Текст книги "Мятеж не может кончиться удачей"

Глава 2
И маятник качнулся

– Коленька, сыночек мой! – Мать ворвалась в мой кабинет подобно вихрю. – Ты не ранен! Господи…

Я едва успел встать из-за стола, как к моей груди прижалась перепуганная мать и зарыдала. Я обнял ее, положив руки на плечи, глазами выпроводив деликатно закрывших распахнутые двери охранников из кабинета.

– Не беспокойтесь, матушка. Со мной не случилось ничего страшного, – поглаживая ее плечи, успокаивающим тоном раз за разом повторял я, а дыхание перехватывала мысль о бедняжке Лизе. – Со мной не случилось ничего страшного. Совершенно ничего…

Наконец рыдания прекратились. Я нежно оторвал от себя заплаканную матушку и, придерживая под локоть, опустил в кресло, в котором сам недавно сидел. После чего слегка подрагивающей рукой подал ей холодной воды из графина. Звук стучащих о края стакана зубов показался мне оглушительно громким в звенящей тишине кабинета. Я обошел стол и присел у камина, давая матери время прийти в себя.

Огонь в камине уже совсем потух, но угли еще едва заметно мерцали красным. Разгорится, если просто кинуть дров поверх углей, или нет? Не решившись экспериментировать, я отодрал несколько кусков бересты, дунул на угли и положил в то место, где угли показались мне ярче. Затем, выбрав три самых тонких колотых полешка, я положил их на тонкие полосы бересты, прижав ее к углям, и снова подул. Нагретая в камине березовая кора тут же вспыхнула и затрещала, разрывая гнетущую тишину кабинета и наполняя комнату веселым треском.

Едва заметно повернув голову, я покосился на мать. Она сидела прямая как стрела, не касаясь спиной кресла, и смотрела мимо меня на пляшущие в камине язычки пламени.

– Со мной все хорошо, матушка, – снова повторил я, встав от камина. – А как вы? Как сестры, братья?

Мои слова вывели мать из легкого ступора, и она посмотрела на меня, грустно улыбнувшись.

– Мы в порядке. В наше крыло они не пошли, – сказала она, имея в виду прорвавшихся во дворец заговорщиков, – в тебя целили.

– Если бы только в меня… Лиза, она… – всхлипнул я, вспомнив о жене.

– Бедная девочка, что с ней? – тут же встревожилась мать.

– Ей уже лучше. Врач сказал, что она скоро поправится, – подавив слезы, сумел выдавить из себя я. Сказать матери правду я сейчас не мог, просто не мог.

– Сынок, с тобой все в хорошо? – встревожилась мать.

– Да, матушка. Прости, на меня сейчас столько навалилось. Мне нужно заняться делами, – ушел от тяжелого разговора я.

– Конечно, Коленька, только обещай мне, что непременно зайдешь к братьям и сестрам и успокоишь их.

Получив от меня согласие, она с легкостью покинула кресло и приблизилась к висевшему на стене зеркалу, тут же замахав на красные глаза, чтобы высушить еще стоящие в них слезы.

– Все, сын, – повернувшись ко мне, величественно ответила мне императрица, – я готова.

Со всех сторон окруженные охраной, всю дорогу к опочивальне моей матушки мы проделали молча. Лишь только у самых своих дверей мать снова обняла меня и прошептала:

– Не спеши. Ты молод и горяч. Ты все успеешь, если не будешь торопиться. Помни о судьбе своего несчастного прадеда Павла[2]2
  Павел I – девятый император всероссийский, прадед нашего героя. Годы правления 1796–1801. Был жестоко убит группой заговорщиков из офицеров в своей спальне ночью. По одной версии, был задушен шарфом, по другой был убит ударом табакерки в висок. По официальной версии, скончался от апоплексического удара. При дворе впоследствии имела хождение шутка: «Император скончался апоплексическим ударом табакеркой в висок».


[Закрыть].

Оставшись один, я в глубокой задумчивости отправился показаться братьям и сестрам.

* * *

Игнатьев пришел в мой кабинет уже утром. Я ждал его, откинувшись на спинку кресла, невидяще уставившись в медленно гаснущее пламя камина. Разговор с матушкой и успокоение родни, наложившись на события злосчастной ночи, окончательно вымотали меня. Забытая трубка, которую я не выпускал из рук вот уже несколько часов, давно потухла.

