Текст книги "Операция «Пальма-два», или Большое Плавание Рыбаков"

Глава 17

Агент «Бальзак» все эти дни сидел на своей мансарде в парижском райончике Монпарнас ни жив, ни мертв. Он позвонил в редакцию и сиплым голосом сообщил, что подхватил какой-то вирус и чувствует себя преотвратительно. Ему посоветовали пить горячий грог, не больше стакана в день, немного красного сухого вина и не забывать про аспирин. Из всего, что рекомендовали редакционные доброхоты, «Бальзак» выбрал грог и сухое вино, а вместо аспирина – водку. Сразу после приема нескольких ударных порций этих сильнодействующих «лекарств», причем одного за другим, без закуски и паузы, он почувствовал облегчение. Страх перед советской разведкой, сдавивший его сознание железной чекистской лапой и наполнивший сердце густой горячей кровью, опустился к ступням ног и утяжелил их так, что сил двигаться не было вообще. «Бальзак» попытался покинуть мансарду и выйти на крышу, где им была оборудована уютная бетонная площадочка под тентом, со столиком и двумя стульями, но растянулся прямо на полу перед широким наклонным окном и впал в тяжелое забытье.

«Бальзаку» снилась мама. Она называла его Николенькой и ласково гладила по кудрявой голове. И папа, от которого, как всегда, пахло терпким вином. Отец укоризненно смотрел на него, стоя у изголовья детской кроватки, и шептал, пощипывая свой длинный, давно не стриженный ус:

– Растет мальчишка балбесом! Весь в твою мать, Лизонька. От моей родни ему достались только волосы и усы.

«Бальзак» нисколько не удивился, что он теперь ребенок, хоть и с усами, и что опять живет не на своей съемной мансарде, а в отчем доме в Нормандии.

– Но от моей родни, Пьер, у него честные серые глаза, а от моего отца – еще и волосатая грудь, – незлобиво заметила мама.

Наличие волосатой груди на детском, легком теле тоже не вызвало у спящего «Бальзака» и тени изумления. Он погладил себя по густой шерсти, росшей от живота до горла.

Родители рассмеялись и одновременно присели на корточки около его кроватки.

– Он настоящий француз! – сказал отец и с любовью осмотрел сына с ног до головы.

– И русский! – счастливо добавила мама.

– У него великолепное будущее! – почему-то подхватил отец, несмотря на то, что только-только назвал сына балбесом.

– И красивые имена, – согласилась мама и продолжила: – Николя Пьер-Элизабет Савиньи.

– Николай Петрович Свиньин, – попытался поправить маму «Бальзак», но голос не подчинялся ему. Из горла вырвался только отчаянный хрип.

– Да! – восхитился отец и назидательно поднял указательный палец. – Особенно второе имя – «Пьер».

– И третье! – настаивала мама. – Элизабет.

– Конечно, дорогая, – кивнул отец. – Теперь все знают, чей он сын. Но хороша и фамилия на французский манер: Савиньи, а не какой-то там варварский Свиньин. Тьфу!

– О да, милый! Но Свиньин – твоя родовая фамилия. Ваша родословная тянется со времен самого Ивана Четвертого… Грозного. Бояре Свиньины! Ваш предок, генерал от артиллерии, говорят, первым возглавил русскую пограничную стражу. Хотя, может быть, это и не совсем ваш предок, но все же… тоже Свиньин. И наш мальчик станет великим человеком, он будет служить в разведке! Звучная и гордая фамилия! Этим можно гордиться!

– Можно и должно! – ответствовал отец и ласково разгладил усы под носом малолетнего сына. – Но еще лучше гордиться родословной и называться Савиньи. Разве этого нельзя? Разве кто-то вправе помешать? Да пусть попробует!

Все это отец произносил на одном дыхании, с нежностью и любовью в голосе.

– Да, милый! – также ласково ответила мама. – Таким умницам, как ты и твой сын, ничто не может помешать. Потому что вы необыкновенно умны и родовиты!

