Текст книги "Егерь Императрицы. Унтер Лёшка"

Алексей взял документы и, разворачиваясь, взглянул на стоявшую рядом со стулом штабного офицера саблю в таких знакомых ножнах. По всей видимости, тому представленный Сенцовым подарок понравился.

В животе у Лёшки с утра ничего не было, и, как говорится, «кишка кишке там марш играла». Перекусить удалось лишь тройкой сухарей, запитых тёплой водою из фляги.

Там же, при перекусе, Алексей сообщил Матвею, что быть при нём у дядьки пока не получится, и у него есть теперь выбор: или же своим ходом следовать в батюшкино имение, или же оставаться нестроевым солдатом в том полку, где ему и самому теперь придётся в унтерах служить.

Тот только всплеснул руками.

– Да как же я вас, Ляксей Петрович, оставлю-то тут одного?! Что же я нашему барину-то отвечу там, в имении? Да как же я ему на глазах-то один покажусь?! Нет уж, Ляксей Петрович, коли вместе мы сюда приехали, так, Бог даст, и домой вместе поедем, как вот только с туркою уже замиримся. Ты, Ляксей Петрович, значится, с офицерским шарфом и при полном параде будешь, а я уж так, по-стариковски за тобою перед нашим барином встану, – и старый солдат скромно улыбнулся.

Уже вечером к одуревающим от скуки и жары Лёшке с Матвеем наконец-то подошёл Сенцов и позвал их за собой. Был он в весьма приподнятом настроении. Как-никак это хлопотное суточное дежурство при штабе было позади, и теперь уже можно было вернуться в свой родной полк.

– Ты, главное, там по струнке стой и глазами высокое начальство ешь. Наш полковник шибко любит уставного унтера, да и офицера такого же он тоже любит, – поучал прапорщик Алексея. – Он, конечно, поначалу строгим тебе, небось, покажется, но вот потом, уже когда послужишь с ним немного, поймёшь ты его и обязательно полюбишь. Справедливый он командир у нас, а это главное. За спины солдат никогда не прячется и своих людей Колюбякин всегда бережёт. У нас даже порки-то не бывает, как вон у того же Думашева или в каких-нибудь других полках, или же в отдельных батальонах.

Под эти рассказы о жизни полка, о его делах и об офицерах прошли они так версты эдак три. Всюду в лагере разжигались костры, возле которых солдаты готовили свой нехитрый ужин, состоявший, как правило, из каши, сдобренной мясцом или салом. Несмотря на свою немудреность, дух от этих котлов доносился до путников одуряющий и весьма аппетитный, а во рту у Лёшки давно уже стояла голодная слюна.

Глава 10. Апшеронский пехотный полк

Все подразделения первой русской армии Румянцева располагались в полевых условиях в виде большого каре. Каждое из них знало в случае тревоги своё место в общем войсковом построении и было готово немедленно его занять.

Апшеронцы занимали обширную площадку возле самой речки Большая Салча, сейчас, в эту изнуряющую июльскую жару, практически уже пересохшей. Белые, выцветшие на солнце палатки стояли ровными рядами, а в центре полкового лагеря возвышалось несколько объёмных командирских шатров. На костровой площадке, как и во всём русском войске, сейчас шло приготовление ужина. Кое-где уже были расстелены рогожки, на которых около больших котлов сидели кружком солдатские артели из восьми-десяти человек. Служивые неспешно и с достоинством черпали деревянными ложками из этих самых котлов только что приготовленное ими самими варево.

– К господину полковнику с докладом, а это со мной, доложи Селантий, – Сенцов, заходя в шатёр, обратился к дежурному унтеру, кивая на стоявшего с его бока Лёшку. – Как там Сергей Иванович-то сам, в духе ли, не гневался ли на кого часом?

Пожилой унтер-офицер с пышными чёрными усами и двумя галунами на обшлаге рукавов кафтана, что говорило об его чине фурьера, подпрапорщика или каптенармуса, с достоинством выслушал вопрос молодого офицера и так же степенно ответил Сергею:

– Его высокоблагородие только что изволили откушать, а теперь чаи пьють. Велели пока их не беспокоить. Сами же пока что в добром расположении духа были.

