Текст книги "Правда о «золотом веке» Екатерины"

Так же точно Бирон мало интересовался тем, что о нем говорят. Во всяком случае, частная жизнь людей волновала его мало, а их мнение о его особе – еще меньше.

А.И. Ушаков регулярно докладывал императрице обо всем, что узнавала его Тайная канцелярия, и в том числе – что и кто говорил об императрице. Такого рода информация всегда вызывала у нее самый жгучий интерес.

Но попытки Ушакова «информировать» и Бирона оказались безрезультатны – ему просто было неинтересно. И право же, это признак здоровой натуры. Куда более здоровой, чем у закомплексованной, до конца жизни не уверенной в себе Анны.

Так что вот насчет отрицательного влияния Бирона на императрицу – позволю себе сомневаться. Вот что отношения были прекрасные – да, несомненно; Эрнст Бирон и Анна Романова составили бы превосходную супружескую пару, любящую и согласную. И вовсе это согласие не было купленным и не основывалось только на дарах императрицы любовнику. Да, Эрнст Бирон, не успев въехать в Россию, тут же стал действительным тайным советником, генерал-аншефом, кавалером высшего в Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, главой личного Кабинета императрицы, а в 1737 году и герцогом Курляндии.

Но все это началось только в 1730 году. До этого то ли три года, то ли 12 лет Бирон очень сильно помогал несчастной герцогине Курляндской, в числе прочего, помогал и деньгами, и советами, и своим влиянием на остзейских баронов. Бирон-то был для них «свой», его они готовы были если не слушаться, то уж хотя бы слышать. То есть, попросту говоря, Бирон несколько лет по-мужски опекал Анну, герцогиню Курляндскую, унизительно зависящую от подачек из Петербурга. И, конечно же, он не знал, что его любовница, бедная герцогинька, обернется сказочно богатой императрицей Российской империи и осыпет его россыпями золота. Отношение Бирона к Анне проверено и временем, и полным бескорыстием первых лет общения… бескорыстием с его собственной стороны, не со стороны Анны.

«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».

В этом, собственно, и состояла «бироновщина» – сама Анна заниматься государственными делами и не любила, и не умела. Она охотно отстранилась от принятия решений и фактически передоверила управление страной Бирону. Ну и создала некоторые формальные учреждения, в первую очередь Кабинет, которым руководили три министра – первоначально это были Головкин, Черкасов и Остерман. Подписи этих трех министров официально приравнивались к царской, и получается – этим трем было достаточно договориться, чтобы стать своего рода коллективным царем.

Впрочем, Кабинет организовали в ноябре 1731 года, а еще в марте Анна Ивановна восстановила учреждение, которое при ее дядюшке называлось Преображенским приказом. Теперь это заведение получило название Канцелярии тайных розыскных дел. А во главе ее встал старый, заслуженный палач еще тех, петровских, времен – Андрей Иванович Ушаков.

Бироновщина в огромной степени держалась, кроме личного влияния Бирона, на Кабинете, члены которого менялись, и на Тайной канцелярии, глава которой оставался неизменным, несменяемым и благополучно дожил до конца режима.

Считается, что для режима бироновщины наиболее важная черта – засилье иностранцев, главным образом, немцев, во всех областях государственной и общественной жизни.

Если явление рассматривать подробнее, приходится сразу добавить еще и хищническую эксплуатацию народа; разграбление природных богатств страны; жестокие преследования недовольных, доносы, шпионаж.

Уже в 1731–1732 годах государственная казна истощилась от бесхозяйственного управления страной, беспримерной роскоши двора, хищений фаворитов. Приходилось изыскивать новые средства, а как? Принялись выколачивать недоимки из крестьян и посадского населения, старались выжимать все, что возможно.

Другим источником пополнения казны стали продажи монополий и невосстановимых ресурсов, например минеральных.

Третьим – богатства репрессированных – ведь они отходили в казну.

Двор при Анне обходился впятеро или вшестеро дороже, чем при Петре, «при неслыханной роскоши двора в казне нет ни гроша, и потому никому ничего не платят», по словам французского посла. «Никому» – это в смысле армии и флоту, чиновникам и поставщикам двора, но сам-то двор существовал очень хорошо, даже роскошно посреди нищающей страны.