Родители обнялись и поцеловались. А маленький, усатый Савиньи хлопал на них глазами и… писался. Горячая и облегчающая жидкость вытекала из него прямо в постель. Родители счастливо рассмеялись.

– Писай! Писай, мой мальчик! – великодушно позволил отец. – Писай на них на всех!

«Бальзак» очнулся оттого, что ему стало зябко на мокром полу. Он отчаянно шлепнул ладонью по луже, разбрызгивая ее, и ужаснулся: допился! Допился до того, что обмочился во сне! А в ушах все еще стояло – Николя Савиньи, Николя Савиньи, Коленька Свиньин.

«Бальзак» тяжело застонал, сел и огляделся с отвращением. Такого еще с ним не случалось! До чего доводит советская разведка! Под себя ходить стал! Кошмар! Ужас!!!

В дверь позвонили. Бальзак вздрогнул и стал быстро подниматься, но руки поехали на мокром полу и он, расплескивая вокруг себя собственную, не удержанную в пьяном сне, влагу, шлепнулся прямо грудью и животом в нее.

– Черт! – заорал он и выругался еще резче: – Что же это такое! Да кто там?

– Жозефина Рабле, – ответил чарующий женский голос из-за двери. – Это я, Николя! Ты не находил моей нежной записочки? Я еще третьего дня подсовывала ее тебе под дверь. Что с тобой, мой мальчик?

«Мальчик» засопел и тяжело поднялся на ноги. Он затравленно завертел головой, брезгливо захватил оттопыренными пальцами свои обмоченные штаны за карманы так, как это делают маленькие девочки, а не мальчики, со своими юбочками, когда готовятся к книксену либо выделывают танцевальное па на милом детском утреннике. На этот раз в луже поехали его ноги, но он каким-то чудом удержался в вертикальном положении.

– Жозефина! Жозефина! – закричал он в отчаянии. – Я не в форме! Прости, дорогая! Приходи позже… через полчаса, нет… через час! Я занят! Черт!

– У тебя есть кто-то? – тревожно осведомилась мадемуазель Рабле.

– Никого! Никого!

Мадемуазель Рабле не слышала, как Николя проворчал себе под нос:

– Да разве такое бы случилось при свидетелях! Мне бы просто не дали заснуть!

– Хорошо! Я приду через час. Нет, через сорок пять минут, – сказала Жозефина. – Если у тебя кто-то есть, она успеет выкатиться за это время!

Последнее было сказано со злостью. Стук ее каблучков на крутой винтовой лестницей, ведущей к мансарде подтверждали это чувство с необыкновенной убедительностью.

Но Жозефина не ушла. Она лишь вышла из подъезда и бойко заскочила в маленькое кафе напротив дома «Бальзака» – ее старого интимного приятеля Николя Савиньи.

Она и не могла никуда уйти, потому что таковым было задание, данное ей милейшим русским дипломатом Андреем Сергеевичем Сергеевым. Жозефина, правда, не знала, что у него еще есть и высокое воинское звание, то есть что он – генерал.

Очаровательная мадемуазель Жозефина Рабле, переводчица-синхронист с блестящим знанием русского языка, состояла с Сергеевым в куда более интимных (и с точки зрения техники секса, конечно!) отношениях, чем с Савиньи. Особую остроту в их встречи добавляла одна их общая тайна. Она, увлекавшаяся в ранней юности дешевыми бульварными сочинениями о прекрасной шпионке-танцовщице Мата Хари, вербовку восприняла от русского шпиона Андрея Сергеева как новую, опасную позу в их тайной любовной игре. Русский поддерживал в ней это необыкновенное чувство, заставляя переживать все более жаркие мгновения во время их близкого общения в дорогой посольской квартире на Шан-Зализе. Она не знала, что ей присвоили псевдоним ее любимой фантасмагорической героини «Мата Хари» и вписали его в секретнейшие бумаги неизвестного ей ведомства, и что ее донесения хранились не только в «субмарине» русского посольства, но еще и в штаб-квартире этого ведомства в Москве на площади имени какого-то поляка с совершенно непроизносимой фамилией даже для переводчицы с русского языка. Впрочем, туда поступали либо копии, либо выписки с особо значимой информацией.

Первые заметные сообщения «Маты Хари» пришли в Москву от генерала Сергеева сразу после славной пресс-конференции Егорыча о том, как он поймал гигантского осетра и обнимался по этому поводу с самим де Голлем. В тот день Жозефина Рабле переводила с русского на французский и обратно и речи самого Егорыча, и директора зоопарка, и вопросы репортеров. Не успел еще после конференции Егорыч с Власиным проехать Булонский лес, чтобы вернуться в посольство, как «Мата Хари» уже взахлеб сообщала своему визави, любезному Андрэ Сергееву пикантные подробности этой памятной встречи.

Примечательно, что генерал Сергеев уже тогда почувствовал опасность, исходившую от Егорычевой суеты, и, принимая «сообщение» от агента «Маты Хари» (сама агент ни сном, ни духом не ведала, что она агент и что ее милое щебетание в телефонную трубку является секретным разведывательным актом), глубоко задумался. К тому времени, когда разыгрался скандал в прессе и когда фотографии Горбачева и Миттерана слетели в «подвал» ведущих изданий, уступив самое престижное и дорогое место Егорычу и его гигантской рыбине, Сергеев уже знал, что делать и как обратить потерю в победу. Он много раз перечитывал в одной из древних исторических монографий историю проигрыша и победы Петра Великого под Нарвой. Ему запала в душу фраза: «Петр Первый, проиграв шведам первое нарвское сражение, не пал духом, а, оценив все недостатки оного, взял их на вооружение и уже в следующем году одолел неприступный город и спесивого врага».

Одолеть спесивого московского противника генералу Сергееву своевременно помогла своим сбивчивым рассказом агент «Мата Хари». Приняв от нее информацию, он уложил бумажку в сейф и лишь ждал часа, когда сделать из нее соответствующие выписки и направить в Москву со следующим текстом:

«Довожу до Вашего сведения, что сообщение агента «Мата Хари» рассматривается нами в качестве первичной информации, направленной на разработку американской агентуры и агентов влияния США в Западной Европе. Агент «Мата Хари» была введена в разработку по делу оперативной проверки «Рыба» (№ 0056087) с целью выявления и установления указанных выше агентов из числа представителей прессы. Нами запланирован ввод в дальнейшую масштабную разработку агента «Бальзак» (завербован ранее и ведется опер. Власиным), а также расширение агентурной сети в вышеуказанной среде и в военно-политических кругах НАТО, США и Франции….»

Но ни агенту «Мата Хари», ни агенту «Бальзак» вся эта наисекретнейшая интрига была не известна.

Генерал Сергеев не доверял никому. Даже себе! Поэтому он и решил направить агента «Мата Хари» к ее старому интимному дружку – агенту «Бальзак» для контроля не столько за ним, сколько за его хозяином – полковником Власиным. Это была разработка «вслепую» – так называлась технология совместной работы двух агентов, которые не только не знали, что их визави шпион, но и сами не всегда были уверены в том, что состоят на специальной секретной связи в одном и том же ведомстве. Часто один из агентов работал из романтических, совершенно альтруистических, представлений об этой службе, даже не подозревая, сколь прагматична выполняемая им задача, а второй – за определенную мзду, вообще не желая задумываться о романтике дела. Это давало возможность «прокачать» ситуацию со всех сторон, осуществить тонкий анализ исследуемых объектов и составить более или менее объективное представление обо всех обстоятельствах. Правда, с «романтиками» было работать сложнее – с ними всегда приходилось разыгрывать целые спектакли, поддерживать определенную температуру отношений. С платными агентами все было проще – роль антибиотиков играли деньги. Но тут, главное было – не переборщить: много – может отравить организм, мало – окажется бесполезным. В дуэте «Маты Хари» и «Бальзака» роль романтика выполняла мадемуазель Жозефина Рабле, а прожженного платного циника – Николя Савиньи.

На этот раз генералу Сергееву нужна была острая и не увядающая компрометирующая информация на своего нового заместителя – на полковника Власина. Только тогда с ним можно будет достаточно искренне (до известных пределов, конечно!) дружить.

…Накануне визита Жозефины Рабле к чуть было не опростоволосившемуся Николя Савиньи Андрей Сергеевич встретился с ней в той самой дорогой конспиративной квартире на Шан-Зализе и после серии неторопливых и умелых с обеих сторон любовных пассов, он как бы случайно, к слову, заметил:

– Дорогая! Ты, кажется, когда-то рассказывала мне об одном своем поклоннике, кажется, месье Савиньи….

– Ты ревнуешь? – Жозефина кокетливо обняла генерала за крепкую крестьянскую шею.

– Ревную! – серьезно ответил Андрей Сергеевич и вдруг мило, обезоруживающе улыбнулся.

– И напрасно! Этот Николя совершеннейший чудак! Представь, он может всю ночь напролет читать стихи… и всё! Я засыпаю, потом просыпаюсь утром, а он сидит рядом со мной в постели и продолжает декламировать стихи так, словно делал это всю ночь. Собственно, так и было. А если между нами что-то и случается иной раз, то это, скорее, скромная иллюстрация к его романтическим представлениям о жизни вообще.

Мадемуазель Рабле даже не отдавала себе отчета в том, до какой степени их роли с Савиньи в редкой для них интимной сфере меняли полюса в сравнении с предстоящим шпионском тандемом. Романтик становился прагматиком и наоборот. Впрочем, там где присутствует женщина, смена полюсов, настроений и интересов дело вполне обычное.

Жозефина никогда не упускала мужчин из сектора своего оперативного внимания, опыт подсказывал ей, что удача может таиться даже в куче мусора: неожиданно засиять бриллиантом, кем-то потерянным или нераспознанным и брошенным. Поэтому она всегда «подогревала» своих мужчин ничего не стоящими для нее знаками внимания. Например, на днях, проходя мимо дома Савиньи, она решила нагрянуть к нему и просто облобызать в щечку. Не более того! Николя не оказалось дома, и она подсунула ему под дверь записочку нежного содержания. Ей это стоило даже меньше, чем обычный невинный поцелуй. Пара строк и только!

Андрэ Сергеев тем временем продолжал нашептывать ей:

– Все это просто замечательно, Жозефина! То есть замечательно, что ему не до тебя… И все же я ревную! Это чувство неподотчетно мне, дорогая! Оно исходит из моего мужского начала. И к тому же…

Последняя незаконченная фраза была произнесена таким загадочным и, несколько даже робким тоном, да еще с такой внутренней интригой, что мадемуазель Рабле звонко захлопала в ладоши и села на постели. Ее напряженная высокая шея с милой, уроненной сверху завитушкой волос, узкие, подрагивающие острые плечи, рельефные ключицы с углубившимися от волнения впадинками и небольшая крепкая грудь с наполнившимися сосками являли собой в этот момент сплошное нетерпение и необыкновенную женственность. В какое-то мгновение, совсем-совсем ничтожное, генерал даже пожалел о том, что намерен использовать эту очаровательную женщину в своих сугубо профессиональных интересах. Но столь же быстро в его скупом на чувства сердце захлопнулся какой-то особый секретный клапан, а в холодном мозгу сухо щелкнуло безжалостное реле, и он продолжил:

– …и к тому же, очаровательная мадемуазель Рабле, мсье Савиньи, то есть, Николя Савиньи, по некоторым данным, может быть подвергнут нападению.

– Боже, Андрэ! Кому он нужен! И откуда тебе это известно!? – воскликнула Жозефина, широко распахнув глаза.

– Вот то-то и оно, дорогая! Кому это нужно, не знаю, но то, что такое нападение вполне возможно, нам известно совершенно определенно.

– Кому это «нам», Андрэ? – подозрительно прищурилась мадемуазель Рабле.

– Людям доброй воли, дорогая Жозефина. Тебя удивляет, что я, советский дипломат высокого ранга, отношусь именно к этой части человечества?

– О нет! Нисколько! Но в данном случае, как мне кажется, любой полицейский чин, начиная с самого низа, в равной мере относится к той же категории людей и, более того, это входит в его должностные обязанности. Я имею в виду добрую волю!

– Конечно! Конечно! Но сейчас наступило время… когда люди должны объединиться в борьбе со злом… больше, чем раньше! Согласись, милая, что перестройка в моей стране означает и перестройку всех других механизмов за пределами СССР.

– О! Да! Конечно! Я раньше и не думала об этом!

– Ну, вот видишь! Значит, советский дипломат вполне может принять участие в судьбе француза, особенно, если этот француз – русского происхождения, пусть и в третьем поколении!

– Это так благородно с твоей стороны, милый Андрэ! И так неожиданно для меня! И все же непонятно, кто может угрожать Савиньи и почему?

– Вот именно! Информация пришла к нам сугубо по дипломатическим каналам! В этом, надеюсь, у тебя сомнений нет…

Мадемуазель Рабле не очень уверенно кивнула и посмотрела в дальний угол комнаты, где в утренних сумерках сходилась тяжелая гардина и бордового окраса стена.

– Но вся беда в том, – продолжил Сергеев, – что информация не полная и, я бы даже сказал, несколько сомнительна, если иметь в виду не очень проверенный источник.

Глаза Жозефины вновь изумленно расширились, потому что речь Андрэ становилась ей все менее понятной. Вроде бы слова были знакомыми, но их смысл выпадал из сознания, словно он мгновенно смывался каким-то сильным потоком воды. Это насторожило мадемуазель Рабле.

Сергеев мгновенно осознал свою ошибку, которая свидетельствовала о том, что он не до конца постиг тайны женской психологии. То, что должно было увлечь мужчину, а именно специфическая шпионская терминология (так же, как и мощное секретное оружие, например, специально разработанные для диверсантов – красавец-пистолет с глушителем, изящный острый нож, упругая удавка, сосуд с эффективным ядом или что-то наподобие этих прелестей), женщину лишь пугало. Пряча смущение, Сергеев широко заулыбался.

– Дорогая, – он сел в постели и прижал к груди голову мадемуазель Рабле, – Мне все это так в новинку, так незнакомо… мне, кадровому дипломату, что я просто теряюсь и не всегда понимаю, что следует говорить. Новые вызовы действительности, новые задачи, которые стоят перед дипломатами… все это обескураживает… И без помощи таких очаровательных, таких милых дам, как ты, не обойтись! Ты куда лучше знаешь жизнь, чем я – несчастный раб сухих протоколов! Но мы ведь не можем бросить на произвол судьбы этого несчастного месье Савиньи! Скажи, не можем?

– Ну, конечно! – смягчилась мадемуазель Рабле, и нежно обняла своего Андрэ за сильную шею, которая редко украшает конституцию утонченных дипломатов.

– Вот и чудненько! Сегодня же ты пойдешь к этому Свиньи и постараешься стать ему необходимой хотя бы на полмесяца. Он должен делиться с тобой всеми своими горестями, всеми несчастьями, всеми бедами. Но ты не думай, милая, обо мне плохо! Я не оставлю тебя наедине со всем этим! Я помогу месье Савиньи, мы совместными усилиями убережем его от неведомой опасности, и в нужный момент я призову на помощь полицию Франции! Но для этого надо знать, действительно ли существует источник опасности, кто он и в чем причина его активности…

Генерал оборвал сам себя, потому что его вновь понесло в сумеречные, подземные воды специфической терминологии. Он закрепил инструктаж жарким поцелуем в раскрывшийся от изумления ротик мадемуазель Рабле, и тем самым поставил пикантную точку на всех ее сомнениях.

… Мадемуазель Рабле нетерпеливо поглядывала на подъезд Савиньи из своего укрытия в кафе. Но за сорок пять минут оттуда никто не вышел. Жозефина подумала, что либо гостья Савиньи совершенно обнаглела, либо она живет в том же подъезде, либо ее вообще не существует, а Савиньи просто в очередной раз напился и нес через дверь всякую околесицу. Женская интуиция, укрощенная временем ожидания, склоняла Жозефину к последнему предположению.

Она поднялась, кинула на столик несколько монет за кофе и, виляя бедрами, пересекла узкую улочку. Ее каблучки застучали по каменным ступенькам дома, в мансарде которого жил Николя Савиньи, по секретному прозвищу – агент «Бальзак».

Глава 18

Несмотря на то, что задуманное генералом Сергеевым начало осуществляться, и его «Мата Хари» уже предприняла атаку на позиции «Бальзака», резидент все же решил выстроить свою версию операции для полковника Власина.

Ожидая его в командирской «рубке» посольской «субмарины», генерал самодовольно думал о том, что являет собой образ истинного, даже талантливого, разведчика. Раскачиваясь на стуле и попивая из стакана с подстаканником крепкий чай, он размышлял о том, что немногие умудряются вести двойную игру, но уж совсем единицы – тройную и даже большее количество параллельных партий. Он относился как раз к этим единицам.

Первая операция условно называлась им «Любовники». В ней принимал участие он и его мадемуазель Рабле. Милашке Жозефине была отведена роль романтической дурочки, играющей в войну на собственной территории.

Вторая операция была названа генералом Сергеевым в честь романа Федора Достоевского – «Идиот». Сказать, что генерал любил это произведение, или что он вообще поклонялся великому Достоевскому, нельзя было ни в коей мере. Однако же название книги так совпадало с тем, что планировал и даже уже «видел» Андрей Сергеевич, что отказаться от него не было никаких сил. Главным героем этой комбинации назначался Николя Савиньи, то есть агент «Бальзак». Операция «Идиот» была, скорее, синтетической, потому что втягивала в себя оперативную диспозицию операции «Любовник», образуя тем самым исключительно бурный поток, который должен был облагораживающе обрушиться на карьерную мельницу генерала.

Третья операция называлась «Хвост лисы». Этим самым хвостом генерал заметал следы, оставленные первыми двумя операциями, и результатом предлагал полюбоваться полковнику Власину. Собственно, следы для того и заметались, чтобы полковник их не увидел, потому что одной из целью операции «Идиот» был контроль за деятельностью самого Власина. Для того, чтобы эта тонкая задумка дала результат, а именно – чтобы Власин общался со своим агентом чаще и тем самым давал больше возможности для получения о нем информации по каналу «Идиот» – «Любовники», а также, в первую очередь, для осуществления куда более стратегических задач, была разработана и расширена во времени и пространстве операция «Пальма-Два». И это была четвертая параллельная комбинация, преследовавшая главную цель, во имя которой планировались первые три операции.

«Пальма-Два» венчала генеральный план, разработанный Андреем Сергеевичем в сумерках посольской «субмарины», в его «капитанской рубке».

Сначала генерал хотел назвать ее «Большой Рыбалкой», но в конце концов решил, что такое название может насторожить Центр, так как эта разработка, единственная из всех, доводилась до него, правда, с определенными купюрами. Но внутренне генерал согласился с названием «Большая Рыбалка», потому что оно куда более точно отражало его личные цели и задачи. Во имя этих целей и задач и была разработана вся цепь оперативных комбинаций.

Рыба, в свое время вынесшая из сибирских глубин на свет столько удивительных людей и сдохшая от усталости и одиночества в Париже, должна была и после своей кончины помочь людям. Ну, если не людям, если не человечеству, то во всяком случае одному из его ярчайших представителей. То есть ему – генералу Андрею Сергеевичу Сергееву. Даром, что он ничего не знал о существовании этого чудовища до тех пор, пока некий полковник Александр Васильевич Власин и его суетливый дружок Артур Егорович Петров не учудили здесь, в Париже, представление с прессой и скандалами. Да, генерал Сергеев не извлекал эту рыбу из Оби, не грузил ее на маленький самолетик и не вручал Шарлю де Голлю. Он вообще не видел этой рыбы и не очень-то доверял информации о ее размерах и весе. Но это сейчас не имело никакого значения! Рыба взбаламутила воды почти в планетарном масштабе и теперь на расходящихся от нее кругах было бы грех не прокатиться с комфортом и удовольствие. Пусть даже о самой рыбе никто уже и не вспомнит!

Генерал Сергеев усмехнулся и поставил подстаканник на стол. В этот момент в динамике, установленном над дверью, послышался знакомый голос:

– Андрей Сергеевич, это – Власин. Позволите?

– Позволю! – с улыбкой выкрикнул генерал в микрофон и нажал на кнопку.

Механизм электронного замка завибрировал и отщелкнул ригель. Дверь открылась, и в «рубку» шагнул полковник Власин.

«От него будто пахнуло утренней свежестью только что вымытого города и оптимизмом наступающего дня. Улыбка лучезарно осветила его холеное, неглупое лицо» – генерал удовлетворенно кивнул своим невысказанным вслух наблюдениям и подумал, что ему не чужд, видимо, и литературный талант, коли он так точно и быстро определил для себя настроение этого мгновения. Эх, записать бы!

– Как там наверху? – пошутил генерал, игриво намекая на то, что у него нет времени подниматься из «субмарины» к человечеству, и что его пожизненный пост здесь, в помещении без окон.

– Наверху хорошо! – кивнул Власин и сел напротив генерала за приставной столик. – Солнечно и тепло. Птички поют, женщины оголяются, очень торопятся…

– Ну, что ты будешь делать! – рассмеялся генерал. – Неужели торопятся? И ведь все сплошь француженки!

Власин широко улыбнулся навстречу доброму настроению шефа и, довольный, развел руками.

Генерал в ответ тоже повел руками и отодвинул в сторону стакан с почти допитым чаем. Он погремел ложкой о края, и тем самым, словно подав звуковой сигнал изменению своего настроения, неожиданно напустил на лицо деловую суровость.

«Будто склянки на корабле! – подумал Власин. – Субмарина она и есть субмарина».

Отвечая угаданным мыслям полковника, Сергеев вздохнул и сказал, покачивая головой:

– Наше судно, полковник, если ты заметил, зашло в новые воды, и боевая задача команды претерпела естественные изменения. Давай-ка припадем к окулярам перископа и оглядим окружающий нас мир…

Генерал поднялся и прошелся по небольшому кабинету – от стола к стене и обратно. Власин не спускал с него глаз, осторожно поворачивая голову. Сергеев сел напротив него на второй стул около приставного столика и положил на столик свои большие холеные ладони. Ухоженные ногти, приличествующий положению дипломата высокого ранга мужской маникюр, тонкая, светлая кожа и легкий, рыжеватый пушок на фалангах пальцев приковывал взгляд Власина, даже очаровывал его. Он раньше не обращал внимания на руки своего генерала. Наверное, не положено было по статусу. Но теперь неожиданная откровенность генерала приятно взволновала Власина. Это было еще одним, тонким, свидетельством его неожиданного карьерного роста. Он подумал, что и ему теперь надо бы подумать о своих руках.

– В Москве ждут крушения, – вдруг начал генерал. – Нашего с тобой крушения, чтобы заменить командный состав на парижском судне. Думаешь, они не догадались о том, как мы использовали скандал с твоей рыбой? Конечно, они оценили и нашу находчивость, и, к тому же, кое-кому там пришлось по вкусу «нежданное – негаданное» снижение градуса истерии по поводу встречи Первого лица с французским президентом. Что смотришь? Не догадываешься?

Сергеев усмехнулся и неотрывно уставился в глаза Власина, которые несколько округлились от удивления.

– Вижу, не догадываешься. Засиделся ты здесь, и что происходит дома, на базе, так сказать, на берегу, не знаешь.

Власин растерянно пожал плечами.

– Разъясняю для особо непонятливых! – засмеялся генерал армейской шутке. – Как старшина новобранцу. Видишь ли, полковник, нынешняя политика идет… как бы это сказать… несколько вразрез с принятыми у нас стандартами, с традициями, что ли… Всякая там гласность, перестройка эта непонятная и тому подобное… Вот еще слово появилось ругательное – плюрализм. Как плевок в лицо советской действительности. Плюрализм мнений, понимаешь… Слыхал?

Власин неопределенно кивнул.

– Слыхал. Но не понял, – утвердительно кивнул генерал. – Вижу, что не понял.

Он поднялся со стула и обошел стол. Остановился около сейфа, подумал о чем-то, но потом решительно развернулся на каблуках и с размаху сел в свое кресло.

– Это означает, мой друг, – твердо продолжил генерал, – что каждый может высказать свое мнение где хочет, когда хочет, кому хочет, и неизвестно, почему хочет… А иногда и известно! Всякая там гласность – это дело техники. Пассивный ряд, так сказать. Ничего сложного! Ну, расскажут любопытствующим болванам, что, куда и почем! Ну, повозмущаются особо нервные! Побузят слегка и успокоятся. Или их самих успокоят! Такое бывало, и не раз. Возьми, к примеру, шестидесятые годы…

Власин опять кивнул.

– Мда! Та же перестройка… Сейчас то есть, в наши времена… Вошь на аркане переложат из одного кармана в другой, а самое ценное засунут еще глубже, еще надежнее, так сказать, к сердцу поближе. Потому что перестраивать совершенно даже нечего. И это знает каждый, если он не полный идиот! Легче разрушить до основания и всё начать заново. Так что перестройка – добрая сказка для несмышленышей и старых дураков. С этим понятием мы с тобой, полковник, тоже, вроде бы, разобрались! Так?

Он искательно заглянул в глаза Власину, который никак не мог понять, зачем Сергеев все это говорит и действительно ли он думает именно так. На всякий случай полковник вновь кивнул.

– Вижу. Разобрались, – генерал удовлетворенно потер ладони. – Но вот третий лозунг нашего времени – плюрализм, чтоб ему пусто было! С ним-то что делать? А?

Власин недоуменно пожал плечами.

– Не знаешь. То-то и оно! Потому как этот самый «плюрализм мнений» есть не пассивная форма «навроде» гласности, а как раз самое опасное и крайне агрессивное явление. Потому что предполагает выход на поверхность таких подземных чудищ, что твой сибирский осетр покажется копченой килькой! За каждым «мнением» – неудержимая жажда власти! А значит, денег, привилегий! Вот что такое плюрализм! Нет, конечно, кое-кто будет высказываться просто так из любви, так сказать, к искусству. Это – пожалуйста! В дурдоме коек на всех хватит! Но основные «плюралисты» повылезают чуть позже. Уже во взбаламученную воду! И вот к этому, брат Власин, мы должны быть готовы. Потому что, брат Власин, как только они по-настоящему появятся, будет уже поздно! Когда надо, это слово забудут, заставят забыть, но оно уже к тому времени сделает свое черное дело.

Генерал нервно поднялся и опять прошелся взад-вперед по кабинету. Остановился над головой Власин и неожиданно обнял его за плечи. Власин осторожно приподнял бровь, пытаясь заглянуть снизу вверх в разгоряченное лицо Сергеева. Их взгляды встретились на изломанной траектории, и Власин поразился холодному блеску в глазах генерала. Пугающе резко контрастировала горячность его движений, мимика лица с ледяным холодом глаз.

– К нам едет… – генерал сделал эффектную гоголевскую паузу и закончил: – новый посол. Из этих, из самы, из плюралистов.

Власин сглотнул слюну, почувствовав «ответственность момента». Он не мог понять, в чем суть этой ответственности, и вообще, какое все это имеет значение, потому что раньше послы не лезли в дела резидентур – все было как раз наоборот, но сейчас что-то явно изменилось.

– Демократ, ученый, умница, масон, – закончил генерал и быстро вернулся в свое кресло, предоставив Власину докапываться до смысла сказанного.