Текст книги "Егерь Императрицы. Унтер Лёшка"

Андрей Булычев
Егерь Императрицы. Унтер Лёшка

Часть 1. Недоросль

Глава 1. Российская империя. 25.08.1769

– Ох, и всыплет мне ваш папенька, Ляксей Петрович, по самое не балуй всыплет горячих, – ворчал, хмуря густые брови, Матвей. – Говорил же он нам: «Дома нынче сидите, нечего вам по лесам шастать, ибо ненастье вон надвигается». Нет ведь, не послушались мы его с вами. А у него ведь всё время к непогоде нога загодя ноет. Ещё с тех самых пор, как её пруссаки под Кольбергом прострелили.

– Да ладно, дядька Матвей, зато гляди, каких мы с тобой тетёрок добыли, – тряхнул головой белобрысый парнишка и кивнул на двух связанных за лапы птиц, перекинутых через плечо воспитателя. – А коли дал бы батюшка свой штуцер, так и вовсе бы косулю стряпухе принесли, жаль вот, далеко та коза была, с нашей-то фузеи не в жисти не взять её было. Ничего, не переживай дядька, чай, поспеем к себе-то до дождя. До усадьбы всего-то ничего осталось, какая-то пара верст, и мы уже у себя под крышей будем.

– Ну не знаю, не зна-аю, – протянул глубокомысленно Матвей. – Вона как тучи-то вокруг сгустились, со всех сторон они нас ужо обступают. Можа, лучше было бы нам в лесу от непогоды схорониться? Под густой-то ёлкой ведь, как в шалаше, можно любую непогоду пересидеть, ужель до вечера не развеяло бы всё вокруг?

Действительно, с запада надвигалась тёмная туча, слышались хлёсткие раскаты грома и сверкали яркие молнии.

Пятнадцатилетний сын местного помещика Егорова Лёшка перекинул охотничью кремнёвку дулом вниз и маханул в сторону недалёкой уже усадьбы.

– Давай-ка, дядька, мы тут по полю путь срежем, тогда уже точно время выгадаем! – и, не дожидаясь ответа своего многоопытного товарища, паренёк бросился бегом через овсы.

Матвей же только крякнул неодобрительно и, подминая посев, заспешил вслед за своим сорванцом.

Они уже были посреди поля, когда вдруг задул сильный, порывистый ветер и первые крупные капли дождя с глухим стуком упали на землю. Пары минут не прошло, как вслед за ними с неба хлынул уже целый поток.

Лёшка вдруг резко сменил направление и принял чуть вправо, где, словно островок среди моря, виднелся небольшой поросший кустарником холмик с двумя стоявшими на нём большими берёзами. Матвей тоже прибавил было ходу, но угнаться за своим барчуком он всё равно не смог, а тот уже заскочил под самую большую берёзу, и в неё прямо на глазах у ошалевшего воспитателя вдруг ударила малиновой огненной дугой из тучи огромная молния. Раздавшийся затем оглушительный грохот с накатившей следом за ним горячей волной свалил Матвея на землю. Чуть-чуть очухавшись, он поднялся на корячки, вглядываясь перед собой.

Несмотря на проливной дождь, берёза перед ним пылала жарким пламенем, а под ней, свернувшись калачиком, лежал его Лёшка – Ляксей Петрович, сын местного помещика и бывшего воинского командира Матвея Лыкова, его воспитанник и его вечная головная боль и забота.

Дядька, скользя по раскисшей глине, забрался на холм и упал на колени перед мальчишкой.

– Лексей, Лексей, Лёшенькаа!!! – закричал тонким голосом немолодой мужик и, разорвав на мальчишке рубаху, припал ухом к его груди. Сердцебиения у него слышно не было. Схватив дитё на руки, он ринулся сломя голову в сторону усадьбы.

