Текст книги "Сотник и басурманский царь"

– Слушай, а хорошо, что мы его не убили, да? – вздохнув, обнялись в свою очередь тощий Саид и толстый Бабур. По-братски обнялись, не подумайте ничего такого.

Ночь опустилась на лес, догорали угли костра, а утром…

Утром отряд басурманских воинов под предводительством воеводы, никого не боясь и не скрываясь, перешёл русскую границу. Все в чёрном, на головах шлемы с чалмой, на плечах плащи короткие, на руках поручи кованые, на ногах сапоги узорные, а в ладонях кривые сабли заточенные! Сам воевода ятаганом турецким поигрывает, разведчиков к себе вызывает…

– Докладывай, Карашир!

– До станицы не больше трёх часов пути, мой господин! – зачастил бородатый воин. – Они не выставили кордоны, нас никто не ждёт.

– Глупцы, – презрительно сплюнул воевода. – Их беспечность их же и погубит…

– Да, мой господин!

– Дождёмся темноты и войдём в станицу. Думаю, это будет легко… Что скажешь?

– Служить под вашей рукой – великая честь для любого воина, – поклонился разведчик.

– Не превращайся в Бирминдуллу, Карашир, – скривил губы воевода. – И вот ещё что, мы заберём только красивых девушек, другие пленные мне не нужны.

– Понял, господин. Пленных не будет.

Махнул рукой грозный воитель, и дальше его отряд пошёл уже крадучись, не спеша, с оглядкой. Опытные оккупанты знают, что по чужой земле идут, зря рисковать никто не хочет. Однако же, как только последний басурманин с тропы сошёл, раздвинулись кусты, и открылось свету божьему лицо скрывавшегося в лесу дозорного казака. Посмотрел он вслед врагу, кулаком погрозил бесшумно, потом ладони ко рту приложил да как крикнет громко филином:

– У-у-ух! У-у-ух! Угу-гу-ух!!!

Осторожно идут басурмане, да только весь их путь крик филина отмечает. Не спят дозоры казачьи, скоро, скоро зазвонит станичный колокол: «Сполох!»…

А в станице тем временем жизнь своим чередом идёт, привычным манером, из мирной в предвоенную переходит. Казаки к походу готовятся, сегодняшний день родным посвящают, делам срочным, а завтра махом в седло – и айда громить агрессоров! Что попишешь, такая жизнь – спокон веку казаки границы государства от врагов охраняют, потому им и хозяйством толком заняться некогда. Вот за эту охрану да за ежедневный риск головой присылает царь-батюшка верным казакам и хлеб, и порох, и оружие. Денег не платит, но и податей не берёт. Жалованья нет, но в походе заграничном где как, а прокормиться всегда можно. Отчего ж не жить казаку? Вот и живут, как могут…

Давайте-ка мы между делом заглянем в хату отца Серафима. Добрый старик, седенький уж, настоятель храма Петра и Павла, именно к нему атаман после круга коня верного завернул. Тут уж дочка попова и стол накрыла, самовар поставила, варенья всякие, плюшки да бублики, дорогого гостя потчевать. Вот покуда она густой чай по расписным чашкам Дулёвского заводу мужчинам разливает, атаману тайком стыдливо глазки строит, он её батюшке новости столичные пересказывает…

– Да, и был там один посол французский. Редкостной интеллигентности человек! Вот я его эдак за шиворот приподнял, от пола оторвал и говорю: «Что ж это вы, эскузи муа, так досадно невежливы, сударь? В приличном, пардон, обществе!»

– Ай-ай-ай, – батюшка Серафим поддакивает, – совсем заграница стыд потеряла, прости её господи…

– Ну и, мон дьё, пришлось прочитать шевалье некоторые моральные наставления…

Поповская дочь в кулачок прыскает, весело ей на жениха завидного глядеть. Да батюшка прикрикнул строго и пальцем погрозил в воспитательных целях:

– Ну и чего лыбишься-то, орясина? Вона какая башня Иерихонская вымахала, все одёжки малы, грудь ни в одно платье не вмещается, а туда же… Смешно ей! Ещё варенья гостю подай али спроси чего умного со всей скромностью. Может, Василий Дмитревич и поведает какую-нибудь поучительную историю для благородных девиц?

