хозяйски управляться со всем этим бабьим царством. Сколько конкретно жён, любовниц и прочих имел великий Селим ибн Гарун аль-Рашид никто доподлинно не знал. Однако, раз уж верные нукеры периодически доставляли ему ту или иную красавицу, вакантные места всё ещё были…

Когда Ходжу обругали уже в шестой раз, он понял, что продолжать и впредь разыгрывать кретина становится несколько чревато. Поэтому, остановившись у кухонных дверей, привязал лошадок и долго препирался с главным поваром, требуя помощи квалифицированных грузчиков. В самом деле, объёмные кувшины вполне могли вместить взрослого человека, и для их снятия с телеги потребовались усилия сразу шестерых невольников. Убедившись, что всё аккуратно составлено под специальный навес во дворе и посторонних наблюдателей поблизости нет, домулло три раза быстро стукнул в бок одного кувшина. Послышалась возня, плеск чего-то жирного, а потом на свет божий высунулась бритая голова заспанного Ахмеда. Похоже, бедного башмачника слегка разморило в тепле и тряске, но он быстро взял себя в руки. Осторожно покинув глиняное убежище, возлюбленный аль-Дюбины с достойной упоминания скоростью поменялся одеждой с домулло. Как и когда отвязался Рабинович, никто не заметил, и правильно. Сам Ходжа скрылся в том же кувшине (это было непросто, мешало упитанное брюшко), а расхрабрившийся башмачник приклеил себе всё ту же косоватую бороду и взялся за вожжи. Благо народу на эмирской кухне было чем заняться, так что процесс смены «возницы» в целом прошёл незамеченным. А если кто, что, каким-то образом и углядел, то особого значения не придал… Муэдзин на вершине ближайшего минарета готовился огласить призыв мусульман к вечерней молитве. Пора бы и поторапливаться домой, ибо в лавке Ахмеда ждала страдающая от побоев, потери сестры и буквально раздираемая от любопытства Ирида аль-Дюбина. Её время вступить в игру ещё не настало, хотя настырная девица уже морально готовила себя к очередному марш-броску. Ей действительно довелось отличиться, но об этом потом…

Не буду утомлять вас описанием выезда Ахмеда с территории эмирской резиденции – там, пожалуй, была пара прикольных моментов, но главное, что башмачник в конце концов всё-таки выехал. Отклеившуюся не вовремя бороду пришлось оставить в качестве военного трофея стражникам у ворот. Парень ловко выкрутился тем, что его дразнят «лысобородый», якобы поэтому он таскает с собой этот вечно сползающий «парик». Объясненьице весьма слабёхонькое, но здесь неожиданно прокатило. Правда, телегу лишний раз обыскали и деньги не вернули, но это мелочь, этого, в принципе, и ждали. Сколько времени пришлось сидеть в кувшинах Оболенскому и Ходже, тоже не существенно. Где-то часа четыре… Как и в любом приличном дворце, у багдадского эмира был свой ночной сторож, объявлявший каждый час стуком надоедливой колотушки. По ней и ориентировались скрюченные в три погибели аферисты. Если кто ещё не догадался, как именно они сидели, я охотно объясню. Кувшин большой, горлышко широкое, если поджать ноги и втянуть голову в плечи, то вполне уместишься. На макушку ставим пустую миску, плотно прижав её края к горловине, сверху льём масло. При беглом осмотре – эффект «полного» кувшина; ну а детально и скрупулёзно ребят – хвала Аллаху! – не обыскивали. Метод, в сущности, не новый, если помните, примерно так же сорок разбойников пытались проникнуть в дом славного Али-Бабы. Хотя лично мне кажется, что сидеть, поджав ноги, в полусогнутом состоянии, придерживая руками скользкую от масла миску на голове, – удовольствие ниже среднего. Это уж, простите, скорее для каких-нибудь терпеливых японских ниндзя, чем для русского вора из шумного Багдада. Ходже было полегче, он и в кувшине просидел меньше, и миску на башке не держал, всё и так обошлось. Когда ночной сторож объявил девятый час, то есть самое начало сумерек, под навесом у кухни стали происходить странные вещи…

Глава 53

Сквернословие – грех, развивающий воображение.

Почти библейское определение

Крышка одного из кувшинов дрогнула, двинулась из стороны в сторону, потом вертикально приподнялась на месте – в проёме меж ней и горловиной сверкнули внимательные чёрные глаза. Жизнь на кухне к этому часу начинала стихать, что и работало на руку бессовестным нарушителям законов Шариата. Ибо в Коране сказано, что никто не может войти в жилище мусульманина, не испросив согласия хозяина. Ни Ходжа, ни тем более Оболенский этого делать не собирались. Наоборот, они оба намеревались навестить это самое жилище так, чтобы хозяин оставался в блаженном неведении относительно данного визита…

Выскользнув наружу, домулло долгое время приводил в порядок затекшие мышцы и оттирал кунжутное масло с сапог (башмачник Ахмед, вылезая, оставил миску в том же кувшине). Кое-как справившись с собственными проблемами, Ходжа обошёл все кувшины с условным стуком. Не отозвался ни один… Дежурно обругав всех шайтанов с белой кожей, голубыми глазами и русыми волосами, Насреддин уже предметно взялся за дело и мгновенно вычислил тот, внутри которого была некоторая пустота. Теперь уже он стучал посильнее…

– Кто там? – глухо ответил кувшин.