Глава 2. Сирийская Арабская Республика, провинция Идлиб, зона деэскалации. 25.08.2020

Знойное сирийское солнце стояло в зените и раскалило броню техники так, что даже через тактические перчатки спецназа чувствовался сейчас этот лютый полуденный жар. До контрольной точки встречи с «партнёрами» оставалось ещё около пяти километров пути по безлюдной, пустынной местности. Рядом со старой бензозаправкой российской группе из двух БТР-82А и трёх «Тигров» предстояло соединиться с тремя турецкими броневиками Kirpi и затем уже продолжать патрулирование по трассе М-4 совместно.

Это был восьмой выход группы Алексея за август. Ему приходилось сопровождать конвои, прикрывать работу пеших групп спецназа и патрулировать свой район. До смены и убытия в Россию оставался всего лишь месяц. Один месяц на этой далёкой от России войне. Ещё тридцать жарких и долгих суток на арабской земле, и уже там, у себя, можно будет потом забыться, скинуть с себя это вечное тягучее напряжение и ожидание удара и затем просто нормально жить. Как же ему хотелось к себе на Родину!

А пока старший лейтенант Егоров, следуя в своей командирской машине, отслеживал на планшете данные по оперативной обстановке, получаемые с их «Орлана», и задавал дальнейшие целеуказания для наблюдения оператору беспилотника. Лучше бы, конечно, чтобы вместо него их прикрывали родные и такие надёжные вертушки, но туркам, типа «контролирующим» эту часть Сирии, уж очень не нравилось присутствие Российской авиации в своей зоне ответственности, и приходилось как-то с этим мириться, сохраняя и поддерживая такой хрупкий баланс сил. Поэтому пара Ми-35, проводив группу до начала турецкой зоны и пройдя под конец над самыми машинами, повернула затем к себе на базу. Прикрытие с воздуха можно было теперь ждать не раньше пяти-шести часов вечера и уже только по выходе в свою зону ответственности.

– Усилить наблюдение, группа! Подходим к точке встречи. Наши партнёры уже на месте, – бросил в эфир командир, увидев три турецкие бронемашины, замершие на обочине трассы.

Двумя часами позже сводная группа входила в Урум-эль-Джауз. Первыми разбитый участок дороги перед самым посёлком прошли турецкие бронемашины. Они обогнули заглохший прямо посреди дороги древний грузовик, загородивший своей тушей большую часть трассы, и стремительно прибавили ходу. Что-то не нравилось во всём этом Алексею, его мозг по привычке, привитой ещё в «Рязанке», работал, словно живой процессор, анализируя всё происходящее вокруг.

Слишком это было удобное место для засады! Рядом находились развалины строений, слева была большая воронка, и этот замерший прямо посредине дороги грузовик, он словно специально направлял всё движение к правой обочине, тем самым сковывая собой всякий манёвр. И что характерно, ни одного мирного жителя в непосредственной близости, а ведь это достаточно густонаселённый район провинции! Да и турки неспроста так рванули вперед, словно соревнуясь в гонках по бездорожью с русскими.

– Боря! Прибавь скорость. Всем – готовность номер один! – отдал по рации распоряжение командир и, откидывая боковую бронезаслонку, высунул наружу ствол своего АК.

Передовой БТР, объезжая застывший грузовик, уже почти что его миновал, когда в его бок в упор, буквально с тридцати метров, от ближайших развалин ударила вдруг реактивная струя гранатомёта.

– Гранатомётчик справа! Всем – огонь! – закричал Егоров, и по лежащим внавалку бетонным блокам, плитам и всевозможным строительным обломкам ударили тяжёлые пули крупнокалиберного «Корда», гранаты автоматического станкового гранатомёта «Пламя» и всей той «стрелковки», которая только была сейчас в их группе.

82-й чадил дымным пламенем, и нужно было срочно спасать тех, кого ещё было можно.

– Центр, я Астра-5, я Астра-5! На меня совершено нападение при входе в Урум-эль-Джауз, одна коробочка горит, прошу помощи!

Тигр командира ринулся к подбитой технике, чтобы успеть выручить своих ребят и, не доезжая буквально пяти метров до горящего БТРа, сам скрылся в гигантском облаке из песка, камней и огня, взметнувшихся над машиной.