Поповна послушно на стол варенье ставит, а сама на атамана так откровенно смотрит, что тот уже краснеет стремительно. Бровь изгибает, подмигивает нешуточно, но, приличия ради, речь только с отцом Серафимом ведёт.

– Что ж, извольте! Вот как-то раз пошли мы с хорунжим Евстигнеевым в публ… библиотеку. Заходим в роскошный дом, полы паркетные, картины рубенсовские, девицы сплошь благородные, и цены весьма приемлем… Так почитать господина Загоскина захотели! Уже и вина заказали, и комнаты выбрали, где с книжкой сесть, а тут обломись – приказ от государя императора… Как мы матерились в культурном месте, кто бы знал! Так к чему это я? А-а, мораль в том, что…

Ну, чем сей рассказ закончился, нам доподлинно неведомо, хотя и интересно бы дослушать. Оставим-ка мы атамана с красавицей-поповной да отца Серафима, светлую душу, наивную, и свежим взглядом по станице пробежимся. Вот хатка аккуратная, дворик маленький, чистенький, а за забором стол стоит, закусками нехитрыми уставленный. Два казака сидят, вопреки уставу уже дюже «хорошие» оба…

 
Чёрный ворон, что ты вьёшься,
Да над моею голово-о-ой?
Ты добычи-и не добьёшься-а,
Чёрный ворон, я не тво-о-ой…
 

И казачка рослая, дебелая, вторую бутыль самогона мутного перед ними ставит, сама слезу сентиментальную утирает, жалко ж хлопцев-то, вдруг и впрямь до дому не вернутся?

На другом конце станицы – иная картина. Богатый дом, высокий, на пороге счастливые родители, тоже слёзы льют, да по другому поводу. Ваську с Катериною на долгий брак иконою родовой благословляют. Молодые на коленях стоят, очи долу опустив, аки агнцы небесные…

– Ну уж коли сам атаман добро дал, так и мы супротив не будем, – отец прокашлялся.

– А когда свадьбу-то назначать? – мать, всхлипывая, спрашивает.

– Да я так думаю, что лучше поскорее, – с улыбкой Катя отвечает и будущего мужа эдак тихохонько, но чувствительно локтем в бок, подтверди, мол!

Богатырь Васька плечами жмёт, но кивает с готовностью. Вот и ладушки, дай им Бог счастья, коли вот такая пара удачная сообразовалась…

А через три двора на завалинке старенький дед Касилов сидит. Сам с клюкой, фуражка без кокарды, застиранная гимнастёрка навыпуск, штаны с лампасами штопаные в носки вязаные заправлены и чувяки стоптанные на ногах. Уж сам-то на ладан дышит, а на груди аж четыре Георгиевских креста горят серебром заслуженным! Рядышком внуки играются, к деду на коленки лезут…

– Дак ить вот оно как было: мы их с флангу обошли, да и вдарили всей лавой в пики! Турки сабли побросали – и бежать! А я ж тогда исчё совсем молоденький казачок был, но собой хорош и храбрости неумеренной! – припоминает дедок с виртуозностью. – Апосля того бою сам Суворов вместях с Кутузовым ко мне подошли, обняли эдак с двух сторон и всплакнули… Герой ты наш, говорят. Орёл! Коршун! Не страшно, мол, теперь и помирать им, есть на кого матушку-Россию оставить! Не то что сейчас, сейчас казаки не те… Ныне и у меня то спина болит, то ноги не ходют, то память сдаёть…

Не успел договорить, как на всю станицу звон тревожный колокольный и крик понёсся вдоль улиц грозовою волной:

– Сполох! Спо-ло-о-ох!!!

В один миг протрезвели казаки, с места сорвались, шашки схватили, только пыль столбом! Вздохнула казачка философски, сама себе стакан гранёный налила да залпом и выпила, не поморщившись. Привычное дело…

А в комнате старого священника атаман лишь извиниться и успел, в окошко выпрыгивая:

– Я за казаками, отец Серафим! В другой раз дорасскажу-у…

Поповна вздохнула вслед сентиментальнейше, ручки полные на груди сложила да губку нижнюю куснула в лёгком раздражении. Ничего, потерпим, никуда Василий Дмитревич с крючка не сорвётся. Надо будет в следующий раз ещё более облегающее платье надеть…

Дед, герой не одной войны, как слово тревожное услышал, так и взыграло в нём ретивое! Клюку бросил, с места сорвался, галопом по улице побежал, только чувяки и мелькают! Так рванул, хрена лысого и на лошади догонишь!

