Текст книги "Желтая роза в её волосах"

Андрей Бондаренко
Жёлтая роза в её волосах

Раздел первый
Побережье Карибского моря

Жёлтая роза в её волосах

Вступительные экзамены в театральный ВУЗ.

Сегодня надо что-то читать. То ли стихи, то ли прозу. Главное, что не басню. С баснями у Него никогда не ладилось. А всё остальное, что ж, не страшно.

Страшно – то, что уже нельзя ничего изменить. Ничего и никогда. Безвозвратно и навсегда…

Тёмный коридор, жёлтая старинная дверь, позеленевшая от времени медная изогнутая ручка. Необъятный гулкий зал, в самом его конце – Приёмная Комиссия.

Седой Мэтр, прославленный – чем-то давно и прочно позабытым. Справа от него – молоденькая смазливая актрисулька, звезда новомодных телесериалов. Рядом – ещё какие-то, смутно узнаваемые.

– Ну, молодой человек, просим, зачитывайте.

«Просите? Ну, что же, ладно. Слушайте…».

Он сглатывает предательскую слюну, и, глядя безразлично и отрешённо куда-то поверх голов важных и знаменитых, начинает:

 
Жёлтое солнце в её волосах.
Утро над быстрой рекой.
И о безумных и радостных снах
Ветер поёт молодой.
 
 
Жёлтое солнце в её волосах.
Жаркий полуденный зной.
И о мечтах, что сгорели в кострах,
Ворон кричит надо мной.
 
 
Синее море, жёлтый песок.
Парус вдали – одинок.
Ветер волну победить не смог,
И загрустил, занемог.
 
 
Жёлтая роза в её волосах.
Кладбище. Звёздная ночь.
И бригантина на всех парусах
Мчится от берега прочь.
 
 
Камень коварен. Камень жесток.
И словно в страшных снах
Маленький, хрупкий, жёлтый цветок
Плачет в её волосах…
 

Он читал, говорил, рассказывал – чётко и размеренно, как автомат.

Пять минут, десять, двадцать, тридцать…

О чём? О былой любви, ушедшей навсегда, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся подлым обманом. В старинном гулком зале звучал только Его голос, все остальные звуки умерли.

Члены Комиссии замерли в каких-то нелепых позах, внимая – словно во сне – безграничной юношеской тоске и чему-то ещё – страшному и жёлтому, тому, что не поддаётся объяснению словами человеческого языка.…

Но, вот, он замолчал.

Нет, не потому, что стихотворение закончилось. У этого стихотворения не было ни конца, ни начала. Он мог бы ещё говорить час, сутки, год, век.

Просто – уже нельзя было ничего изменить. Ничего и никогда. Безвозвратно и навсегда…

Его голос затих, а тишина осталась. Она ещё звенела и жила секунд тридцать-сорок.

Потом послышались громкие и протяжные всхлипы. Это молоденькая и смазливая актрисулька, звезда новомодных телесериалов, рыдала, словно годовалый ребёнок, роняя крупные – как искусственные японские жемчужины – слёзы.

– Извините, но Она, что же…, умерла? – чуть слышно спросил Седой Мэтр.

– Нет. Она жива. Просто – полторы недели тому назад – вышла замуж. Не за меня, – ответ был безразличен и холоден, как тысячелетние льды Антарктиды, спящие на глубине трёх, а то и четырёх километров.

– Извините меня господа, – он резко развернулся и – на негнущихся ногах, неуклюже, словно загребая невидимый снег – пошёл к выходу.

Чёрные ступени, занозистые перила. Тяжёлая неподдающаяся дверь. Серая улица. Слякоть, желтые тусклые фонари. Ветер гонит по улице бумажный мусор.

Седой Метр догнал Его только возле автобусной остановки. Схватил за рукав куртки, развернул, осторожно положил ладони рук на тёплые юношеские плечи.

