Текст книги "Дорога домой"

Глава 16

Накануне посещения частью власинской семьи храма и короткого разговора Анны Гавриловны с отцом Василием генерал-лейтенант Сергеев получил от Багдасарова короткое тревожное письмо. Он подумал немного и набрал внутренний номер телефона полковника Власина.

Сергеев молча протянул листок дешифровки полковнику и стал наблюдать за лицом своего заместителя. А оно менялось по мере прочтения письма – становилось всё более озабоченным.

– Каково?

– М-да! – положил письмо на стол Власин. – Однако…

– Именно! Вот что, Саша, с планами больше тянуть нельзя. Отправляй тот, который требует Крюков. А второй пусть лежит у тебя… на всякий случай.

– Ты считаешь, началось?

– А ты как считаешь? Президент в Форосе, туда поедет человек пять этих, а Москву поставят под ружье. С них станется! Действуй и ты!

– А ты? – глаза Власина недобро сузились.

– У меня свои задачи, полковник, – ответил Сергеев и поднялся, давая понять, что встреча закончена.

Сергеев не намерен был оставаться в Париже в эти дни. Симон де Базилье сообщил ему на днях при встрече на Елисейских полях, что офицер Клод Монэ получил некую информацию от Алексея Гулякина, и что, если переворот в Москве удастся, французы потребуют немедленного сокращения оперативного состава советской разведки, работающего под прикрытием дипломатических паспортов. В списке первым значится Сергеев, но, мол, есть возможность заменить его на другого человека.

– Власин, – не раздумывая ни секунды, ответил Андрей Сергеевич. – Мой заместитель. Он засиделся тут.

– Ну-ну! – покачал головой де Базилье. – Пусть будет по-твоему. А как идут наши дела с продажей вина в России, мой друг?

– О! – довольный, всплеснул руками Сергеев. – Идут блестяще! И думаю, что с сегодняшнего дня пойдут еще лучше. Во всяком случае, для тебя! Мне кажется, было бы справедливым со всех точек зрения поднять твой процент, скажем, до…

– Шестидесяти, – решительно прервал партнера Симон.

– Ну, хорошо, – болезненно поморщился генерал. – Пусть будет по-твоему. До шестидесяти, так до шестидесяти! Прибавим одиннадцать процентов. Таким образом, у тебя не только контрольный пакет в руках, Симон, но и значительное преимущество по дивидендам. Теперь тебе придется решать проблему распределения прибыли.

– Отлично, Андрэ! – обрадованно потер руки Симон. – Со следующего года мы ограничимся десятью процентами, а остальное направим на развитие производства. Хочу купить виноградники у мсье Вуа, он сильно состарился за последние пять лет, а наследников у него нет. Полагаю, это нам обойдется недорого. Как ты думаешь?

Сергеев мрачно кивнул. Он был всецело во власти де Базилье – одно неверное движение с его стороны, и он потеряет не только свои проценты, но, возможно, и голову за то, что ввязался в коммерческое предприятие за границей, да еще с одним из шефов контрразведки противника. Тут такое припаяют на родине, если переворот удастся, что остаток жизни придется провести очень и очень далеко от Елисейских полей!

Клод Монэ, видимо, влез «под кожу» к этому болвану Гулякину, и тот не преминул выдать что-то пикантное французам о Сергееве, о Власине, да и вообще о многом.

Кроме того, если переворот удастся, Гулякин с помощью своего дядьки вернется в Париж на должность самого Сергеева или даже займет какой-нибудь высокий пост в центральном ведомстве в Москве. А если не удастся, то перед ним, как поговаривают кое-где в Москве, распластается еще более интересная «перспективка». Багдасаров убежден, что за Гулякиным здорово приглядывают и даже строят кое-какие планы. Бероев! Это, конечно, Бероев и его зарубежные каналы. Кто-то здесь, в Европе, очень хочет просочиться в страну. Нужен свой сорняк на нашем поле! Денег не пожалеют!