– А ничё, бодрый исчё наш дедушка, – завистливо вздохнули внуки.

…Родители почтенные тихого Василия и сами только-только с задачей определились, как новобрачная решительно поводья в свои руки взяла:

– Свадьбу тоже хоть сегодня сыграем! Ежели только…

Да тут крик «сполох!» эхом донесло. Ваську в единый момент ровно корова языком слизнула, вот был, а вот уж и нет его. Скрипнула зубом Катя страшно, вздрогнули родители.

– …ежели только не опять, блин, война-а!!!

Война… И вот уже летят с площади, с общего сбора, казаки на верных конях за своим атаманом. Лица суровые, брови сдвинуты, на боку шашки позвякивают, все, как один, за отчизну любимую головы сложить готовы! Да только каждый знает: кровь казачья не водица, задаром не расплескаешь, просто так не прольёшь. Уж коли доведётся сойтись в сабельной рубке с врагом, то ещё не раз посмотрим, чья возьмёт.

Ну а в тех же краях, как раз на границе меж Россией и Басурманией, стоял себе невысокий, но очень богатый шатёр. И жила в том шатре натуральнейшая ведьма. В обоих смыслах ведьма – и по профессии, и характер стервозный до икоты. Бывают такие женщины, и ведь не сказать даже, чтоб редко…

Нашу звали Агата Саломейская. То ли от библейской героини фамилия пошла, то ли от корней её западенских, типа «сало имеющая», кто ж сейчас разберёт-то? Но собой, чисто внешне, дамочка была весьма соблазнительная – годков двадцати трёх – двадцати четырёх на вид, брюнетка жгучая, кудрявая, профиль орлиный, грудью обильна и очи огромные, карие, с ресницами длиннющими, так и пламенеют!

Вот стоит она в чёрном платье модельном, в сапогах на шпильках, пальцы с ногтями загнутыми все в перстнях магических, на груди в ложбинке интригующей зелёный медальон магическим светом переливается. Перед ней в шатре котёл медный объёма впечатляющего, и чегой-то в нём подозрительное булькает. Ведьма себе что-то под нос напевает грустное и поварёшкой в котле помешивает…

 
Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло.
Я поцелуями покрою
Уста и очи и чело.
 

В сторонку отошла, руками эдакий жест разгребающий сделала, и в тот же миг показалась в котле картинка дивная – воочию видно лицо атаманское, за ним сотник, другие казаки, все куда-то скачут, шашками над головой крутят, коней нахлёстывают.

Усмехнулась Агата таинственно, видать, и ей интересно, что это за волшебная история закручивается и можно ли ей будет с того свою выгоду поиметь? Как вдруг принюхалась она, брови грозно сдвинула, рявкнула сурово:

– Так?! Отошли оба от котла! Оба, я сказала! И ты, толстый, и ты, тощий, тоже!

Щёлкнула она пальцами, озарился в единый миг шатёр синим светом, и оказались с другой стороны котла два чёрта. Один толстый и кудрявый, в руке вилку держит, в котёл ею целит. Другой тощий, с чернявой бородкою, у него миска деревянная. А морды у обоих счастливые, как у котов блудливых, что вот-вот хозяйскую сметану сопрут и ничего им за это не будет. Да только после заклинания ведьминого замерли без движения оба, как суслики замороженные…

– Вот ведь говорила тысячу раз: поймаю на кухне – утоплю в том же супе! И никакая невидимость вас не спасет! А это у тебя что?

На морде толстого чёрта замерла нервная улыбка, а в руке вилка серебряная, двузубая.

– Хряк! Ах ты, скотина кучерявая, я эту вилку уже неделю ищу! А он её спёр, оказывается… Отомри!

Толстый чёрт с испугу великого и шока аж на коленки брякнулся, двигательность обрёл, верещит, как кабан недорезанный, да что теперь, не отмажешься…

– А я всё думаю, откуда у меня взялась эта вилочка? Так она ваша?! Мадам, если б я знал! Это нелепая ошибка… Ну неужели вы могли подумать, что я… Я?!…мог у вас… украсть…

– Молчи, свинота! Всё, вон из моего шатра в своё вонючее болото!