– Мальчик, что же ты? Ведь, всё ещё впереди. А, экзамены…. Да, что там! Ты принят. Принят – в мою Мастерскую! Станешь великим Артистом. Призы, премии, удача, слава. Она узнает и вернётся к тебе. Или, Бог с ней, чего уж там. Другие будут…

– Спасибо, Мэтр, – безучастно, отрешённо и равнодушно Он смотрел на белые перистые облака, целеустремленно плывущие куда-то на юг. – Я – для себя – уже всё решил. Долг мечте заплачен. На этом, извините, всё…. Улетаю, самолёт на Карибы уже вечером. Тёплое зелёное море, шустрые мартышки, шумные попугаи. Буду там пиратствовать понемногу, или клады старинные искать, или – ещё что-нибудь другое, аналогичное…. А потом, на белом-белом песке заброшенного пляжа, я встречу смуглую мулатку – юную, хрупкую и беззащитную. Полюблю её. Она полюбит меня. И родится у нас дочка – крохотная и озорная, обязательно – со светлыми кудряшками. И я назову её – как звали Ту. И буду любить. И все пылинки сдувать. А если кто-нибудь подойдёт к моей девочке близко…, – глаза, ранее безучастные и равнодушные, вдруг, стали настолько безумными и страшными, что Седой Мэтр непроизвольно отшатнулся в сторону.

– Прощайте, Мэтр. Не поминайте лихом.

Отчаянно дребезжа, подошёл старенький автобус, забрал нового пассажира и бодро умчался куда-то – в безумную даль…

Седой Мэтр, рассеянно скользя взглядом по обшарпанной афишной тумбе, проезжающим пыльным машинам и редким пешеходам, ещё долго стоял на остановке.

Он стоял и думал: – «А, что, чёрт побери? Может, тоже стоит, наплевав на всё и вся, уехать-улететь в Карибию? И там, на белоснежном песке заброшенного пляжа, встретить свою мулатку? Юную, хрупкую и нежную? И, обязательно, с жёлтой розой в волосах…».

Португальская бабушка

Яхта называлась – «Кошка», хотя на борту ничего и не было написано.

Тем не менее – «Кошка», и всё тут.

Я в этих судах морских – каравеллах, пароходах, бригантинах, клиперах всяких – совсем ничего не понимаю.

Но, эта яхта была – просто красавицей.

Длинная – метров семнадцать-восемнадцать, узкая, низко посаженная, с мачтой – пропорционально невысокой. Борта – белые, с редкими синими полосами. Верхняя половина мачты – сиреневая.

Та ещё штучка – эстетичная – до полного совершенства.

Как ей название собственное подходило – словами не передать. Смотришь на неё со стороны, и что-то такое грациозное – по-настоящему кошачье – ощущаешь.

А, когда она – под всеми-всеми парусами, да при работающем, вдобавок, дизеле – волны зелёные рассекает, так и кажется: ещё немного и прыгнет – в погоне за добычей невидимой. За мышью, например, или, наоборот, за китом каким, под лапу подвернувшимся…

Бывает же любовь к женщине – с первого взгляда?

И здесь аналогичная ситуация. Увидал я эту «Кошку» и понял: плыть мне на ней, однозначно – плыть! При любом раскладе…

Команда красавицы-яхты состояла из четырёх человек.

Во-первых, доктор Карл Мюллер – владелец яхты и её капитан. Крепкий ещё, восьмидесятилетний старикан, прошедший огонь, воды, медные трубы и даже лагеря для военнопленных в Коми ССР. Кажется – визуально – стар и немощен. А в глаза ему посмотришь – тот ещё дядя, из настоящих. Волчара непростая, кусачая…

Далее – Мари, невестка доктора. Грустная – до полной невозможности, молодая ещё совсем женщина, обладательница огромных, печальных голубых глаз и роскошной гривы пепельных волос. Смотришь на неё, и сердце на части – лоскутьями неровными – рвётся, слезинками невидимыми истекая…. По судовой специальности она – штурман, радист и кок в одном флаконе.