Из шатра вдруг послышался окрик, и насторожившийся унтер мигом метнулся за входной полог шатра.

Через минуту он же выскочил наружу и торжественно объявил:

– Господин полковник желает вас принять немедленно, – и, насторожившись, загородил дорогу Матвею: – Ты-то куда, остолопина, пыром прёшь, не видишь, что ли, тут только господ принимают!

– Но-но, полегче тут! – развернувшийся к каптенармусу Алексей решительно отодвинул его в сторону. – Этот человек здесь со мной, и вообще он сам из солдат вышел, всю семилетнюю войну с пруссаками на штыках провёл, так что ты тут аккуратнее то с этим остолопом, дядя!

Усатый на это только выпучил глаза, а Сенцов хохотнул, и вся троица шагнула за порог.

Прапорщик вытянулся по стойке смирно и, вскинув к треуголке руку, чётко доложился:

– Ваше высокоблагородие, дежурство при штабе армии сдал без нареканий. Сопроводил в наш полк определённого на службу нового унтер-офицера. Никаких особых указаний от командующего для вас пока не было. Доложился прапорщик Сенцов!

В командирском шатре перед зашедшими стоял невысокий, с острыми чертами лица и внимательными глазами военный. Выслушав рапорт Сенцова, он перевёл свой взгляд на Алексея. Тот подобрался и, вспоминая свои курсантские годы, сделал «вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим начальство не смущать», как и завещал когда-то давно в своём указе царь-батюшка Пётр I.

– Ваше высокоблагородие, старший сержант Егоров для прохождения службы в Апшеронский пехотный полк прибыл! – рявкнул он что есть мочи и уставился поверх треуголки полковника.

– О как! – хмыкнул тот. – Из каких ты сам-то будешь, сержант?

Алексей набрал в грудь воздуха и выдал громкой скороговоркой:

– Младший сын отставного секунд-майора Егорова Петра Григорьевича Алексей из Козельского уезда Московской губернии. Отправлен батюшкой на действительную службу в войска из отпуска в поместье, где проходил обучение наукам.

– Тише, тише, Алексей, не нужно орать так, чай не на плацу сейчас находишься, а у полкового командира в шатре, – усмехнулся Колюбакин.

– Вырабатываю командный голос, ваше высокоблагородие, – чуть сбавив тон, прямо как в известном фильме ответил юноша и начал буквально есть глазами стоявшего перед ним офицера.

– Ух, хитёр, хитёр стервец! Где докладывать-то так лихо научился? – покачал с ухмылкой головой командир полка. По всему было видно, что этот диалог с зелёным унтером ему явно нравился.

– Находился под началом своего батюшки бывшего офицера императорской армии в родительском поместье, воспитатель у меня тоже из отставных солдат матушки-императрицы Елизаветы Петровны, – ответил проникновенным голосом Лёшка и чуть скосил взгляд на стоявшего позади него Матвея.

Колюбакин перешёл чуть в сторону и оказался прямо перед Матвеем. Дядьку же было не узнать – в шатре уже стоял не прежний мешковатый крестьянин-увалень, а знающий себе цену старый «уставной» солдат. Он так же лихо, как и его воспитанник, представился отставным фурьером, что соответствовало среднему унтер офицерскому званию, и теперь молодцевато глядел на полкового командира.

– Где в «семилетнюю» довелось служить, солдат, и в каких баталиях сам участвовал? – спросил его Колюбакин, внимательно вглядываясь в лицо.

Тот выдохнул и чётко доложил:

– Служил под командой их высокопревосходительств полковников графа Остермана и Суворова Александра Васильевича в Астраханском пехотном полку. Был в осаде Мемеля, баталиях при Гросс-Егерсдорфе, Пальциге и при Кунерсдорфе, брал Берлин и Кольберг, ваше высокопревосходительство. Последние два года служил в отдельной егерской команде секунд-майора Егорова Петра Григорьевича. Затем был отставлен из армии по ранению и болезни и находился в имении своего батальонного командира.

– Значит, из егерей сам, – благожелательно кивнул полковник. – То-то, я гляжу, у тебя и самого-то фузейка егерская, да и у воспитанника твоего эдакий знатный штуцер за плечами. Стрелять-то хоть он умеет из оного, научил маненько младшего-то Егорова? – и Колюбакин кивнул с усмешкой на Лёшку.