26.08.2020. Россия. Вести-24

«25.08.2020 в 16:30 при проведении совместного патрулирования с турецкими военными около населённого пункта Урум-эль-Джауз в зоне деэскалации провинции Идлиб Сирийской Арабской Республики неизвестными боевиками было совершено нападение на объединённую военную колонну. В ходе подрыва бронетехники на фугасе у российской стороны есть пострадавшие.

Командование российской группировки войск в Сирии во взаимодействии с турецкими военными, а также с сирийскими органами безопасности устанавливает причастность действующих в зоне деэскалации Идлиб боевиков к нападению на колонну».

Глава 3. Козельский уезд Московской губернии. Усадьба помещика Егорова

Где я, что со мной. Что случилось? – тукала в висках мысль и пока что не находила ответа. В голове сверкали какие-то неясные и путаные образы.

Вот маленький мальчик обнимает папу в красивой военной форме, и тот, улыбаясь, подбрасывает его вверх, отец такой загорелый и счастливый. На его груди виднеются награды – крест ордена Мужества на красной колодке, а рядом на голубовато-серой ленте медаль с танком и надписью «За отвагу».

– Мой папа – офицер, он пришёл с войны и победил там всех бармалеев, он у меня самый смелый! – говорит мальчик другим, таким же, как и он, сорванцам в своём садике.

Вот мама прижимает его голову к себе, и они вместе с ней плачут, не стесняясь своих слёз, а рядом стоят с виноватыми лицами дяденьки с большими звёздами на погонах и виновато переминаются с ноги на ногу. И на столе лежит коробочка со вторым орденом Мужества. Рядом нет отца и никогда уже больше не будет.

Спортивная секция самбо, соревнования, и на груди у повзрослевшего мальчишки на красивой трёхцветной ленте свисает золотая медаль с цифрой I. И какой гордостью светятся глаза у мамы, которая стоит в первом ряду среди зрителей.

Последний звонок, выпускной, и руки его девушки Маши на плечах в кружении танца. Вступительные экзамены в РВВДКУ – Рязанское высшее военное десантное командное училище имени генерала армии В.Ф. Маргелова – кузницу офицеров ВДВ и Спецназа России. Лысая голова первокурсника, наряды вне очереди, недосыпание, эта вечная усталость и постоянное чувство голода.

– Эй, «минус»! Давай, три «взлётку» лучше, сейчас опять всё по новой перемывать будешь! – как же тяжело здесь быть «первашом», и как же ему это всё суметь перенести!

И вот уже вторая курсантская полоска на рукаве форменной куртки – а жизнь-то налаживается! Полигонные стрельбы, ночные марш-броски, укладка парашютов и первый прыжок. Это будто шаг в другую жизнь, когда, преодолев себя и все свои страхи, ты рождаешься, словно заново, для иной жизни. Какая же тишина там, в небе, под светлым шёлковым куполом! Такой тишины точно нигде нет на земле.

А, нет, и там уже её тоже нет – вон как орёт от восторга Серёга с третьего взвода! Слышал бы это его ротный Иваныч – летал бы потом любитель образных выражений по внеочередным нарядам весь месяц!

Третий курс – мы уже «старшаки»! Типа, жизнь знаем, когда службу как следует тянуть нужно, а когда и где сачкануть можно – поняли. Всё бы хорошо, но как же тяжело даются эти основные английский и турецкие языки, а тут ещё арабский с немецким как дополнительные зубрить нужно! Ну вот зачем нам забивать так этим всем голову, нас что здесь, на переводчиков, что ли, готовят? И так ведь времени свободного мало, лучше бы давали больше тактики, что ли, или на стрелковую подготовку упор делали!

Снова соревнования: самбо, рукопашный бой, бег на длинные дистанции, стрельба из боевого оружия и метание всего того, что можно метать. О-о-о, а со мной уже считается сам начальник курса.

– Егоров, нужен хороший результат по стрельбе на округе!

– Постараемся, товарищ полковник!