– Ваше Величество, я искренне сочувствую вашему горю, – покосившись на открытую бутылку коньяка, начал начальник разведки. – Быть может, стоит отложить разговор на более подходящее время? – осторожно прибавил он, видя мое подавленное состояние и полупустой стакан.

– Я не пил, – резко ответил я, стряхивая с себя оцепенение, и посмотрел Игнатьеву прямо в глаза. – Рассказывайте, Николай Павлович, – подался вперед я, положив руки на стол, и требовательно прибавил: – Что удалось выяснить?

– Покушение было организовано и спланировано князем Павлом Павловичем Гагариным, – с готовностью начал доклад Игнатьев.

Как-то само собой сложилось, что во время таких разговоров наедине мой ближний круг незаметно перешел на стиль общения, больше присущий веку двадцать первому, чем девятнадцатому. Предоставляемые им научные статьи, да и сама моя манера общения, не могли не оставить на них своего отпечатка. Более того, в своем подражании высокому начальству многие чиновники стали копировать привычную мне манеру общения, время от времени козыряя друг перед другом позаимствованными у меня словечками и оборотами.

– Детище Блудова, то самое, с которым так любил забавляться старый хрыч, – с горечью в голосе продолжил Игнатьев. – Ружье, которым старик хотел всего лишь припугнуть и отвадить вас от некоторых проектов, все же выстрелило, – вскользь коснулся моего промаха, а заодно немного оправдался Игнатьев.

Он действительно предупреждал меня о возможных последствиях, но я не сильно к нему прислушивался. Хотел собрать недовольных в одном месте, держать их под колпаком. Думал, что знаю, чего от них можно было ожидать…

– Как вы помните, после смерти Михаила Николаевича в прошлом году его место занял гораздо менее дальновидный и вместе с тем более решительный князь Гагарин. То, в чем Блудов видел лишь средство давления и интриг, князь усмотрел орудие, готовое к действию. Он в кратчайшие сроки сплотил вокруг себя группу единомышленников, да так, что даже наши многочисленные агенты в клубе ничего не заподозрили. В его планы входило ваше физическое устранение и возведение на трон вашего брата Александра. – Видя, как я вздрогнул, он тут же уточнил: – Совершенно точно, что ваш брат ничего не знал. Его планировали поставить в известность постфактум. Александр всецело предан вам, об этом у нас имеются сведения от доверенного человека в его свите. Но до конца исключать возможности, что его пытались склонить к заговору, конечно, нельзя.

Гагарин панически опасался дальнейшего усиления охраны. Во дворце ходят слухи о полном закрытии Зимнего дворца для любых посетителей, кроме, разумеется, ваших гостей, – приглушенным голосом уточнил Николай Павлович. Кроме того, он видел ваше стремительное укрепление на троне. В подобной ситуации князь утратил последние остатки осторожности и пустился в авантюру. Он нанял польских фанатиков. Не знаю, что он там им наобещал. Скорее всего, независимость Царства Польского от России при воцарении Александра. Воспаленные умы многих шляхтичей уже многие годы заражены этой мыслью. Найти добровольцев в такой ситуации дело нехитрое. Но как быстро все провернул! К тому же бойцов, надо признать, Гагарин подобрал хороших, – нехотя признал Игнатьев. – Сражались они до конца, да и языки им развязать стоило некоторого труда, – глава разведки поморщился.

– Вот только полученные от них сведения ничего нам не дали. Князь оказался не настолько глуп, чтобы не понимать – убийц и их покровителей непременно будут искать и не удовлетворятся, пока не найдут хоть кого-то, годного на эту роль. Поэтому проведший всех во дворец господин, через которого заодно поступали и все распоряжения от Гагарина, был отравлен. Причем все было обставлено так, чтобы все указывало на самоубийство из-за провала. Концы в воду, как говорится. Но не тут-то было. – Игнатьев зло усмехнулся, князя Гагарина он уже давно просто терпеть не мог. – Решившись в такой ситуации нарушить ваш запрет не трогать «Занозу» (так мы в узком кругу называли клуб оппозиционеров), я арестовал всех ее наиболее видных членов, находившихся в столице, и приказал немедля разыскать остальных.

Арестовывать начал я, разумеется, с Гагарина, – продолжил излагать Игнатьев. – Он оказался весьма слаб телесно и после небольшого физического воздействия все нам рассказал. Примерно пятнадцать минут назад, – глянув на часы, зачем-то уточнил Павел Николаевич.