– Смилуйтесь, мадам! – взмолился Хряк. – Только не в болото! У меня же юношеская травма, вы знаете… Там эти жуткие создания…

Ведьма Агата глаза от него отвернула, в зеркале своё отражение нашла, решила прядку растрепавшуюся на место зачесать. Хряк бедный и так и сяк рядом вертится, всеми силами надеется хоть как-то положение исправить…

– Взрослый обалдуй! До сих пор боится лягушек! И самому не смешно?

– Нет… это была детская травма, они на меня прыгали-и…

– Да знаю я, – раздражённо отмахнулась ведьма. – Уже миллион раз слышала, как твоя чёртова бабушка младенцем уронила тебя в болото и тебя там чуть не съели лягушки. Надоело! Пора взрослеть, беби. Развернулся и строевым шагом марш в трясину!

– Мадам!!!

– Всё, я сказала!

– Да я не про это… я… – В глазах хитрого чёрта появилось обожание, а в голосе придыхание восхищённое. – Я просто сражён вашей красотой! Какая причёска, какой стиль… Вы сменили имидж?

– Ну-у так, немного… А что?

– Ослепительно, просто ослепительно! Как вам идёт! И это восхитительное платье, так подчёркивающее благородство обтекающих линий!

– Чего обтекающих?!

– Я имел в виду, как оно оттеняет глубину ваших глаз!

– Ты находишь? – Агата задумчиво поправила корсет, взбивая груди повыше.

– Ну конечно, мадам! – продолжал извиваться Хряк. – Вы только посмотрите, какие у вас глаза! Это же просто чёрт его знает какие глаза! Две геенны огненные!

На последней фразе ведьма затормозила чуток, подумала, представила, но, видать, решила, что сравнение имеет место быть, а поэтическую вольность тоже ещё никто не отменял.

– Льстец!

– Ах, мадам. – Облегчённо выдохнув, чёрт поцелуйно припал мокрым пятачком к ручке своей хозяйки. Стало быть, сегодня не убьёт, а до завтра ещё простить может…

– Ладно, мерзавец. Приберись тут и можешь пока жить. – Агата нежно коснулась зелёного медальона на шее и потянулась к чёрному плащу. – Так, я в лес. У казаков с басурманами какая-то заварушка, посмотрю, чем всё дело закончится.

– Э… но, мадам, а как же… – Хряк смущённо указал на нерасколдованного Наума.

– Ах да. – И, не оборачиваясь, ведьма щёлкнула пальцами…

Вспыхнул голубой свет, и второй чёрт от неожиданности рухнул на пол. Лежит, болезный, затылком об котёл мазанулся, руки-ноги затекли, бородёнка дыбом встала, глаза, и без того косые, в кучку сошлись. А Хряк дождался, пока ведьма за порог, да как пнёт боевого товарища ногой в бок:

– Вставай, тунеядец бракованный!

– Ты чего?! Я чуть было не задохнулся… – слабо простонал тихий Наум. – Что это было, Хряк? Как она нас нашла? Ведь ты говорил, что порошок невидимости должен нас…

– Ну, бывает, должен, да не сработал. – Толстый чёрт уныло, скрестив ноги, присел рядышком, а мешочек с порошком за спину выбросил. – Видать, просроченный. Но не о нём речь. Ты даже не представляешь, чего мне стоило сейчас тебя спасти…

– Меня?! А почему меня?

– Да потому что она рвала и метала, когда узнала, что ты собирался съесть её суп!

– Я?! – поразился тощий чёрт. – Но, Хряк, это же ты хотел съесть суп!

– А кто стоял с миской в руках? Вилкой много супа не зачерпнёшь…

– Это ты меня попросил! А я отговаривал, помнишь, помнишь?..

– Какая ж ты всё-таки неблагодарная, Наум, скотина! Ему говорят, что его спасли, причём рискуя собственной жизнью, – она меня чуть в болото не закинула! А этот знай себе гнёт: «Это ты хотел съесть суп, это ты хотел съесть суп…» Да какая теперь разница, кто чего хотел?! Главное, что ты жив, дружище!

– Но ведь это правда, Хряк, это же ты хотел… – слабо отбивался Наум от могучих объятий толстого друга, который упорно гнул свою версию. С наивной туповатостью тощего чёрта это было не так уж трудно…

– Да ладно, братан, не извиняйся! – Толстяк беззастенчиво, до хруста смял узкие плечи своего тощего приятеля. – Разве ж я не понимаю… У тебя стресс, нервы, шоковая заторможенность реакций и всё такое… В общем, я на тебя не обижаюсь.