– Твоя четвёртая жена, о недогадливый внук прозорливого поэта! – раздражённо представился домулло и потребовал: – Вылезай!

– Ага… разбежался.

– Не понял?!

– Я говорю, фигу тебе, дражайшая жена номер четыре. Если хочешь, чтоб я честно выполнил свой супружеский долг, сама сюда лезь!

– Лёва-джан, ты чего?! Не пугай меня, вылезай, ради Аллаха!

– Да не могу же, чтоб тебя… – Далее длинная цитата непереводимых на арабский эпитетов и глаголов, относящихся скорее к тем позам Камасутры, которые, как правило, описываются на заборах и стенах общественных туалетов. Не поняв ни слова, но уловив общий эмоциональный накал, Ходжа сделал вывод, что у Оболенского какие-то проблемы. Торопливо сняв деревянную крышку, он сунул голову в кувшин, но обнаружил лишь плотно прижатую к краям миску, в которую он собственноручно наливал подсолнечное масло.

– Лёвушка, вылезай, умоляю – вылезай, гад!

– Ох, блин горелый с саксофоном, да чтоб я… (Очередная цитата, по прослушивании которой Ходжа засомневался в добропорядочности собственной мамы.) Говорю же идиоту русским языком, что у меня… (Ещё одна цитата, из которой Насреддин узнал о себе много такого, о чём и не подозревал даже в страшных снах.) Так нет чтобы помочь, он же ещё и издевается! Плюс ещё эта миска дебильная протекает, как… (Последнее, что понял домулло: впредь он никогда не будет покупать подсолнечное масло, ибо теперь точно знает, из чего и для чего его изготавливают…)

– Лёва-джан?

– Ну?

– Ты только не ругайся, ради Аллаха, да?! Я думаю, у тебя просто всё затекло и ты даже пошевелиться не можешь. Ничего, такое бывает… Ты, пожалуйста, сиди тихо, я сейчас. – С этими умиротворяющими словами герой народных легенд огляделся по сторонам, подобрал близ кухни приличный чурбачок и что есть силы шарахнул в лоснящийся бок кувшина. Мелкие осколки так и брызнули во все стороны! А в окружении крупных кусков сидел скрюченный, наподобие Гудини, красный как рак Лев Оболенский. Багдадский вор с головы до ног был облит золотистым подсолнечным маслом, – видимо, от удара миска на его голове треснула окончательно.

– Вот приду в норму и дам тебе в глаз, – убеждая скорее самого себя, неуверенно пообещал Лев, но домулло не обратил на его угрозы ни малейшего внимания.

– Я своё дело сделал. Ты во дворце эмира, – сухо ответил он, скрестив руки на груди. – Теперь твоя очередь: иди и кради!

Оболенский, конечно, и в этом случае намеревался высказаться откровенно, со всеми вытекающими последствиями, но не успел… Мимо, едва не вписавшись в них, пронёсся на кухню молоденький поварёнок с пустым грязным блюдом в руках. Ходжа незамедлительно прикрыл ладонью рот друга, и оба изобразили некое подобие фонтанного ансамбля на тему: «Воспитанность затыкает пасть Сквернословию». Зрелище было весьма поучительным, но паренёк резво бросился обратно, не обращая на героев никакого внимания. Под мышкой у него был чистый поднос…

– Ну, так что, о мой гневный брат, будешь ты красть или нет?

– Буду, – хрипло признал Лев, со скрипом и скрежетом разминая затёкшие суставы.

– Тогда пошевеливайся, пожалуйста! Ближе к полуночи эмир может возжелать мою прекрасную Ириду Епифенди.

– А почему это, собственно, твою?

– А потому, что у тебя уже есть луноликая Джамиля, вдова вампиров! – победно припечатал Насреддин, и Оболенский смолчал. При воспоминании о жарких ручках Джамили образ рыжеволосой танцовщицы показался уже несколько размытым.

– Леший с тобой… – подумав, объявил Лев. – Надо делиться.

– Кто со мной?!

– Э… ну, такой немытый степной дэв, только живёт в лесу и всем грибникам фиги из-за кустов показывает.

– А-а-а… понятно. Ты опять хотел меня оскорбить, да?

– Что-то вроде того… Ладно, я пойду, пожалуй, а ты жди здесь. Если что – кинь камушком в окошко. – Лев похлопал друга масленой рукой по плечу и, воровато оглядываясь, двинулся к ближайшей двери.

– Лёва-джан…

– Чего тебе?

– Прости, ради Аллаха, что отвлекаю, но это вход на кухню. Гарем вон в том крыле.

