Текст книги "Ад закрыт. Все ушли на фронт"

Глава 7
В Париже удушливо жарко

– Вопросы есть? – весело спросил Профессор за завтраком, очищая скорлупу с вареного яйца.

– У меня к вам есть вопрос, месье Профессор…

– Какой же?

– Вы знаете хотя бы часть руководства ордена? Кроме Жака Кокто?

– Всю официальную верхушку… Но кроме нее есть боевая часть, ее-то членов не знает никто… Знают исполнителей – не головы, руки. Вчера ночью наш общий друг Франсуа Селье обидел и наших местных коммунистов, и боевиков Приората.

С коммунистами проще всего – в их подполье всегда кишмя кишат двойные агенты. Не успели появиться люди, натравившие их боевиков на вас – мы знали об этом. И знаете, что сказали про вас коммунистам?

Профессор «загадочно» ухмылялся.

– Что же?

– Что вы – посланники Сталина, у вас якобы тайная миссия уничтожить троцкистов и подчинить Москве всех коммунистов Франции. То-то они и взъерепенились…

– А боевики Приората?

– С ними серьезнее… – Профессор и правда посерьезнел. – У нас с ними негласный договор – друг друга не трогаем. Но тут пришлось этот договор нарушить… Франсуа если наносит удар – это серьезно. Думаю, они не оправятся несколько дней, и вы успеете спокойно… переместиться. Вы ведь сегодня в ночь нас покида– ете?

– Да… Но, думаю, мы еще вернемся – центр Приората именно здесь.

– Это верно! – энергично кивнул Профессор, рассыпая гриву по плечам. – Но у вас своя миссия… Мы прикрываем вас, чтобы вы могли ее исполнить.

– Если мы и сместим правительства двух великих держав… Даже трех. Даже тогда Приорат не даст нам ничего менять. Даже если Европа к востоку от Рейна начнет меняться – тут, во Франции, останется страшное гнездо. Его необходимо раздавить.

Профессор положил серебряную ложку с монограммой, которой кушал яйцо всмятку.

– Серьезные планы… Сказать, что я им сочувствую – не сказать решительно ничего. Скинуть со своей лошади второго всадника – это розовая мечта всех тамплиеров со времен еще Пьера де Болонья. Вы, наверное, уже догадались, что и на процессе тамплиеров без Приората не обошлось?

– Петя даже предположил, что членом Приората был сам папа… Или имел к Приорату Сиона отношение… – с удовольствием «наябедничал» Вальтер. Вид у него был неуверенный – ему явно очень не хотелось, чтобы папа римский имел отношение к «Нотр-Дам-де-Сион»; он боялся, что папа все-таки замешан.

– Кое-кто из кардиналов имел к Приорату самое прямое отношение… И ближайший сподвижник короля Филиппа Красивого, некий Гийом Ногарэ – тоже имел. И другой Гийом – духовник короля, Гийом Парижский…

Между нами, тамплиерами, и Приоратом уже не только политическая вражда – это война по законам кровной мести, она тянется несколько веков. Таковы тайные общества, господа. Если кто-то поможет нам завершить эту войну…

Голос Профессора прервался. Опустив голову, он опять мотал полуседой гривой.

– Мир для вас станет иным… – задумчиво проронил Вальтер.

– Он действительно станет иным, причем вовсе не только для нас, – серьезно ответил Профессор.

Опять Жаннета разносила еду и опять прикасалась к Пете, когда ставила блюда. Только теперь она еще и улыбалась Пете всякий раз, когда ловила на себе его взгляд. У Пети екало сердце от ее удовлетворенной улыбки и сразу же становилось неловко, словно они делали что-то нехорошее.

– До обеда вы поработайте еще… Хотите совет? Сегодня на свои встречи поезжайте на автомобиле.

Петя кивнул, соглашаясь с логикой Профессора. После завтрака Петя через Вальтера попросил Жаннету прийти в кафе «Арлекин». Девушка слушала, изящно уперевшись правой рукой в бедро, а левой взявшись за правую. Она легко ответила, что рабочий день у нее кончается в четыре часа, после этого она охотно придет. Мимо проплывал второй пожилой слуга с подносами. Пете показалось, что он затаенно улыбается. Парень с досадой подумал, что уже весь свет в курсе их отношений.

Человек Франсуа Селье подогнал машину к самому подъезду: шагнул, и – в машине. А пока шагаешь, охранник прикрывает собой садящегося и смотрит на окна, на подъезды дома напротив. Пете предосторожности показались чрезмерными… Хотя как знать? До стрельбы-то уже доходило, пусть и без них…

Возле кафе «У веселого негра» машину поставили на другой стороне площади, шофер и охранник курили, вяло оглядывая прохожих. В самом кафе двое мужчин окинули парней профессионально-хмурыми взглядами. Были они жилисты и бородаты, с шейными платками и в бархатных пиджаках. И все же что-то даже помимо нехороших взглядов сразу подсказывало – это не просто мирные «люди искусства». Петя и Вальтер поняли, что они и тут под самой надежной охраной.

А дальше, в уголке, ждал друзей нужный человек: еще молодой, сорока нет, с невыразительным лицом чиновника.

– Вы знаете, что я был ранен в борьбе за советскую власть? Ранен еще во время Гражданской войны? – Так начал разговор личный секретарь Сталина, секретарь Политбюро, редактор «Финансовой газеты», член Высшего совета эсэсэсэр по спорту, Борис Георгиевич Бажанов. Впрочем, должностей в эсэсэсэр было у него еще больше, так просто их все не перечислишь.

– Вы были ранены во время студенческой демонстрации, – уточнил Петя. – Но вот за что выступала демонстрация – это уже вопрос. Случаем, не за украинскую самостийность?

– Ничего-то от вас не спрячешь, – разочарованно усмехнулся Бажанов. – Но я потом вступил в РКП(б)!

– В тыща девятьсот девятнадцатом? Во время наступления Красной Армии на юг?

На лице бывшего секретаря Сталина заиграли желваки.

– Я был искренне предан всем идеалам коммунизма!

– Настолько преданы, что сбежали из эсэсэсэр?

– Я разочаровался…

Произнеся эти слова, Бажанов оживился, даже как бы подпрыгнул. Стало видно, что ему очень дорога мысль: вот, сначала он очаровался, потом разочаровался. Это ведь объясняло и блестящую советскую карьеру, и бегство.

– В чем именно разочаровались, Борис Георгиевич?

– Конечно, в идеалах коммунизма… Коммунистическая система – это беспрерывное разжигание ненависти, это призывание к истреблению целых слоев населения. При ней вся деятельность власти – это борьба с какими-то выдуманными врагами – то с эксплуататорскими классами, то с контрреволюционерами, то с саботажниками. Все неудачи своей нелепой и нечеловеческой системы коммунисты объясняют как происки и сопротивление мнимых врагов. Они неустанно призывают к репрессиям, к истреблению целых классов и целых народов.

(Петя и готов был возразить, да быстро вспомнил обсуждение – надо ли следовать советам Циолковского, – истреблять неисторические народы.)

– Но ведь Сталин изменил коммунистическую систему.

– Он сделал ее еще хуже! – даже подпрыгнул Бажанов. – Он стал еще сильнее подавлять! Подавлять все: мысли, свободы, правду, человеческие чувства. Сталин – это убийства! Это смерть!

– Тогда надо отстранить от власти Сталина. Убрать его – и система станет человечнее.

– Нет-нет… – замотал головой Бажанов. – Нет, отстранить Сталина невозможно.

– Почему? Сталин смертен, как все люди.

– Его почти невозможно убить. А сам он от власти никогда не уйдет.

– Его невозможно подкупить? – «наивно» захлопал глазками Вальтер.

– Чем вы сможете подкупить того, кто во много раз богаче самого богатого американского миллиардера?

– Он же очень просто живет?! Вот и дать ему… ну скажем, большущий алмаз…

– А зачем Сталину роскошь? Зачем ему алмаз?

Бажанов откинулся на спинку стула, заулыбался чуть ли не победно. В этот момент он очень напоминал первого ученика – зубрилу и ябеду. Зубрила тянул руку, тряс рукой перед носом учителя: «А я знаю, а я знаю!!!» И что же он такое интересное знает? Вальтер сделал еще более тупое и недоуменно-обиженное лицо, широко развел руками…

– Сталин живет очень просто… Он одет в костюм полувоенного образца, сапоги, шинель. У него простая комната с железной кроватью, где раньше жила дворцовая прислуга… но разве для него важны деньги? Важны бриллианты или машина длиной в пять метров?

– Зачем люди заводят такие машины и вешают на своих жен бриллианты? – отнесся Бажанов к Вальтеру.

– Они наслаждаются богатством… – опять развел руками Вальтер с глупым видом.

– Глупости. Чем бриллиант лучше любого булыжника?

– Он красивый… Лучистый такой…

Вальтер улыбался все глупее.

– А вот и нет! – опять подпрыгнул Бажанов. – Ничем бриллиант не лучше любого другого камня! Он редкий и он дорогой – вот и все. Потому его и надевают! Хвастаются друг перед другом: «вот у меня что есть!». А Сталину перед кем хвастаться?!

– Перед другими членами ЦК? – «предположил» Вальтер уже с совершенно идиотской улыбкой.

– Ха-ха! Да зачем ему члены ЦК?! Они у Сталина в кармане! В кармане!

Бажанов даже показал движениями руки, как Сталин засовывает в карман членов ЦК.

– Американские миллиардеры друг перед другом хвастают. А Сталин любого из них богаче в сто раз; другие нищие, нищие… он никому ничего доказывать не будет.

Было очень заметно, что для Бажанова его знания: тот самый бриллиант, неистощимый кладезь хвастовства. Петя напряг «третий глаз»… Бажанов не кривлялся, не врал – он был именно таким, каким казался.

«Ему же не перед кем хвастаться… – соображал Петя. – Лично общался со Сталиным? Знает секреты эс– эсэсэр? Нормальных парижан это попросту не интересует. Коммунисты считают его отступником, предателем своего божества. Для троцкистов и других леваков он с самого начала предатель, человек ненавистного им Сталина. Ему же не перед кем красоваться, а мы тут удачно попались»…

Петя кинул на Бажанова восхищенный взгляд:

– Здорово вы все разложили по полочкам…

Вот тут-то Бажанов расцвел.

– Значит, Сталина не подкупить… А что можно ему дать такого, чего у него нет? Того, что ему важнее власти?

– Дать Сталину можно месть… Он мстителен необыкновенно. Никогда ничего не прощает и не забывает – отомстит и через двадцать лет. Дайте ему свести счеты с Троцким – он вам за это отвалит золота по весу десяти таких Троцких…

– А власть?

Бажанов опять смеялся и тряс головой.

– У Сталина больше власти, чем было у всех королей всей Европы и всех императоров Римской империи. Ни у кого в мире такой не было и нет.

– И он от нее не откажется?

– Ни-ког-да! – Громко, раздельно, убежденно. – Ни-ког-да! Сталин не умен. Сталин невероятно хитер, это да. Он умеет понимать, чего хочет большинство, и вовремя присоединиться к большинству. Он скрытен… Он абсолютно скрытен и умеет годами, десятилетиями не показывать своих чувств… И все это нужно ему только для одного – для власти. Семья ему не интересна, к детям он равнодушен. Богатство не нужно… Сталин врал, убивал, пытал – для власти.

– А если дать ему власть не только в этом мире?

И вот тут вдруг Бажанов испугался. Петя не мог сказать, чего испугался Бажанов, но видно было: он с трудом сдерживается от резкого жеста, от крика.

«Ты его напугал до полусмерти!» – раздался беззвучный вопль Вальтера.

«Я вижу… но чем?!» – недоуменно телепатировал Петя.

Бажанов потупившись, молчал.

– Нет, а правда… – веско сказал Петя. – А если предложить Сталину власть больше, чем он имеет сейчас? Власть сразу над разными мирами? Тогда что?

Бажанов вздрогнул, словно его вытянули плетью.

– Невозможно вот так затрагивать всякие мистические темы… Я больше не коммунист, но я и не мистик…

Бажанов пытался как бы отмахнуться от мистики тыльной стороной левой руки.

– Но ведь вы наверняка знаете что-то, что Сталина очень пугает, – так же веско, основательно вставил Вальтер. – Ведь вы живете в Париже уже семь лет, верно? Живете, работаете, книжку выпустили… И какую! «Воспоминания бывшего секретаря Сталина». Целую серию статей написали, да еще на французском языке. И живы… Почему, позвольте узнать?

Бажанов нервно облизывал губы.

– Власти Кремля никогда не сделали ни малейшей попытки оспорить то, что я писал. Я писал правду… Я писал очень точно… Власти Кремля предпочли тактику полного замалчивания – мое имя не должно было нигде упоминаться. И представьте себе, – оживился в этом месте Борис Георгиевич, – знаете, кто самый усердный читатель моих статей и книг?!

Он победно обвел вокруг глазами:

– Сам Сталин! Перебежчики из советского полпредства во Франции показали: Сталин требовал, чтобы всякая моя новая статья ему немедленно посылалась аэропланом. Лично ему!

– Все так… Но вот смотрите, что получается: двадцать пятого апреля двадцать восьмого года умирает барон Врангель. Его явно отравили. В тридцатом году внезапно исчез Александр Павлович Кутепов. Слухов ходит множество, но ясно – и тут без советских агентов не обошлось. Погибло несколько видных троцкистов. Обо многих точно известно, что это дело рук НКВД.

– И что вы хотите этим сказать? – нервно облизав губы, поерзал Бажанов.

Петя чувствовал его страх почти как физическую субстанцию, как что-то холодное и вязкое.

– А то, – так же спокойно, веско «добивал» собеседника Вальтер, – что агенты Сталина чувствуют себя в Париже, как дома. Похищают и убивают даже белых генералов! А вы – живы-здоровы. Почему? Ведь вы гораздо сильнее задеваете Сталина лично. А живы!

Повисло неприятное молчание.

– Вот мы и спрашиваем, – продолжил Петя, – что такого вы знаете? Такого, что Сталин вас опасается тронуть? Или не хочет тронуть, а?

Кровь опять отлила от щек Бажанова.

– Извините… извините… мне пора…

– Иосиф Виссарионович наверняка хотел бы сбросить второго всадника, – обронил Петя.

Он даже не ждал такого эффекта. Задыхаясь, зажимая рукой сердце, без единой кровинки в лице, ломился прочь знаменитый перебежчик. Он не попрощался, на столе остались очки в роговой оправе. Плохо дело…

– Какой вывод нужно сделать из этого, Петер?

– Тот, что ни черта мы толком не знаем… И что Бажанов действительно знает о Приоратах. Знает и об агентах Приората вокруг Сталина.

– А еще мы можем сделать вывод, что ты волей-неволей прав – Сталин хочет сбросить второго всадника… Ты хотел проверить реакцию Бажанова – и попал в точку. Может, именно этого Сталину и не прощают? А еще надо делать вывод, что не надо рассчитывать на окружение Сталина… Если его кто-то и может свергнуть – то сам Приорат. А нам этого вовсе не надо…

– Получается, Вальтер, что, кроме Приората, сбросить Сталина может только сам Сталин. Вот ведь какие дела…

Петя опустил голову.

– Что загрустил? Мы тут и находимся, чтобы сделать совершенно невозможное. И сделаем!

Вальтер лихо закурил, заулыбался.

– Я даже знаю, с кем надо говорить по этому поводу… Есть в нашем замке человек… если и не поможет, то посоветует – уж точно.

– Рад твоему энтузиазму… И хорошо, что мы будем в твоем замке уже ночью.

– Я тоже рад буду вернуться домой.

Друзья решили обедать не здесь, переместились в кафе «Арлекин». Тут царила обстановка не буржуазная – богемная. Целовались парочки, тусовались личности, явно поправлявшие здоровье после вчерашней попойки. Хорошо хоть – еда была вкусной, как и почти везде во Франции.

– Странно… – произнес сквозь зубы Вальтер. – Но я совершенно не хочу сидеть в этой кафешке.

– Я тоже… но понимаешь, я и обратно не хочу… И в квартиру к Профессору тоже.

– А давай переберемся в другое кафе?

– Нельзя… Вся охрана завязана на это место, и мои родители тоже придут именно сюда.

– Ладно… Давай позвоним Франсуа? Ты точно чувствуешь что-то?

– Голос мне ясно говорит – тут опасно. Но я не могу понять, где тут опасность и в чем она.

– Ты и раньше никогда не мог понять, а опасность все-таки была. Давай сядем в машину? Дождемся Жаннету или перехватим ее по дороге? А с родителями ты увидишься в другой раз…

– Давай… схожу в туалет, и пойдем.

Даже в туалете Голос все время бил в виски: «Опасно… Опасно. Опасно!» Напряжение выросло так, что Петя переложил пистолет в карман пиджака. Глупо? Наверное… Но ему так сделалось спокойнее.

Первое, что увидел Петя, выйдя в зал: от дверей к нему двигалась Жаннета. В нарядном платье, довольная, счастливая Жаннета, с улыбающимся радостным лицом. А сердце стиснуло острое ощущение опасности. Только благодаря этому ощущению Петя успел заметить движение сбоку и мгновенно выхватил оружие. Впрочем, нападавшие не собирались стрелять. Петя стрелял, а одновременно в воздух взвилась тонкая сеть. Петя почти успел уйти, край сплетенного из стальной проволоки сачка только стукнул по левому плечу. Не метнись в сторону Петя, сачок наделся бы на него, сковал, как смирительная рубашка.

Рядом грохнул пистолет Вальтера, поплыл острый запах порохового дыма. Петя расстреливал двоих с сетью, а от двери тоже бежали, на улице стреляли не из одного ствола: кто-то прорывался сквозь охрану. Мир мгновенно сделался опасным, быстрым, донельзя шумным.

Человек в красной рубашке держал Жаннету за горло, плотно прижимался к ней, уперев ствол под мышку девушки.

– Сдавайся! – кричал человек. – Бросай оружие!

Уже потом Петя отметил, что кричал человек по-русски. А тогда, в деле, Петя не анализировал. Он понимал только одно: бросать оружие ни в коем случае нельзя. Он вел стволом, выцеливая голову бандита. Кто-то бежал, Вальтер стрелял по кому-то, этот кто-то тоже стрелял, и недобро прожужжало совсем рядом.

Лицо разбойника, державшего Жаннету, внезапно исказилось. Его пистолет внезапно дернулся… Звук выстрела прозвучал очень глухо, потому что стреляли в упор, в складках платья Жаннеты. Одновременно с выстрелом Жаннета стала кричать, а стрелявший одновременно начал падать, прятаться за Жаннету, и повел стволом в сторону Пети. Парень все не решался стрелять. Продолжая кричать, Жаннета повисла на руке убийцы; ствол разбойничьего пистолета плюнул огнем куда-то в сторону. Жаннета все кричала, все висла на руке, все падала, бандит рванулся, открылся, и Петя тут же выпустил пулю по широко открывшемуся торсу, еще одну…

Державший Жаннету человек повалился с перекошенным лицом, издавая невнятное рычание. Петя кинулся к девушке. Она уже не кричала, она лежала на полу, судорожно пыталась приподняться. Девушка опиралась одной рукой, часто говорила по-французски, повторяя «Пьер» и «ламур». Широкая маленькая ладонь беспомощно скользила по крови.

Петя обнял Жаннету, зачем-то тащил ее вверх, стараясь поставить. Он сам не понимал, для чего. Девушка пыталась обхватить его за шею и застонала от боли. Рука вяло скользнула, не осталась на шее у Пети. Платье на боку потемнело, с мокрого платья Жаннеты стекало багровое, алое. Девушка стала совсем бледной. Может, ее надо уложить?! Жаннета еще что-то говорила, когда кровь потекла изо рта. Не ударила струйкой – а потекла, потому что скопилась внутри. Крови стекало все больше, Жаннета уронила голову на пол, кровь продолжала стекать между ставших неподвижными губ. Петя повернул ее голову к себе, заглянул в широко открытые глаза… и с ужасом понял, что девушка его не замечает. Она еще что-то шептала, что-то пыталась говорить – Петя вроде расслышал свое имя. И вдруг губы совсем остановились; Пете показалось, что Жаннета словно бы потяжелела. Он понял, что Жаннеты больше нет, и положил тело на пол.

Все произошло так быстро, что сознание не поспевало. Петя выпрямился, как деревянный, не в состоянии прийти в себя. Над ним стояли Вальтер и Франсуа Селье.

– Жаннету убили, – сказал Петя.

Он так и поднялся, тыча стволом пистолета в друзей. Франсуа осторожно отвел в сторону ствол, но когда он стал вынимать оружие из Петиной руки, парень замотал головой, стиснул сильнее рукоять.

– Жаннету убили, – опять повторил Петя. Внутри у него все заледенело.

Франсуа покивал головой. Одной рукой он крепко схватил Петину руку с пистолетом, второй отвесил ему сильную оплеуху.

– Придите в себя. Немедленно придите в себя!

– Приди в себя, – строго повторил и Вальтер тоже. – Многих убили, могут убить еще больше.

Петя начал включаться в окружающее. Убитый им убийца Жаннеты лежал на спине; страдальческий оскал на остроносом галльском лице. Не эмигрант… Справа, у перевернутого столика, валялись в скомканных позах трупы еще двоих только что убитых им людей. Были еще покойники, у дверей стонал, скорчившись, раненый. Где-то выли полицейские сирены.

– Быстро! Пошли!

Вот так, почти не приходя в себя, стискивая пистолет, Петя отправился в новый дальний путь. Франсуа вел сначала коридором, потом спустились в подвал, долго бежали по склизкому темному проходу. Подъем, поворот, снова спуск. Длинный кривой коридор, какие-то бочки, поворот. Дверь, поворот, снова подъем… На поверхность вышли уже совсем в другом квартале. По дороге Франсуа все же отнял у Пети пистолет, спрятал в карман. Шли по улице; не сбавляя темпа, Селье объяснял: Приорат нанес ответный удар, квартира Профессора захвачена, вход в портал перекрыт. Теперь за ними гонится еще и полиция, надо уходить любой ценой.

Вошли в аптеку, сразу прошли внутрь, в комнату, пропитанную вяжущим, тревожным ароматом лекарств. Франсуа звонил, Вальтер и двое незнакомых Пете людей с военной выправкой молча стояли вокруг. Кто-то в белом халате кинул Пете куртку и рубашку вместо пропитанных кровью, сунул в руку что-то коричневое, почти зловонное в мензурке. Петя выпил, один из незнакомцев сунул ему еще фляжку с остро пахнувшим вкусным коньяком.

Из квартиры опять шли переходами, вышли в совершенно незнакомой щелеобразной улице с типичными для Франции узкими высокими домами. По улице протиснулось такси, за рулем сидел Вовка-казак. Новое виляние по незнакомым улицам, вход в помещение – оказалось, в зоомагазин. Там, среди говорящих на незнакомом языке, чужих людей, пришлось просидеть несколько часов.

Восстанавливалось жесткое, четкое понимание происходящего. Действовали и уже появившийся опыт, и коньяк, действовало незнакомое лекарство. Пете казалось, что какая-то часть души схвачена вековым льдом. Не надо думать о Жаннете, о всем несбывшемся: просто для того, чтобы не кричать и не заплакать.

Даже хорошо, что не было времени переживать: надо было выбираться из Парижа, надо было срочно уходить в Германию. И вообще продолжать воевать.

– Что будем делать, Петер? Портал недоступен, а нам надо срочно в Германию.

– Профессор убит?

– Его захватили как заложника. Ты же видел, нас не хотели убивать, нас брали живыми. И взяли бы, не будь у тебя Голоса. Знаешь, кто нас выдал? Второй слуга… пожилой такой, тихий и скромный.

– Этот человек не будет жить.

– Не будет. Я сам его найду хоть на дне моря. Но, как думаешь, что делать сейчас?

– Вальтер, давай двигать к границе? Через нее придется перелететь.

– С левитацией у меня не очень… Да и у тебя тоже. Представляешь, какой расход энергии?

– Представляю… А что, есть другой выход?

– До границы еще надо добраться.

– Франсуа говорит, что будут нам и документы, и машина.

Уже в темноте пришел Франсуа. Документы – военный билет Иностранного легиона для Вальтера, отпускное свидетельство. Для Пети – нансеновский паспорт. Со смутными чувствами взял Петя светло-коричневый документ на свое настоящее имя: «Петр Лопухин». Имя прописано по-французски, на этом международном языке[1]1
  Французский язык был международным до Второй мировой войны. До 2002 года в иностранных паспортах России имя человека записывалось так, как оно должно писаться по-французски.


[Закрыть]. Скверная фотография. Нечеткая фиолетовая печать. Марки об уплате каких-то непонятных ему сборов.

Бумаги вряд ли выдержали бы вдумчивую проверку, но уже было что показать полицейскому патрулю. Ехали на машине Франсуа Селье, в свете фар замелькали домики из неотесанного серо-рыжего камня, окруженные садиками. Здесь, в пригородах Парижа, жили намного свободнее, чем в центре. Большой каменный дом в два этажа не особо выделялся из всех прочих. Дом как дом, несколько комнат, в которых можно повернуться, не задевая стен собственными боками.

– Несколько часов сна вам необходимо, ребята.

Странно, но Петя больше запомнил аптеку, чем дом Селье и комнату, в которой он провалился в сон, как в темный омут. Провалился – и тут же почувствовал, что его дергают за ногу – вставай!

Свой путь в Германию Петя начал на залитом кровью Жаннеты полу кафе «Арлекин». А продолжил его ранним-ранним, жемчужно-серым утром, при еще не поднявшемся солнце. Бедный парень не привык вставать в такую рань, его промораживало. А Франция уже поднималась! Шли разносчик молока и почтальон, где-то проехала машина, в холодном неподвижном воздухе далеко разносилась певучая местная речь.

Сосед Франсуа, благообразный пожилой месье, оперся на каменный забор, вежливо помахал им вслед рукой. Петя заметил, что давно не встречал человека с такой располагающей внешностью.

Вот что запомнилось, так это день пути к границе. Наверное, как раз потому, что не надо было ничего делать: ни бежать, ни стрелять, ни скрываться. Строго говоря, Петя даже не ехал – его везли. Он не готовил еду – его кормили в придорожных кафе. А по обеим сторонам шоссе раскрывалась нереальная, как переводная картинка, сказочно красивая земля. Рощи с огромными дуплистыми деревьями сменялись ухоженными полями и садами с побеленными стволиками яблонь; мелькали чистенькие городки с маленькими домиками за невысокими заборами. Франция была вся именно такая: маленькая и аккуратная. В садиках знакомые деревья, березы и рябины, росли вместе с южными, незнакомыми растениями с блестящими глянцевыми листьями.

Солнце садилось, когда Франсуа выключил перегревшийся мотор.

– Дальше нам не стоит ехать на машине. Граница в пяти километрах, тут пограничная зона… Ребята, вам в этот лес. Дождитесь полной темноты, и – на ту сторону… Честно говоря, мне никогда и в голову не приходило, что я буду помогать кому-то перебраться через германскую границу… С немцами я воевал.

Франсуа Селье по-французски шутил. Вальтер сделался по-немецки сосредоточен. А Петя по-русски обнял соратника, расцеловал в обе щеки.

– Франсуа… Господь воздаст вам за все, что вы делаете… Если не свидимся, знайте: я вас никогда не забуду. Но я обязательно хочу с вами свидеться, как можно скорее, и вместе довоевать.

Старый офицер даже растрогался.

– Пьер, у меня нет ничего, что сошло бы за сувенир… Разве что вот!

Коробок спичек – в два раза меньше, чем в России, с французской надписью.

– У меня тем более нет ничего… На мне трусы – и то ваши.

Франсуа засмеялся. И обнялись, и опустился спичечный коробок в тот же карман, где лежали невзрачные камушки из южной пещеры Руффиньяк. И все, и уже пора идти, и скользит по крепкой местной глине сапог, и замелькали вокруг первые деревья леса, дубы и липы.

Петя обернулся. Франсуа так и стоял, облокотившись о дымящийся капот машины, смотрел вслед. Увидел, что парни обернулись, и его фигурка последний раз подняла руку. Петя его так и запомнил: фигурка в пламени заката, у машины, на влажной после дождя сельской дороге.

А лес стоял темный, вечерний. Какая-то птица надсадно тетенькала в листве. Изломанный полет летучей мыши прочертил воздух над головой.