– Так точно, ваше высокоблагородие, из нарезного ружья он лучше меня бьёт, да и из фузеи уже тоже догоняет. Талант у Ляксея Петровича к точной стрельбе, как я вижу. За то и был ему отдан сей штуцер, что самим барином был трофеем из той самой прусской войны привезён.

– Ну-ну, – неопределённо, то ли соглашаясь, то ли сомневаясь, протянул Сергей Иванович. – Ладно, поглядим уже на вас обоих в деле. Так, тебя старый солдат я в строевые, конечно, ставить не буду, у нас вон чай своя обозная команда в полку имеется, ты будешь при ней в охраненном плутонге у подпрапорщика Иванова состоять. Он ведь тоже из старых солдат, так что вы с ним найдёте общий язык. А вас, батенька, я определяю в роту капитана Смолякова, там как раз ваш протеже прапорщик Сенцов полуротным служит. Вот и посмотрим потом, как он вас там в строй введёт и как к самостоятельной службе подготовит. Есть ли вопросы у кого? – и он вопросительно оглядел стоящую перед ним навытяжку троицу.

Начальство, конечно, вопросов не любило, для начальства всё и так всегда было ясно, и лишняя мешкотня ему, разумеется, была в тягость, но вот Егоров ясность любил и все-таки рискнул задержать столь высокое начальство ещё немного.

– Ваше высокоблагородие, господин полковник, разрешите, – и он выжидающе уставился на Колюбакина.

– Хм, а ты любопытный, Егоров, – хмыкнул тот иронично и проворчал: – Ну, говори, только чтобы по делу, быстро и чётко.

– Прошу разрешения оставить при себе штуцер и продолжить с ним обучение точной и дальней стрельбы. Понимаю, что не достоин пока перевода в егерскую команду, но хотя бы так наберусь для этого нужного опыта.

Полковник немного подумал и вынес своё решение:

– При каждом гренадёрском и пехотном полку высочайшем повелением матушки-императрицы созданы свои егерские команды из опытных и проворных обер-офицеров, унтеров и солдат. В нашем такая тоже имеется, и люди туда один к одному, из самых что ни на есть лучших стрелков мною лично отобраны. Похвально, что вы, юноша, имеете такое горячее стремление идти по стопам своего отца. Набирайтесь пока опыта и проявите себя в ратном деле в своей строевой роте, а там уже будем глядеть и дальше по вам. Штуцер – оружие весьма дорогое и редкое. У нас в полку их всего-то семь штук общим числом, а три из них – и вовсе в личном владении у офицеров. Так что восьмой хороший штуцерник, да ещё из унтеров, нам вовсе даже не лишним будет. Позволяю вам, Егоров, им владеть и проходить обучение точному бою, в том числе и с нашими егерями. Все припасы на это вы получите у полкового каптенармуса сполна. Есть ли еще какие вопросы? – и, увидев, что все замерли в молчании, отпустил всех к местам несения службы.

– Пошли, Лёшка, сегодня у меня подхарчуешься и в палатке переночуешь. Ну а завтра уже сам ротный определит, где тебе располагаться и что дальше делать, – предложил Сенцов. – И ты, Матвей, с нами ступай, поутру уже в свою тыловую команду явишься.

И троица зашагала в свою часть большого армейского лагеря.

Наутро Матвей отправился представляться под начало главного полкового интенданта Телегина, а Алексей предстал пред командиром второй мушкетёрской роты капитаном Смоляковым. Андрей Никитич был довольно моложавым офицером, возрастом около тридцати лет. Проявил он себя в боях в Польше под началом Суворова и прибыл оттуда с повышением где-то около трёх месяцев назад. Как и все командиры, прошедшие суворовскую школу, ротный умел быстро и творчески мыслить, брать ответственность на себя и думать о своих подчинённых.

Расспросив Алексея о семье, о дороге и задав ему ещё пару десятков вопросов на самые разные темы, поступил он затем просто, вызвав к себе Сенцова и поручив ему полное шефство над молодым унтером.