И последнее. Быть может, вам еще не доложили, но на вашего дядю, Великого князя Константина Николаевича, также было совершенно покушение. О, ничего страшного! – предугадывая мой вопрос, поспешил успокоить меня Игнатьев. – Бомбист промахнулся, и князь отделался легким испугом, но, тем не менее, считаю, что ваши ближайшие сторонники вне дворца могут находиться в опасности. Я уже принял меры по усилению охраны.

Бомбист же, вот уж совпадение, снова оказался поляком. Он схвачен и сейчас допрашивается. – Граф ненадолго замолк, давая мне время переварить вываленную на меня информацию. – Каковы будут дальнейшие распоряжения?

– Пока никаких, – негромко сказал я, потрясенный мыслью, во что вылился такой, казалось бы, безобидный ранее заговор. – Хотя… – меня обуял бешеный приступ ярости. – Объявите в газетах, что на меня и мою семью было совершено покушение. Передайте нашим послам в Европе, особенно в Британии, чтобы непременно настаивали, что новорожденного наследника Российского престола, внука королевы Виктории, убили именно поляки. Прибавьте, что они же едва не убили и императрицу. Не раскрывайте подробностей, просто скажите, что заговором руководили польские магнаты и шляхта, соблазнившая своими посулами часть русской аристократии. После организуйте пару утечек с нужной нам версией событий, сплетням всегда верят охотнее, чем официальным газетам. Ну не мне вас учить, граф! Также подготовьте войска к отправке в Царство Польское и Привисленский край. Там непременно вспыхнет бунт. Я напишу письмо Муравьеву, он пройдется по ним огнем и мечом. И пусть не миндальничает! Подготовь указ об отчуждении имущества заговорщиков, – сыпал распоряжениями я. – И не скромничайте, граф, забирайте все что есть. Имения антирусски настроенных польских магнатов и шляхты – туда же, в казну. Если они окажутся чересчур осторожны и не выступят против наших войск, поводом послужит… поводом будет… – я задумался и перевел дыхание, – в конце-то концов, придумайте повод сами! Впрочем, лучше сначала немного подготовьтесь, – сбавил обороты я. – Газетные статьи оставьте к завтрашнему, чтобы не насторожились раньше времени. Вам что-то непонятно, Николай Павлович? – видя вопрошавший взгляд Игнатьева и мгновенно раздражаясь, упрямо наклонил голову я.

– Николай Александрович, – наедине Игнатьев нередко пользовался моим разрешением опускать придворные титулования, – вы понимаете, что подобные меры вызовут не только новое восстание в Польше, но, возможно, сильнейшие волнения в России? Как отреагирует на все это Европа?

– Да ты понимаешь, что я СЫНА ПОТЕРЯЛ?! СЫНА! – рявкнул я на опешившего Игнатьева так, что задрожали стекла в витражных окнах. Бурлившая во мне ярость наконец нашла выход. – Ты еще будешь мне говорить о том, как отреагирует Европа! – Я в бешенстве треснул кулаком по столу. Перевернувшийся от удара стакан покатился, заливая разложенные на столе бумаги коньяком. Я, не помня себя от ярости, схватил его и швырнул в камин.

– Спокойнее, Ваше Величество, спокойнее, – успокаивающе поднял руки Игнатьев. – А все-таки выпейте. Оно вам сейчас не повредит. – Он подхватил графин, подошел к серванту, вынул низкую толстую коньячную рюмку на тонкой ножке и доверху наполнил ее янтарным напитком.

Я, не глядя, выхватил из его руки огромную рюмку и, отвернувшись, одним махом осушил наполовину. От крепкого спиртного дыхание перехватило, я закашлялся, слезы потекли по лицу. Странно, но именно эти слезы как будто высвободили боль от недавних событий. Но как же так? Сын. У меня мог быть сын. В том мире у меня было три дочери, но я всегда хотел сына. И каждый раз с рождением дочери хотел все сильнее. Мы даже подумывали с женой о четвертом ребенке. Все это вспомнилось мне сейчас в одно мгновение, хотя и не приходило в голову раньше. Я совершенно отдалился от своей прежней семьи, всецело воспринимая себя тем, кем я, по общепринятому мнению, являюсь – Российским государем Императором Николаем Вторым.

Через силу, в несколько глотков, проглотив остатки коньяка, я отдышался и вытер лицо платком.

Игнатьев все это время невозмутимо ждал меня, стоя напротив.

– Спасибо, Николай Павлович, – сухо поблагодарил я графа, – мне уже лучше. Прошу вас простить мою вспышку. Нервы.