Двор поражал в одно время и роскошью, и дикостью; про «мотовскую роскошь» и безвкусицу двора с изумлением писали иностранцы. В одном Анна Ивановна очень походила на дядюшку Петра: она тоже органически была не способна остаться наедине сама с собой. Грубые, пошлые увеселения, беспрестанная трескотня шутих, гомон приживалок, фрейлин и «ближних дворянок» был ей необходим, как воздух. Ей необходимы были какие-то чисто физические действия.

Но если Петр был непритязателен, его попойки и развлечения походили на сходки немецких ремесленников, Анна Ивановна весьма уверенно считала себя женщиной, которой подобает роскошь. От дворян требовали все новых и новых нарядов. На каждый праздник (а их было до пятидесяти в год) требовался новый маскарадный костюм или новое платье – а значит, надо было покупать дорогие иностранные ткани. Дворянство, даже и придворное, было вовсе не так уж богато, и такая перспектива совсем не вызывала у него восторга.

А императрица прямо требовала этой роскоши, – новых платьев, ярких костюмов, иллюминации, танцев, и ее требования чреваты были стесненным положением одних и разорением других. И можно спорить, что было важнее – роскошь или новое унижение зависимых от нее людей.

И новый источник споров: что в ней кричало, в императрице – еще маменькина розга или многолетнее прозябание в Митаве, в унизительной зависимости от подачек из Петербурга? Право же, я не берусь судить…

Как воспринималось это требование роскоши, хорошо показывает хотя бы история с Румянцевым. После дела царевича Алексея в 1718 году Петр отблагодарил Румянцева, отдав ему часть деревень Лопухиных. При Петре II у него эти деревни отобрали и вернули прежним владельцам.

Анна Ивановна очень хотела показать себя наследницей Петра I. И двор она уже в 1732 году перенесла снова в Петербург, и Румянцева очень хотела приблизить. Вызвали Румянцева в Москву, и Анна Ивановна тут же сделала его сенатором, подполковником гвардии и велела ему выдать 20 тысяч рублей в вознаграждение за деревни, отобранные при Петре II.

Говорят, что некоторые люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят всю жизнь в себе. Вероятно, таков был и Румянцев, хваставшийся участием в убийстве царевича Алексея Петровича.

Не с его характером, прямым, как легендарная дубинка Петра I (или как палка прусского капрала), было играть более сложную игру, чем простое подчинение такому же простому и прямому Петру. О Бироне он слышал много дурного, и, встретив как-то его брата, простодушно его поколотил. Как это «поколотил»?! А так вот: кулаками по голове. За что?! А за то, что ему не нравился брат этого Карла Бирона, Эрнст Бирон. С простодушным зверством человека, в чьей стране далеко не изжита круговая порука и коллективная ответственность, Румянцев избил одного брата за другого. Ну что делать, простой человек был Румянцев.

Царица вызвала Румянцева, долго пеняла ему на неблагодарность, на неумение ценить ее милости и что теперь как человека, к ней не расположенного, она не может оставить подполковником гвардии. Но что зато она сделает Румянцева главой одной из финансовых коллегий.

На это Румянцев отвечал, что, будучи солдатом, ни черта не смыслит в финансах, но как служил верой и правдой, так и будет служить. И с той же простотой продолжает: мол, он не умеет находить средств на роскошь, которую теперь требуют при дворе, и находить не будет, потому что он солдат и потому что так велел Петр…

Анна прервала его, выгнала вон, велела арестовать и отдать под суд Сената. Сенат решил, что за неповиновение императрице Румянцев заслуживает смерти. Анна по своему обыкновению смягчила приговор, заменив смертную казнь на ссылку в казанские деревни. 20 тысяч рублей отобрали назад.

Когда имеешь дело со средневековыми монстрами, очень трудно быть хоть на чьей-то стороне… Пусть читатель сам решает, кто тут ужаснее – сам «простой, как палка», Румянцев, императрица Анна, способная на такое дикое самодурство, или сенаторы, приговаривающие к смерти Румянцева за то, что он возразил императрице.

Тут все хороши, и ни на чью сторону встать совершенно невозможно.

Итак, тратиться требовали, и требовали упорно. А ведь страна еще не отошла от времен петровского правления, и денег не было катастрофически. Источники казенного дохода оставались крайне истощены, и даже истощались еще больше. В 1732 году ожидали собрать два с половиной миллиона рублей; реально собрали 187 тысяч. Многие провинции и до Анны Ивановны запустели, «точно войною или мором опустошены», народ еще сильнее обнищал при Екатерине I и Петре II.

Но первые преемники Петра хотя бы отменили снаряжение карательных экспедиций по сбору недоимков, и налоги стали выколачивать на местах воеводы. При Анне Ивановне правительство быстро убедилось, что местные чиновники не способны выколачивать деньги из нищих и продолжающих нищать мужиков. Опять, как в последние годы жизни Петра, оккупировавшего собственную страну собственной армией, снаряжались специальные «доимочные облавы» – вымогательные экспедиции для выбивания налогов.

Посланные из столицы войска во главе со все теми же гвардейцами обрушивались на тех, кто должен был собирать налоги на местах. Областных управителей, включая воевод, заковывали в цепи, помещиков и деревенских старост морили голодом, да так, что были смертные случаи. Крестьян били на правеже, продавая у них буквально все, что только было можно, вплоть до носильных вещей и посуды. «Повторялись татарские нашествия, только из отечественной столицы. Стон и вопль пошел по стране» [21. С. 166].

Народ с большим или с меньшим основанием связывал все это с засильем немцев при дворе: мол, понятное дело, им русских людей не жалко.

Уже в мае 1730 года иностранцы писали, что всем в Российской империи заправляют немцы, а русских это страшно раздражает и даже пугает.

В дальнейшем эта вражда к иноземцам, особенно к немцам, на протяжении режима Анны Ивановны будет только возрастать. Мол, это они во всем виноваты!

Такова же и оценка историков – в равной мере историков XIX века и современных.

«Самый приближенный человек, фаворит, был иностранец низкого происхождения. Анна и Бирон понимали очень хорошо, что русские люди, в первую очередь русская знать, не могли сносить этого спокойно… естественно, оскорбители питали неприязнь к оскорбленным» [31. С. 262].

Впрочем, историк, очень склонный к самым взвешенным оценкам, С.М. Соловьев полагает, что некоторые из этих иноземцев, хотя бы Остерман и Миних, были очень талантливы и к тому же так обрусели, что уже и не воспринимались как иностранцы. Но «нельзя было помириться с теми условиями, которые их подняли и упрочили их положение: перед ними стоял фаворит обер-камергер граф Бирон, служивший связью между иностранцами и верховной властью. Бирон и Левенвольды, по личным своим средствам вовсе не достойные занимать высокие места, вместе с толпою иностранцев, ими поднятых и им подобных, были теми паразитами, которые производили болезненное состояние России в царствование Анны» [31. С. 268–269].

При этом Бирон «…не был развращенным чудовищем, любившим зло для зла; но достаточно было того, что он был чужой для России, был человек, не умерявший своих корыстных устремлений другими, высшими. Он хотел воспользоваться своим случаем, своим временем, своим фавором для того, чтобы пожить хорошо за счет России. Ему нужны были деньги, а до того, как они собирались, не было никакого дела; с другой стороны, он видел, что его не любят, что его считают недостойным того значения, которое он получил, и по инстинкту самосохранения, не разбирая средств, преследовал людей, которых он считал опасными для себя и для того правительства, которым он держался. Этих стремлений было достаточно для произведения бироновщины» [31. С. 269].

Это, замечу, еще очень обтекаемая, приличная редакция мнения, общего у современников события, у русского образованного общества добрые триста лет и у профессиональных историков. Есть и гораздо более жесткие редакции этого мнения.

Справедливо ли это суждение, которое повторяют уже почти триста лет, – со времен Бирона и до наших дней?

И да, и нет.

С одной стороны, действительно, не только немец Бирон возглавлял режим, но немцы стояли на очень многих… даже почти на всех ключевых постах в государстве.

Дипломатию при Анне направлял А.И. Остерман со своим другом Рейнгольдом Левенвольдом. Войсками командовал Б.К. Миних, горной промышленностью руководил А.К. Шемберг, коммерц-коллегией К.Л. Менгден… ну и так далее, перечислять можно долго, вплоть до двух братьев Бирона и его сына, двух братьев Левенвольда. Много тут кого прикормилось.

С другой стороны, в числе самых первых лиц режима мы находим совсем не мало русских! Это и князь Алексей Михайлович Черкасский, и Артемий Петрович Волынский, и великий канцлер князь Головкин, и Салтыковы – родственники императрицы, и особенно Андрей Иванович Ушаков, бессменный глава Тайной канцелярии. Можно, конечно, поиграть словами, сказать, что немцы терпели Ушакова, чтобы он делал за них грязную работу. Но никаких данных такого рода у нас нет, такое утверждение совершенно голословно. А вот то, что Ушаков занимал ОСОБЕННУЮ должность, делавшую его значительнее если не Миниха, то уж, по крайней мере, Шемберга и Менгдена… Это факт!

Не буду даже говорить, что, кроме Остермана и Миниха, во времена Анны в России жило много очень полезных иностранцев: академики Делиль, Бернулли, Эйлер, Байер, Миллер, Гмелин, Крафт, архитекторы Растрелли (отец и сын), Трезини, художники Перезенотти, Валериани, музыканты Ристоли, Арайя. Что именно в это время датчанин Витус Беринг руководил грандиозной экспедицией, а француз Ланде создавал первую балетную школу. И что не замечать этих людей, попросту нести околесицу про гадов иностранцев, оттеснивших русских от хлебных должностей, – нечестно. Нечестно и непорядочно.

Отмечу только, что в годы «бироновщины» не было никакого утеснения русским дворянам. В 1729 году, до воцарения Анны, в армии был 71 генерал, из которых иноземцев – 41 человек (58 % наличного состава). В 1738 году генералов было 61 человек, из них иностранцев – 31 человек (52 %).

И более того… Именно при Анне, в годы «бироновщины», русские и иностранные офицеры были уравнены в правах. Еще Петр ввел правило, по которому иноземец, нанимаясь в русскую армию, получал двойное жалованье. Теперь и русским офицерам жалованье было повышено ВДВОЕ, и они стали получать столько же, сколько и иностранцы. Инициатором этой важнейшей меры был немец Бурхгард Миних – один из тех, кого принято считать столпами «бироновщины».

Тот же самый Миних в 1732 году запретил нанимать новых иноземных офицеров, пока не будут устроены все офицеры из распущенной армейской группировки в Персии.

Как же так?! Петр… Законный государь Петр I, которого именуют Великим и чуть ли не обожествляют… Он-то как раз ставит русских в неравноправное положение, отдавая предпочтение иноземцам. А злой Миних, просыпавшийся на бедную Россию, как из прохудившегося мешка, злой немец-перец-колбаса, утробный ненавистник всего русского – он-то гораздо справедливее Петра и гораздо больше дает русским…

Ну можно ли быть до такой степени слепым и в большей степени несправедливым?!

Возьмем придворные круги. Ближе всех к царице стоят Бирон, Остерман, Миних, братья Левенвольды, Ушаков, в последние годы – Волынский. Как видно, и тут господство немцев не абсолютное, к тому же Миних начал служить еще при Петре, а Левенвольды приняли русское подданство.

Кстати о Петре – Лефорт, Брюс, Виниус, Огильви, Девиер, Шафиров, Бестужев – вот далеко не все иностранцы, которые стояли возле и вокруг Петра I, его выдвиженцы, «птенцы гнезда Петрова» (при том, что Лефорт скорее свил гнездо, в котором вылупился Петр). Собственно, и Миних – тоже из них, только моложе большинства, другое поколение. Он – точно такой же «птенец гнезда Петрова», в той же степени, что и Бестужев, потомок шотландца Беста, которого, однако, готовы считать русским и «своим».

Опять же – какая исключительная несправедливость! Кто создал в Российской империи особое, привилегированное положение для иностранцев, особенно для лютеран? Кто окружил себя иностранцами в большей степени, чем русскими? Кто последовательно продвигал немцев на посты и подчинял им русских? Тот самый царь, который становится кумиром русского дворянства, чуть ли не живым богом и символом русского национального государства.

Кто хоть в какой-то степени исправляет это положение вещей? Кто хотя бы в какой-то степени приравнивает русских офицеров и генералов к иностранным? Немец Миних, временщик Бирон!

И эти люди, восстанавливавшие справедливость, объявлены исчадиями Германии, врагами русских, отступниками от заветов Петра, всегда продвигавшего русских!

Кто объявлен марионеткой немцев, проводником их влияния в России? Царица, которая не удосужилась, будучи много лет герцогиней Курляндской, даже выучить немецкий язык!

Ну, не абсурд ли?!

Здесь, наверно, уже пора задать вопрос: а почему же все-таки коренное русское дворянство так ненавидело Бирона и так решительно возложило на немцев ответственность за все ужасы десятилетия с 1730 по 1740 год? Один из ответов я дам немного ниже, в следующей главке. А другой…

Давайте зададимся вопросом: чего хотело русское дворянство в январе 1730 года? Ага, ограничить монаршую власть! Не получилось, и дворяне готовы были служить дальше на тех же условиях. В феврале и марте 1739 года они уже ничего такого не хотели…

Но… им не доверяют! Их оттесняют! Там, где, по их представлениям, должны стеной стоять они и только они, оказываются совсем другие люди!

Английский резидент Рондо доносил в Лондон уже в 1730 году: «Дворянство, по-видимому, очень недовольно, что Ее величество окружает себя иноземцами… [это] очень не по сердцу русским, которые надеялись, что им будет отдано предпочтение».

Годом позже, в 1731 году, он же доносил снова: «Старорусская партия с большим смущением глядит на ход отечественных дел, а также на совершенное отсутствие доверия к себе со стороны государыни…»

И эти удивительные люди, которые сначала подают конституционные проекты, потом не имеют сил их довести до конца, отступаются от них, теперь хотят, чтобы к ним было прежнее доверие?! Как до конституционных проектов?!

И эти конституционалисты-неудачники тут же готовы служить неограниченному монарху, но требуют оказаться к нему поближе и получить кусок пожирнее?!

И эти завистники еще возмущаются, что не они становятся опорой трона?!

М-да…

Я почти согласен с определением «бироновщины», данным «Советским энциклопедическим словарем»: «Бироновщина – реакционный режим в России 1730–1740 гг. при императрице Анне Ивановне, по имени

Э.И. Бирона. Засилье иностранцев, разграбление богатств страны, всеобщая подозрительность, шпионаж, доносы, жестокое преследование недовольных» [39. С. 143].

Но кто сказал, что русское дворянство не хотело всего этого? Где написано, что они не хотели грабить богатства страны, не были готовы писать доносы, шпионить, жестоко преследовать недовольных?

Им не нравилось, когда такая система обрушивается на них, но они были готовы участвовать в ней – да и участвовали теми же доносами и службой в ведомстве чистого русака, «птенца гнезда Петрова», А.И. Ушакова.

Но это позиция не цивилизованного человека, а того кафра, который вполне серьезно объяснял английскому миссионеру: «Добро – это когда я угоняю у соседа коров и забираю его жен; зло – это когда он угоняет моих коров…»

Нет никаких оснований считать, что русское дворянство, в том числе его верхушка, хоть в чем-то лучше Бирона и Левенвольдов. Как раз есть основания считать, что русское дворянство даже, может быть, было еще хуже; об этом свидетельствует многое, в том числе и поведение не только обер-палача Ушакова или Волынского, но и «аристократической оппозиции». Д.М. Голицын, при всех его достоинствах и при всем моем к нему уважении, приложил все усилия, чтобы, получив власти для себя, «себе полегчить», ничего не дать основной массе дворянства.

По мнению А.Д. Корсакова, в написанном им проекте «…выразились как его политические воззрения, так и черты его личного характера: строго аристократический принцип, презрение к тем иноземцам, которые стремились к власти над русскими людьми, и склонность к тирании, даже деспотизму».

От его позиции уже только шаг до «кулаком по столу», до «Ма-алчать!!» и до Тайной канцелярии: «А кто говорил, что у Голицына одно ухо больше другого?!»

Стоило Долгоруким «прихватизировать» Петра II, и никому, кроме них, не стало хорошо от этого. Даже с Голицыными не поделились Долгорукие!

И от их поведения тоже пахнет мелкой (и крупной) тиранией, черствостью и даже жестокостью ко всем, кроме «своих», и от их слов и дел пахнет кислыми от человеческой крови углами Тайной канцелярии, тянет нагретым металлом пыточных горнов.

И Долгорукие, и Голицыны, и любая другая русская семья, любой клан русских дворян – титулованных или нетитулованных, приближенных ко двору или прозябающих в провинции, – это не враги «бироновщины», не борцы с произволом и пережитками Средневековья. Это несостоявшиеся бироны и бирончики. Те, кто хотел бы находиться на месте временщиков времен Анны Ивановны. Да вот не удалось. Несостоявшиеся временщики.