Третий по списку, собственно, я. Палубный матрос и посудомойка – по совместительству.

Замыкающим числился хмурый, молчаливый и неразговорчивый норвежец лет пятидесяти, по прозвищу – «Фьорд». Моторист-дизелист, и вообще, мастер на все руки.

Теплым ранним утром вышли из порта Барселоны. На пирсе – с десяток провожающих – жмутся в кучку, несчастные. Я тут же стишок написал про тех бедолаг.

Уходят корабли…

 
Уходят корабли.
В рассвет – за Край Земли.
А мы стоим – похмельны и печальны.
И понимаем – с грустью изначальной,
Что навсегда, наверное, прощаясь,
За дальний Край Земли
Уходят корабли…
Они вернутся,
Через много лет.
Те капитаны – и седы и строги,
Трофеи сложат – прямо на пороге,
Нас не найдя, но выполнив обет.
И, позабыв когда-то обернуться,
Они – вернутся…
 
 
А мы к их возвращению уже
Помрём, конечно, в лености и неге.
В мечтах – о неожиданном побеге,
Помрём – к их возвращению – уже…
 

Пошли на юг, вдоль испанского побережья.

Стоял полный штиль, поэтому шли сугубо на дизеле, парусов даже и не пытаясь поднять. Жара навалилась – за сорок. Кошмар долбанный – на все стороны Света. Кальмарову печень – в перехлёст, да – с оттяжкой!

От безделья решил я как-то на рассвете рыбки половить.

Чтобы русский человек – в свободное время – рыбки не половил? И не мечтайте, уважаемые, потому как не дождётесь вовсе, даже – до морковкиного заговенья…

Спиннинг старенький достал, блесёнку нехитрую, с Родины контрабандою вывезенную, прицепил. И, что вы думаете?

За пару часов штук пять рыбин нехилых – по килограмму каждая – поймал. Красивые такие рыбины, с чешуёй под серебро старинное, тёмное.

Фьорд сказал, что, мол, макрель.

Чудак, право! Откуда в Средиземном море – макрель? Книжки умные надо читать. Обычная скумбрия, не более того. Но – красивая…

Мари из той моей добычи, печально улыбаясь, как и всегда, таких разносолов наготовила – язык проглотишь.

Через – без малого – трое суток прошли Гибралтар.

«Меж Геркулесовых Столбов – лежит моя дорога….»

Никогда бы не подумал, что эта знаменитая песня может иметь отношение к моей скромной персоне.

И, вообще, Городницкий – молоток! Не соврал совсем, у Столбов, действительно, было много дельфинов. Грели они там спины, или просто тусовались? А, так ли это важно?

Вышли в Атлантический океан. Тут ветра было – сколько хочешь. Пришло время парусов.

Опасался я этого момента слегка. Мол, справлюсь ли? Ведь, не обучен совсем. Даже названия парусов пугали нешуточно: большой грот, фок-стаксель, бом-кливер…

Оказалось, что ничего страшного и нет. Современные яхты, они очень хорошо оснащены различными техническими прибамбасами – всякими лебёдками, приспособлениями и тягами гидравлическими. Главное – крепко-накрепко запомнить: когда что – крутить надо, когда на что – нажимать.

Вообще-то, мы на Барбадос направлялись. Вдруг, выяснилось, что надо зайти в португальский порт Синиш – затариться соляркой, продовольствием, прочим всяким.

В Барселоне, конечно, всё это можно было сделать. Но Карл Мюллер, он же австрияк – до мозга костей: если где шиллинг, или по-новому – евроцент, можно сэкономить – сэкономит обязательно. В Португалии, как выяснилось, абсолютно всё дешевле на порядок, чем в зажиточной Испании.