– Я все понимаю, – мягко ответил Игнатьев, – и скорблю вместе с вами об утрате.

Мы несколько минут помолчали.

– Но вернемся к нашему разговору, Николай Павлович. – Я присел на корточки у камина и дунул в снова почти затухший очаг. Мне в лицо взметнулось облако пепла, я закашлялся, но успел в который раз отметить про себя удивление на лице Игнатьева. Да, это в двадцать первом веке камин в диковинку, в девятнадцатом – лишь серые будни. – Мое решение по Польше твердо, – наконец смог говорить я, прокашлявшись. – В конце-то концов, она сама напросилась. – Я кинул пару березовых полешек на тускло-красные угли, освобожденные мной из-под слоя пепла. Снова подул в камин, сухо затрещала береста, по поленьям весело заплясали красные язычки пламени.

– Решили все-таки вернуться к идее с конфискациями? – уточнил граф. – Ну что же, я не против, – согласно кивнул он. – Магнатов можно и поободрать. Тем более что после процесса над крымскими интендантами мы неплохо набили руку в этом деле.

– Вы не совсем правильно меня поняли, граф. – Я немного поморщился и добавил: – Не в последнюю очередь я хочу основательно проредить саму шляхту.

Последовала небольшая пауза. Видимо, с этой точки зрения вопрос Игнатьевым не рассматривался.

– Вы что же, Ваше Величество, хотите не просто решить наши финансовые проблемы, а заодно провести… – он повертел слово на языке и выдал: – Расшляхечивание? Вы знаете, о каких цифрах идет речь?

– Не знаю. Скажите мне лучше вы, – тут же перевел стрелки я. – Вся антирусски настроенная шляхта, это какие цифры?

– Запредельные, Ваше Величество. Просто запредельные, – как обычно, не стал разводить реверансы Игнатьев. – Речь идет как минимум о паре сотен тысяч человек.

– Ничего себе, – присвистнул я. – Это что же, получается, что у нас антирусской шляхты в трех-четырехмиллионном Царстве Польском, как дворян во всей шестидесятимиллионной России?

– И это только те, за кем мы признали дворянские привилегии, – поспешил меня обрадовать Игнатьев. – А ведь есть еще и лишенные дворянских прав после восстания тридцать первого года[3]3
  Восстание в Царстве Польском с 29 ноября 1830 года и по 21 октября 1831 года под лозунгом восстановления «исторической Речи Посполитой» в границах 1772 года.


[Закрыть], все еще мнящие себя шляхтой босяки. Но черт с ними, с мятежниками, с ними мы в конце концов разберемся, – махнул рукой граф. – Хотя это будет и не просто. Но вот что скажет Европа? – продолжил рассуждать Николай Павлович. – Конфискуя имущество и отправляя в Сибирь всех мало-мальски представляющих угрозу панов, мы здорово рискуем. Ведь не прошло и года, как перед нами в полный рост вставал призрак повторной Крымской кампании[4]4
  Крымская кампания 1853–1856 – война между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Боевые действия разворачивались на Кавказe, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Черном, Белом и Баренцевом морях, а также на Камчатке. Наибольшего напряжения они достигли в Крыму.


[Закрыть]. Если бы не наш военный флот на британских коммуникациях в Северной Америке, еще не известно, чем бы тогда дело кончилось. Думаете, удастся повторить? А как же ваши замыслы с курсом на Британию? Почему вы полагаете, Европа не вступится за поляков?

– Просто на этот раз надо, чтобы там, в Европе, все считали это нашим внутренним делом и к нам не лезли!

– Надо, непременно надо. Да что там! Это было бы просто замечательно. – Голос и взгляд Игнатьева так и сквозили иронией. – Остались сущие пустяки. Всего-навсего придумать, как этого добиться. Потому что они там у себя в Европе почему-то Польшу нашим внутренним делом не считают.

– Мы добьемся, чтобы считали через общественное мнение, граф! Как же еще! – снова начал заводиться я.

– Ваше Величество, мы не в состоянии должным образом контролировать умы ваших подданных, – намекнул на деятельность Герцена, Некрасова, Чернышевского и других представителей русской интеллигенции граф. – Мне кажется, опрометчиво полагать, что сможем контролировать умы иностранных.

Вот за что мне нравится Игнатьев, правда, нередко за это же он меня просто бесит, так это за то, что не боится со мной спорить и задавать неудобные вопросы. Хотя кого я обманываю! Он с завидной регулярностью раздражает меня во время спора, но его доводы нередко заставляют меня задуматься. И ведь он опять прав! Наши успехи на поприще информационной войны за так называемое общественное мнение во все времена были более чем скромными. Однако сейчас у нас наметились определенные положительные подвижки и на этом фронте.