– Спасибо, – неуверенно кивнул Наум, но Хряк продолжил:

– Однако дружба дружбой, но есть проблема.

– Какая?

– Теперь тебе неделю придётся убираться в хозяйкином шатре.

– Мне? Одному?! За что?!!

– Да, да, – обречённо развёл руками брехливый толстяк. – А мне велено тебя контролировать. И тут уж… прости! Мы, конечно, друзья, корефаны, приятели, но не могу же я постоянно спасать тебя, рискуя собственной жизнью.

– Понимаю… – повесил пятачок Наум и кончиком хвоста слезинку вытер.

– Это хорошо. Так, а чего тогда сидим? Давай работай! Веник в зубы и арбайтен!

– Ну ладно, ладно, в ухо не ори… Сейчас дух переведу и…

– Как, ты ещё здесь?! – сделав страшное лицо, закричал Хряк, да так громко, что его слабовольного товарища отнесло в другой угол шатра. – Иди трудись, не сачкуй! Я всё вижу!

Вздохнул Наумка жалостливо, да и поплёлся за веником. А куда денешься, с кем спорить будешь? Хряк хоть и друг, но на подзатыльники не скупится. А ведьме Агате только заикнись про выходные или сверхурочные – вообще под березой закопает да ещё и плюнет ядом на могилу! Злющая – страсть, лучше уж не нарываться…

Сам-то Наум был чёрт тихий. Не спешите путать с «безобидный»! Свою работу по пакостям и вредностям добрым людям он выполнял со всем старанием, не зазря его ведьма держала. Но в сравнении с крепким, хамоватым вруном Хряком тощий чёрт выглядел если и не ангелом, то уж, по меньшей мере, интеллигентом. То есть гадости творил направо-налево, но с тёплой улыбкой и даже неким чувством неосознаваемой вины перед всем русским народом. Хотя, надо признать, глубокий внутренний протест перед пинками Хряка и диктатурой Агаты у него внутри зрел.

Ну да и пусть, сколько можно о чертях балакать? Мы лучше к другим главным героям сказки вернёмся…

Воевода басурманский со своим отрядом как раз на отдых расположился, ну чтоб до темноты выспаться слегка, перекусить сухим пайком да портянки просушить. Всё честь по чести, согласно немалому опыту на театре военных действий и часовых выставили, и оружие держали под рукой, да только не помогло ничего…

– Каза… – только и успели вякнуть часовые, когда их за горло брали.

– Какая коза? Не понял… – покривил губы воевода. – Карашир, разберись с козой!

– Слушаюсь, мой господин!

Чернобородый разведчик и двух шагов ступить не успел, как налетела на басурман лава казачья и такую «козу» показала, что приходи кума любоваться! Смяли степные кони копейщиков, а станичники, с сёдел спрыгнув, в шашки да на кулачки пошли, так и валяют захватчиков! А в тесном бою копья длинные басурманские скорее помеха, рубят их казаки на дрова, только в поленницу складывать успевай. Да и нагайка вёрткая, со свинцом на конце, похлеще кривой сабли будет – на взмах легче, а на удар по шлему медному, считай, куда как тяжелее. И уж коли разок так словил, то уж звону в голове-э, ровно в Царь-колоколе. То исть второй раз под горячую руку лезть ни дури, ни желания…

Басурмане, конечно, старались, как могли. Они тоже ребятки не слабые, закалённые в боях, пытаются в строй встать, организованной обороной собраться, количеством задавить, их же по-любому вшестеро больше, чем наших. Да уж больно неожиданной атака была: окружили казаки противника, а в окружении завсегда биться страшнее. У страха глаза велики, паника головы туманит, руки сабли не держат, колени сами подгибаются…

– Шайтан-казаки! Сдаёмся! Мы больше не будем!

Воевода, кого успел, собрал и давай бог ноги!

– Уходим! Все уходим!

И побежало всё войско басурманское! Как не побежишь, когда самым первым герой-воевода несётся, через кусты перепрыгивает по-козлиному, на казаков лается по-собачьему, а на тех, кто его обогнать пытается, так и рычит по-тигриному! Дескать, куда поперёд командира?!