В любом случае, Сергеев не намеревался оставаться в системе ведомства надолго, и оставшиеся у него сорок процентов от дела с де Базилье, конечно, «не бог весть что», но с голоду умереть не дадут. Однако надо бы присмотреться к европейским энергетикам. Такое дело куда надежнее! Это – оружие посильнее ядерного. От того все сдохнут разом, а этим можно и поиграть. Черт! Кое-что собирается в маленьком герцогстве, куда «сослали» Гулякина. Некоторые данные говорят исключительно об этом. Там аккумулируются средства, готовые сорваться в любой момент и как свора цепных псов броситься в Советский Союз. Они там всех порвут на куски! Если их, конечно, «красные директора» не остановят. Эти сами кого угодно загрызут! Но кто-то же может остановить и их! А это стоит дорого! Очень дорого! Нужен ход! Нужен ход! Бероев! Конечно же, он! Хитрая, жестокая и жадная сволочь! Ну-ка, ну-ка, кто там у нас под боком гадит? Ага! Племянничек! Хмырь чертов! Без Гулякина, видимо, не обойтись! Вот куда нужно подступиться! И шут с ним, с Багдасаровым! Пора пообщаться с Бероевым.

В тот же вечер, когда Власин отправлял через посольского шифровальщика в Москву план действий на случай победы путчистов, Сергеев тайком снял гостиницу в одном из скромных пригородов Парижа, снял всего лишь для одного интимного звонка.

– Артем Лаврентьевич? – сказал он тихо в трубку. – Простите, что беспокою вас по этому телефону, но обстоятельства…

– Кто это? – резко выкрикнул Бероев, которому на этот номер телефона звонили только известные ему люди.

– Генерал-лейтенант Сергеев. Из Парижа пока…

– Кто?!

– Прошу прощения, товарищ генерал-полковник… виноват… Из Парижа…

– Вот как! Э-э-э! Говори, – Бероев вдруг перешел на «ты», тут же осознав, что может теперь, после этого звонка, позволить себе такое не только с Сергеевым, но и с самим Багдасаровым.

– Я о вашем племяннике… извините, конечно…

– Чего он еще натворил?

– Да как можно! – немедленно ощутив свой шанс развить наступление, воскликнул Сергеев. – Блестящий офицер! Умница!

– Кто умница? – поразился генерал-полковник. – Он?

– Именно. Тут вокруг него разные интриги плели… Так я разбираюсь сейчас. Мой заместитель полковник Власин и его жена позволили себе… Я доложу попозже лично, так сказать, конфиденциально. Видите ли, Артем Лаврентьевич, об этом звонке мое непосредственное начальство не знает.

– И не узнает! – решительно заверил Бероев. – Продолжайте, генерал.

– Благодарю вас. Так вот, Алексей Аркадьевич, ваш племянник теперь находится в соседней стране. Герцогство тут одно небольшое, так сказать, но очень перспективное. Там своя особенная банковская система и, как бы это лучше выразиться…

– Выражайтесь как есть, Сергеев, – резко оборвал Бероев.

– Словом, многие используют упомянутую систему для накопления крупных средств с дальнейшим их направлением по инвестиционным планам. СССР как раз та страна, которая может привлечь внимание с этой стороны и в этом смысле, и ваш племянник там делает немало для, так сказать, разъяснения… Но…

– Что «но»?

– Французы заинтересовались им. Шеф одного из очень важных секторов местной контрразведки мсье де Базилье отправил к Алексею Аркадьевичу своего офицера, разведчика, так сказать. Некий Клод Монэ. Это легко запомнить. Знаете, художник такой…

– Кто художник?

– Да никто! – чуть не вспылил Сергеев, озлобившись и на Бероева, и на себя, и на Гулякина и даже на Клода Монэ. – Простите, это у него фамилия такая дурацкая!

– У художника?

– У того и у другого, товарищ генерал-полковник! Словом, Алексей Аркадьевич находится в активной разработке. Я мог бы встрять и снять напряжение. Жду ваших указаний на этот счет. Если вы примете решение, прошу известить и вашего племянника, чтобы не возникло двойного толкования с его стороны.

– Ему что, угрожает захват?

– Ну, что вы! Пока до этого не дошло! Но такая личность, как подполковник Гулякин, не может не заинтересовать тут многих хищников.

– Вообще-то у него там есть прикрытие, – задумчиво протянул Бероев.