Скалы, скалы, скалы. Между ними – жёлтые волны неслабые. Как в бухту вошли – непонятно. Мотало – как гадов последних…

Вошли, к причалу встали.

Фьорд на борту остался – со своей «Кошкой» мурлыкать. Мари с доктором в портовую контору отправились – вопросы решать насущные. А я решил по городку этому прогуляться немного.

Твою Мать!!!! Вот же, оно, Средневековье настоящее! Какие дома! Смотришь – лет пятьсот каждому. А дубы пробковые? Каждому – лет по паре тысяч!

Памятники бронзовые, позеленевшие от времени, на каждом шагу. Судя по всему – местным Правителям, мореплавателям, пиратам, и прочим – Уважаемым Личностям. Замки всякие – французские, там, шотландские – дети малые, право…

Находился, насмотрелся – проголодался. В кабачок, старинный до безобразия, зашёл.

Только расположился, меню (на английском), изучил, бабушка старенькая подходит. Ну, очень старенькая: низенькая такая, на костылях, лицо морщинистое – куда там коре тех дубов пробковых. А глаза – молодые, голубые, какие-то – смутно-знакомые.

Тут дело понятное: либо – прогнать следует сразу в грубой форме, либо, наоборот, накормить от души и расспросить.

Не был я до этого в Португалии, любопытно стало. Заказал у официанта для бабульки мясо тушёное с овощами, того сего, портвейна бутылочку (и себе такую же, понятно дело).

Замахала бабушка руками, мол: – «Зачем же так тратиться? И пива хватило бы…». Да, чего уж. Русские мы, или где?

Общались мы с ней, так как я португальского языка не знал совсем, на странной смеси английского и испанского. Ничего, однако, понимали друг друга.

Рассказала мне старушка обо всех этих легендарных мужичках, памятники которым установленные были видны из окна таверны.

Тот же Христофор Колумб, к примеру. Он, конечно, в Генуе родился, но свои лучшие годы прожил в Португалии. Именно здесь, будучи навигатором искусным, вычислил, что до Индии, если плыть на запад, ближе получается. Это уже потом его испанские Фердинанд с Изабеллой к себе переманили. Но он – португальский, если по-честному…

Америго Веспуччи? Да, он тоже имел итальянские корни. Но, под чьим флагом долгие годы плавал? Под – португальским!

Про местных скромных Героев – история отдельная, их имена сами за себя говорят: Педро Альварес Кабрал, Себастьян дель Коно. Последний, и вовсе, историей обижен нешуточно.

Считается, что первое кругосветное путешествие совершила экспедиция под руководством Фернандо Магеллана. Только не так всё было. Сам Магеллан и половину пути не одолел – погиб на Филиппинах, в жаркой стычке с местным населением. Дальше дель Коно экспедицию возглавил. А, ведь, хорошо известно, что вторая половина пути, она гораздо трудней первой…. Всё равно забыли о дель Коно, все лавры исторические достались Магеллану. Несправедливо, однако!

Часа два с половиной рассказывала мне старушка о Героях, ныне в бронзе отлитых.

Закрываешь глаза: лязг дамасской стали о бронзовые латы, вой ветра в заштопанных наспех парусах…

Тут мобильник у меня запиликал – жена из Питера позвонила. То бишь, решила проверить: занимается ли муж любимый делами, достойными настоящего путешественника, или же, от противного, дурочку легкомысленную валяет – всяко и разно?

Поболтали мы с супругой (по-русски, понятное дело), с минуту – роуминг в 2002-ом году очень, уж, дорогой был.

Кнопку «отбоя» нажимаю – ба, старушка-то моя – вся в слезах.

– Что случилось, бабушка? – спрашиваю на уже привычной смеси английского и испанского.