– У тебя, Сергей, и так, конечно, полный комплект в плутонгах по унтерам, так пусть Алексей покрутится, пообвыкнет вообще в твоей полуроте. Большими заботами ты его пока не грузи, так если, в общем, чем-нибудь, но зато и всем понемногу. Ну а как он опыта наберётся, так, может быть, и свой плутонг получит, там уже это по ходу службы видно будет. И имей в виду, Сенцов, если мне кого послать с донесением нужно будет куда, так я его завсегда у тебя брать буду. Парень он, чай, смышлёный, быстро у нас вон тут освоится. Насчёт штуцерного боя всё знаю, – предварил он вопрос Лёшки, – сказали уже в штабе полка, что сам командир благословил на его овладение. Ну так я только рад, что у меня свой штуцерник в роте появился. С полковой егерской командой ты позже познакомишься. По котловому хозяйству выбирай себе сам солдатскую артель, у нас отдельно только лишь офицеры здесь столуются. Все же остальные простую пищу служивых вкушают. Ночевать можешь в офицерской палатке с Сенцовым, ну или сам при хорошей погоде под открытым небом себе, где хочешь, место выберешь. Ну, вроде бы с тобой всё. Пойду я в полк, Колюбякин к себе всех командиров собирает, может быть, глядишь, какое дело грядёт, – и он оставил роту на своего первого заместителя подпоручика Медведева. Тот, в отличие от быстрого и харизматичного ротного, был с виду весь какой-то мешковатый, медлительный и громоздкий. Всё у него шло с какой-то натугой и требовало долгого обдумывания.

– По протекции, – шепнул Лёшке Сергей и тихонько посоветовал: – Ты, главное, ему поддакивай и в глаза не смотри, а сам всё равно всё, как говорит Смоляков, по службе делай. Нам этого «медведя» приставили, чтобы он себе послужной ценз для следующего звания выслужил, а там уж, глядишь, его на свою роту, куда-нибудь подальше от нас заберут.

Медведев же велел построить роту по плутонгам и начал медленный обход с осмотром каждого солдата и унтера, делая многим замечания за их неопрятный внешний вид, плохо вычищенную и подшитую форму и амуницию, недостаточно тщательно почищенное и смазанное личное оружие, находя недостатки и десятки разных причин, чтобы придраться. Особенно его интересовало, как накрахмалены и завиты эти ненавистные всеми солдатами парики с их двумя или четырьмя буклями над ушами и косой на затылке.

Алексей стоял сразу за полуротным Сенцовым, и, закончив проверку первой полуроты прапорщика Синицына, молодого и весёлого повесы, как его уже охарактеризовал Серёга, Медведев наконец-то добрался и до них. Южное солнце подбиралось к зениту и нестерпимо поджаривало полторы сотни замерших по стойке «смирно» военных. Одетые в свои суконные камзолы красного цвета с кафтанами тёмно-зелёного цвета поверх них, в короткие туго затянутые светлые штаны, в чулки и башмаки, в чёрные шляпы на голове, да ещё затянутые в широкие ремни, с патронными сумками и тяжелеными фузеями через плечо, солдаты потели и ждали своей порции офицерского внимания и недовольства.

– Рядовой Маковкин, – представился стоящий рядом с ним солдат, и на него тут же посыпались замечания: правый башмак в пыли, пряжка поясного ремня не надраена, у патронной сумки вообще надорван карман, галстук мятый…

– Записывай, записывай, каптенармус, – обратился подпоручик к стоящему рядом с ним унтер-офицеру. – Тебе же потом и контроль за устранением всех этих замечаний вести, и о том мне докладывать.

– Открыть крышку полки замка фузеи! – и Медведев провёл в его казённой части своей замусоленной ветошью. – Что ж ты, морда, оружие-то так своё запустил? – процедил он сквозь зубы. – Кремень шатается, затравочное отверстие в нагаре, ствол как надлежит не прочищен и даже не смазан – никак ты плетей захотел, бездельник! Сенцов! Восемь часов караула ему в полной выкладке и в самое жаркое время, дабы этот обалдуй небрежением своим других бы солдат в роте не заразил! – и он, шагнув в бок, наконец-то предстал и перед Алексеем.

– Старший сержант Егоров! – представился Лешка, вытянувшись во фрунте.