В общем, почти всех повязали наши, оружие отобрали, в рыло несогласных отметили, но воевода с малым отрядом всё ж ушёл-таки…

Вот эту битву-сражение и наблюдала, скрываясь за деревьями, злая ведьма мадам Саломейская. Покривила губки Агата, ствол древесный ноготками порасцарапала да и призадумалась. Зачем приходили басурмане? Что должен был сделать на Руси сбежавший воевода? Нельзя ли теперь хоть через него на великого султана Халила выйти? И решила она проследить за утёкшими басурманами. Пошла тропами тайными и не прогадала. У ней в этом деле давний интерес был и план коварный да хитрый…

А в степи широкой, ближе к лесочку редкому, у костров невысоких сидят казаки. Кто товарищу рану на руке перевязывать помогает, кто шашку сухой травой чистит, кто коня усталого рассёдлывает. В сгущающихся сумерках и басурмане пленные видны. Тоже сидят себе на сырой земле, пучками по пять штук, спиной к спине связанные, хозяйство мужское простуживают. Ну так сами виноваты, кто их сюда звал? Не в гости пришли, чаи распивать, – с оружием да злобой на чужие земли позарились…

В сторонке, у самого большого костра, наш знакомый сотник стоит. Хоть и лихо рубился дядька Андрей, а нет на нём самом ни царапинки. Надёжно защищали две шашки хозяина своего заботливого, когда опытный казак два клинка разными вывертами вокруг себя крутит, так, бывало, и пули отбивал, не то что стрелы да пики! А сам сотник двух казаков помоложе вызвал и говорит:

– Всех пленных завтра поутру в Астрахань отконвоируете, там сдадите куда надо. Приказ атамана.

– Добро. А вы сами-то как? Война же…

– Как скажут, так и повоюем. А покуда атаман решил в станицу возвернуться, отдых дать коням да людям.

– И то верно, – кивнули молодые казачки. – Уж ежели что сурьёзное нагрянет, так дозорные завсегда предупредят.

– Точно. Но смотри у меня, хлопцы! За пленными бдить строго! Военное положение никто не отменял.

Сотворили казаки суровые брови, руки на шашки положили и пошли свой пост у басурман нести. А что ж, про субординацию военную ничего сказано не было? А просто к чему она нам, казакам? Все с одного войска, одной земли, одной станицы. Отношения простые и честные. Что есаул, что простой казак во время службы друг дружке руку подают, на «ты» обращаются, а на погоны да чины и не смотрит никто, кровь-то у всех одна, красная. И до одного дома всем после боя возвращаться, так смысл перед своими же братьями понтами армейскими да солдатчиной уставной выделываться…

 
Полно вам, снежочки, на талой земле лежа-ать, —
 

завёл атаман, сидя у костра. Лица станичников светлеют, ведь с доброй песней и дышится легче.

 
Полно вам, казаченьки, горе горевать, —
 

дружно подхватили те, кто поближе.

 
Полно вам, казаченьки, горе горевать,
Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу-у!
Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу,
Будем привыкать мы к азиатской стороне-э!
Эх, будем привыкать мы к азиатской стороне,
Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего-о-о…
 

А и вправду, чего бояться казаку? На своей земле живём, чужого не просим, по миру не побираемся, хозяйствуем, как можем, детей растим, а при первой же опасности – с верной шашкой на коня и галопом на любого ворога! Не себя защищая, а всех и каждого, кто в беду попал, кому помочь требуется, кто в суды да законы не верит, в рабской доле жизни не видит, для кого казачий посвист последняя надежда…

Слаженно, душевно поют станичники. Тихо щиплют траву стреноженные кони, горят в ночи яркие костры, а ветерок с Волги искры оранжевые до самых звёзд доносит. Сидят в стороне пленные басурманские воины, гадают: вот какого шайтана лысого их тупоголовому султану так понадобился новый гарем? И главное, какому иблису бесхвостому стукнуло в башку переться за этим гаремом именно на русскую территорию? Мало было других сопредельных государств, что ли?! Нет, надо непременно на Русь! А здесь казаки! И что теперь? Ведь сошлют за вооружённую агрессию куда-нибудь в Сибирь на каторгу, лес валить, у волков хвосты отмороженные по тайге подбирать. О, Аллах, избавь от такой судьбы нас, людей восточных, теплолюбивых, мы больше не будем, нас заставили, э-э…

Воевода-то с десятком воинов сбежал, помните? Бегал он быстро, тренировался, наверное. А за ним и разведчик Карашир увязался, и другие, кто успел. Запыхавшиеся, растерянные, но оружие не потеряли, значит, воинами остались. Каждый знает: затаившийся зверь – опаснее…

Воевода на пенёк сел, дыхание выровнял, ятаган свой в руках покрутил, ища, кого бы зарезать, душу отвести, да не успел. Вспыхнула красными глазами слоновья голова на рукояти клинка, и в тот же миг повисло прямо в ночном воздухе суровое лицо султана Халила.