Он вдруг понял, что Сергеев – его неожиданный шанс свернуть шею Багдасарову, а затем, при определенных обстоятельствах, возможно и Крюкову, если только этот Крюков сам себе ее не свернет в Форосе.

– Хорошо, – принял решение генерал-полковник, – принимайте необходимые меры. Имейте в виду, в герцогстве с Алексеем работает Зеломудров и одна моя знакомая Давлетбаева. Но масло каши не испортит, генерал! А предупреждать Алексея я не стану. Запаникует, чего доброго! И натворит глупостей, как обычно. Используйте лучше собственные полномочия, мой новый друг.

Разговор закончился, и генерал Сергеев еще долго сидел на гостиничной кровати, сжимая гудящую трубку в руках и думая о том, что в Москве еще путч не случился, а здесь, в Париже, он уже поднял первый ветерок, и раздул этот ветерок паруса на его, генерала Сергеева, личной лодчонке.

Глава 17

В этот же час в маленьком, но важном европейском государстве, соседствующем с Францией, в тихом загородном клубе сидели за столиком офицер французской контрразведки Клод Монэ и офицер русской разведки Алексей Аркадьевич Гулякин. Оба были трезвы, но надеялись изменить это положение в самый ближайший час. И торопливо делали для достижения этой цели все от них зависящее.

Вот уже полтора года, как Монэ на специальных курсах в контрразведке изучал русский язык, и теперь он наслаждался тем, как легко в разговоре с Гулякиным жонглировал русскими словами, правильно расставляя ударения и применяя падежи и склонения. Он оказался на удивление способным учеником и намерен был выжать из этого дара всё самое полезное не только для службы, но и для себя лично. Его легкий, изящный французский прононс вносил в беседу особый шарм трогательной наивности.

Завязавшаяся по указанию де Базилье дружба между Монэ и Гулякиным самым счастливым образом компенсировала неприязнь, возникшую между ними же несколько лет назад. Тогда Клод Монэ занимался оперативной разработкой мадемуазель Жозефины Рабле, агента генерала Сергеева под псевдонимом «Мата Хари». Гулякин, вынашивавший в то время (как, собственно, и сейчас!) амбициозные карьерные планы и взявшийся «осеменить» в связи с этим почти всех женщин-участниц той истории, известной под кодовым названием «Операция Пальма-Два», угодил в зону внимания Монэ и был вынужден срочно покинуть Париж, обосноваться, к общей радости посольских оперативников и парижских контрразведчиков, подальше от Парижа, в Марселе, а позже перебраться в соседнюю с Францией, маленькую, но очень и очень важную страну-герцогство.

Монэ, вспоминая нелестные характеристики Гулякина, которые он слышал от своей любовницы (она перешла к нему по наследству от Сергеева наподобие правительственных репараций), хорошенькой, взбалмошной Жозефины Рабле, теперь искренне удивлялся своей доверчивости. Еще его отец говаривал: «Сынок, никогда не доверяй женщинам! Они мыслят лишь тем местом, которое предназначено для любви!»

Гулякин, при близком рассмотрении, необыкновенно пришелся по вкусу Монэ. В нем было всё, чего недоставало французскому контрразведчику: безаппеляционность мышления, неудержимая склонность к афере и безответственность в оценке того, что натворил. И в то же время в характере русского содержались черты, столь близкие и самому Монэ: гипертрофированная амбициозность, безумная энергия и почти животная любвеобильность.

Монэ казалось, что соедини Господь эти два тела – его собственное и гулякинское, и получился бы сверхчеловек, рядом с которым Франкенштейн выглядел бы жалким дошкольником.

Очень скоро после начала застолья оба приятеля были если не пьяны, то, во всяком случае, сильно навеселе, и жизнь, всегда благосклонная к ним обоим, теперь засверкала в их воображении наподобие фейерверка. В глазах просветлело, и в душах гармонично зазвучала не слышимая со стороны добрая сентиментальная мелодия. Захотелось восторгов любви и новых легких побед над и без того давно уже поверженными недоброжелателями. Это был тот самый тонкий рубеж между слишком малым и слишком большим количеством выпитого, до которого редко дотягивают западные европейцы и почти всегда проскакивают галопом русские, то есть восточные европейцы.

– Алекс! Мой шеф хочет правды!

– Клод, ни один шеф правды не хочет. И это единственная правда!

– Алекс, а мой шеф хочет правды! – еще настойчивее твердил Монэ.

– Черт бы тебя подрал, зануда! – рассмеялся Гулякин. – Какой правды хочет твой шеф?

– Что будет в Москве? Говорят, у вас готовится переворот.

– Дадим по загривку лысому, вот и весь переворот. Так и скажи шефу.

– Лысый? О! Горбачев, перестройка, гласность! Запад этого не поймет!

– Поймет! Запад всё поймет и всё примет. Когда-то принял даже другого лысого, а потом еще одного, а между ними усатого… – Гулякин продолжал весело смеяться. – А потом старого и бровастого, потом – одного за другим двух смертельно больных, теперь вот опять лысого, а дальше…

– Что же ты замолчал? – сузил глаза Монэ и отбил пальцами на белой скатерти ритм того марша, который вдруг зазвучал у него в душе вместо навязчивой сентиментальной мелодии.

– А дальше будет видно! – хитро прищурился в ответ на мимику Монэ Алексей Гулякин.

– Кому видно?

– Всем видно. Давай лучше выпьем.

Гулякин разлил по бокалам вино, к которому от водки уже полчаса как перешли друзья, и разом, не дожидаясь Клода, опрокинул в себя свой бокал.

– Я знаю, Алекс, что будет видно, – авторитетно покачал головой Монэ и отпил несколько глотков вина. – У вас есть один человек, он спустился с гор. Это его будет видно.

– С гор? Это кто ж такой? – задумался Гулякин и вдруг так звонко ударил себя ладошкой по лбу, что за соседними столиками обернулось несколько недоуменных, чуть испуганных, лиц. – С Урала, что ли? Тоже мне, горы! Холмы по сравнению с Кавказом, откуда когда-то спустилось несколько веселых парней во главе с усатым паханом! Среди них, между прочим, был один мой предок, говорят. А с Урала спускаться – нечего делать! Чуть присел – и скатился!

– Ты всё понимаешь, мой русский друг. Почему же не хочешь сказать о том, что в России готовится путч?

– Послушай, Монэ, – вдруг посерьезнел Гулякин, – это… тсс! Большая тайна! Я не могу тебе этого сказать, но… но для вас всё будет как надо. Так и передай своему шефу. И еще скажи…

Гулякин оглянулся, скользнул недобрым взглядам по лицам посетителей ресторана и пригнулся через стол к Монэ. Тот ответил ему встречным движением и таким же натренированным, профессиональным взглядом быстро ощупал далекие лица клиентов.

– Как бы то ни было, Клод, но в дальнейшем понадобятся крупные инвестиции, и здесь, в этом герцогстве, найдутся надежные банки, через которые эти деньги потекут в Россию, в новую Россию. Скажу тебе по большому секрету: сюда прибыл важный эмиссар из Москвы. Господин-товарищ Копенкин. Нам велено «прикрыть» его…

– Ликвидировать?! – испуганно отпрянул Клод Монэ и широко распахнул глаза, пораженный не только своим открытием, но и искренностью советского коллеги.

– Фу, дурак! – возмутился Гулякин. – Прикрыть по-русски значит не только это. Понимаешь, мы, то есть наша служба, всегда была надежной «крышей» для нужных людей. Отсюда и слово «прикрыть», то есть «закрыть сверху» от разных неприятностей. Копенкин тоже в прошлом из наших, конечно, но сейчас он купец, бизнесмен, как у вас говорят. И если вы нам поможете, если убедите своих политиков и своих денежных мешков, что любой путч в России им будет только на пользу, то заработают все. Это политика! Большая политика!

Гулякин откинулся на спинку стула и со значением поднял кверху указательный палец.

– Мне так и передать шефу?

– Так и передай! Пусть это будет нашим щедрым подарком.

– О! Это уже кое-что!

– Еще бы!

Гулякин почесал под носом и, вновь осмотревшись, снова налег грудью на стол. Звякнуло стекло, перекосилась тарелка, упала на пол вилка. На лице Алексея Гулякина была написана решимость.

– Главное вот что, Клод, – он впился острым взглядом в глаза французскому коллеге. – Главное – не спрашивать у наших денежных мешков, откуда у них деньги и почему они их сваливают к вашим денежным мешкам, в их банки…

– Это я не понимаю! – покраснел от напряжения Монэ и ближе придвинулся к столу, – Почему ваши деньги должны попасть сюда?

– Чудак! Подумай сам! – на лице Гулякина появилось выражение, которое обычно бывает у отца туповатого сына-школьника, когда этот самый отец теряет терпение, растолковывая своему балбесу банальные арифметические действия. – Эти бабки…

– Женщины?

– Фу, ты черт! Какие женщины! – начинал горячиться Гулякин. – Тяжело с вами! Верно говорит один мой друг – чухонцы! Бабки – это значит, деньги, большие, очень большие деньги.

– Да?! Этого мне раньше не говорили. В учебниках такого нет!

– В учебниках много чего нет! Но хрен с ними! Ты слушай, внимательно слушай. Так вот, эти бабки, то есть деньги, огромная масса денег… будут перекинуты в местные банки под большой процент. Их запишут, как… ну… в общем, как депозит на случай провала каких-нибудь крупных экономических проектов. Например, по нефти или там по металлу, или еще чего-нибудь. Ну, сам понимаешь, для отвода глаз. Половину этих процентов втихаря уступят местным банкирам. Там миллиарды, понимаешь? Миллиарды! Кто же от этого откажется?

– А зачем? – продолжал упорствовать Клод Монэ. – Зачем это вам? У вас же свои банки! Ну, создайте новые…

– Во дает! Где создать? В СССР? Да даже если и СССР не будет, одна Россия только останется, их что, ну бабки, я имею в виду, с народом, что ли, делить потом? Отчитываться за них? А мы? А вы! Как же это?

– Ты продолжай, продолжай, – нетерпеливо заерзал на стуле Монэ. – Никогда не слышал ничего интереснее!

– А чего тут продолжать! – вроде бы даже обиделся Гулякин. – Тут и продолжать нечего. Ну, придут сюда деньги, ваши банкиры получат от процентов свою долю, а наши, этот Копенкин и другие такие же, учредят свои местные компании и уже от их лица, да еще с вашими страховками, под защитой, так сказать, европейской цивилизованной экономики, начнут возвращать эти суммы назад. Покупать за них, по дешевке, конечно, сам понимаешь – своя рука – владыка! разные предприятия, даже целые отрасли и, может быть, даже учреждать, как ты говоришь, собственные банки на нашей уже территории. Закрутят новую экономику, снимут дивиденды, как положено, и всё это, по закону теперь, отправят обратно в ваши банки. Ну, и опять назад, и опять к вам. Круговорот веществ в природе, как говорится! И все в наваре!

– Где все?

– Ну, со своими интересами.

– Слушай, Алекс, – просветлели глаза у Монэ, – я, вроде, понял. Мошенничество, конечно! Но в мире всё мошенничество, что дороже одного франка. Я только никак не пойму – а мы-то с тобой тут причем?

– О! Наконец доперло! Чухня чертова!

Гулякин, довольный, закрутился на стуле, затем снова разлил вино по бокалам и властным движением поднял вверх пустую бутылку, повелевая невидимому официанту повторить заказ.

Оба разведчика залпом осушили бокалы и оба же отметили мелькнувшую серую тень, следом за которой перед ними выросла еще одна бутылка вина. Убедившись, что тень растаяла в одном из дальних углов зала, они опять склонились навстречу друг к другу, и Гулякин зашептал многозначительно:

– Мы с тобой очень даже причем! Ну, скажем так, у меня свой путь, у тебя – свой. Мой, может, и туда…

Гулякин с волнением взглянул наверх и даже приподнял большой палец, веско указующий в потолок.

– Туда, понимаешь? Чтобы обеспечить, так сказать, безопасность… общую… Вашу, нашу. А вот ты и твой шеф, и кое-кто еще из местных должны прикрыть – ты ведь теперь понимаешь, что значит, прикрыть – всё это дело от чужих, завистливых, можно сказать, глаз. Крышу то есть соорудить надежную. А за это… за это платят больше всего! Самое дорогое в жизни – это сама жизнь. И, значит, безопасность! Вот в чем наша задача на всех рубежах и всех высотах! Теперь понял?

Монэ побледнел. Он со страхом думал о том, что, похоже, это не он разрабатывает Гулякина по указанию шефа, а, наоборот, его самого взяли в оборот.

– Только здесь? У нас? И в этой маленькой стране? – несмело спросил он.

– Конечно, нет! – самоуверенно ответил Гулякин. – Это повсеместно! В Германии, в Америке. Особенно в Америке! Только вы не опоздайте!

– Что ты предлагаешь, Алекс?

– Руку и сердце, но тайком… в ответ на вашу поддержку предстоящих в СССР событий, как бы они ни развивались – в ту или другую сторону. Всё именно так и будет, как я тебе сказал. Копенки, или я, или один мой родственник, полный генерал, между прочим. Мы же при всех режимах нужны, потому что мы – орден! Мы носители информации, мы ее сочинители и хранители. Вот так! Сечешь?

– Что!

– Русский язык лучше учить надо! – расхохотался Гулякин. – Тогда у вас, у чухонцев, все будет в порядке!

– Извини, ты все время говоришь «чухонцы», «чухня»… Это кто? Что за профессия?

– Это состояние души. У иностранцев. Да ты не обращай внимания! А вот то, что я тебе тут напел, запомни и своему шефу слово в слово передай. Скажи, нужна, мол, поддержка на политическом уровне. И пусть заткнут глотки вашим правозащитникам. А то ведь разорутся. Вот ведь гады! Хуже террористов! С теми хоть можно договориться, даже друзьями с ними можно стать! А с этими! Я бы их придавил как класс! Жидомасоны хреновы!

– Кто? – захлопал глазами Монэ.

– Ну, ты чего? Вы тут совсем отсталые! – возмутился Гулякин. – Вам ликбез нужен.

– Что нам нужно? – не переставал изумляться тонкостям русского языка Монэ.

– Ты чего, издеваешься? Ликбез – ликвидация безграмотности. Ну, ладно! Урок первый, самый важный! Жидомасоны, или как вы их тут называете франкмасоны – это всё лица еврейской национальности, которые облачились в черные плащи и шляпы, чтобы извести под корень православных. Нас то есть. Ну, там еще сербов, болгар, греков, армян, грузин. Они и есть правозащитники. Теперь понял?

– Я и не знал раньше. У нас в Париже у масонов есть официальная собственность: большое, старинное здание. Вывеска висит. Я там не видел людей в черных плащах и шляпах. Они и в синагогу-то, по-моему, не ходят.

– Ходят, ходят, – авторитетно зачмокал губами Гулякин. – Еще как ходят! Толпами! С торами со своими… и все с пейсами…

– Это, по-моему, что-то совсем другое! А ты не ошибаешься, Алекс? Может быть, мы просто выпили лишнего?

– Вот еще! Лишнего! Да разве ж это выпивка! Смех один!

Монэ растерянно закивал и отвернулся в сторону, стараясь переварить только что услышанное.

– Ты, понял, Клод? Ждем поддержки на политическом уровне. Чего молчишь-то?

– Понял, понял, Алекс. На политическом уровне.

– Именно. На политическом. И на оперативном. А за нами не заржавеет. Пусть к послу Зеломудрову придут люди от вас, то есть с вашими гарантиями, со встречными, так сказать, с выгодными для всех сторон предложениями. Он для того сюда и назначен! Только не опоздайте! У вас не больше недели! Хороша ведь ложка к обеду.

Растерявшийся Монэ в панике заелозил взглядом по столу и, увидев ложку, схватил ее и с готовностью протянул Гулякину. Тот с удивлением обозрел ложку и вдруг, захлопав себя руками по бедрам, захохотал громче, чем до этого. Посетители ресторана вновь обернулись. Но Гулякин не унимался. Вытерев слезы и почти с любовью глядя на зардевшегося, все еще серьезного Монэ, он выдохнул:

– Молодец! Вот так бы успели к нашему обеду! Со своими ложками! А уж мы-то супец разольем щедро!