Маленькие глазки подпоручика как острые буравчики из под мохнатых и чёрных бровей сверлили застывшую перед ним фигуру юноши. Всё у того было с первого вида как и положено уставному унтеру – в чистоте да исправности. Но это явно был бы не Медведев, если бы он что-нибудь у кого-нибудь да не нашёл.

– Бант на косе выше уровня воротника кафтана, сама коса напудрена слабо. Непорядок и небреженье, унтер-офицер! – протянул он недовольно и постарался поймать взгляд Лёшки.

– Виноват, ваше благородие, устраню тотчас же, – рявкнул тот по-уставному и, нахмурив брови, продолжил таращиться своими выпученными глазами поверх офицерской треуголки.

Подпоручик хотел было уже перейти к следующему ряду, как вдруг в его глазках мелькнула искра удивления, и он с какой-то злой радостью потянулся к штуцеру унтера.

– Это что за винтовальная фузея у тебя такая, сержант? Что за балаган тут вообще с оружием происходит? Мало того, что вы офицерскую шпагу на себе таскаете, так ещё и с неположенным ружьём сюда, в общий строй встали!

Штуцер в его руках блестел дорогой бронзовой и латунной отделкой деталей, а само оружие было идеально вычищено и смазано.

– Получите для себя обычную фузею, а штуцер я с собой забираю, – подпоручик с нескрываемым восторгом гладил ложе дорогого оружия.

– Никак нет, ваше благородие, – неожиданно рявкнул Лёшка.

– Что-о?! – в крайнем удивлении протянул подпоручик, совершенно не ожидавший отказа, и уставился своими выпученными глазками на юношу.

– Командиром полка полковником Колюбакиным предписано мне и далее владеть сим винтовальным штуцером и вести из него непрерывное обучение точной стрельбе, давая затем отчёт его высокоблагородию лично! – проорал по-уставному Лёшка и протянул руку за своим оружием.

Мыслительный процесс у Медведева занял весьма продолжительное время, было видно, как ему не хотелось выпускать из рук такое дорогое и редкое оружие, наконец, он, как видно, себя пересилил и протянул его обратно унтер-офицеру.

– Чистить ствол нужно лучше, сержант, и смазывать как следует, а не абы как, – и, мотнув недовольно головой, он перешёл к следующей шеренге.

Потянулась рутинная солдатская служба, состоявшая из обязательной шагистики и муштры, овладения приёмами штыкового боя, быстрой зарядки оружия, караулов и разных лагерных работ. Всё это Лёшка проходил наравне со всеми солдатами в своей полуроте.

Рота в их пехотном полку состояла из четырёх плутонгов, или же взводов, если перевести всё на язык XXI века. В каждом плутонге было примерно по 35 рядовых при двух капралах. В самой же роте было от 140 до 160 рядовых, десять унтер-офицеров и по четыре обер-офицера. Высший обер-офицерский чин командира роты, как правило, занимал поручик или же капитан. Заместитель командира роты, соответственно, был в чине подпоручика или поручика, а уж полуротами командовали прапорщики.

Следующей, более высокой ступенькой в войсковой иерархии от роты и далее был батальон, в Апшеронском и многих других пехотных полках таких батальонов по штату было два. В каждый из них входило по шесть рот, первая из которых называлась гренадёрской. Туда отбирались наиболее рослые и физически крепкие люди, и их форма отличалась от прочих. Помимо гренадёрской в батальоне было ещё пять мушкетёрских рот. Батальонами обычно командовали майоры, но случалось, что и подполковники.

Два батальона с их двенадцатью ротами как раз-то и составляли пехотный полк. В полку помимо этих рот были приписанные полевые орудия с их прислугой и егерская команда. В каждом полку была большая тыловая служба во главе с полковым интендантом, заведовавшим помимо снабжения подразделений боеприпасами, амуницией и продовольствием ещё и лекарским, ремонтным и финансовым делом.