Четвёртый, пятый курсы, выпуск, и вот оно, долгожданное распределение по частям. На голубых погонах блестят по две лейтенантские звёздочки, и блестят слезинки в глазах у мамы. Мама, мама, милая мама, не плачь, пожалуйста, всё у меня дальше будет хорошо! Послужим Родине, как и положено на Руси. А то, что Машка не захотела стать женой военного и выбрала для себя богатого коммерса, – так это не беда, мама. Значит, не моя-то была судьба, а чужая. Моя? – А моя, выходит, где-то меня ещё ждёт.

Служба в бригаде, Кавказ, и тот, первый бой в горах. Старлейские погоны, Сирия, последний патрульный выход, горящий БТР, удар, огненный всполох, боль, темнота, всё…

И вот всё это каким-то образом перемешивается уже с другими яркими образами, словно бы в каком-то гигантском калейдоскопе.

Большой двухэтажный дом помещичьей усадьбы, с высоким каменным крыльцом на входе. Мама в длинном платье и в кружевном платке на плечах. Слева от неё стоит моя сестра Анна, по правую руку – уже совсем взрослый брат Павел, а сам я стою чуть впереди всех, смешно пританцовывая на месте от нетерпения. К нам правит коляску наш кучер Савелий, в большой чёрной картузной шапке на широкой бородатой голове. Вот, из неё неловко выбравшись, ковыляет к нам, сильно припадая на левую ногу, высокий и худощавый, уже довольно немолодой мужчина в военном камзоле и при шпаге.

– Ну что же ты стоишь, Лёшенька, иди к батюшке, он ведь к нам вернулся с войны!

Болезнь и смерть мамы, отчаянье, чёрная тоска и горячая детская обида на весь этот жестокий окружающий мир, оставивший совсем маленького мальчика один на один со всеми его страхами, обидами и трудностями, без защиты самого близкого и дорогого человека на свете.

Образ матери потихоньку тускнеет и заслоняется в сознании новыми образами. Вот противный учитель – француз Мишель шипит на непоседливого мальчишку, которому ну никак не даются эти проклятые языки.

Проказы с дворовыми мальчишками из усадьбы и деревеньки, порки лозой и гнев сурового батюшки:

– Лучше до смерти тебя засеку, неслуха, чем ты потом будешь нашу фамилию позорить!

Довольный вид Павла. Он и сам никогда не упускал случая дать подзатыльник своему младшему брату, да и жена его – как раз ему под стать, та ещё мегера – Ольга.

А вот дядька Матвей – мой воспитатель и единственный человек, кому я был по-настоящему небезразличен в этом мире. Он пожилой отставной солдат, без рода и без семьи, возится со мной как со своим родным сыном, мается мной, сердешный. Где бы я ни был: в драке ли с дворовыми крестьянскими мальчишками, в ночном ли на выпасе коней, на ловле ли рыбы бреднем в местной речке Малиновке – везде он ходит за мной по пятам словно тень. Его весёлые и добрые глаза, спокойный и уверенный голос, крепкие, всегда готовые к помощи руки постоянно присутствуют во всех моих видениях.

