Текст книги "Желтая роза в её волосах"

Радуга над городом

(Немного карибской мистики)

За массивным столом мореного дуба, щедро залитым прокисшим красным вином, икая и раскачиваясь из стороны в сторону, горько плакал старый одноухий гоблин. Он плакал об ушедшей навсегда молодости, о былой любви, затерявшейся где-то, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом…

И, словно бы вторя старику, сочувствуя и соглашаясь с ним, по просторному трактирному залу летела, как будто сама по себе, словно бы живя собственной жизнью, старинная каталонская баллада:

 
Былой отваги Времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет Времени река,
И на пустые берега
Пришла Хозяйка-Ночь…
 

Гоблин изредка всхлипывал и – в такт песне – активно стучал оловянной кружкой по столу, разбрызгивая пролитое вино во все стороны.

Негромко и мелодично прозвенел колокольчик, узенькая входная дверь распахнулась, и в pulperia[1]1
  – pulperia (испанский яз.) – кабачок, таверна.


[Закрыть] вошёл новый посетитель, причём, весьма примечательной наружности.

Роста среднего, толст, широк и неповоротлив, одет в поношенный сюртук старинного фасона. Рыжая лопата – борода. На месте правого глаза – черная повязка, в левом ухе – массивная серебреная серьга, на боку – огромный тесак непонятного предназначения.

Обладатель рыжей бородищи проследовал к самому дальнему столику, за которым одиноко завтракала молодая, очень скромно одетая девушка.

Девица была премиленькая – маленький веснушчатый нос, серые огромные глаза, спрятанные за круглыми учительскими очками, темно-каштановые волосы, собранные в классический конский хвост.

Я, чисто на всякий случай, отправился в ванную комнату и срочно сунул голову под струю холодной воды.

Дело в том, уважаемые читатели и читательницы, что я – после третьей-четвертой рюмки горячительного – начинаю воспринимать действительность в несколько иллюзорном, можно даже сказать – в совершенно романтическом виде.

В чем тут дело – загадка природы. Но последняя рюмка виски была именно четвертой…

Наспех стряхнув с волос мелкие капельки воды, я торопливо вернулся в обеденный зал.

Гоблин, как и ожидалось, оказался вовсе и не гоблином, а даже, наоборот, представительным и солидным мужчиной преклонных лет. Естественно, что господин этот, вовсе, не икал и из стороны в сторону не раскачивался, а сидел за столом чинно и благородно, зажав в ладони правой руки фужер с белым сухим вином. Что же касается наличия или отсутствия ушей, то установить это было крайне проблематично – по причине наличия роскошной гривы седых волос, эстетично ниспадавшей на плечи неизвестного сеньора.

А, вот, сам трактирчик, носящий вычурное название «La Golondrina blanka[2]2
  – La Golondrina blanka (испанский яз.) – белая ласточка.


[Закрыть]» (местный аналог «белой вороны»?), крепкий дубовый стол и старинная каталонская баллада являлись непреложными реалиями.

Молоденькая мулатка, томно полуприкрыв глаза, самозабвенно выводила:

 
И никого со мной в Ночи.
Кругом – лишь сизый дым.
И в Мире больше нет причин
Остаться молодым…
 

Симпатичная же посетительница заведения и её экстравагантный ухажер, однако, никуда не исчезли. Более того, многие гости, почтившие в этот утренний час трактирчик своим присутствием, с нескрываемым любопытством наблюдали за этой приметной парочкой.

Господин с пиратской внешностью, смущённо вздохнув, неуклюже опустился на одно колено, достал из внутреннего кармана сюртука молоденькую желтую розу на коротеньком стебле, непривычно лишённом шипов, и, сказав несколько слов – неслышных для других посетителей – протянул цветок девушке.

Барышня смотрела на неожиданного кавалера с весёлым удивлением.

Но, совсем необидно. Так смотрят на старого верного дворового пса, неожиданно притащившего в зубах шляпу зануды-соседа.

Девушка, кротко улыбнувшись, бережно взяла цветок и одарила ухажёра вежливой улыбкой. Секунду-другую помедлив, она осторожно воткнула стебель розы в свою причёску.

Тут случилось-произошло непонятное – и молоденькая сеньорита, и её кавалер как-то странно полузастыли, словно замёрзли, движения их стали угловатыми и плавными. Медленно-медленно рыжебородый тип поднялся на ноги, девушка – и это её простое движение заняло как минимум десять секунд – протянула ему навстречу руки.

Они неловко застыли в этом стремлении друг к другу, и, вдруг, какая-то неведомая сила, сопровождаемая негромким хлопком, отбросила их в разные стороны. Девица была мгновенно опрокинута – вместе со стулом – на пол, а мужчина, отлетев метров на шесть-семь в противоположную сторону, пребольно ударился о стену заведения.

Посетители немедленно бросились на помощь, и уже через минуту пострадавшие самостоятельно стояли на ногах. Очевидно, произошедшее не причинило им значимого вреда, только помятый (мёртвый?), жёлтый цветок неуклюже скорчился на полу…

– Извините, Мэри, извините, – с трудом выдавил из себя мужчина.

– Мне тоже очень жаль, Зорго. Очень жаль…, – дрожащим голосом ответила ему девушка.

Посетители кабачка, о чём-то огорчённо переговариваясь, деликатно отошли в сторону.

Легенда о Жёлтой Розе.

Эта история произошла лет сто двадцать тому назад, а может, и все сто пятьдесят. Карибия тогда только-только обрела независимость.

Стояла, жила-поживала на берегу тропического, лазурно-изумрудного ласкового моря большая деревушка. А может, просто маленький посёлок, регулярно и исправно дававший приют разным тёмным личностям и авантюристам всех мастей – пиратам, золотоискателям, охотникам за старинными кладами, закоренелым преступникам, скрывавшимся от правосудия стран Большого Мира.

Белые, вест-индийские негры, метисы, мулаты, дикие индейцы, всякие – в буро-малиновую крапинку. Короче говоря, та ещё публика, живущая весело, разгульно и беспутно….

А какое настоящее беспутство, собственно говоря, может быть, если женщин в деревушке практически и не наблюдалось? Так, только несколько индианок, да толстая старая афроамериканка донья Розита, владелица трактира «La Golondrina blanka[3]3
  – Перевод с испанского языка – «белая ласточка».


[Закрыть]».

И, вот, представь себе, в католической Миссии, что располагалась рядышком с этим посёлком авантюристов, появляется девушка-американка необыкновенной красоты – высокая, стройная, фигуристая, молоденькая. Ухаживает в Миссии за больными и калеками, детишек индейских обучает английскому языку и математике, а в деревне появляется только по крайней необходимости – купить в местной галантерейной лавке ниток-иголок, да наведаться на почту.

Звали девушку – Анхелина Томпсон. И была она такая хрупкая, грустная и печальная, что, глядя на неё, даже у злобных и вечно-голодных бродячих псов на глазах наворачивались крупные слёзы сочувствия. Ходили упорные слухи, что жених Анхелины трагически погиб где-то на северных золотоносных приисках, а она – от безысходности и тоски – уехала служить Господу в далёкую католическую Миссию.

Но разве это могло остановить тамошних головорезов, истосковавшихся по женскому обществу? Стали они поочерёдно оказывать мисс Томпсон различные знаки внимания – тропические цветы дарить охапками, через посыльных мальчишек-индейцев предлагать крупные золотые самородки, морские жемчужины и прочие ценности. Но только не принимала она тех подарков и цветов, всё с посыльными возвращала обратно.

Лопнуло тогда терпение у карибских бродяг. И однажды, уже под вечер, дружной толпой человек в шестьдесят-семьдесят пожаловали они к капризной недотроге в гости.

Жила мисс Анхелина в скромной глинобитной хижине рядом с Миссией и выращивала на крохотной клумбе жёлтые розы, неизвестные тогда в Карибии. Видимо, привезла с собой из Американских Штатов черенки. Вернее, роза была всего одна, остальные не прижились и со временем завяли.

Выдвинули пришедшие бандерлоги девушке недвусмысленный и жёсткий ультиматум, мол: – «Либо, красотка, ты сама незамедлительно укажешь на избранника, то есть, на мужчину, с которым согласна разделить брачное ложе, либо всё решит честный и непредвзятый жребий…. Так ли, иначе ли, но свадьбе – к заходу солнца – быть!».

Грустно и печально улыбнулась тогда Анхелина, и спокойно, не моргнув глазом, ответила, мол: – «Я, конечно, уступаю грубому насилию. А суженого выберу самостоятельно – сейчас срежу жёлтую розу и вручу её своему принцу…».

Радостно заволновались женихи, восторженно завопили – в предвкушении незабываемого свадебного спектакля.

А девушка взяла у ближайшего к ней примата острый кинжал, осторожно срезала с клумбы единственную жёлтую розу, тщательно удалила все острые шипы с её стебля и аккуратно воткнула – розу себе в причёску, кинжал – себе в сердце. И упала бездыханной…

Долго стояли бандерлоги над мёртвым девичьим телом, стояли и скорбно молчали. Потом похоронили несчастную девушку, а над её могилой возвели каменную часовню. Городок же нарекли – «Сан-Анхелино». И стали – все и повсюду – с искренним пылом и рвением выращивать жёлтые розы.

А ещё через некоторое время, как-то сам собой, родился один милый и симпатичный обычай. Когда мужчина хочет предложить девушке (или женщине), руку и сердце, то он ей дарит жёлтую розу. Если она согласна, то цветок принимает и бережно пристраивает его в причёску. Вот, здесь всё только и начинается….

Видимо, Призрак невинно-убиенной Анхелины Томпсон, так и не найдя покоя, всё бродит по городку и его окрестностям, да и вмешивается, ни у кого не спрашивая на то разрешения, в дела любовные.

Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные и сугубо меркантильные, то тут же раздаётся негромкий хлопок, и виновник впадает в самый натуральный летаргический сон. Нет, не навсегда, каждый раз по-разному, видимо, в зависимости от степени нечестности. Кто-то десять-пятнадцать минут спит, а кто-то и полтора месяца.

Ну, и с женщинами-девушками, которые принимают цветок без должных на то оснований, то есть, без настоящей и искренней любви, происходит то же самое.

Бывает, правда, достаточно редко, что засыпают оба – и жених, и его потенциальная невеста. Одна брачующаяся пара полгода проспала. Потом несостоявшиеся супруги почти одновременно – с разницей в три часа – проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, рассмеялись по-доброму и стали закадычными друзьями.

А ещё иногда происходит следующий природный казус: девушка втыкает в волосы жёлтую розу, принесённую кавалером-ухажёром, а над Сан-Анхелино неожиданно загорается-вспыхивает яркая многоцветная радуга. Это означает, по уверению знающих людей, что всё хорошо и Святая Анхелина благословляет этот конкретный брак…

Эту легенду, а может, и не легенду вовсе, рассказала мне сеньора Сара Монтелеон, очень красивая женщина «чуть-чуть» за сорок.

Гордая королевская осанка, грива роскошных чёрных волос. Взгляд – когда в хорошем настроении – два голубых светлячка, когда изволит сердиться – две голубые молнии…

Если честно, то она мне уже давно нравится.

После этого её рассказа мне тут же захотелось – незамедлительно подарить донье Саре жёлтую розу. Вдруг, Святая Анхелина будет к нам милостива, и над городом – загорится яркая радуга?

Тропическая математика

О том, как сеньора Сара Монтелеон осчастливила Сан-Анхелино своим многолетним присутствием, вам расскажет любая местная picarilla[4]4
  – picarilla (испанский яз.) – плутовка.


[Закрыть], спросив за эту услугу совсем даже недорого – рюмку-другую местного aguardiente[5]5
  – aguardiente (испанский яз.) – коньячный напиток.


[Закрыть] и маленький урок «настоящего» английского языка для своего говорящего попугая.

История прекрасная и страшно романтичная, а суть ее заключается в следующем: самое эффективное в этом мире средство, обостряющее ум человеческий до невиданных высот, это чашка кофе chigos[6]6
  – chigos – сорт никарагуанского кофе.


[Закрыть], выпитая под черную карибскую sigaros[7]7
  – sigaros – сигарета из «чёрного» табака.


[Закрыть] – в нужном месте, в нужное время и в правильной компании.

Итак, незадолго до Рождественских праздников, мисс Сара Тина Хадсон – двадцатипятилетняя аспирантка кафедры Высшей математики Университета города Нью-Йорка, грядущее светило точных наук, красавица и умница – чинно сидела в кондитерской «Пятая Авеню», что располагалась на одноимённой нью-йоркской улице, за чашкой жидкой бурды, которая по какой-то жуткой ошибке именовалась «кофе», и старательно продумывала сто первый вариант решения знаменитой теоремы Ферма.

В те времена – в так называемой интеллектуальной среде – это считалось достаточно модным и почётным занятием. Да и размер премии, обещанной каким-то толстосумом за правильное решение, если говорить откровенно, впечатлял.

За соседними столиками оживлённо переговаривались-ворковали влюблённые парочки. В дальнем углу зала худенький молодой человек небрежно прикасался к чёрно-белым клавишам рояля и, отчаянно глоссируя, что-то негромко напевал. Что – конкретно – напевал? Э-э-э….

В тот год, если память мне не изменяет, был очень моден и популярен знаменитый «Рождественский романс»:

 
Глупое сердце, пронзённое стужей,
Кукушка молчит – за поломанной дверцей.
Если по правде – никто, уж, не нужен
Заледеневшему, бедному сердцу…
 
 
Время, практически, остановилось.
Много вопросов, но нету – ответов.
Мелко дрожит, видимо, простудилось,
Продрогшее сердце, пронзённое ветром…
 
 
Память, она – словно рваная рана,
Сверху присыпанная – толчёным перцем.
Стонет, отведавши яда обманов,
Глупое сердце…
 
 
Музык небесных мелодия снова
Стала слышна, вопреки всем невзгодам.
Слушает сердце, и злые оковы
Медленно тают – словно…
 
 
Скрипки рыдают – в полях, за рекою.
Дали подёрнуты дымкою мглистой.
Полено сосновое – плачет смолою.
Угли в камине – почти аметисты…
 
 
И на ковре – появляется лужа.
Пахнет рассветом – нездешним, весенним…
Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…
 
 
Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…
 

Но, я отвлёкся, вернёмся к нашему рассказу.

Итак, в этот ответственный момент, зловеще скрипнув, как говорят в модных романах о роке и неотвратимой судьбе, приоткрылась дверь кондитерской, и в заведение вошел смуглый малый двухметрового роста. Судя по обветренному, украшенному двумя неровными шрамами лицу, вошедший был моряком, а милый акцент, который проявился несколько позже, явно свидетельствовал о его испанском или вест-индийском происхождении.

Это был ни кто иной, как Симон Монтелеон, знаменитый в иных соленых водах капитан парохода «Ватерлоо», перевозившего особо стратегически-важные для Карибии товары – бананы, апельсины и лимоны, коренной житель славного города Сан-Анхелино.

Молодые люди познакомились и славно поболтали, выпив по чашечке вышеупомянутого светло-коричневого несладкого напитка.

Случайно узнав, что эта отвратительная жидкость именуется «кофе», моряк сперва удивился, потом рассердился, затем разгневался. Расстегнув долгополый походный сюртук, он выхватил из-за широкого кожаного пояса весьма внушительный абордажный тесак и приставил его к горлу несчастного хозяина кондитерской, требуя немедленно объяснить смысл этой несмешной шутки.

После последовавших затем незамедлительных и витиеватых извинений, благородный дон Симон решил простить глупого gringo и даже, достав из бездонного кармана сюртука изящную жестянку с неким ингредиентом, приготовил на кухонном примусе – для всех желающих – ковшик настоящего chigos.

К этому моменту большинство посетителей благоразумно покинули опасное заведение.

Но мисс Сара Хадсон осталась сидеть на прежнем месте. Безусловно, она была несколько фраппирована поведением своего экзотического собеседника, но ничуть не испугана – ведь, общеизвестно, что испугать истинную леди (причём, с шотландскими корнями), гораздо труднее, чем даже решить неразрешимую теорему Великого Ферма…

– Милая Сара, – немного смущаясь, проговорил неустрашимый морской волк, – Отведайте, пожалуйста, благородного chigos с карибских плантаций. В его изысканном вкусе – вся правда о моей прекрасной Родине. Сделайте глоток, закройте глаза – и вы погрузитесь в Мир прекрасных видений. Голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу – прочь от родного очага – за неведомой и призрачной мечтой. Стада белоснежных лам, пугливых и грациозных, как наши детские сны. Беспокойные, никогда не засыпающие джунгли. И море, Великое Карибское море, Море Морей…. О, мисс Сара, как жаль, что я не родился поэтом!

Прикурив черную, непривычно длинную сигарету, Симон Монтелеон продолжил:

– А если вы – в перерывах между глотками chigos – сделаете несколько затяжек этой черной карибской sigaros, то перед вами могут открыться многие тайны мироздания….

И тут произошло неожиданное.

Изысканная, элегантная, одетая по последней моде нью-йоркская леди сделала маленький глоток chigos и, поставив на столик фарфоровую чашечку, бестрепетной рукой, затянутой в тугую лайковую перчатку, решительно выхватила из пальцев оцепеневшего капитана sigaros, после чего сделала глубокую профессиональную затяжку.

Результат превзошел все ожидания.

Глаза мисс Сары Тины Хадсон широко распахнулись и засияли – словно два индийских самоцвета, густые собольи брови удивленно взлетели вверх, а маленькие, изысканно очерченные карминные губы прошептали непонятные слова:

– Эврика. Эврика. Эврика…

Она торопливо вскочила на ноги и, схватив со столика элегантную сумочку крокодиловой кожи, мгновенно выбежала из кондитерской.

Дон Симон только растерянно хлопал ресницами, делая при этом руками какие-то непонятные движения явно извинительного характера, словно беззвучно призывая Господа Бога – в свидетели своей полной невиновности в произошедшем.

Как говорят – в таких случаях – опытные карибские охотники: – «В чем ошибся ягуар уже не важно. Важно, что кролик, все-таки, убежал…».

А Сару Хадсон просто-напросто посетило озарение – она неожиданно нашла решение Великой теоремы и срочно побежала домой, стремясь как можно быстрее зафиксировать на бумаге своё судьбоносное открытие…

К вечеру все было записано, оформлено как надо, запечатано в плотный конверт и отправлено почтой в город Лондон – мистеру Джону Тревору, тогдашнему её жениху, который в поте лица трудился профессором высшей математики в одном из тамошних Университетов. Покончив с этим важным делом, наследница славы Архимеда и Лобачевского уснула сном притомившегося ангела.

Утром же выяснилось, что имеет место быть маленькая неприятность – за время сна гениальное решение теоремы Сарой Хадсон – напрочь – было позабыто. И виной всему, по ее мнению, был некий смуглый верзила с двумя крайне безобразными шрамами на обветренной физиономии, который снился безостановочно всю ночь напролёт, рассказывая – при этом – всякие цветастые байки о морских разбойниках, несметных сокровищах, зарытых в глубоких пещерах, об обезьянах, тапирах, аллигаторах и прочих глупых разностях…

Это, на первый взгляд, действительно, была просто маленькая неприятность – ведь, решение ушло почтой к Джону Тревору, который через два месяца намеривался прибыть в Нью-Йорк. Для официального предложения руки и сердца, понятное дело.

Два месяца промчались – как один день.

И, вот, долгожданная встреча двух любящих сердец состоялась.

– Джон, Джон! – взволнованно щебетала девушка, радостно улыбаясь и взволнованно теребя рукав смокинга своей будущей половинки, – Правда же, мое решение Великой теоремы просто великолепно и бесспорно? Ну, скажи же скорей! Правда?

– Дорогая Сара, – несколько озадаченно, неодобрительно посверкивая стеклышком монокля, проговорил сэр Джон. – Я, право, несколько удивлен. Ведь, любой студент-первокурсник знает, что решения теоремы Ферма не существует в природе. Да и не может существовать. Как же ты, право…

– Стоп, Джон Тревор, – безапелляционно перебил его голос, в котором легко угадывались характерные грозовые нотки. – Оставь свое частное мнение при себе. А мне, пожалуйста, отдай моё решение. Причём, отдай немедленно!

– Но, дорогая, – ошарашено промямлил уважаемый и заслуженный профессор, – я искренне подумал, что это была твоя милая рождественская шутка. Розыгрыш, так сказать. Ну, я и…

– Короче говоря, – угрожающе пророкотал громовой раскат, и профессору даже показалось, что где-то совсем рядом сверкнули две ярко-голубые молнии, – ты, законченный мерзавец, выбросил его? Выбросил? Выбросил? Выбросил?

– Ну, конечно, я…,– это были последние слова мистера Тревора в этом знаковом диалоге.

Вы знаете, что такое настоящий гнев?

Гнев ужасный, беспощадный, Гнев – с большой буквы?

Если вы не встречались с по-настоящему разгневанной леди, имеющей шотландские корни, то вы не знаете о гневе ничего…

Первый удар, нанесенный закрытым дамским зонтом, сбил с сэра Джона чёрный котелок, после второго разлетелся на тысячи мелких осколков его монокль, после третьего…, впрочем, будем милосердны – излишняя кровожадность ныне не в почете.

Естественно, что после вышеозначенного печального инцидента о свадьбе и речи быть не могло.

Но, вовсе, не это беспокоило нашу бескомпромиссную и прекрасную воительницу. Гораздо более важная и неразрешимая проблема стояла перед ней. В Нью-Йорке, этом великолепном мегаполисе, где, казалось бы, есть всё, везде и всегда, невозможно было достать ни chigos, ни sigaros. А, как без этих «волшебных» помощников вспомнить секрет решения Великой теоремы?

Проблема разрешилась как-то сама собой. Села мисс Сара Тина Хадсон на первый же «фруктовый» пароход и отправилась в далёкое экзотическое путешествие – с конечной точкой маршрута в захудалом городке Сан-Анхелино, что расположился где-то между тропиком Рака и тропиком Козерога.

Дальше случилось то, что случается в этих местах всегда и со всеми. Познакомилась молоденькая жительница Нью-Йорка с великим Чудом слияния неба и моря в Единую Сущность, и позабыла о достославной теореме Ферма. Да и, вообще, обо всех и всяческих теоремах…

А, кроме всего прочего, она вышла замуж за морского бродягу Симона Монтелеона, который, к несчастью, лет тринадцать тому назад сгинул где-то на бескрайних просторах Карибского моря – не вернулся старенький пароход «Ватерлоо» в порт приписки.

Как рассказывают местные старожилы, в тот момент, когда счастливая невеста, позабывшая обо всех тайнах высшей математики, вдевала в свадебную причёску жёлтую розу, над Сан-Анхелино зажглась шикарная многоцветная радуга, досель и после этого – невиданная….

Детей у них не было. Так, вот, получилось.

Но сеньора Сара Монтелеон не вернулась в Большой Мир, живет себе в маленьком белом домике под красной черепной крышей, ухаживает за крохотным апельсиновым садом, и каждое утро выходит на городскую набережную – все ждет своего двухметрового верзилу с двумя симпатичными шрамами на смуглом обветренном лице.

За это все жители городка ее безмерно любят и уважают…