Оболенский обернулся, пристально поглядел Ходже в глаза, сарказма или иронии не обнаружил и, сочтя сказанное дружеским советом, развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Если до рассвета не вернусь – не жди. Бросай меня и уходи – согласно оговоренному плану.

– Как скажешь, друг. Не жду, бросаю, ухожу…

Лев с трудом подавил искушение обернуться вторично. Он шёл вдоль здания дворца, неспешно укрываясь в темных уголках от случайных взглядов ночной стражи. Знаете, я, например, верил ему безоговорочно. Не из-за того, что мой друг такой уж наичестнейший человек (нет, он охотно прихвастнёт ради красивого словца), а лишь из соображений железной логики. У великого эмира хватало охраны, но, будь вы на его месте, разве бы пришло вам на ум беспокоиться и проверять замки в гареме, когда вокруг вас сотни верных слуг? Дворец стоит в центре Багдада, улицы патрулируются гвардией Шехмета, на дворцовой стене разгуливают неусыпные стражи, внутри бодрствуют верные нукеры, да за спиной, как тени, маячат молчаливые телохранители. Конечно, была одна маленькая причинка – в городе якобы объявился Багдадский вор… Но это сведения непроверенные, и уж в любом случае ни один вор ещё не сошёл с ума настолько, чтобы грабить самого эмира! Стянуть кошелёк с золотом гораздо проще и безопаснее у какого-нибудь простофили на базаре. Селим ибн Гарун аль-Рашид ни за что бы не поверил, что именно этот вор не пойдёт на базар. Как не поверил бы в то, что его сегодняшняя «игрушка» может и не испытывать щенячьего восторга от перспектив, уготованных ей судьбой. Эмир не намеревался украшать свой гарем безродной танцовщицей, просто иногда ему хотелось чего-нибудь эдакого, уличного, простонародного… Но мы, кажется, отвлеклись?

Итак, стражники на стенах Льва не видели, они, как и положено, взирали сверху на засыпающий город. Слуги и невольники тоже ничего не замечали, ибо Оболенский вдруг открыл в себе новую способность – по-хамелеонски сливаться с окружающим интерьером. Один раз он нагло прошёл большой освещённый участок, молча помогая какому-то служаке тащить большой ковёр. А в другой – так вообще промаршировал с десятком стражников, опустив голову и семеня за ними след в след, так что любой принял бы его за законно арестованного. Скорость движения Оболенский развил просто невообразимую благодаря тому же подсолнечному маслу. Теперь он ласточкой скользил по полированным кирпичам двора, неслышно огибал повороты и без напряжения протискивался в самые узкие двери…

Гарем нашёлся не сразу. Нет, если бы там над входом висела аккуратненькая табличка: «Гарем эмира. Приёмные дни – среда и пятница, с 10 до 20 часов. Посторонним вход воспрещён», – тогда другое дело. А так, несмотря на разведданные скрупулёзного Насреддина, найти нужное помещение оказалось не так просто. А проникнуть внутрь и того сложнее… Перед дверями стояли два неулыбчивых нубийца, тупо уставясь пустыми взглядами на алюминиевый полумесяц, интимно строящий рожки из-за главного купола дворца. Ошибка Оболенского заключалась в том, что он наивно счёл обоих обыкновенными евнухами…

– Здорово вечеряли, казаки! – бодро начал Лев, не скрываясь, выходя им навстречу. – А я тут сегодня – главный врач-гинеколог. Доктор, лекарь, знахарь и повивальная бабка в одном лице. Мне в гарем, по делу, срочно!

Нубийцы вообще не были евнухами (в смысле, толстыми кастратами с писклявыми голосами…). Эти двое лишились только языков и служили скорее для охраны от чрезмерно любопытных слуг, так и норовивших хоть одним глазком посмотреть на прекрасных жён эмира. Особо удачливые лишались глаза, не особо – жизни.

– Эй, братаны! Вы чё?! – неискренне завозмущался Лев, когда чернокожие, молча вытянув руки, взяли его в клещи. – Я ж без дураков говорю, что доктор! Меня эмир послал! У трёх его супружниц внеплановые месячные, в белом ходить не могут, а танцевать хочется… Эй, эй, эй! Когти прочь от нетрадиционной медицины!

Бесполезно… Сейчас он мог бы орать что угодно, но недолго. Нубийцы знали своё дело и бросились на незваного гостя с чисто звериной грацией. Лев так и не понял, почему и как он выскользнул… Видимо, сила душителей была очень велика, а слой масла на халате Оболенского достаточно обилен. Охрана валялась рядом, стукнувшись друг с другом лбами, а Багдадский вор, выскочивший из их лап, как скользкий обмылок, неожиданно услышал мелодичный смех у себя над головой. Откуда-то сверху, со второго этажа, бесшумно спустилась верёвочная лестница, и округлая женская ручка зазывно поманила в окно…

– Гарем! – восторженно прорычал Лев Оболенский, делая первый шаг…