– Ляксей Петрович, вам рану лучше подорожником приложить, вот так вота, как я. Плюнул, чуток размял его пальцами, чтобы из листа немного соку вышло, и прижал потом к болячке посильнее, глядишь, а юшка-то и перестанет тогда течь. Подорожник – это первое дело при таких вот царапинах. А если при больших ранах в бою, то лучше бы, чтобы перетянуть руку или ногу повыше, а не то ведь и помереть недолго, коли юшки слишком много из того телесного пробою выбежит. Помню, вот при Кунерсдорфе, значится, дело было, когда пруссаки уже думали, что нас разбили совсем, а фельдмаршал-то Пётр Семёнович Салтыков как скомандовал нам тогда эдак грозно: «Всем русским – в штыки! Вперёд, братцы, за матушку императрицу Елизавету Петровну!». Ну мы и дали тогда там этой немчуре! Однако сколько побитых-то тогда было, а ранетых-то сколько, э-э-эх! Мне вот самому там штыком Фридриховый гренадёр это плечо пробил, я уж думал, всё, отвоевался теперяча совсем. Однако же выкарабкался как-то вот. Но юшки, конечно, много тогда потерял, занедужил потом и ослаб сильно. Это уже после того меня в команду особых стрелков определили, как раз под начало вашего батюшки. Я ведь сам сын лесника как-никак, стрелял метко и проворен был по молодости весьма. Ну а потом уже, когда его сиятельство граф Панин нас в батальоны свёл, мы, стало быть, и стали называться егерями. Нам и одёжу особливую, и фузеи укороченные выдали, всё для особого прицельного боя стрелками. А папенька ваш уже тогда с тем прусским штуцером никогда не расставался, он его у херманского охфицерского егеря отбил, так что неспроста он вам не даёт его просто так пострелять. Потому как дорог он для него и памятен очень…

И на такие рассказы дядька Матвей был весьма богат. Можно было часами слушать его байки о грозных баталиях и о военных походах, представляя себя на его месте или же вообще на месте самого батюшки.

Но особенно хорошо было с дядькой на охоте. Это увлечение всецело захватило их обоих, а после того, как на двенадцатилетие батюшка подарил ему потёртую и старенькую кремнёвку, то яркие образы в сознании бежали от картинки к картинке всё быстрее. Осенняя гусиная охота на болотах, первый добытый им самостоятельно заяц-русак, выскочивший из небольшого перелеска в поле. Сбитый в бору с ветки красавец тетерев-косач. Утреннее, на самой зорьке, глухариное токовище и клёкот красавцев косачей. Струящийся из ружейного ствола дымок и этот особенный запах сгоревшего пороха. Костёр у шалаша и запечённая в малиновых углях только недавно добытая на болоте утка. А вот и последнее видение: они с дядькой Матвеем бегут под ливнем по полю, а сверху страшно грохочет гром. Нужно поскорее укрыться под вот этими большими берёзами на островке. Затем – страшный грохот, яркая вспышка, удар, жар и боль, а потом – всё… полная темнота и тишина.

«Что же со мной случилось, где я и кто я вообще? Офицер войск специального назначения Российской федерации XXI века или всё же мальчишка-подросток из далёкого XVIII века?» Все образы переплетались в сознании в каком-то непонятном, хаотичном порядке. Он вслушался в себя, стараясь хоть как-то почувствовать своё тело. Вот в мозг ударила боль от обретавшего чувствительность тела. Кололо ноги и руки, зудела тянущей болью поясница, а веки были словно налитые свинцом. Алексей напрягся и очень-очень медленно приоткрыл глаза.

Сумрачная комната, в которой он лежал, слабо освещалась из того небольшого и мутноватого оконца, что было на противоположной от кровати стене. Свет, исходящий от него, был какой-то сероватый. Похоже, что уже наступало утро, и сейчас за окном ещё только светает. Справа раздавалось негромкое похрапывание. Алексей скосил глаза и увидел спящую сидя на стуле дворовую бабу Прасковью, что была в господских прислугах и исполняла все дела по дому, от уборки и стирки до помощи в готовке на кухне, и вообще делала всё то, что только от неё требовалось.

Перед Прасковьей стоял небольшой столик с потухшим огарком свечи в бронзовом подсвечнике, а рядом с ним был медный чайник-поильник с длинным и изгибистым носиком. Алексей почувствовал сильнейшее чувство жажды и невольно облизал языком свои пересохшие губы.

– Пить… Пить… – ещё раз тихо прошептал он.

Баба перестала храпеть и приоткрыла глаза.

– Ой, батюшки святы! Ляксей Петрович в себя пришёл! – заголосила она заполошно и резко вскочила со своего стула.

Раздался близкий шум в коридоре, и в светёлку влетел дядька Матвей, а за ним подбежали ещё дворовые. Затем раздался громкий топот, и в комнату ворвался сам хозяин Егоровского поместья батюшка Пётр Григорьевич. Все вокруг разом расступились, и он, низко наклонившись, начал оглаживать дрожащими пальцами рук лоб и щёки сына.