Всего по штату в полку было более двух тысяч строевых солдат, несущих основную службу, и около двух сотен нестроевых, предназначением которых было обеспечивать полк всем необходимым, дабы не отвлекать его от выполнения своих основных задач. Правда, в боевых действиях солдат участвовало гораздо меньше. Как правило, одна рота от батальона оставалась в местах постоянной дислокации полка, с больными, увечными, солдатскими семьями и со всем основным имуществом. Подтачивали действующую армию боевые и особенно санитарные потери. Ведь при большой скученности народа такую болезнь, как дизентерию, и прочие недуги никто в это время не отменял.

Русская императорская армия комплектовалась на основе постоянных рекрутских наборов, поставляли в неё в основном вчерашних крестьян. После первоначального обучения в рекрутских командах рекрут попадал в свой полк, который теперь становился для молодого солдата его родным домом на всю оставшуюся жизнь, ведь служба у солдат в XVIII веке была пожизненной. Только в 1793 году по указу императрицы Екатерины II её ограничили 25 годами.

Новобранец принимал присягу, которая навсегда отделяла его от прежней крестьянской жизни. Он получал из государевой казны шляпу-треуголку, кафтан, плащ-епанчу из плотного сукна, камзол со штанами, галстук, сапоги, поясной ремень и патронную сумку, ранец, башмаки, чулки, исподние рубахи и портки, после чего начиналось его долгое обучение для строевой службы в полку. «Полковничья инструкция конного полка 1776 года» предписывала учить рядовых «чистить и вохрить штаны, перчатки, перевязь и портупею, связывать шляпу, наложить на неё каштет и обуть сапоги, положить на них шпоры, привить косу, надеть мундир, а потом стоять в требуемой солдатской фигуре, ходить прямо и маршировать… и когда он во всём этом обвыкнется, только тогда начать обучать его ружейным приёмам, конной и пешей экзерции». Требовалось много времени, чтобы научить вчерашнего простолюдина-крестьянина держать себя прямо, молодцевато и как положено по уставу – «чтобы крестьянская подлая привычка, уклонка, ужимки, чесание при разговоре совсем у него были бы истреблены».

По пропитанию у Алексея всё решилось как-то быстро и обыденно. Вечером первых суток службы к нему подошёл пожилой капрал Савельич из его полуроты и предложил отобедать в его артели.

– Ежели, конечно, портупей-юнкеру Алексею Петровичу не зазорно будет с солдатами из одного котла кашу есть, – и он покрутил свои пышные пшеничные усы.

– С удовольствием, Савельич, спасибо за приглашение, – улыбнулся Лёшка и пошёл за пожилым солдатом к его команде.

На костровой площадке уже сидело множество солдатских артелей. Кто-то из них уже успел приготовить себе еду, и теперь, сидя тесным кружком, служилые молча поглощали содержимое артельных котлов. Кто-то ещё варил на костерке простую солдатскую пищу, а его товарищи сидели и, ожидая дежурного кострового, вели между собой неспешные беседы.

– Подсаживайтесь, господин старший сержант, – предложил рябой и конопатый рядовой, сдвигаясь со своей войлочной подстилки на землю.

– Да ладно, вдвоём уместимся, – кивнул Алексей и занял одну из половин.

Савельич одобрительно крякнул и улыбнулся.

– Вот это по-нашенски, по-людски. Стало быть, представлю я тут всю свойскую артель. Вот этого рябого, с которым вы туточки рядом сидите, значится, Архипом зовут, там дальше у нас два Ивана сидят, только один белый – Ваня Кудряш, а другой чёрный из них, по цвету волос, ну и вообще, так-то я как бы сам Ваней буду. Потом, дальше по кругу, сидят Потап, Игнат, Осип и вот дядька Кузьма, он самый старый туточки у нас. Ещё со шведом о сорок втором годе он воевал, как раз тогда, когда Елизавета Петровна на престол заступила, он в рекруты попал, и вот всё никак не хочет теперь в нестроевые переходить. Вишь ли, ему тут антиреснее с нами быть, чем в этом скучном обозе. Раньше-то нас тут десять в артели было, но при Рябой Могиле Захарку убило, вот и стало с того на одного меньше, – и при упоминании покойника все истово перекрестились. – Тимоха, ну что у тебя там, готово, что ли? Всё обсчество уже здесь собралось, одного только тебя вот с котлом нам теперяча не хватает! – крикнул он костровому, помешивающему варево.