А она мне и отвечает – на чистом русском, сквозь слёзы:

– Как же это я, дура старая, сразу не просекла, что ты, внучок, русский? Портвейн дорогущий нищенке купил, ведь. Можно было и сразу догадаться…

Русской бабушка оказалась по рождению, Натальей нарекли когда-то. Во время Войны, ей тогда лет десять только и было, в Германию угнали. Потом, понятное дело, Франция, Испания, Португалия…

Бабка мне долго о своей непростой жизни рассказывала, я ей – о России нынешней.

Утром «Кошка» уходила – по расписанию. В том смысле, что к месту назначения.

– Не бросай, меня внучок! – прощаясь на причале, попросила старая Наталья, – Обратно пойдёте, забеги. Может, возьмёте с собой? Хотя бы до Польши довезите, или – до Финляндии. Дальше-то я сама как-нибудь…. А, внучок?

Отчалила яхта, а на краю пирса осталась крохотная фигурка в чёрном, машущая вслед поочерёдно – то одной, то другой – усталой старческой рукой…

Белые домики – под красной черепицей.

Ночью – жарче, чем днём.

Разве так бывает? Не спится…

Расскажите, бабушка, о Нём.

Расскажите – как уплывал без показных проводов,

Как вернулся – встречен нерадостно…

О нём, о Путешественнике, без недомолвок.

Пусть – он итальянец, но – гордость Португалии…

А, давайте – выпьем портвейна – настоящего?

Очень дорого? Я заплачу – не считайте…

Почему плачете, бабушка?

Вы – русская по рождению? Здравствуйте!!!

Проплыть от Гибралтара до Барбадоса, да ещё при ветре попутном, нехитрое дело – совсем. Однако, вдруг, на юг уходить стали.

В чём же тут дело? Устал я теряться в противоречивых догадках, в лоб капитана спросил об этом.

Оказалось, что уважаемый господин Мюллер, не смотря на багаж прожитых лет и седины заслуженные, является легкомысленным мальчишкой. Видите ли, он – с самого детства – мечтал – экватор пересечь!

Пересекли экватор, конечно.

А дальше длинными галсами пошли – из стороны в сторону, пересекая тот экватор нещадно и многократно…. Детство голоштанное, блин тропический, полное!

Допересекались, на свою голову. Налетел-таки – штормяга…

Южная половина неба нахмурилась нешуточно. Наступил полный и бесконечно-мрачный штиль. Было, вот, только что солнце. А теперь – где оно? Тишина обрушилась – необычайная и тревожная. Даже волны остаточные стали – абсолютно бесшумно – стучаться в борта яхты. Духота навалилась – немыслимая. Пот потёк ручьями…

Откуда придёт ветер? А это очень важно – необходимо, чтобы он ударил в корму яхты. Иначе – кердык полный, не берущийся.

Ветер налетел единым порывом. Бом-кливер, стаксель и топселя надулись нехилыми пузырями, «Кошка» задрожала, и, неуклонно набирая ход, понеслась на северо-запад.

Капитан Мюллер положил руля под ветер, паруса захлопали – словно салют праздничный.

Фьорд взобрался на салинг. Минут через пять-шесть он стал подавать руками какие-то знаки. Что конкретно – непонятно, но смысл угадывался чётко: кранты полные – деревушке задрипанной – наступают…

Оказалось, что попали мы в самое пекло, то есть, в эпицентр тропического урагана, носившего гордое женское имя – «Елена». Слава Богу, что Фьорд успел вовремя спуститься с мачты…

Только что шли по ветру со скоростью курьерского поезда, волны легко обгоняя. И, вдруг, наступило полное безветрие. Волны гигантские мчатся нам навстречу. Страшно…

Что дальше произошло – в это никто не верит, сколько раз я ни рассказывал.

На одной из встречных волн перевернуло яхту. Сделала «Кошка» сальто безупречное (или «петлю Нестерова», для тех, кто понимает), да и приводнилась мягко, за ушедшей волной…

И так – за время урагана – пять раз было! Никто не верит, а зря.

Прав был незабвенный капитан Врунгель:

– Как вы судно назовёте – так оно и поплывёт!

И народная мудрость, безусловно, права:

– Кошка, она всегда на лапы приземляется.

А, так же, как показывает практика, и – приводняется!

Кошка – всегда – приземляется на лапы.

Мяукая, при этом, немножко.

Какое же это ёмкое слово, однако:

– Кошка!

Прошёл ураган, потрепав нас изрядно.

Мачта сломана, паруса порваны в клочья, дизель – на последнем издыхании….

Огляделись – Земля с юго-запада.

Подплываем – со скоростью черепахи:

– Ба, Барбадос! Куда и плыли – собственно. Бывает…

Отстоялись на Барбадосе с недельку, новую мачту поставили, парусов подкупили, благословясь, дальше пошли.

Ещё через сутки «Кошка» бросила якоря в уютной бухте Сан-Анхелино. Городишко есть такой – на карибском побережье.

Какая это страна?

А, так ли это важно? Допустим, Никарагуа.

Впрочем, даже не все местные жители на этот вопрос отвечают уверенно. Некоторые, безмятежно улыбаясь, отвечают:

– Да, Карибия, наверное….

Баллада Странствий

 
Эхо – былых времён.
Зов – тех далёких стран.
Вновь – ветер перемен.
Бьёт – в наши паруса!
Тени – прожитых лет.
Нам – не дают уснуть.
Отблески – прошлых побед.
Наш – озаряют путь!
Чаек – тоскливый крик.
Вслед летит – за кормой.
Жизнь – это только миг.
Нам не надо – другой.
Клипер – поднял паруса.
Все – словно бы – навсегда.
И – голубая звезда.
Снова – слепит глаза.
Сотни – ужасных бурь.
Где-то – в засаде сидят.
Нынче у нас – июнь.
Плаванье – до декабря.
Месяц – и белый песок.
Тёплый и нежный – такой.
Кошкой – лежит у ног.
Ластиться – под рукой.
В том кабачке – огни.
И гитары – поют.
Тропики – рай для любви.
Может – останусь я тут?
Вдруг – позабуду Тебя?
Завтра – встав поутру?
Златом – пошло звеня.
Я гарем – заведу?
В трюм его – помещу.
Вновь – поднять паруса!
Отчего же – грущу?
Отчего же – слеза?
И – миллиарды звёзд.
Нежно так светят – вдали…
Слушай – не надо слёз.
Просто – меня позови.
Ты позови – всерьёз.
Через – шторма и года.
Что мне – те полчища звёзд?
Ты у меня – одна.
Сон, вдруг, снится – ещё.
Первый снег – на полях.
По полю – мы вдвоём.
Дружно шагаем. Зря
Снился – под утро – тот сон.
Яркая в небе – заря.
Чистый – совсем – горизонт.
Может, всё это – зря?
Значит – всё решено:
Вся команда – наверх!
Рулевой – путь домой!
Даст Бог – всем!
 
 
Снова – знакомый причал.
Кто там – стоит на краю
Пирса? Не уж-то – Она?
Та, что так нежно – люблю…
 

Допустим, вы пришли на морской пляж какого-либо курортного городка. Например, блистательной Ниццы. Или, наоборот, провинциального и зачуханного Ейска.

Стоите и глядите себе под ноги, а потом медленно поднимаете голову.

В этом случае вашему взгляду последовательно открывается череда изысканных картинок: песок, песок, море, море, линия горизонта, небо, небо, небо…

Но, так бывает далеко не везде и не всегда.

Например, здесь, на набережной городка Сан-Анхелино, поздней весной или в начале лета, при полном безветрии, на рассвете – между шестью и семью утренними часами – череда картинок будет иной: песок, песок, море, море, море, море, (а может, уже небо?), точно – небо, (а может, еще море?), море, море…

И никаких тебе фокусов. Просто море и небо окрашены в совершенно-одинаковые, ярко-бирюзовые цвета. Линия горизонта отсутствует. Небо и море сливаются в нечто Единое, Неразделимое и Неразгаданное…

Ничего прекрасней на белом Свете нет.

И если вы еще не наблюдали этого чуда, то вы – счастливчик. У вас впереди первое, ни с чем несравнимое свидание с ним. Ну, а тот, кто уже стал свидетелем этого Непознанного, покидает сей блаженный берег только по крайней необходимости. Или, на крайний случай, по зову сил Высших…

Вот, так всегда – когда не клюет, всегда тянет немного пофилософствовать.

Кстати, если вы никогда не рыбачили на Карибском море, и – при этом – не имеете крепких зачатков ихтиологических знаний, то и не пытайтесь. Мол, себе дороже. Здесь большинство рыбьего населения – создания крайне ядовитые и, вовсе, несъедобные, а некоторых из них и в руки брать не советую – ожог обеспечен. Даже я, проживший в этих краях целых два с половиной месяца, предпочитаю ловить только pezo, как их называют местные аборигены. Впрочем, я почему-то уверен, что это обычная молодь барракуды, хотя, могу и ошибаться…

Длинный зеленый поплавок, изготовленный из пера попугая, медленно пошел в сторону, покачнулся и уверенно утонул. Подсечка, короткая борьба, и длинная зеленая рыбина, широко разевая зубастую пасть, запрыгала по белому песку.

Это уже третья за утро. Право, недурно. Теперь можно, никуда не торопясь, перекурить.

Сан-Анхелино, наконец-таки, проснулся. Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким, необработанным камнем улицам. Кто-то по делам, но большинство просто так – ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста – сладкий послеобеденный сон где-нибудь в спасительной тени.

В бухту, надсадно подавая хриплые наглые гудки, ввалился грузный лесовоз «Кьянти», оставляя за собой радужные мазутные пятна и устойчивый запах керосина.

Рыба больше не клевала. Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за банановой рощи, что уютно расположилась у меня за спиной.

Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы. И, вот, уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом: будто бы кто-то торопливо провел по прекрасному художественному полотну лезвием тупого ножа, оставляя где-то там, в немыслимой дали, грубый шрам – линию горизонта.

Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился новый тропический день – безжалостный в своей грядущей жаре…

Под Южными Созвездьями

 
Небо и море – одного цвета,
Нет между ними – горизонта линии.
Говорите, здесь всегда – Вечное лето?
Плесните-ка – ещё – Мартини…
Скорее всего, я тут зависну – надолго.
Возможно, что и навсегда.
Между тропиком Рака и тропиком Козерога,
Говорят, медленно летят – года…
Я зависну, не думая о хлебе насущном.
Бананы и кокосы – падают прямо в руки – всегда.
Сиеста – многочасовая. И Любовь, говорят, места эти посещает —
Разборчиво, иногда…
Что ещё надо – чтобы подбить Итоги?
То ли всей Жизни, то ли – только – Её проявлениям частным?
Вдруг, здесь навсегда останусь, подражая многим?
Счастливым – в конечном итоге. Или – несчастным…
Вдруг, год проспав, объевшись цветками лотоса,
Я вернусь, всё же, в свой Мир – прежний?
Где метели метут – целый год – без роздыха.
Всё метут и метут – без бонусов на Надежду.
Вернусь к той девчонке – с глазами серыми.
Словно, та вода – в знакомом роднике.
Со словами – на удивленье – несмелыми,
Что родились – негаданно нежданно – в этом тропическом далеке…
А вечерами зимними, хмурыми, промозглыми,
Что сразу наступают – по окончанию короткого лета,
Я буду ей рассказывать – веками нескончаемыми, долгими —
О тех местах, где небо и море – одного цвета…
 

Так случилось, что обратно пошли только через одиннадцать месяцев с небольшим. Вдвоём с Фьордом. Доктор Мюллер заживо сгорел в одной из славных карибских эскапад. Мари тоже умерла, как будто колодезная вода – в деревянном ведре – покрылась тонкой корочкой льда…

Не будем здесь об этом. Про это – роман целый надо писать. Напишу, в обязательном порядке. Честью клянусь. Тем не менее.