– Живой, живой, очнулся мой мальчик!

Алексей попытался было приподняться, но у него из этого ничего не вышло – слишком ещё слабым было его тело. В сознании всё поплыло, и он вновь провалился в забытьё.

– Говорил же я вам, любезный мой Пётр Григорьевич, более всего нашему больному сейчас нужен покой и полная тишина. Он только три дня как перенёс такой страшный удар небесным электричеством в виде молнии и начал было приходить в себя, а тут вы его со всей своей дворнёй давай же на радостях-то волновать. Эдак неокрепшая психика мальчика вообще ведь может сломаться, и тогда я уже ничего не смогу вам гарантировать. Покой, покой и ещё раз покой, батенька! Пусть даже сиделки на цыпочках рядом с ним ходят и только в соседних комнатах потом шёпотом говорят.

– Хорошо, хорошо, Иннокентий Данилович, виноваты, что уж мне тут оправдываться, – развёл руками хозяин поместья перед уездным врачом. – Да уж больно обрадовались мы ведь здесь все, как только увидели, что наш Лёшенька в себя пришёл. Не изволите ли в кабинете чаю отпить, а перед ним ещё и пару рюмочек настойки отведать? У моей ключницы клюковка цельный год в холодном погребе настаивалась. Таких настоек в нашем Козельском уезде вы уже нигде не откушаете более, уверяю вас, Иннокентий Данилович. Чай, уж не грех ведь, по такому-то случаю? Значит, говорите, сейчас уже должен на поправку сынок мой пойти? – и мужчины неспешно удалились в хозяйский кабинет.

Алексей лежал с закрытыми глазами и его мучили думы. Кто же он такой на самом-то деле. Только недавно ещё он был Лёшкой, младшим сыном местного помещика Егорова, отставного офицера, проживающего со всей семьёй из двух сыновей и дочки в Козельском уезде, верстах эдак в двадцати от самого городка. Всю эту жизнь дворянского сына он помнил весьма отчётливо и ясно. Это была его жизнь, и это было его родное тело. Но тут же, рядом стояла и жизнь совсем другого человека из такого далёкого XXI века, с его судьбой, чувствами и со всеми теми знаниями и навыками, каких вообще, даже в помине не могло быть у дворянского недоросля. Одновременно со всем этим обе эти такие разные судьбы и личности сейчас в этом вот, лежащем на постели мальчишке каким-то весьма странным образом совмещались воедино, в одно целое. Они сливались в нём и как бы дополняли друг друга. И не было у него тут разделения на того или на другого человека. Оба этих сознания совершенно разных людей сейчас просто совершенно растворились друг в друге, рождая при этом нового человека, родившегося одновременно в XVIII и в XX веке. И со всем этим ему нужно было теперь как-то жить.

Алексей открыл глаза и поймал на себе напряжённый взгляд дядьки Матвея.

– Пить, – прошептал он. И воспитатель торопливо вставил в губы носик поильника.

– Пейте, пейте, Ляксей Петрович. Всё прямо так, как и сказал нам учёный дохтор. Что придёте вы в себя совсем скоро, а там уже дальше и в крепком сознании с Божьей-то помощью будете. Пейте водицу и ничего не говорите сейчас только. Иннокентий Данилович строго-настрого приказали вам не волноваться и всем нам вас ни в коем разе не волновать. А батюшка так и вовсе за нераденье кнута дворне пообещал. А вам самому надобно лишь пока спать побольше, да и силов набираться.

Алексей жадно отпил из носика живительной влаги и без сил откинулся на подушки.