– Сейчас, Иван Савельич, снимаю уже, доставайте все свои ложки, – крикнул в ответ Тимофей и поставил посредине солдатского круга большой медный котёл.

Ни один из присутствующих не сдвинулся с места, выжидающе поглядывая на Савельича с Лёшкой.

– У нас принято, что старший по чину с котла пробу снимает, – с улыбкой обратился к юноше капрал. – Начинайте с Богом, господин сержант.

– Дэк, тут мне люди в отцы вон годятся, – кивнул тот в ответ на Кузьму. Но понимая, что всё общество ждёт, тянуть и манерничать не стал, а степенно перекрестился и, зачерпнув первую ложку, подув на нее, отправил осторожно в рот. Эх, и хороша была солдатская каша! Вроде бы и сготовлена она была совершенно просто: дроблёная крупа, разваренная с мясом и сдобренная потом солью и салом – вот и весь её рецепт. Но на свежем воздухе у костра, да ещё со ржаным сухарём вприкуску есть её, голубушку, после дневных солдатских трудов было сейчас одно удовольствие. Как-то незаметно ложка достала дна, а затем и вовсе заскрябала по нему.

– Ну вот и славно, – вздохнул Савельич, – ежели вы не против, так у нас тут Ваньки доскребут посудину, им же потом и чистить да мыть её.

Всё тут было просто да естественно и уже распределено своим устоявшимся годами порядком, и Алексей теперь только лишь принимал всё это так, как оно уже было.

Приходя в свою роту, вчерашние мужички-общинники включались в абсолютно привычную для них форму социальной организации – солдатскую артель. В ней должно было быть не менее восьми человек, и старшим обычно был самый опытный из солдат или из унтер-офицеров. При отсутствии общей совершенно развитой системы снабжения в армии русские солдаты приспособились обеспечивать себя сами всем тем, что им и было нужно для своей жизни. На общие артельные деньги ими закупался дополнительный провиант, сукно или кожа. Умельцы чинили амуницию и обувь, шили мундиры или рубахи, а самые расторопные на долгих постоях даже порою нанимались на заработки. Деньги из солдатского жалованья, заработков, трофейных и наградных отчислялись потом в общую артельную кассу, во главе которой служивые сами назначали степенного и авторитетного «расходчика» или же ротного старосту. Такое, понятное всем внутреннее устройство делало русскую армию социально и национально однородной и привычной каждому, кто в ней проходил службу. Это постоянное чувство связи в бою со своими товарищами обеспечивало взаимную выручку и поддерживало боевой дух русского солдата.

С первых дней службы рекруту-новобранцу внушали, что он уже теперь – «не крестьянин, а солдат, который именем и чином своим от всех его прежних званий преимущественен, отличается от них неоспоримо честью и славою, так как он не щадя своей жизни, обеспечивает своих сограждан, обороняет отечество и тем заслуживает признательность и милость государя, благодарность земляков и молитвы чинов духовных». Вчерашний пахарь-простолюдин, оторванный от своего маленького мирка и повидавший в походах дальние края и другую жизнь, теперь в солдатах навсегда порывал со своей прежней жизнью и уже никогда не ощущал себя крестьянином. Теперь он был государев человек!

Рекрутам рассказывали историю их полка, его славный путь с упоминанием всех тех сражений, войн и походов, в котором он принимал участие. Пересказывались имена полководцев и имена прославленных героев, которые своей службой из вчерашних «подлых мужиков» смогли дослужиться до всеми уважаемых старших унтеров, а порою даже до самих господ обер-офицеров. В царствование Петра I, всего лишь полвека назад, таким вот образом «вышли в люди» более четверти пехотных офицеров, особенно из гвардейских полков.

За доблестную службу предусматривалось повышение окладов, награждение медалью или же производство в унтер-офицеры. Нередко после больших баталий солдаты получали из казны особые премиальные выплаты.

Служащему причиталось жалование, оно было разным и зависело от рода войск. Рядовому пехотного полка было положено примерно 12 рублей в год, унтер-офицеры получали примерно в полтора, а то и в два раза больше. Правда, этих денег солдаты практически не видели: что-то уходило у них за долги или в руки маркитантов, а что-то в артельную кассу. Нередко случалось, что присваивались они нечистым на руку начальством.