Текст книги "Дорога домой"

Глава 10

Оперативная информация о том, что в ближайшем к правительственной резиденции пабе в столице маленькой страны по соседству с Францией состоялся какой-то очень горячий разговор между начальником охраны председателя советского правительства полковником Ведомственным и сотрудником советской же резидентуры подполковником Гулякиным, пришла в Париж к генерал-лейтенанту Сергееву уже через полчаса после того, как такси доставило в посольство СССР двух дремлющих на заднем сиденье сотрудников. Аудиозаписи, к сожалению, не было, так как служба наблюдения не была готова к такому скорому контакту между русскими коллегами.

– Они там здорово повздорили, – комментировал Сергееву эту встречу его давний друг и коллега из местной спецслужбы мсье Симон де Базилье. – Похоже, обсуждали что-то очень и очень ваше, московское. Удалось услышать лишь несколько фраз о том, что кто-то только свистнет и кому-то сразу голову открутят, причем почему-то назывались регионы – Ставрополь и Свердловск. И еще что-то про какого-то важного дядьку, не то Лаврентия, не то Артема.

Сергееву этого вполне было достаточно для понимания момента. Он доверял Симону, потому что тот был особенно заинтересован в «режиме стабильности» в Советской России, так как они оба, Сергеев и де Базилье, занимались с некоторых пор поставками дорогостоящего вина в русские рестораны. Бизнес только начинался и обещал много приятных моментов. Предстояло серьезное расширение, и поэтому Симон де Базилье был более чем откровенен с противником, то есть с советским резидентом.

– Это всё, что ваши слышали?

– Ну, видишь ли, – замялся Симон, – ведь это не совсем, так сказать, «наши». Скорее, партнеры ближайших соседей, но мы действительно уже очень давно не только говорим на одном языке, но и думаем на одном и том же наречии. И все же, Андрэ, их служба вполне самостоятельна. Мне приходится содержать внутри нее своих агентов. А это очень дорого! Хотя иной раз и оправдывает себя, как, например, сейчас. Однако если об этом узнает общество, то с меня спустят три шкуры!

– Это за что же?

– За необоснованную трату денег налогоплательщиков! Вот за что! Разве не понятно?

Сергеев пожал плечами и насмешливо огляделся, словно искал в ресторанчике, в котором сидели оба разведчика, тех самых недовольных налогоплательщиков. Но, судя по лицам посетителей, таковых здесь не было.

– Не понятно, мой друг! – заключил свой визуальный осмотр окружения русский генерал. – У вас слишком много условностей, что мешает не только вам, но и этим самым налогоплательщикам.

– А у вас разве не так?

Сергеев отрицательно покачал головой и отпил глоток белого сухого вина от своего фужера. Он причмокнул и удовлетворенно закатил глаза.

– Вино замечательное! В меню оно значится как домашнее из местности Бордо. И только! Какой-то там дом… Не разобрал! А какой вкус! Букет!

– Наше не хуже, Андрэ! – обиделся за свое собственное производство Симон.

– Не хуже! Это верно! Кстати, за наше платят и ваши налогоплательщики, и наши. Но мы ведь им не рассказываем, из чего оно делается, как мы давим виноград, как сортируем, сколько и чего добавляем в сусло. Разве от этого кто-то страдает? Разве вино становится хуже оттого, что мы держим втайне весь технологический процесс?

– Я понимаю, куда ты клонишь, но это другое дело. Это – бизнес!

– Симон, не смеши меня! Ты хочешь сказать, что политика – не бизнес?

Француз, не найдя, что возразить, развел руками.

– То-то и оно, мой французский друг! – засмеялся Сергеев. – Бизнес – это всё, что приносит деньги. А более всего их приносит как раз политика! Так что не бери в голову, как говорят у нас, то, что в голове не укладывается. Давай лучше о деле.

– Ты меня не убедил, но мне нечего возразить.

– Правильно! Потому что это аксиома! Истина, не требующая доказательств.

– Как существование Бога? – усмехнулся Симон.

– Как существование Бога, – кивнул советский генерал. – Если тебе это понятнее, пусть будет так.

Сергеев опять огляделся, на этот раз желая убедиться, что никто не наблюдает за ним и его французским коллегой, и продолжил:

– За этим Гулякиным нужен глаз да глаз. Похоже, на него кое-кто делает ставку.

– Это плохо?

– Да видишь ли, мой друг, мы тут с ним немного, как бы это сказать, разошлись во взглядах в свое время. Собственно, тебе это хорошо известно.

– Он дурак! Несомненно!

– А вот и нет! Это как раз очень сомнительно! Дурака бы уже давно вышвырнули вон, а этот не только держится, но и растет в цене, как видишь! Так что Алексей Аркадьевич – человек не последнего десятка. Есть такая категория людей в СССР: глупость и ум не являются для них определяющей характеристикой. Хитры, беспринципны, нос держат по ветру. Разве этого мало? Кстати, слова о Лаврентии или, как ты сказал, Артеме тоже кое-чего стоят. Артем Лаврентьевич Бероев – всесильный заместитель председателя моего ведомства, его родненький дядюшка.

– Ого! Ты об этом раньше не говорил! – воскликнул де Базилье и даже немного покраснел.

– Не говорил потому, что тогда это не имело такого значения, как сейчас, Симон. Даже наоборот! Мой непосредственный шеф был противником этого дядюшки. Но, судя по тому, что сейчас готовится в СССР, они перебрались в один лагерь. Во всяком случае, рано или поздно окажутся по одну сторону. Поэтому я и ставлю тебя в известность о родственных связях Гулякина.

– Это меняет дело! – решительно закивал де Базилье.

– Именно! К нему надо прилипнуть и не спускать с него глаз. У тебя есть достойные люди?

– Конечно! Клод Монэ подойдет?

– Тот самый буль-терьер, который чуть не вцепился тогда нам в задницу?

– Он самый.

– А как же! Отправляй его к соседям, пусть сойдется с Гулякиным.

– Хорошо. Едет завтра же! Нет! Сегодня вечером! – решил де Базилье. – А этот начальник охраны… как его… Ведомственный… эти ваши русские фамилии…

– Ведомственный как раз законченный болван! Я его помню еще по Москве. Мы вместе проходили курс в одном учебном заведении. Его отчислили за неспособность усвоить иностранный язык.

– Кто же его держит? Все-таки начальник охраны председателя правительства!

– Это тоже аргумент для анамнеза нашей нынешней политики, Симон. Таких, как этот пьяница, намертво приварили к власти люди наподобие дядьки нашего Гулякина. В системе мне знакомы шестеро человек с фамилией Ведомственный. Самый младший из них в звании майора. До этого чина Ведомственные растут быстро, как грибы в летний дождь, а дальше их сортируют по мере необходимости. Есть даже один генерал в интендантской службе. Все они выходцы из одного и того же инкубатора. Их расставляют там, где это нужно. Например, этот Владимир Викторович направлен к председателю правительства, который сам-то дышит на ладан. Такое назначение не случайно, я бы сказал – оно даже «знаковое». Ты понимаешь, о чем я?

– О, Андрэ! Ваши спецслужбы куда более изощрены в своих приемах, чем тут у нас предполагают! У вас надо поучиться!

– Учитесь! Кто же вам мешает? Кстати, о повышении квалификации французских спецслужб: под каким соусом ты отправишь к Гулякину своего Клода Монэ? Они ведь встречались в Париже во время того скандала… прошлогоднего.

– Я это помню, мой друг. И даже помню, что Гулякин подбивал клинья, как у вас говорят, к мадемуазель Жозефине Рабле, а Клод увел ее у него из-под носа.

– Это усложняет обстановку, Симон. Может быть, есть смысл подобрать другого человека?

– Напротив, Андрэ! Случайная встреча двух соперников, выяснение отношений между ними, отступление со своих позиций моего Монэ – разве это не основа для долгой и верной мужской дружбы?!

– Пожалуй! – задумчиво протянул Сергеев и с удивлением посмотрел на Симона. – А ты делаешь успехи! Экзамен на звание старшего прапорщика в нашей системе ты уже сдал на высший балл!

– Всего лишь? – рассмеялся француз. – А здесь я, между прочим, генерал.

– Не обольщайся! – с улыбкой покачал головой Сергеев. – Но у тебя все впереди, Симон! Интрига – наша профессия, и овладеть ею значит получить «черный пояс» мастера. Да, мсье де Базилье, тебе ведь известно, как переводится твоя фамилия на русский язык? Я тебе это уже говорил когда-то.

– О, я помню. Васильев.

– Именно. Васильев. Старший прапорщик Васильев… или генерал Симон де Базилье.

Симон де Базилье рассмеялся и приподнял бокал с вином, приглашая Сергеева поддержать его.

Вечером того же дня между Клодом Монэ и де Базилье состоялся длинный и важный разговор. Клода не удивило новое задание. Поздно вечером он уже занял место в купе поезда на Восточном вокзале и глядел в окно, за которым ходили усталые лоточные торговцы газетами, журналами, сигаретами, зажигалками, разовыми зубными щетками и бритвами.

Клод Монэ незаметно для себя задремал и очнулся лишь в тот момент, когда мягко тряхнуло вагон, звякнула сцепка и вокзальная платформа поплыла назад.

А тем временем из Парижа в Москву, прячась за ряды, казалось бы, бессмысленных знаков и цифр, скользнула шифрованная телефонограмма:

«Совершенно секретно. Генерал-полковнику Багдасарову К.Л., (лично)

Во исполнение вашего указания нами включен механизм воздействия на специальные службы Французской республики, направленный на формирование поддержки внутренней политики СССР. Статистические данные о встречах оперативного состава со своей агентурой будут доложены позже справкой от имени моего заместителя полковника Власина. Справка поступит одновременно с планом оперативно-агентурных мероприятий в двух требуемых вариантов, о которых вам известно. Первый вариант поступит по настоящему каналу, а второй – по запасному, параметры которого вам будут сообщены дополнительно.

Также сообщаю, что мною проведена встреча с „агентом влияния“, работающим под псевдонимом „Васильев“. В соответствии с упомянутым выше планом мероприятий ему дано задание организовать систему наблюдения за некоторыми политическими фигурами Франции и известной вам ближайшей к ней стране с целью оперативного изучения их отношения к возможным переменам в СССР. Перед „Васильевым“ также поставлена конкретная задача получить информацию о степени влияния некоторых действующих офицеров нашей службы (в соседней стране) на политический процесс, происходящий в Западной и Центральной Европе. По результатам этой части операции можно будет судить о необходимости увеличить оперативный состав в указанном выше регионе.

С этой же целью в упомянутое соседнее государство направлен сотрудник, подчиненный агенту „Васильеву“, который значится в нашей зональной информационной системе под псевдонимом „Художник“. Как вам известно, агент „Художник“ официально является офицером французской спецслужбы и обладает широкими полномочиями на территории Западной Европы. Маршрут и легенда агента „Художник“ детально разработаны совместно с агентом „Васильевым“ на последней встрече. Контроль возложен на агента „Васильева“.

С искренним уважением,

Генерал-лейтенант А.С. Сергеев

Экземпляр единственный

Исполнитель – Сергеев»

Шифрограмма была получена генерал-полковником Багдасаровым ровно через четыре минуты после ее получения его личным шифровальщиком и легла в папку с наисекретнейшим грифом, в которой уже скопилось два десятка похожих текстов. На обложке было написано: «Операция „Красный скорпион“».

Получалось, что огромный кумачовый паук расплевал свою липкую сеть по всей Западной и Центральной Европе и, протянув к ее ячейкам сигнальную нить, ждал, когда туда, в роковую ловушку, угодят большие черные мухи.

Багдасаров, задумчиво поглаживая обложку папки, думал о том, что паук больше напоминает ему скорпиона, который по неведомой науке причине всегда готов нанести ядовитым хвостом удар в собственную голову и убить свое же жирное, ленивое тело. Именно поэтому он и присвоил операции такое название. Багдасаров тяжело вздохнул и поднял трубку прямой связи с председателем ведомства Крюковым.

– Всеволод Михайлович! – сказал он негромко. – Ваше распоряжение почти выполнено. Во всяком случае, из наших европейских подразделений уже поступили сообщения о подготовке «операции влияния» под кодовым названием «Красный Скорпион». Должен сказать, особенную активность проявляет генерал-лейтенант Сергеев. Два его агента работают необыкновенно эффективно…

– Что? – с раздражением бросил генерал армии Крюков. – Это вы о ком, Карен Левонович? Опять Сергеев! В прошлом, как мне помнится, этот человек развил такую кипучую деятельность в Париже, что мы тут чуть было умом не двинулись! «Спалили» агентурную сеть и чуть было не вызвали международный скандал. Помнится, какой-то идиот по кличке «Бальзак» и какая-то шлюха «Мата Хари» едва не разнесли целый парижский квартал. Надеюсь, на этот раз суета ваших людей в Париже этим не кончится?

Багдасаров закусил губу и, стараясь сохранять ровный голос, ответил:

– Вы, как обычно, абсолютно правы, Всеволод Михайлович! Все приблизительно так и было. Правда, с некоторыми нюансами, которые, боюсь, и сейчас имеют значение. То есть присутствуют и ныне.

– Вот как! – голос Крюкова дал «петуха». – Что вы имеете в виду?

– В деле тогда принял участие некий товарищ Гулякин, Алексей Аркадьевич, – вкрадчиво, но в то же время несколько отстраненно, начал Багдасаров. – Возможно, вам известно это имя?

– Гулякин? – удивился Крюков. – Ах, Гулякин! Ну, да! Вы имеете в виду…

– Именно! Его самого, – продолжил Багдасаров, развивая наступление. – Принимая во внимание некоторые подробности его, как бы мягче выразиться, происхождения, я не посчитал возможным так же, как и генерал Сергеев, вывести товарища Гулякина из операции. Понимаете?

– М-да. Понимаю, – протянул Крюков, вспомнив, что Гулякин был племянником его заместителя, генерал-полковника Бероева. – Ну и что дальше?

– Да вот, этот самый товарищ, с позволения сказать, и наделал тогда больше всего шума. Сейчас он в соседней стране и, похоже, и там ведет себя не совсем адекватно обстоятельствам. Во всяком случае, мне стало известно, что во время визита председателя правительства он вместе с полковником Ведомственным…

– Это еще кто? Какой из Ведомственных?

– Ну, начальник охраны председателя… из этих…

– И что же?

– Словом, они упустили кортеж, напились в каком-то пабе и их чуть живыми привез таксист в посольство.

– Откуда такие сведения, черт побери?

– У нас везде свои верные люди, Всеволод Михайлович! – даже обиделся Багдасаров. – Ваше же требование! Это зафиксировано и задокументировано.

– Не раздувайте из мухи слона, Карен Левонович, – несколько смущенно вступился за Гулякина с Ведомственным Крюков. – С кем не бывает!

– Я ничего не раздуваю, Всеволод Михайлович! Боже упаси! Просто вы вспомнили о некоторых неприятностях в прошлом, и я посчитал необходимым, так сказать, предупредить.

– Ладно, ладно! – заворчал старик. – Считайте, предупредили. Что у вас еще?

– Собственно, больше ничего. Планы по нашим зарубежным точкам представлю в ближайшее время. По одному плану от каждой точки.

– А я вот слышал, – захихикал старик, – вы там по два от каждой делаете? Как видите, не только у вас кругом свои люди!

– Наветы! Интриги! – покраснел Багдасаров и выпрямился в кресле. – Какие еще два плана? Один! Единственно возможный!

– Ну-ну! – хмыкнул Крюков. – Желаю успеха! Теперь у вас, надеюсь, всё?

Багдасаров положил трубку на рычаг и неслышно выругался. Информация начинала просачиваться к «старику» слишком рано. Похоже, это дело рук Бероева. У него своя контрразведка абсолютно везде. Свои стукачи. Надо бы с ним встретиться в самое скорое время и всё обсудить. Время не ждет!

Глава 11

Глядя в иллюминатор самолета, мальчики видели сквозь неожиданный для них дождь размытые очертания аэропорта имени Шарля де Голля.

– Ну, вот! – скучно канючил Гаврик. – Вечная невезуха! Накрылись наши яхты медным тазом!

– Ты о чем? – оторвался от своих мыслей Максим и недовольно взглянул на младшего брата.

– Да ты посмотри, какая погода! Льет как из ведра! – возмутился Гаврик. – Все лето, наверное, таким будет! Ну и Франция! Тоже мне Европа!

– Нет, Гавр! Таким лето не будет! – авторитетно покачал головой Максим.

– А каким? – надежда блеснула в глазах мальчика. – Ну, каким же?

– Снег, ветер, лед! Вот каким! – ухмыльнулся Максим. – Всё пропало! Ты что же, не слышал об озоновых дырах? Чудак! Над Францией обнаружена самая большая из них. Вот через нее всё и льет, а потом снег повалит. Так что в местные порты смогут заходить только ледоколы. Надо было лыжи с коньками с собой брать, и шубы, а ты вон тащишь, как дурак, маску с ластами и шорт пионерских аж пять пар. Над тобой вся Франция будет теперь ржать!

– Какой же ты идиот, Макс! – покраснел Гаврик. – Прямо не верится, что нас одни и те же родители родили!

– Конечно! Ты от пингвинов произошел. От тебя эту горькую правду скрыли при рождении. Знаешь, есть такие толстые пингвины – глупые и смешные. Так это и есть твои родители и братья с сестрами, Гавр!

В этот момент нежный женский голос, наконец, объявил в динамик, что пассажиров приглашают к выходу из лайнера. Словно по команде того же голоса за иллюминатором вдруг показалось яркое летнее солнце, и свет от его лучей заплескался в капельках немедленно прекратившегося дождя.

– Не хнычь, пингвин! – засмеялся Макс. – Ледниковый период перенесен на три тысячи лет по просьбе уважаемой публики! Будет тебе яхта и облупившаяся кожа на твоем дурацком клюве. Вперед, к тем, кто выдает себя за твоих родителей! Из жалости, конечно, к братьям нашим меньшим!

– Дурак! – уже спокойно констатировал Гаврик и поднялся с кресла.

– Тебя никто не просил представляться, – продолжал язвить Макс и грубо вытолкнул Гаврика в проход между креслами.

Гаврик громко жаловался родителям, пока они все вчетвером шли через зал к выходу из аэропорта:

– Макс меня все время унижает! И вас тоже! Он назвал вас пингвинами!

– Кем? – воскликнул Александр Васильевич. – Макс, в чем дело?

– Этот стукач нагло врет! – ответил Максим и остановился. – Пингвином я назвал его одного, а он заключил, что коли он пингвин, то и вы, стало быть…

– Выпорю обоих! – незлобно прервал сына Власин-старший, поставил на пол две дорожные сумки и быстро и ловко хлопнул сыновей по затылкам.

– Я уступаю «торжественную порку» младшему брату, как уступаю ему всё в нашей с ним совместной мучительной жизни! Его жирные, розовые ягодицы с трепетом ждут отцовского ремня. Двоечник, которому лишь из жалости ставят тройки в школе, праздный фантазер и мерзкая ябеда! Вот кого вы родили, а я воспитал.

– Мальчики! – возмутилась Анна Гавриловна. – Вы меня расстраиваете! Разве можно так относиться друг к другу? Ведь вы самые родные, самые близкие люди!

– Мама! – грустно закивал Максим. – Я всегда считал Гавра другом человека! И даже готов признать его братом, но истина не может так долго скрываться за той же самой жалостью. Пусть это даже гуманно, с точки зрения нас, людей…

– Всё! – рассердился наконец Власин-старший. – Заткнулись оба! Я тебе говорил, Анечка, поздние дети всегда рождаются идиотами.

– Самые поздние особенно, – не унимался Максим и со смехом покосился на почти плачущего Гаврика.

– Боже мой! – всплеснула руками Анна Гавриловна. – Какое мучение быть единственной женщиной в этой казарме!

В машине Гаврик с обидой молчал и смотрел в окно. Но постепенно вид беззаботного, веселого Парижа выжал из его памяти последний разговор, и он, упираясь носом в стекло, чему-то начал слабо, мечтательно улыбаться. Максим незаметно заглянул ему в лицо и вдруг нежно обнял за плечи.

– Ты чего? – испуганно отстранился младший брат.

– Ничего, Гавр! Я пошутил! – шепнул ему Максим. – Ты не пингвин.

Гаврик заметно засмущался и благодарно улыбнулся, в то же время немало удивляясь тому, что брат первый сделал шаг к примирению. Его обычная настороженность в общении со старшим братом сменилась неосмотрительной доверчивостью. Расплата пришла незамедлительно.

– Ты просто толстый, жалкий кролик, и родители твои – старые несчастные зайцы! – вздохнув, закончил Максим.

Гаврик, задохнувшись от возмущения, резко оттолкнул руку брата и уже без всякой улыбки вновь уставился в окно. Анна Гавриловна обернулась с переднего пассажирского кресла и, удручающе глядя на Максима, покачала головой.

Она ожидала, что сыновья в этом году приедут в Париж, потому что собиралась провести с ними лето в России, на старой даче родителей в Орловской губернии, на излучине небольшой мелкой речушки. Там было так скучно и так тихо, что только в тех местах Анна Гавриловна с трепетом ощущала скрывшуюся от прошлой и нынешней власти домотканую патриархальность своей родины. Ей всегда казалось, что именно в таких, забытых людьми, но не Богом, местах хоронилась от никчемной революционной суеты печальная и добрая русская душа, которую не трогали, не беспокоили здесь лишь потому, что в этих местах и революционному бунту самому было тоскливо. Анна Гавриловна до слез любила эту тишину, эту скуку, эту «бунинскую вечность».

После «кроличьего обеда» Власин пришел домой раньше обычного, вывел жену из дома и долго шел молча впереди нее к набережной. Она, не понимая, что происходит, и думая над тем, что сейчас, видимо, наступит наказание за то, что она разоткровенничалась с отцом Василием и это стало известно мужу, похолодела. Александр Васильевич подошел почти к самой воде и сел на каменную ступеньку, ведущую к старой средневековой лодочной пристани. Он поднял глаза на остановившуюся в нерешительности рядом жену и указал ей глазами на место рядом с собой. Анна Гавриловна несмело села на темную каменную ступень, позабыв от волнения, что на ней широкая кремовая юбка, которая теперь определенно изменит цвет на самом неподходящем и неловком для этого месте.

– Надо вызывать сыновей сюда, – тихо сказал Власин, глядя на тихую, темную воду.

– Зачем? – вырвалось у Анны Гавриловны. – Мы же собирались домой, в отпуск…

– Планы изменились, Аня, – так же тихо, как и прежде, ответил муж. – Думаю, это лето следует провести здесь, всем вместе. Понимаешь?

– Не понимаю, – вдруг вспыхнула Анна Гавриловна. – Ничего не понимаю!

– Мы уже говорили об этом, – тверже продолжил Александр Васильевич. – В Москве готовится что-то очень странное. Очень! Может так получиться, что придется выбирать, где жить дальше. Но дети, которые находятся сейчас дома, связывают нас по рукам и ногам. То есть не оставляют нам выбора! Теперь ты понимаешь?

Анна Гавриловна опустила глаза и молча кивнула.

И вот теперь, когда все четверо ехали в машине, она вдруг успокоилась и подумала, что ей жаль лишь той забытой всеми «бунинской вечности», а всё остальное можно будет сохранить рядом с собой. Она с нежностью посмотрела на Александра Васильевича и неожиданно погладила его ладонью по щеке. Власин, не отрывая глаз от дороги, а рук от руля, покосился на жену и чуть заметно скривил губы в улыбке. Он будто услышал ее мысли и принял благодарность.

«Если все будет так, как видится теперь, то у нас не останется ни малейшего шанса сохранить то, что добывалось Сашей так долго и трудно – от той фантастической рыбалки в Оби до тихих вод Сены», – думала Анна Гавриловна, глядя на суетившиеся впереди тормозные огни парижских автомобилей. Она еще не знала, что будет делать, как поступать в связи с приближающимися с пугающей неотвратимостью изменениями в их жизни, но уже старательно крепила душу, сжимала кулачки и губы.

– Папа! – услышала она за спиной голос Гаврика. – Мы поедем на океан? Там яхты…

– Гаврик, – опередила мужа с ответом Анна Гавриловна, – папа за рулем… движение в Париже сложное. Ты же видишь, пробки! Оставь этот разговор, пожалуйста, на более позднее время.

– Но он же обещал! – заныл Гаврик.

– Я никому ничего не обещал, – твердо сказал Александр Васильевич. – Посмотрим по обстоятельствам.

Он был почти убежден, что не сумеет сейчас вырваться в отпуск и тем более моря, океана не увидеть ни ему, ни жене, ни детям в этом году. Александр Васильевич не мог и предположить в этот момент, что те самые обстоятельства, на которые он только что ссылался «посмотреть», как раз и вытолкнут его и всю семью из дома и приведут однажды к океану.