Время в светёлке бежало очень медленно, из всех новостей, пересказываемых ему словоохотливыми сиделками, были лишь о том, что у соседки Акулины куры вдруг крупными яйцами начали нестись, такими, что аж не в пример больше, чем у всех остальных будут в поместье, а ещё и в крапинку такую рыжую. Никак она какой особый заговор для того знает? Не зря же и её родный батюшка Мефодий Селантьевич кузнецом у нас в деревне был отменным. Кузнецы-то, они ведь такие! Они ведь особливую связь с потусторонними силами имеют! Вот и передал он небось своей любимой доченьке малую толику того свово умения. У него у самого-то вона как получалось ранее удачно зубы всем рвать. Со всех окрестных селений страдальцы сюда обращались. А всё почему? А всё потому, что опять же он заговор на то тайный знал.

– В соседней Татьяновке у помещика Горюнова Ваську Рыжего до полусмерти, рассказывают, чуть было кнутом не запороли. А всё почему? А потому как дерзкий и нерасторопный вдруг этот холоп стал. Видать, не отошёл ещё молодой мужик от горя, с тех пор как его Февронья при родах померла. А кучер Кузьма, тот, что энто барское наказание самолично исполнял, потом по большому секрету конюху поведал, что этого Ваську теперяча в солдатчину отдадут при каком новом рекрутском наборе.

– В нашей Егорьевке и в самом поместье всё чинно и спокойно, Ляксей Петрович, только вот Савва с Никитой разодрались былочи в кровь. Что уж у них там произошло, бестолковых – все теперь только думают да гадают, и кажется теперь всему обществу, что, видать по всему, здеся, в этой ссоре виноват Никитка. Он ведь ещё с парней на Ефросинью-то заглядывался. Да ведь она по батюшкиному веленью за Савву-то замуж вышла. А Никите-то вот всё сухота да печаль, как видно, по ней сердце гложет, до сих пор ведь он её, с парней всё позабыть не может.

Из более «информативного» было только общение с батюшкой и с уездным доктором Иннокентием Даниловичем, навещавшим больного еженедельно. Послушав дыхание пациента и внимательно всё осмотрев и ощупав, врач, как правило, уделял какое-то время и на разговоры, не связанные с лечением. Оно, в общем-то, продвигалось весьма успешно, и состояние Алёши теперь уже не взывало никакого беспокойства. Почему было бы не поговорить доктору с таким любознательным и умным пареньком, имевшим свой, не по годам зрелый взгляд на многие окружающие его вещи и события.

– Бригадир Суворов наголову разгромил под Ореховом в Польше конфедератов, и теперь генералу Апраксину осталось только разогнать всю эту спесивую шляхту по своим местечкам, а кого-то и вовсе в Сибирь переселить, и можно уже будет выводить войска из Речи Посполитой для войны с Турецкой Портой. Теперь-то поляки уже навеки успокоятся и будут себя вести, как и подобает верноподданным Российской империи. А на Днестре князь Александр Михайлович Голицын вот-вот возьмёт эту сильнейшую крепость Хотин, и турком тогда уже точно не поздоровится, хотя, конечно, надо признаться, что уж больно долго он под ней стоит. Ну да, Бог даст, полгода, от силы ещё год пройдет, и война эта должна уже закончиться. Пора бы и нам в долгом мире пожить, только ведь недавно мы закончили ту тяжёлую войну с Пруссией, а тут и ещё вона какая напасть из османов нашлась.

– Война будет долгой. Просто так турки не уступят нам свои владения, – возражал доктору Алексей. – Для них потеря северных территорий и выход России на Чёрное море, небось, в самых кошмарных снах снятся. А западные страны, желающие сдержать наше усиление, к тому все силы приложат, лишь бы всемерно поддержать турок. С Польшей тоже всё непросто будет. Эта страна и её народ – совершенно западного взгляда, и никак они не видят себя в составе нашей империи. Ох, и намучаемся мы ещё с ними, Иннокентий Данилович. Жили бы они, как хотят, в своём склочном мирке, резались бы друг с другом на саблях после скандальных сеймов. Королей вон всяких польских возводили бы да свергали по очереди и огребали бы горячих постоянно то от Австрии, то от Пруссии соседней, ну или от нас, чтобы лишнего на восток не лезли. Все те средства, силы и кровь, что мы в них вбухаем, ничего ведь нам не дадут всё равно, и народ польский того никогда не оценит.