Хорошо себя зарекомендовал начавший издаваться всего год назад журнал «Метла». Он в полной мере справился со своим назначением. Подготовка общественного мнения для расправы над крымскими интендантами прошла как по нотам. Сначала мы выпускали статьи, приуроченные к юбилею того или иного славного события прошедшей войны. Воспевая героизм и отвагу наших солдат и офицеров, мы неизменно подводили читателя к раздумьям: а что было бы, если бы снаряды доставили вовремя? Если бы наши солдаты были сыты, тепло одеты и не испытывали нужды в порохе? Постепенно мы стали печатать в журнале самые яркие из многочисленных баек о чудовищном казнокрадстве снабженцев, сиречь интендантов. В то время как органы, под руководством Игнатьева, скрупулезно готовили дела, требования покарать негодников слышались все громче. В один прекрасный день, вернее ночь, мы снизошли к просьбам российской общественности. Сон казнокрадов был бесцеремонно нарушен. «Черные воронки», тюрьма, арест имущества, скорый и публичный суд с безупречными доказательствами вины, а в самых громких случаях еще и подробная статья в «Метле». Общественное мнение повсеместно было на нашей стороне, жалеть арестованных никто и не думал. Тем не менее все это трудно считать достойной победой. Когда это общество любило тыловиков-снабженцев?

– Да черт меня побери, граф! У нас же такой козырь на руках, прости меня господи за богохульство! Наследник Российской империи убит польскими заговорщиками. Поль-ски-ми, – по слогам повторил я. – Разве этого не достаточно?

– Для русского дворянства – вполне. По крайней мере, вслух шляхте сопереживать никто не осмелится. А вот для Европы… Положим, Австрия и Пруссия промолчат – поддерживать поляков им не с руки. У самих рыльце в пушку. А кто нам поручится за Францию и Британию? Англичан вообще ничто не сдерживает. Русского флота в Северо-Американских Соединенных Штатах больше нет[5]5
  Во время Гражданской войны в Северной Америке Российская империя приняла сторону Северо-Американских Соединенных Штатов, в то время как Британская империя поддерживала конфедератов (Юг). Возможно, именно русский флот в портах САСШ и на британских коммуникациях и удержал Британию от вооруженного вмешательства в Гражданскую войну на стороне Юга.


[Закрыть]. Не думаю, что стоит уповать только на то, что раз был убит внук Виктории, то в Лондоне откажутся от своих интересов. Вслух они нам, конечно, посочувствуют, напишут гневную статью в «Таймс», а может, даже раскошелятся на две. Но это не очень помешает им спустя год повторить высадку в том же Крыму. Общественное мнение, оно штука переменчивая. Сегодня одно, завтра другое. – Игнатьев вздохнул. – Как бы ваша демонстрация англофильства с отводом флота из Северной Америки не вышла нам боком. И это я еще молчу о Франции.

– Франция… – Я ненадолго задумался. – Сыграем на старом соперничестве двух великих держав. К чему плодить лишние сложности? Тем более что сожалеть об охлаждении отношений с Францией и ее напыщенным монархом нам точно не стоит. Вы не могли не читать, как через губу отвечал на все наши предложения Наполеон III в 1871 году, даже когда уже проигрывал войну Пруссии. Не стоит ожидать, что наши отношения на этот раз будут лучше без всяких на то причин. А причиной может послужить разве что добрая встряска всего французского генералитета, а заодно и монарха. Они сейчас просто галлюцинируют по поводу своей несокрушимости. Жаль только, что прусский приклад разобьет им розовые очки сразу вместе с лицом.

– Ваше Величество, вы по-прежнему хотите продолжить последовательную проанглийскую линию? – Игнатьев на мгновение задумался. – Это вполне может принести нам успех. Польша для Британии не такой уж лакомый кусочек, чтобы вот так вот явно отталкивать от себя такого союзника, как Россия с проанглийским монархом. Тем более не стоит забывать и такой немаловажный момент, что поляки больше смотрят в рот французам, чем англичанам, – Игнатьев задумался. – Да, пожалуй, должно получиться, хотя риск, и немалый, все же остается.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – философски заметил я. – К тому же, думаю, что наш риск значительно вами преувеличен, граф.

Мы надолго замолчали.