– Ну, что там у тебя, дорогой мой? Давай уже докладывай, да…

– Мы… разбиты, – склонив голову, с трудом выговорил воевода, а щёки султана заметно налились краской ярости.

– Что ты сейчас сказал? Моё непобедимое войско разбито? И кем?!

– Казаками…

– Слушай, я тебя сейчас сам убью. Вот честное слово, – задумчиво пообещал султан. – Видишь, какая у меня перчатка волшебная? Это из кожи с руки самого чёрного мага! Я по ней с тобой говорить могу, могу тебя найти везде, могу испепелить вот прямо тут, хочешь?

– Я не виноват, о повелитель! Мы бились как львы, но они подло напали сзади, их было тысячи и тысячи…

– И каждый с пушкой, да?

– Да! – окончательно губя себя безбожным враньём, сорвался воевода. Но, по совести говоря, чего ему было терять, всё и так шито белыми нитками…

– Ладно, всё, надоел… – Милостивый султан уже собрался было испепелить неугодного подданного на расстоянии, но передумал. – Вот что я тебе скажу. Ты сейчас поспи, отдохни, покури там чего-нибудь, а утром пойдёшь и приведёшь мне казачьих девушек. Не приведёшь, я казню и тебя, и всех твоих людей. Они же все трусы, да? Никто не захотел умереть за мой новый гарем, э?! Я вас сам убью, очень хочется, ты меня понимаешь…

– Да, владыка мира. Всё будет исполнено!

Один миг, и исчез светлый лик повелителя. Остался едва уловимый запах серы да кислый запах пота перепуганного воеводы. Вытер он лицо краем плаща, сунул ятаган в ножны и крепко задумался, обхватив голову руками…

Подошёл к нему сбоку осторожный разведчик Карашир. Стоит, мнётся с ноги на ногу, не знает, как начать. На Востоке за плохие вести головы лишают на раз!

– Мой господин! У нас большие потери. Нужно возвращаться…

– Собери оставшихся воинов, – не оборачиваясь, приказал воевода. – К утру мы повторим атаку или погибнем.

– Но, мой господин, у нас почти не осталось людей… Мы не можем…

Раненым барсом вскочил воевода, быстрее молнии выхватил ятаган и, приставив его к горлу разведчика, бешено прошипел:

– Повтори! Повтори мне ещё раз, что ты не можешь, и ты узнаешь, чего могу я! Я приказал тебе собрать оставшихся бойцов! Исполняй, или ты навеки ляжешь со всеми другими трусами в этой проклятой земле…

– Да, господин, простите… – почти задыхаясь, прохрипел Карашир. – Я лишь хотел сказать, что не знаю как…

– Зато я знаю как! – мелодично раздалось за их спинами, и шагнула на освещённую луной сцену танцующей походкой злая ведьма Агата Саломейская…

Вот тут-то, как вы понимаете, всё уже всерьёз и завертелось. Перешёл маленький локальный конфликт, бытовая пограничная стычка, в глобальную войну, с привлечением союзников, магическими поединками, волшебством да чародейностями всякими. С переходом на личности, клятвами-обещаниями, взрывами, подлогами, чёрными обрядами, кладбищенскими призраками, предательством и холодной местью! Заинтриговал я вас? Ну так продолжим, не откладывая…

Воевода в сторону ведьмы и головы не повернул. У него другие задачи были – на ком злость сорвать, а тут так кстати Карашир со своим мямленьем подвернулся. Держит он ятаган под чёрной бородой бледного разведчика – сейчас зарезать или погодя?

– Отпусти его, и я дам тебе то, что ты хочешь.

– А если я хочу пролить чью-то кровь?