Посовещались и пошли в норвежский Берген.

«Кошка» была приписана к порту Барселоны. Да, собственно, какая разница? Хозяин яхты – доктор Мюллер – погиб. Да и все наследники его – также.

Решили, что в Бергене поставим «Кошку», оплатим стоянку на полгода вперёд, Власти известим, а дальше – не наше дело…

Еле Фьорда уговорил зайти в Синиш.

Пришли, встали к причалу отведённому, сошли на берег. Стали бабушку Наталью искать – нет нигде.

Парнишка местный подбежал, лопочет что-то, зовёт куда-то. Благо Фьорд, проплавав много лет по морям и океанам, превратился в самого натурального полиглота. Перевёл всё – пусть, и через пень-колоду.

Пришли на место. Кладбище – древней не бывает. На самом краюшке притулилась могилка скромная, табличка: – «Natali Ivanova 1932–2002». Ниже – текст на португальском языке.

Переписал я тщательно этот текст, через полгода, уже в Питере, мне его на русский перевели:

 
Жёлтое солнце в её волосах.
Утро над быстрой рекой.
И о безумных и радостных снах
Ветер поёт молодой.
 
 
Жёлтое солнце в её волосах.
Жаркий полуденный зной.
И о мечтах, что сгорели в кострах,
Ворон кричит надо мной.
 
 
Синее море, жёлтый песок.
Парус вдали – одинок.
Ветер волну победить не смог,
И загрустил, занемог.
 
 
Жёлтая роза в её волосах.
Кладбище. Звёздная ночь.
И бригантина на всех парусах
Мчится от берега прочь.
 
 
Камень коварен. Камень жесток.
И словно в страшных снах
Маленький, хрупкий, жёлтый цветок
Плачет в её волосах…
 

Постояли, повздыхали, помянули. Утром дальше отправились.

Через шесть суток вошли в бухту Бергена.

Красиво, ничего не скажешь. Солнце в волнах яркую радугу запускает, на берегу домишки жёлто-красные выстоялись в ровные ряды.

– Эй, Фьорд! – говорю. – Посмотри, красота-то какая!

А Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса, девчонка стоит невысокая, а рядом с ней – два пацана-погодка белобрысых, лет по восемь-десять.

– Прощай, Андреас! – Фьорд говорит. – «Кошку» сам поставишь.

И, как был, сиганул – в полной амуниции – за борт.

Пришвартовался я кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, прибитые к причалу, да и замерла послушно. Умная – девочка.

Да, думаю, и мне, судя по всему, пора на Родину. И девчонка своя там ждёт, Фьордовой и не хуже совсем. И киндеров – пару…

 
Нева – грустит…
И я грущу – за ней.
И воздухе – тоска.
Да и пребудем – с этим…
Бывает всяко
В розовом рассвете.
Бывает в Мире – Солнечных Теней…
Бывает. Почему же – Ты – грустишь?
Роняя слёзы – словно Мир закончен?
И ветер, разогнав толпу на Площади,
Вдруг, прилетел – к Тебе.
И я с ним – лишь – к Тебе!!!
 

– Эй, Андреас! – Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече сидит по мальчишке белобрысому. – Всегда и везде! А козлы те – не пройдут никогда!

И на правое плечо своё кивает, где татуировка Че Гевары – место быть имеет.

– Конечно, не пройдут! – отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече – живёт. – Никогда!

Барселона – Синиш – Сан-Анхелино – Берген – Санкт-Петербург, 2002–2007.