– Не слишком ли испортится наша репутация в Европе? Это стоит того? – снова выразил сомнение Игнатьев, хотя я чувствовал, что мои аргументы уже убедили его.

– Граф, мы отодвигаем всякую возможность нового бунта в Польше на неопределенный срок. Мы очищаем наши восточные области с русским населением от польского влияния, попутно устраняя большую часть носителей идей польской независимости. Да что там! На территориях Северо-Западного края польское влияние будет стремиться к нулю. Активистов станет не хватать на само Царство Польское. Я уж не говорю про то, что казна сейчас находится просто в плачевном состоянии. Не к этому ли вы все апеллировали, когда я хотел отменить выкупные платежи? Ну и, наконец, всю недовольную, чрезвычайно многочисленную и гонористую шляхту я собираюсь использовать на укрепление государства Российского. Угадайте как, граф? – зло усмехаясь, обратился к нему с вопросом я.

– Не знаю, Ваше Величество, – пожал плечами Игнатьев. – А разве не Сибирь сошлете осваивать? – Николай Павлович немного удивился.

– Нет. Точнее, не сразу. Пусть сначала десяток лет на стройках железных дорог поработают. А там посмотрим.

– Ваше Величество, вы представляете себе, КАКИЕ у нас могут быть проблемы с организацией рабочих лагерей для заключенных? Это вам не двадцатый век! Люди еще не доведены до той степени озлобления, как после всех прелестей Первой Мировой и Гражданской войн. Признаюсь, мне с трудом удалось заставить себя поверить, что все могло быть так, как выходит по вашим материалам. Мое мнение, что в случае организации таких работ вой будет стоять по всей Европе, да и внутри страны недовольство будет ощутимое. Я уже не говорю про проблему с охраной.

– Сконцентрируем все работы на приведение в надлежащий вид Петербуржско-Варшавской железной дороги[6]6
  Санкт-Петербурго-Варшавская железная дорога была сооружена Главным обществом российских железных дорог. Была построена не в срок, введена в эксплуатацию в ужасном состоянии и обошлась крайне дорого (около 185 тыс. руб. на версту, в то время как казна строила за 70 тыс. руб. версту).


[Закрыть] и на постройке дороги к Екатеринбургу. Попробуем объяснить все работы беспокойством об удобстве переселения семей… Не знаю. Придумаем что-нибудь.

– Хорошо бы это что-нибудь придумать ДО создания трудовых лагерей, – проворчал Игнатьев.

Мы еще немного обсудили подробности, прикинули порядок доходов от конфискаций, после чего Игнатьев умчался приводить задуманное в жизнь. Я же, посидев еще немного, одним глотком влил в себя полстакана коньяка и, не раздеваясь, завалился спать.

Однако просто так уснуть оказалось выше моих сил. В голову, перебивая сон, одна за другой лезли мысли. Зачем, ну зачем я так спешил? К чему эта шапкозакидательская рубка сплеча? Неужели трудно было повременить год-другой с некоторыми непопулярными реформами? Тоже мне, сердобольный ты наш правдолюб! Нет бы получше закрепиться на троне, озаботиться непробиваемой защитой и тогда… но нет ведь, поспешил. А ведь знал же, знал про дворянское недовольство Крестьянской реформой. Так нет же, еще и масла в огонь подливал! Помещичьих крестьян перевести на выкуп быстро хотел. С повсеместной отменой временнообязанного состояния само собой. Да что там на выкуп перевести, я вообще выкупные платежи отменить поначалу рвался. А меня вот взяли и прямо так в лоб и спросили. А откуда вы, батенька, в казну лишние 80–90 миллионов в год возьмете? Чем платежи замещать будете? Так и остались мечты о светлом образе в памяти народа на бумаге, то есть в манифесте, что в нижней шуфлядке стола с другим мусором пылится. Хотя… если дело с Польшей выгорит, наверное, мой манифест еще может увидеть свет.

Я перевернулся на другой бок и попытался наконец уснуть, но, кажется, плотину самобичевания в моей голове прорвало, и заткнуть ее никак не получалось.

Ну зачем были нужны эти мои непременно срочно необходимые налоги на недвижимость, наследство, увеличение налога на землю и другие непопулярные шаги, вроде той же метрической системы? Кто просил меня так лететь? Как молодой жеребец, закусил удила. Говорили же, отговаривали… Но нет, блин!

«Лавры Петра Великого покоя не дают» – вспомнил доложенную мне Игнатьевым фразу. А что, очень похоже.