– Завтра ты прольёшь реки крови! – мурлыкнула Агата, не спеша подходя к воеводе с Караширом. – Если, конечно, ты захочешь меня выслушать…

– Продолжай, – бросил воевода, опуская ятаган.

– Я Агата Саломейская, ведьма в седьмом поколении, живу тут очень давно и знаю нравы казаков не понаслышке. Твой великий султан попросту глуп как пробка, если решил, что сможет так легко отобрать их девушек.

– Женщина, ты ищешь смерти? Укороти свой длинный язык, говоря о моём повелителе!

– Ты мне угрожаешь? – изумлённо захлопала глазами коварная красавица. – Ты? Тот, кому осталось жить пару дней, пока твой хозяин, раздосадованный тем, что так и не получил новых наложниц, не превратит тебя в пыль и пепел…

Воевода чуть яростью не захлебнулся: по восточным традициям не принято всяким ханум лезть в мужские дела. Но и правоту её слов не признать не мог.

– Отпусти своего человека, пусть он исполнит твой приказ. А сам выслушай, что я скажу. И клянусь самой глубокой бездной преисподней, тебе это понравится!

Глянул ей воевода в глаза глубокие, помолчали они минуту долгую, в гляделки играя, и опытный воин, к своему изумлению, первым отвёл взгляд. Бросил он клинок в ножны, и счастливый Карашир, пригнувшись, облегчённо выдохнул…

– Собери всех, кто остался.

– Слушаю, господин…

– А теперь говори, женщина, – приказал воевода, когда разведчик, пятясь и кланяясь, исчез в ночи.

– Если утром ты повторишь набег на казачью станицу – ты погибнешь. Если вернёшься к султану, не выполнив приказ, твоя смерть будет скорой и мучительной! Но я могу помочь тебе, воин…

– Как ты можешь мне помочь?

– Я дам тебе возможность украсть лучших девушек из ближайшей станицы.

– А взамен?

– Ты мудр, если понимаешь, что ничего не даётся даром, – ласково улыбнулась злобная ведьма. – Мне нужна волшебная перчатка твоего повелителя…

– Что?! – взревел воевода. – Ты предлагаешь мне предательство?

– Я? – удивилась Агата, подумала и признала: – Да. В обмен на твою жизнь. По-моему, не самая плохая цена.

Ну, собственно, воевода так не счёл. Он, видать, думал, что ведьма на него за пирожки или за выпивку пахать наймётся, а потому от крушения надежд озверел быстро…

– Ты, ведьма!

– Уточняю, это профессия.

– Ты посмела подумать, что я, неумолимый воевода Семи царств, каждый день смотрящий в лицо смерти, проливший океаны крови, топчущий поверженные народы, приму жалкую жизнь изменника из твоих рук?!

– А из чьих примешь?

– Ты умрёшь первой, грязная тварь!

Выхватил он из ножен верный ятаган иранской стали да как зашвырнёт его на пять шагов, прямо ведьме в голову! А она, коварная, только бровью повела, медальон зелёный на шее вспыхнул магически, и замер клинок заточенный в одной ладони от её лица. Побледнел воевода от таких фокусов, он, конечно, всякого на войне повидал, но таких чудес побаивался…

Не касаясь лезвия, развернула мадам Саломейская ятаган в обратную сторону, да и бросила в воеводу. Не увернись он, не быть бы ему живу, а ведьму уже понесло-о…

Язык длинный змеиный раздвоенный меж зубов высунула, воеводе ухо щекочет, у самой глаза горят направленным светом на три шага вперёд и волосы дыбом – умопомрачительно жуткое зрелище! Вам рассказываю, а самому страшно, вдруг ночью приснится такое…

– Тоже мне великий воевода! Глупец! Ты жив до сих пор только потому, что нужен мне… И клянусь всеми силами ада, ты сделаешь всё, как я скажу, ты исполнишь любую мою волю, каприз, желание! Иначе смерть от перчатки твоего недалёкого султана покажется тебе просто райским наслаждением в сравнении с тем, что для тебя приготовила я…

Воевода так и встал столбом мраморным. Если чего и хотел чирикнуть перед смертью, то сто раз резко передумал. Всё-таки у басурманских военных голова работает, им определенные вещи по два раза повторять не надо, и так соображают. А ведьма лик свой прежний приняла, волосы кокетливо поправила и продолжила как ни в чём не бывало: