Текст книги "Дорога домой"

Глава 14

Владимиру Викторовичу Ведомственному «на орехи», как выражался по такому поводу генерал армии Крюков, на этот раз не досталось. Возможно, потому что Крюков даже не помнил, какой из Ведомственных «сопровождал» председателя правительства, и если бы не коварный Багдасаров, то и не узнал бы. Словом, Ведомственному необыкновенно повезло.

– Подфартило! – сказал он жене, когда вернулся в Москву. – Иначе бы так дали по заднице, что летел бы кверху очком к ядреной мамке! К тебе то есть, мать!

– Ты и прилетел, охальник! – ответила Марина Ильинична, давно привыкшая к особому лексикону мужа.

– Так я прилетел, как водится, в силах, так сказать. А то бы, знаешь, как!

– Нечего водку с пивом пить со всякими! Я тебе сколько раз говорила! – начала заводиться Марина Ильинична. – И сыну с дочерью пример какой!

– А какой? – развел руками Ведомственный. – Хороший пример! Батя выпил, дело сделал, да еще и задницу свою сберег! Чем не пример?

– Это-то всё так, Вовчик! – Марина Ильинична прильнула к мужу (разговор происходил в постели, поздно ночью). – А все же надо быть осторожней! Враги кругом! Жуть!

– Верно, Маришка! – ласково обнял за полные плечи свою Маришку Вовчик. – Но дело сделано! Водку с пивом со мной пил большой человек, хоть в звании и ниже меня! А так мне до него, знаешь как высоко? О-го-го!

– Это как это? – приподняла голову Марина Ильинична и в темноте ее глаза засветились не то любовью, не то любопытством.

– А вот так! – задумчиво ответил Вовчик и запустил другую руку под одеяло. – Верные люди сказали: у этого Лешки Гулякина впереди большое и долгое будущее. Кто с ним, тот в дамках, а кто – против, того, считай, уж нет в природе. Так что, мать, риск был с моей стороны вполне оправдан. Судьба возблагодарит! К тому же, подумаешь, нажрались, дебош учинили! Да и не дебош вовсе, а так, погуляли маленько! И всё!

Кареглазая Марина Ильинична была пышнозадой дамочкой с маленькой, коротко стриженой головкой и полным, но довольно компактным телом, словно надутая подушечка или хорошо упитанная молодая свинка. Она будила у мужчин, прямо скажем, нехорошие мысли – была столь аппетитна в прямом смысле этого слова, что ее хотелось зажарить и съесть с хреном. Хорошо еще, что у своего мужа она все-таки возбуждала иные, не только гастрономические, ощущения (о вкусах, как говорится, не поспоришь), и поэтому у них было двое детей.

Последним аргументом в правоте своего поведения в маленькой, но очень важной европейской стране стал для полковника Ведомственного акт бурной любви с женой, в котором он, как обычно, преуспел.

Несколько иначе обстояло дело на службе. Полковнику стало известно недовольство председателя правительства его поведением и даже то, что председатель обращался к руководству организации полковника Ведомственного с просьбой заменить его на кого-нибудь «скромнее и менее пьющего». Полковник, услышав об этом, сначала покраснел как вареный рак, а потом взмахнул руками и крикнул запальчиво:

– Кто бы говорил! Алкоголик хренов! Водку с пивом хлещет, гад, как воду! Замотались мои парни в магазин бегать для него!

На полковника «зашикали», предостерегающе блеснули глазами, но уже к вечеру того же дня Ведомственному позвонил его бывший сокурсник по одной из секретных школ, а ныне доверенный советник «Уральского Годунова» Антон Евгеньевич Поповский и предложил как можно скорее встретиться, например, в бане где-то на окраине Москвы, не то в Текстильщиках, не то в Кузьминках. Ведомственный, поколебавшись мгновение, согласился. Он любил баню, задушевную, интимную компанию и многое другое, что обычно сопутствует подобному времяпрепровождению у людей такого склада.

Когда пар стал опускаться ниже, а то «другое, что сопутсвует времяпрепровождению», наконец, помылось, выпило, утомилось и жеманно отвалилось в дреме, между Антоном Поповским и Владимиром Ведомственным состоялся тихий, доверенный разговор.

– Словом, Вовчик, ты всё понял! – заключил Антон. – Ты калач тертый, что к чему, знаешь не хуже многих, так что принимай, брат, решение!

– М-да! – протянул Ведомственный. – Тут такое дело. Я в последней поездке встречался с одним перцем…

– Слыхали мы об этой встрече! – усмехнулся Поповский. – А как же!

– Чего вы слыхали? – вспыхнул полковник и разом опрокинул в себя полный стакан водки.

– А вот то и слыхали, – со значением ответил Поповский и повел бровями в сторону опустевшего стакана.

– Ну, и чего? – засмущался Ведомственный. – Выпили ж только по-дружески. И всё!

– А говорили о чем? А? Кто клялся в вечной дружбе? Кто говорил, что кому угодно «головенку открутит» за него? Пушкин? – хитро прищурился Поповский. – Молчишь? То-то же! Ты какую «головенку» имел в виду-то, Вова?

– Так я так, в целом, без конкретики, так сказать.

«Сволочь Гулякин! – раздраженно подумал Ведомственный. – Донес, гад! Успел докладную настрочить дядьке! А эти каким-то образом перехватили!»

И вдруг он, холодея, понял, с кем был связан генерал-полковник Бероев, на кого он играл и какую многоходовую комбинацию, оказывается, разрабатывал. Да он на всех работал! Он всем служил! Это ведь по его указанию рапорт племянника подсунули Поповскому – никто ничего не перехватывал! А еще он с Крюковым! Или даже с Горбачевым? Кто знает, еще с кем! Вот хитрая лиса! Вот гад!

– Ладно, Вова! – вдруг трезво и властно сказал Антон Поповский. – Ты в голову не бери! А то перегреешься. Вижу, понял ты всё. Или почти всё. Повторяю – принимай решение! С кем вы, мастера культуры?

– Чего мастера? – вскинул крупную, стриженую голову полковник Ведомственный.

– Это так… шутка такая! – отмахнулся Поповский и с презрением, посмотрел на бывшего сокурсника.

Он успел подумать, что когда-то правильно сделал, расставшись со столь примитивным окружением своей молодости, и тут же тяжело вздохнул: «Но без них, без этих тупых волкодавов, никуда не денешься! Их лучше держать в конуре на своем дворе, на цепи, чем – в чужой стае! А если и в чужой, то уж пусть рвет врагов на куски за нас! Голод – это даже лучше, чем самая крепкая цепь».

Поповский устало потер переносицу и скривил губы, не то усмехаясь своим мыслям, не то посмеиваясь над Ведомственным:

– Не обращай внимания! Главное, определись, брат – готов ли ты сдохнуть за своего шефа и некоторых его старых друганов, или предпочитаешь жить в славе, богатстве и почете со своими новыми друзьями? Вот выбор! Сразу ведь и не скажешь.

– Ничего себе задачка! – вдруг рассмеялся Ведомственный и звонко хлопнул ладонью по оголившемуся из-под белой простыни гладкому, слабому плечу Антона. – Быть старым, бедным и больным или молодым, богатым и здоровым? Тут надо крепко подумать, что лучше!

Антон поморщился было от шлепка, но ему уже передалось веселое настроение Ведомственного:

– Точно! Трудное решение! Я знаю многих, кто с первого раза ошибся! Но ты, брат, не из таковских! Что-то мне подсказывает – ты выберешь жизнь и богатство. Или я ошибаюсь?

– Ладно, – вдруг стал серьезным полковник, решительно отодвинул в сторону стаканы и тарелки на столе и, опершись локтями о свои крупные обнаженные колени, уставился прямо в лицо Поповскому: – Что от меня надо? И какие гарантии?

– Вот это другое дело! – продолжал ухмыляться Поповский. – Вот это по-нашему!

Он поднялся, придерживая на округлом животе и дряблой, полнеющей, как у женщины, молочно-белой груди спадающую простыню, неспешно прошелся по предбанному помещению, где происходил разговор, склонился над биллиардным столом, затянутым несвежим зеленым сукном, прожженным сигаретами в нескольких местах, толкнул рукой тяжелый белый шар в сторону узкой лузы и резко повернулся к полковнику Ведомственному.

– Нам нужно знать все планы председателя и его людей. Все! Кто, где, когда и за сколько! Гарантии? А гарантии такие – твоя служба у председателя продолжается, то есть тебя никто не снимает с должности и не увольняет, а после нашей общей удачи ты – генерал и начальник Управления охраны. Со всеми вытекающими отсюда финансовыми и карьерными привилегиями. Годится? Но нам нужна информация! Постоянная, объективная и совершенно конкретная! Главное – вовремя!

«Значит, они тоже не доверяют Бероеву! – мелькнуло в голове у Ведомственного, – Этот продаст кого угодно по счету „раз“! Им нужны доверенные информаторы. Выходит, я был прав, когда болтал Гулякину, что вот-вот что-то начнется и что, мол, за мной кое-кто стоит! Думал сблефовать, а вышло-то как! Спасибо, Леша! Донес ты дядюшке очень вовремя и очень к месту! Во как зашевелились! Теперь, главное не продешевить!»

И он не продешевил! Полковник Ведомственный шестым чувством уловил приближение новой эпохи, в которой предательство стало уже не долгом, а бизнесом (как говорится – «ничего личного!») и при этом стремится прослыть добропорядочным делом для избранных счастливцев.

Через две недели, в самом начале августа, полковник Ведомственный опять встретился с Поповским в той же бане и после долгого купания, парилки и возлияния шепнул, наконец:

– В последней декаде! Там всё готово! С «сигмой» ведутся заключительные переговоры. Составлены карты и проводится рекогносцировка. Дача «Уральского Годунова» под постоянным прицелом. Говорят, начнется, когда там соберутся его основные люди, в том числе, и ты, Антон! Чтобы всех разом прихлопнуть, одной ладошкой.

И он шлепнул рукой по столу так, что на нем подпрыгнули и зазвенели тарелки, стаканы и металлические приборы.

Антон вздрогнул, побледнел. Он на этот раз быстро покинул баню и уехал куда-то. Потом стало известно, что он и в последней декаде августа отсутствовал в стране. Видимо, информация полковника Ведомственного произвела на него тяжелое впечатление. После окончания всех событий Поповский вновь появился в стране и, следует сказать к его чести, выполнил обещанное Ведомственному. Но это было уже позже, а сейчас всё решалось на острие последних десяти летних дней 1991 года.

– Шило на мыло меняют! – сказал как-то Ведомственный.

– А ты с кем?

– Мыло лучше. От него, конечно, можно и сблевануть, если накушаться, но все же не так больно, как от шила. Так что, сама понимаешь…

Глава 15

Выехать к океану или к морю семье Власиных никак не удавалось: Александр Васильевич был занят на службе теперь с утра до вечера. Мальчики негодовали, и в этом своем негодовании они даже объединились – находящийся во власти юношеского нигилизма, который часто путают со зрелым цинизмом, Максим и захлебывающийся в бурных всплесках детской романтики Гаврик. Мальчишки тосковали, изнывая в пекле каменного города и не находя в его красотах ничего увлекательного для себя.

Каждое утро начиналось совершенно одинаково, и ребята все чаще впадали в уныние при мысли, что время идет, неумолимо приближая отъезд в Москву, в интернат, а в их жизни ничего не происходит. Завтрак вдвоем, в присутствии матери, на нагретой солнцем кухне (окна выходили на восток), звонок отца со службы с одним и тем же вопросом: «Как дела, флибустьеры?» и бесцельное шатание от окна к окну, пока мама не приготовит обед, а заодно и ужин, и, наконец, не соберется и не скажет: «Мальчик, на выход! Нам еще надо заглянуть в супермаркет. На завтра ничего нет к столу…».

Их бесило то, что «назавтра» никогда ничего не было ни на обед, ни на ужин и, порой, даже на завтрак. Максим как-то раздраженно проворчал:

– Мать! Что же вы так жрете? Все под метелку… В Африке целые племена голодают, а вы сметаете прилавки в своих супермаркетах, как какой-то иностранный легион!

Анна Гавриловна аж задохнулась от возмущения:

– Что? Что ты сказал? Это кто жрет? Это же ты жрешь! Тебя прокормить, так это не только за счет Африки, но еще и Азии с Южной Америкой вместе взятыми! Кто вчера слопал двенадцать котлет за час? Кто ночью добрался до кухни и хватал руками прямо из холодной сковородки жареную картошку? Полтора килограмма – как корова языком! А кто пьет кока-колу литрами и отгрызает от куска сыра такие ломти, что французы, узнай они это, объявили бы его «персоной-нон-грата» – до такой степени это может истощить национальный рынок сыров? И после этого ты смеешь спрашивать – почему мы «жрем»! Мерзавец! А ну-ка живо в магазин! Я отцу скажу!

– Мама! Да я совсем не то имел в виду! – оправдывался Максим. – Понимаешь, мы у себя в интернате так никогда не питаемся! Что дают, то и жрем! А вы тут каждый день по магазинам…

– Ты просто неблагодарная свинья! – из глаз матери брызнули слезы. – Мы с отцом готовы положить жизни, чтобы вам, нашим мальчикам, было хорошо! Чтобы вы ни в чем не нуждались! Отец с утра до ночи на работе! Как будто ты не знаешь, что у него за служба!

– Мама, – захныкал Гаврик, подслушавший разговор из детской и теперь выглядывающий в узкий длинный коридор квартиры. – Да нам не нужны такие заботы! Мы и так чего-нибудь найдем в холодильнике! Мы на море хотим!

– Чего-нибудь найдете! – возмущалась Анна Гавриловна. – А кто туда чего-нибудь положит, чтобы вы чего-нибудь нашли! Живо одеваться! Идем за покупками! Вы думаете, мне легко прокормить трех мужиков? Боже, за что мне эти мучения!

– «Мужиков» – не говорят, – упрямо усмехнулся Максим, ощутив поддержку младшего брата. – Говорят «мужчин»! А мужчины, между прочим, хотят помериться силами с природой, с морской стихией! А где она, эта стихия? Только одна стихия потребительства на лицо! Ужасы капиталистического гниения!

Анна Гавриловна подняла на сына возмущенные глаза, готовясь отчитать «юного циника», но столкнувшись с его насмешливым, почти издевательским, взглядом, оторопела.

Максим победно вскинул голову и исчез в двери общей с Гавриком детской.

– Мерзавцы! – взвизгнула обессиленная Анна Гавриловна. – Собирайтесь немедленно! Я вас проучу, «мужчины»! Молоко на губах не обсохло, а уже мать учат, как и что говорить! Ну, будет вам сегодня от отца! Распустились в своем интернате! Бесцеремонные, как провинциалы, черт вас побери! Живо на улицу! За мной!

Ссоры случались все чаще, и однажды поздно вечером Анна Гавриловна шепнула мужу в гостиной, у телевизора, когда оба сына угрюмо ушли к себе:

– Саша! Мальчики все же в чем-то правы. Нет! Они, конечно, мерзавцы, неблагодарные скоты! Но они правы!

– В чем это они правы? – приподнялся в кресле Власин и с явным сожалением отставил в сторону только что приготовленный бокал виски со льдом и содовой.

– У них каникулы, Саша! И мы не можем их мариновать в Париже. Обрати внимание, даже местных детей уже вывезли за город, к морю. В августе здесь всё вымирает! Да и я устала…

Власин отвернулся, взял опять в руки стакан с виски и отпил глоток.

– В Москве серьезное положение. Ты же знаешь, я не могу сейчас. Потерпите немного.

– Сколько? – вздохнула Анна Гавриловна и, не дождавшись ответа, ушла в спальню.

Она слышала, как муж увеличил звук телевизора и, быстро раздевшись, легла в постель.

Наутро Анна Гавриловна была строга с сыновьями и на их «саботаж» (определение мужа) никак не отвечала. Как только были съедены шесть яиц в «мешочек», буханка белого хлеба с маслом, почти полкилограмма свежайшего паштета и выпита вся кока-кола в доме, Анна Гавриловна загрузила посудомоечную машину, включила ее и сказал:

– Мальчики! Одевайтесь прилично, сейчас мы пойдем в храм к отцу Василию.

– Это еще что за новость? – попытался возмутиться Максим, но столкнувшись с ледяным взглядом матери, отступил. – Я имею в виду: почему сейчас, в такую жару? Не лучше ли вечером, мам?

– Не лучше! Пять минут на сборы. Всё!

Отец Василий, стоя в пустой церкви у бокового предела, разглядывал мальчишек, щуря глаза и поглаживая брюшко.

– Ну, дети мои, о Боге думаете? – спросил он вдруг так, словно речь шла об успеваемости в школе.

– О Боге? – удивился Максим. – О каком Боге?

– Бог един, отрок, – нахмурился отец Василий.

– А-а-а! – протянул Максим и украдкой, пряча усмешку, посмотрел сверху вниз на младшего брата.

Анна Гавриловна густо покраснела и с отчаянием покачала головой:

– Ничего святого за душой у нашей молодежи, святой отец! Вы уж простите несмышленых.

– Несмышленых прощать велел сам Господь, дочь моя, – строго взглянул на Анну Гавриловну отец Василий. – А вот их родителей… Тут вопрос. Дома-то богоугодных бесед, небось, не ведется?

Анна Гавриловна смущенно отмахнулась:

– Да где уж там! Муж занят круглые сутки на работе, а я всё у плиты, как они приехали…

– То-то и оно! – заключил отец Василий. – Чревоугодие заменяет духовное!

– А у вас? – вдруг обиделся за мать Максим.

Он демонстративно посмотрел на большой живот священника. Отец Василий проследил за его взглядом, огладил себя по бокам и ответил просто:

– Верно, отрок! И я грешен. Но борюсь с искушениями.

– Мама! – оживился Гаврик. – Мы же тебе говорили! А ты… Поехали к морю, там это, духовное…

– Эх, отец Василий, – начинала сердиться Анна Гавриловна, – я их к вам наставить привела, приобщить, так сказать…

– И верно! Верно! – успокоил ее отец Василий властным жестом. – Наставить!

Он обернулся к мальчикам и внимательно оглядел их обоих с головы до ног.

– Дети мои, а знаете ли вы, что в мире всё тленно, всё меняется, всё ветшает, всё приходит в упадок, и тело человека, и его жизнь, и быт? Остается лишь душа! Сохранить ее, уберечь от падения – наша единственная задача в этом грешном мире. Вот, скажем, родители ваши – отец, мать. Они трудятся в поте лица своего, чтобы вы имели возможность не только потреблять, но и воссоздавать духовные ценности. Чтобы вы постигли навык отличать вторичное от главного, чтобы вы знали, сколь низка цена гордыни, величайшего греха рода человеческого, чтобы амбиции ваши не росли быстрее вас самих и не затмили бы солнца от глаз и неба от души! Так знаете вы это или нет?

– Знаем! – убежденно ответил Гаврик и громко потянул носом. – Мы к морю хотим, а она, мама, говорит: некогда!

Отец Василий тяжело вздохнул, положил на головы обоих мальчишек свои крупные, полные ладони и сказал что-то так тихо, одними лишь губами, что ни дети, ни Анна Гавриловна не разобрали.

Затем он опустил руки и повернулся боком, уходя.

– Анна Гавриловна, – сказал он, не глядя на Власину, – уделите пару минут, а детки пусть перед храмом обождут.

Он еще раз окинул мальчиков строгим взглядом и вдруг совершенно по-мирски погрозил им пальцем:

– Не шалите там! А то по загривку у меня! Идите, отроки!

Отроки растерянно переглянулись и кинулись к светлому, ослепляющему жерлу выхода их храма.

Посмотрев с неожиданно доброй усмешкой им вслед, отец Василий покачал головой:

– Нету в моем доме той неразберихи, что угодна Богу! Одинок я, и на старости лет ждет меня лишь немощь.

– Это вы о чем, батюшка? – подняла на священника глаза Анна Гавриловна. – О детях, что ли?

– О них, моя дорогая! – неожиданно дрогнул голосом отец Василий. – Об этих самых сорванцах! Они, и только они угодны Господу, потому что девственны в своих желаниях и не ведают греха! Грех, матушка, это осознание его, не ведущее к отказу и раскаянию, а коль не осознаешь по причине незрелого или, скажем, преклонного возраста или даже слабоумия, то ты всего лишь божья тварь, за которую надо усердно молиться и которую следует наставлять.

Анна Гавриловна пожала плечами и поклонилась:

– Благословите, отец святой!

– Благословил уже матушка! Благословил!

Он протянул ей руку для поцелуя, и когда она торопливо приложилась к ней, тихо добавил:

– Есть сведения, что в последней декаде августа в Москве будет переворот. Александру Васильевичу скажи: готовят делегацию в Форос, к президенту. Ультиматум ставить. Слабые мужи едут, но заблуждаются, думают, что сильны.

Анна Гавриловна отшатнулась:

– Так как же это, святой отец? Откуда такое?

– И у нас имеются свои мирские тайны, милая! – покачал отец Василий кудлатой головой и посмотрел куда-то вверх, в боковой придел левее купола. – Церковь всесильна духовно, но и о мирских своих заботах не забывает. Ты иди, иди. Мужу скажи. Им-то, небось, сроки неведомы? Готовьтесь! Грянет!

Вечером того же дня Анна Гавриловна знаками и намеками настояла перед мужем, чтобы они всей семьей вышли в Булонский лес. Власин устал на службе от постоянного ожидания чего-то неведомого и пустых попыток добыть хоть какую-нибудь ясность того, что происходит на родине, и нехотя согласился.

Мальчики, недовольно шаркая подошвами, шли впереди родителей по натоптанной пыльной дорожке. С двух сторон подступал негустой лес. Несколько безразличных, дурно пахнущих, небритых мужчин в потрепанной одежде встретились Власиным на пути. Они миновали семью, мрачно уступив дорогу, и долго смотрели вслед, ничего не говоря и не двигаясь.

– Здесь последнее время стало неспокойно, – проворчал Власин и через плечо, умело, бросил быстрый взгляд себе за спину. – Клошары, они тут летом ночуют. Сюда не следует ходить, Аня.

– Мы сейчас уйдем, Саша, – кивнула жена. – Сегодня были в храме, у отца Василия. Он просил передать тебе: на родине вот-вот будет предпринята попытка переворота. В последних числах августа… или нет, кажется, двадцатого. Во всяком случае, я его именно так поняла. Он еще что-то говорил про какую-то делегацию в Форосе. Ультиматум президенту. Это его слова!

– Где? – с изменившимся лицом остановился Власин и больно схватил Анну Гавриловну рукой за предплечье.

Она вырвала руку и, опасливо стрельнув глазами в спину сыновьям, возбужденно зашептала:

– В Форосе. Отец Василий прямо так и сказал, и велел передать тебе. Готовьтесь, мол!

Отец Василий ошибался, думая, что зарубежная служба Багдасарова жила в абсолютном неведении.