– Вы, Алёша, конечно, необычно умный для своих лет мальчик, – с улыбкой отвечал ему врач, – и мне с вами весьма интересно вести такие вот беседы, однако вы совсем ничего не понимаете, в силу своего возраста, в такой сложной науке, как политика. А это ведь самая главная из наук нашего мироустройства будет. И в вопросе с конфедератами, и с османами нас всецело поддержат цивилизованные западные страны. Кому же нужны бунтари в самом центре Европы, когда и в своих-то странах ещё угольки инакомыслия не затушены. А уж вот этот восточный деспот Турция так и вовсе давно уже у всех поперёк горла стоит. Всего-то ещё какой-то лишь один век назад не ее ли армии под стенами самой Вены стояли да угрожали её приступом взять. И до сих пор ведь та Османская Порта множество народов у себя угнетает, кои хотели бы по цивилизованным западным законам жить и своё справедливое управление иметь.

В общем, было о чём поговорить Алексею с врачом.

Батюшка Пётр Григорьевич, уже старый, отставной по инвалидности Елизаветинский офицер, занимал больше Лёшеньку рассказами о своей военной службе. Давно заметив у мальчика интерес к военному делу и способности к службе, он, как мог, прививал своему младшему отпрыску такие нужные качества характера, как стойкость, храбрость, ответственность и решительность. С дисциплиной, конечно, у него всё было пока непросто.

– Ну да молодо-зелено, повзрослеет, Бог даст, а как только ответственность за людей появится, так и к порядку тогда наш Лёшка приучится, – повторял он в ответ на частые жалобы своего старшего сына и снохи.

Алексей был младшим сыном в мелкопоместной дворянской семье отставного офицера. И так как всё имение, состоявшее из господского поместья с небольшой деревенькой в три десятка крестьянских дворов, по всем правилам переходило в наследование к старшему Павлу, то младшему сыну только и оставалось теперь тянуть государеву службу. С младенчества, по уже устоявшейся в России традиции, он был приписан к Измайловскому гвардейскому полку и считался теперь в отпуске – «за науками». К семнадцати годам, как и предполагал родитель, Алёшенька должен был по выслуге получить своё первое обер-офицерское звание прапорщика, и ему тогда вполне было можно начинать уже службу в войсках. Сейчас же по воинскому реестру военной коллегии у него было унтер-офицерское звание старшего сержанта.

– Поправишься, крепко на ноги встанешь, я тебе в обучение точной стрельбе свой штуцер дам, – нахмурив брови, торжественно изрёк Пётр Григорьевич. – И боевого припаса, сколько тебе только нужно будет, тоже возьмёшь. Будете вон с Матвеем в ближнем овраге по цели бить. Он-то сам стрелок отменный, я уж его в деле не раз видел. Правда, он, конечно, больше к бою из гладкоствольной фузеи привык, ну да ничего, разберетесь, поди, с ним, чай ты уж и сам не сопля зелёная. Ты, главное, Лёшка, за оружием следи – как за своей зеницей ока! Не дай бог, я нагар в стволе найду, в кремне или замке какой непорядок обнаружу – никогда более ты такого оружия от меня не получишь, будешь вон за зайцами с Матвейкой по полям с его гладкой фузейкой бегать!.. Да заходи уже, Анька! Уже сколько в дверях стоишь, сопишь да всё мнёшься там. Проходи к своему любимому братцу, а я вон работу дворни проверить пойду, совсем они уже от рук у нас отбились, лоботрясы! – и, тяжело поднявшись, батюшка, опираясь на свою трость, вышел из комнатки.

Аннушка – это был, конечно, лучик света в Лёшкином мире. Старше его на два года, сестра была ему самым близким человеком, наравне с дядькой Матвеем. Рано оставшись без матери, младшие дети Егоровых были очень дружны между собой. И зачастую только ей мог рассказать мальчик про свои самые сокровенные тайны и мечтания.